Текст книги "Гать (СИ)"

Автор книги: Роман Корнеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– Но почему именно на болота? Что тебе там вообще делать, ты ж военный, что ты там скажешь, не знал, выполнял приказ?

Надо же, и правда зацепило, погон на секунду обернулся, зыркнул красным зрачком в полумраке, но все-таки продолжил путь. Да уж, на этот раз пронесло. Помалкивал бы ты, Злотан, целее будешь.

– Мне болота без интересу. Доведу вас и сразу в обход двинусь, в города.

В города-а… надо же.

– Так это у тебя, выходит, замысловатое дезертирство такое.

Кадет даже ухом не повел.

– Типа того, да. Напрямки-то мне ходу нет. Панцерцугом меня никто возить не станет, такого красивого, я уж так и так пробовал – анжинерная бригада на меня каждый раз как на умалишенного смотрит, тебе что, говорят, совсем жизнь не мила стала? И у виска крутят. Не знаю, что уж они там такое, на меня глядя, себе думают, а наотрез, за любые деньги и материальные ценности.

Да уж понятно, что они там видят. Волчий хвост.

– Ну все равно, какой-то странный крюк выходит, а пешком не пробовал? Тебе проще, с твоим зрением, хоть черной ночью иди круг постов, поди светло как днем.

Но погон только головой с досады покачал.

– Ты думаешь, я не пытался? Куда это меня постоянно мотало, за самогоном к лесовикам? Это чур без меня. Там еще поди пойми, что сильнее личный состав развращает, лесовики с их пойлом или спущенные сверху ежеутренние камлания.

– Это что же, ты у нас непьющий, кадет? – Злотан усмехнулся, но злобно так, как будто в чем-то нехорошем высоченство подозревая.

– У меня теперь это не так, хм, работает, если выпью вдруг, сразу тошно становится. Хочется выйти на середину плаца в белом парадном кителе и клич бросить – одумайтесь, что же вы, братцы, творите!

Злотан мысленно себе представил это недоразумение. Нет уж, лучше пусть дальше на луну воет.

– А в городах оно что, лучше?

– Не знаю, лучше или хуже, – это уже писака поравнялся, отдуваясь, со Злотаном, и тут же поспешил вступить в диалог, – однако недаром они нашего брата туда не пускают. Обратил внимание? Панцерцуги только и ходят, но ни одного – ни одного! – даже поднял указательный палец вверх для пущей важности, – человека от ленточки в тыл по итогу не попало. Уж я бы знал!

– Помолчи, сойдешь за умного, – тут же огрызнулся в ответ Злотан, однако сделал это скорее машинально, на голой эмоции, в душе понимая, что щелкопер прав. Да и то сказать, сам-то зачем в итоге дал ходу? Родных у него в тылу считай что и не осталось, а те, что найдутся, вздохнул про себя Злотан, видал я их в гробу, пропади они все пропадом. Сидел бы себе на месте и не рыпался. Ничего хорошего в городах, судя по всему, не происходило, и соваться туда по без особой оказии было, мягко говоря, неразумно.

– Погодите, господа, а не задумывались ли вы, что вся зараза как раз оттуда и прет?

Злотан аж запнулся на ходу по причине внезапного озарения.

– Ха! – писака аж закашлялся от смеха. – Ты только сейчас сообразил, полковник?

Злотан терпеть не мог, когда его так называют.

– Какой я тебе, нахрен, полковник! И какого вообще черта, Иштван!

– Да не злись ты, – со все той же обычной усмешкой махнул рукой щелкопер. – С кем не бывает. А так-то все логично. Нас туда не пускают не чтобы мы по городам заразу свою не растащили, а вовсе даже наоборот, быть может, мы с тобой вообще последние, кто остался здоров! Не приходила в голову такая мысль?

– Ты забыл про этих, которые на болотах.

– А вот тут я не был бы так уж уверен, – это уже вновь вступил вполголоса их болезный проводник. Загривок его окончательно вздыбился, а во рту нехорошо блеснули оскаленные клыки.

– В смысле что у них тоже, это, своя какая зараза завелась? – осторожно поинтересовался Злотан.

– В смысле стойте, где стоите. И ни звука, – проскрипел кадет, переходя на тревожный шепот.

И сам тут же замер, разом припадая к земле.

Что он там вообще видит в этом мраке, тут же в пяти метрах ни зги… и только тут Злотан сообразил, куда смотреть.

Каждый, кого хоть раз водили под конвоем, знает это тянущее чувство, когда тебе между лопаток утвердился ствол казенного штуцера. Снаряженного, снятого с предохранителя, с патроном в патроннике, с пальцем на спусковом крючке.

И пофигу, что тебя за банальную пьянку ведут проспаться, а дневальный сапог, что к тебе приставлен, размышляет сейчас не о твоем случайном побеге, а мечтает втихаря о порции горячей каши с маслом, да хоть бы и с маргарином. Один черт ощущение не из приятных, споткнется рядовой, а может просто чихнет некстати, и хана тебе, хоть ты был бы и правда настоящий полковник.

Вот и в тот миг к Злотану вернулось то самое чувство обреченной беспомощности в руках чужой скучающей воли, которой достанет глупости его тотчас порешить.

Прямо в лоб ему из темноты натурально смотрел воняющий креозотом ствол.

Злотан, недолго думая, аккуратно, стараясь не совершать резких движений, опустил на землю сидор, после чего пошире развел в стороны руки, чтобы полы пальто как следует распахнулись, демонстрируя всем желающим самые мирные намерения лесного бродяги. Скосив после этого глаза, Злотан убедился, что щелкоперу хватило ума последовать его примеру. И только болезный кадет все так же вжимался в мох, будто готовясь в любой момент к отчаянному прыжку.

– Цель визита?

Раздавшийся голос отнюдь не был как-то особо громогласен или, напротив, излишне вкрадчив, но слышалось в нем что-то неприятное, как будто вопрошающий заранее имел подозрение вот персонально против тебя, человек хороший.

Однако высоченство, услышав такой вопрос, словно разом подуспокоился, поднявшись на четвереньки и даже как будто попытавшись почесаться за ухом.

– Видовой туризм! Осмотр окрестностей! Идем на пленэры! Ва-у!

И радостно завыл. Злотан ожидал от кадета каких угодно оправданий, но этот набор звуков, кажется, был предназначен вовсе не для его ушей. Какие еще «пленэры», нахрен⁈

– Профессиональная фототехника с собой имеется?

– Никак нет, будем делать наброски от руки!

С этими словами вояка аккуратно – ствол-то никуда не делся – добыл из-за пазухи пачку простых карандашей и блокнот, в таких щелкопер обыкновенно писули свои без устали кропал по вечерам, как только не лениво было.

– Предметы особой ценности с собой имеются? – въедливо продолжали меж тем допрос из темноты.

– Никак нет, а также фруктов и электрических портсигаров!

– Можете проходить.

С этими словами ощущение ствола в лоб разом исчезло, словно его и не было.

Кадет тут же поднялся и задумчиво цыкнул зубом.

– Что ж, могло быть и хуже. Добро пожаловать на болота!

– Это что такое было? – Злотан переглянулся с писакой, тот имел вид довольно бледный, но понемногу тоже приходил в себя.

– Погранконтроль, едрить его. Каждый раз одно и то же. Как нарочно издеваются.

– И какой в нем смысл, если, конечно, он вообще в этом балагане предусмотрен.

– А никакого. Но если ответишь неправильно – тут тебе и конец пришел, депортируют к хренам. Так, бойцы не видимого фронта, по коням, вещички собираем, сопли утираем. Нам еще до ночи тут топать. Вопросы все по дороге.

Злотана только головой покачать хватило.

Какое-то форменное безумие.

Впрочем, нам ли привыкать к окружающему сумасшествию.

Сказано «по коням», значит по коням, а то и правда уже совсем темнеет.

Глава II

1. Код красный

На последнем этаже из раскрытых окон

Неземные голоса как хрусталь звенят

Квартал

Баронесса Ярмила с отвращением смотрела на надкушенное яблоко, не вполне осознавая причину собственного недовольства. Быть может, почищено яблоко было излишне небрежно, а может быть, это затянувшийся званый ужин уже успел сказаться на нежной мякоти плода, отчего начали понемногу темнеть края. Незаметная, едва различимая порча всегда беспокоит сильнее откровенной гнили.

– Томаш, унеси это, – ее холодным звенящим тоном, пожалуй, можно было резать стекло, и мажордом тотчас уловил эти нотки, среагировав молниеносно. Мгновение назад злополучный фрукт еще падал на тарелку из блудных пальцев баронессы, и вот его уже нет, кажется, яблоко даже не успело коснуться фарфора.

– Баронесса сегодня не в духе, – усмехнулся себе в усы князь Мирослав. Нахал и приставала, зачем она его вообще к себе допускает, скажите на милость. Бонвиван чертов.

– Напротив, князь, я пребываю в прекрасном настроении, вы видели, какая сегодня прекрасная стоит погода?

Князь Мирослав с сомнением покосился в сторону окна, где в просвет массивных дубовых ставен по-прежнему был явно различим дробный стук капель о стекло.

– Как скажете, госпожа баронесса, но что-то вас все-таки гнетет даже в столь погожий денек, не соблаговолите поделиться с собравшимися? Проявите милость, не таите!

Прочая орава тут же заскрипела мебелью, демонстрируя всяческое одобрение сказанному. Льстецы. Льстецы и подлецы, все как один.

– Что ж, как вы заметили, князь, я изволила размышлять, насколько все-таки в наше время ценится всяческая старина. Взглянуть хотя бы на эти стены, – баронесса Ярмила двинула ладонью, как бы очерчивая ею некий круг, – им сотни лет, камни, из которых они сложены, вызывали приступы вечернего радикулита еще у наших далеких предков, однако никто из собравшихся не встанет и не скажет – к черту эту рухлядь, давайте зело отбросим условности и станем жить, как простые люди, в современных благоустроенных коттеджах на сваях, разве это не прекрасная идея?

Потребляющая дармовые блага публика при таких словах баронессы чуть не поперхнулась компотом. Да как же так вообще можно подумать, дорогая баронесса!

И только князь Мирослав продолжал втайне усмехаться.

– А все потому, дражайшая баронесса, что собравшиеся здесь, воленс-ноленс, давно и прочно приросли к этим старым камням. Мы часть их, так уж нам повезло, и потому была бы странна даже самая попытка отринуть холод этих стен, если подумать, кто мы вообще такие в отрыве от наших корней?

В обеденной зале на собравшихся опрокинулась невидимая чаша, доверху наполненная гробовой тишиной. Заткнулись даже кумушки на дальнем конце стола, до того назойливо судачившие о наряде баронессы. Молчание стало таким гробовым, что некоторое поспешили втихаря дернуть себя за мочку, в надежде, что вдоволь набитая в уши вата вдруг сама собой рассосется.

Однако баронесса Ярмила словно не замечала затянувшейся драматической паузы, продолжая с безэмоциональным, но предельно внимательным взглядом разглядывать князя Мирослава. Ей будто бы разом открылось, что видит она этого вельможного господина словно впервые. Во всяком случае с этой стороны он ей до сих пор не открывался. Очередная уловка? Но зачем? С какой целью? Если просто позлить, то в этом он и без того весьма поднаторел.

Сам же князь, единственный во всем собрании, уплотнившегося вокруг него молчания предпочитал не замечать, продолжая в задумчивости ковырять мельхиоровой ложечкой суфле, терпеливо дожидаясь ответа баронессы на собственную реплику. Весь его вид говорил – я сказал то, что сказал, теперь ваша очередь реагировать.

Неловкость растаяла, стоило баронессе все-таки дернуть щекой в кривоватой полуулыбке. Мол, ладно, на этот раз прощаю. Все тут же снова зашевелились, заерзали, а некоторые даже с шумом выдохнули, только теперь сообразив, что только что прекратили дышать на долгую минуту.

– А вы, князь, как я погляжу, изрядный шутник. «В отрыве от наших корней» мы, конечно же, никто и звать нас никак. Напудренные дураки в потертых сюртуках.

Собравшиеся дружно закивали и всхихикнули, поддерживая скрип голоса баронессы Ярмилы. Ах, как остроумно отшила князя хозяйка поместья! Но, как оказалось, ничуть не угадали.

– Я сказала что-то смешное? – ледяной тон баронессы, казалось, промораживал и без того стылый воздух в зале до скрипа, до хруста. Перепуганное собрание тут же вновь замерло, дружно уткнувшись носом в тарелки. Даже вечная усмешка князя как-то разом подстухла.

– Повторюсь, если отнять у нас наши титулы, нашу историю, наших предков, мы останемся ни с чем. Кучка самовлюбленных напыщенных побирушек с превеликим самомнением. В этом, князь Мирослав, вы совершенно правы. Но вы зря относитесь к этим камням с подобным пренебрежением. Потому что если за их пределами мы и правда никто, то в их пределах мы приобретаем не столько имена и статусы, мы истинно возносимся над всем окружающим эти стены плебсом. Да, мы ничем не лучше живущей на болотах черни, более того, самые либеральные из нас даже соглашаются с этой мыслью не из смирения или потворства новомодному либерализму, нет, они и правда так думают, и я где-то даже с ними согласна.

По залу пролетел удивленный шепоток, уж от кого-кого, а от баронессы Ярмилы подобных либеральных речений никто не ожидал. На публичном собрании – пожалуйста, формальные выступления есть формальные выступления, они никогда ничего не значили, оставаясь ритуальным спектаклем на потеху невзыскательной публике, но чтобы в кругу своих, избранных, знатных, пусть и подобносившихся с годами двоюродных и троюродных родственников по основной и побочным ветвям генеалогических древ – это было что-то новое.

– Однако, – баронесса сделала на этом месте торжественную паузу, – мне кажется, князь, вы должны объясниться с собравшимися, что же вы имели в виду, когда начали рассуждать про попытку «отринуть холод этих стен»?

Князь громко сглотнул, однако тяжелый взгляд баронессы выдержал стойко, даже голову с таким вызовом повыше поднял, по привычке хорохорясь:

– Дражайшая баронесса, высокое собрание, – князь Мирослав даже привстал, как бы проявляя к прочим слушателям особое почтение, но по дрогнувшим губам было видно, что видел он их всех в гробу. Его в данном случае интересовала только баронесса Ярмила, их взгляды через сцепились над столом, как два бойцовых пса на случке.

– Я только и имел в виду, начиная дозволенные речи, что скромно попытаться напомнить благородным господам и дамам, что мы живем на свете столь давно, что понемногу стали забывать, благодаря чему длится эта жизнь. Мы стали считать наше бытование само собой разумеющимся, дарованным нам провидением, родовой отметиной каждого из нас, неизменным качеством, присущим нам по праву рождения, полученным нам вместе с этими камнями от наших благородных предков, а то и вовсе – за некие наши персональные заслуги, якобы и делающие нас какими-то особенными.

Снова недоуменный шепоток, публика никак не могла взять в толк, к чему князь клонит.

– Не темните, князь, говорите прямо, здесь все свои, – тонкие губы баронессы Ярмилы при этом ходили ходуном, можно было подумать, что она-то мысль князя Мирослава уже разгадала, и мысль эта ей была категорически не по нраву, да только отчего-то хозяйке поместья представлялось важным все-таки вытянуть эти слова, пускай и клещами, из наглеца-князя.

– Свои? – князь Мирослав вновь ловко придал своему холеному лицу столь надоевшую баронессе маску ухмыляющегося паяца, – если вы так настаиваете, высокородные господа и дамы, я продолжу, но сперва я бы предложил присутствующим здесь лицам неблагородных кровей на время покинуть это собрание.

Баронесса Ярмила тряхнула головой, не без удивления обратив свой взгляд на согнувшегося по ее правую руку мажордома. Кажется, она и правда забыла о самом факте его здесь присутствия, как и всех прочих слуг, что неслышными тенями носились по обеденной зале, разнося фужеры и бокалы.

– Томаш, ты свободен. И люди твои пусть подождут в помещении для слуг, я тебя отдельно потом приглашу.

Словно легкий ветер прошелестел в холодной зале, фьють, и благородное собрание осталось без посторонних глаз.

– Так лучше, князь, и прошу вас, не тяните, я хотела бы попросить всех собравшихся вскоре переместиться в карточную комнату, здесь становится как-то зябко, – баронесса делано повела под плотной шалью костлявыми старческими плечами.

Все согласно закивали. За пару сотен лет – а средний возраст собравшихся составлял, пожалуй, и поболе – как-то поневоле привыкаешь к комфорту, обеденную же залу сколько ни топи, теплее не станет.

Но князь Мирослав, кажется, намеков понимать более не желал, даже напротив, стал как-то насуплен и хмур, склонив голову в позицию стоящего на своем, готового идти до конца во что бы то ни стало.

– Ни в коем разе, дражайшая баронесса, тянуть сверх меры не входит в мои планы. Однако позвольте мне вместо дозволенных речей запросто кое-что вам продемонстрировать. Дабы не быть так сказать чрезмерно голословным.

С этими словами князь решительно поднялся и широкими шагами покинул обеденную залу. Его офицерская выправка и манера во время ходьбы изображать штангенциркуль повсеместно завораживала благородных дам, но сейчас она выглядела скорее нелепой позой, мол, да, на самом деле я всех задерживаю, и делаю так вполне намеренно.

Но баронесса Ярмила ждала. Кто знает, зачем ей участие во всем этом цирковом представлении, пожимали плечами гости, доедая остатки десерта. Махнуть рукой, чтобы подали еще, было некому. Но роптать никто не рискнул, все слишком боялись гнева скорой на опалу баронессы.

Выдохнули все, лишь когда раздался стук открываемых дубовых дверей, ну, наконец-то. Меж тем вернувшийся князь Мирослав все так же никуда не торопился, тщательно притворив за собой обе створки и не менее тщательно задвинув два массивных чугунных засова, что чернели там, недвижимые, пожалуй, последние лет сто. Даже вполне физически крепкому князю удалось сие отнюдь не с первой попытки.

Обернувшись, в конце концов, к любопытствующей публике, князь Мирослав не без некоторого злорадства отметил, что та наконец начала соображать, к чему он ведет. Поздно.

Белые перчатки на руках у князя удерживали теперь на уровне его глаз непритязательного вида деревянную шкатулку, довольно старинную, потемневшую от бессчетных веков хранения, но в целом самую обыкновенную, без малейших следов гравировки, оковывающий шкатулку вдоль ребер металл тоже был самого простого свойства – потемневшая до болотных оттенков латунь, никаких следов благородных металлов. Эту шкатулку явно доставали на свет божий не чаще раза в пару десятков лет, а то может и раз в столетие. Жалобный всхлип пронесся по зале. Нужно было видеть теперь эти сверкающие неутолимой жаждой возбужденно расширенные зрачки.

– Князь, вы забываетесь!

Однако никакие окрики, пусть даже и исходящие из уст самой баронессы, уже не могли остановить князя. Заметно трясущимися пальцами в белых нитяных перчатках тот отворил крючок, запирающий шкатулку, извлекая из нее – все так же на уровне глаз – хрустальный пузырек отливающей рубиновым цветом непрозрачной жидкости.

Где-то за столом уже раздался первый утробный рык, сверкнула пара ущербных – какие еще они могут быть у представителя благородных кровей – но уже вполне натуральных клыков. Полудюйм желтой кости, точащей поверх губы, кто такое на вид может спутать.

– Вот оно, господа, то единственное, что отличает нас от них, – голос князя был по-прежнему тверд, но уже предательски начинал резонировать в такт уже запущенному у него внутреннему метроному. Князь Мирослав держался из последних сил, продолжая вещать: – Не эти камни, не наши родословные, не сургучные права владения на ленные маноры, а вот эти крошечные склянки, идущие к ним довеском. Довеском тайным, но общеизвестным. Без наших камней мы лишимся жидкости, а без жидкости мы попросту вымрем.

– Князь, ч-что в-аы себе поз-воляете…

Баронесса держала себя в руках буквально из последних сил, по-прежнему хорохорясь. Весь ее чванливый вид говорил – никакие жидкости надо мною не властны, более того, это я сама здесь власть!

И тогда князь решился. Он им докажет. Он покажет этой спесивой братии, как мало та стоит, сколь тонкие границы отделяют царящий внутри их сердец хладный вечный мрак от поистине предвечной всезатопляющей вселенской тьмы, что готова была разверзнуться у них на глазах, овеществляемая скромным пузырьком.

Пум!

Плотно пригнанная хрустальная пробка с непередаваемым гулким шлепком покинула горлышко склянки.

А дальше случилось то, на что князь Мирослав никак не рассчитывал. Да, раздался жуткий вой, да, заскрежетали по палисандровым половицам когти, да заклацали дробными кастаньетами челюсти, захлопали перепонки расправляемых крыльев. Им всем было не привыкать терять человеческий облик от одного только запаха коварной жидкости.

Эффект был куда драматичнее. Первой под треск разрываемой парчи бросилась вперед сама баронесса, но и присные от нее не отставали. Благородное собрание закончилось, схлопнувшись в материальную точку, на которую теперь были нацелены все их помыслы.

Зачем я вообще запирал эти дурацкие засовы, с тоской подумал князь.

Поникшие деревца своими жидкими кронами вцеплялись в клочья проползающего мимо них плотного вечернего тумана, задерживая их, свивая в плотные клубы, затягивая висельными узлами вокруг стволов, делая сырой плесневелый воздух чем-то более материальным, нежели все прочие элементы окружающего пейзажа.

Впрочем, опытному путнику все эти страшилки были нипочем, ему доподлинно было известна цена всему этому пошловатому декадансу. Здесь, на болотах, даже природные феномены были под стать хозяевам этих мокрых земель – много позерства, много былых заслуг, на слух затверженных случайными гостями и разнесенных ими по округе, но в целом, если подумать, более мирных пейзажей не представит себе даже самый изобретательный ум.

За бурлеском шипастого кустарника и всплесками болотных газов тут скрывалась от посторонних взглядов пасторальная идиллия, не тронутая следами шумной и грязной цивилизации. Да, ночная квакша на болоте может орать заправским быком, но от этого она не бывает страшна даже самому наивному слушателю, которому бы случилось ее наблюдать вживую.

Точно так же и путник, ступая по мягкой трясине, помнил лишь об одном – как бы не оступиться на шаткой болотной тине да не увязнуть. Болота гибельны лишь для тех, кто здесь остался навеки, всяким же прохожим они были не опаснее сказки на ночь.

Вот и теперь, глядя на судорожное мелькание огней в окнах-бойницах темнеющей на фоне заката тяжкой каменной массы ленного манора и слыша доносящиеся оттуда истошные крики, опытный путник разве что подивился, что ничего-то тут не меняется, одно и тоже представление каждый раз, скучный опереточный репертуар старых болотных театров.

Вот и старик-перевозчик у парома не обращал на происходящий вакханалий ни малейшего внимания.

– Крепостицу не попалят, в ажитации-то?

– Ась?

Видать, глух был на ухо.

– Я говорю, может, пожарную команду вызвать из деревни?

– Не извольте беспокоиться, человек хороший!

И безэмоционально навалился на ворот, трогая свой плот в путь.

– Да как же не беспокоиться, – путник отсыпал труженику пенькового каната пару лишних монет за перевоз и тот в ответ немного потеплел взглядом, – камень тоже поди горит, при должном-то тщании.

Перевозчик поднял глаз на манор, но надолго там не задержался.

– У них там кажную седмицу такое, ну их, дурней.

– Сам-то не местный, отец?

– Какое там местный. Но живу тут давно, поди лет сто али тыщу, – и тут же заливисто шмыгнул носом. – А тебе накой сюда надоть? Разве дело какое есть? – с сомнением поинтересовался перевозчик.

– Дело есть, – твердо кивнул в ответ путник, – к управляющему поместья с нарочным предписанием.

– А-а, – потянул старик, – ну тогда жди, пока не утихнет, поломанные стулья-т надо кому-то прибирать.

И не проронил затем за весь путь ни слова.

Ленный манор меж тем все надвигался, чернея уже чуть ли не на полнеба. Закат тянулся к своему логическому завершению.

2. Вой на болотах

Выживет тот, кто умеет уснуть, будет спасен на время,

Я знаю, что время поможет там, где начинается сон.

Искусство каменных статуй

Deadушки

Представление затянулось – вот уже битых четверть часа Штефан методично скрипел отсыревшим колесиком зажигалки, задумчиво глядя в одну точку, будто и не дожидаясь первых глотков дыма, а просто так, для дела, руку разминая, все равно искра не идет.

Доктор Волонтир, зная за Штефаном такую манеру, продолжал тихо стоять в сторонке, не торопясь прервать затянувшееся молчание. В такие минуты знаменитого сыщика благоразумнее было не трогать – прервавшему своими досужими вопросами столь глубокие размышления могло и тростью по загривку с досады прилететь. Доходило до смешного – однажды досталось самому инспектору Лупеску, даром что тот мужчина видный и отделался в итоге крепкой дулей под глазом, а кто слаб телом – мог впоследствии и на больничную койку прилечь. Доктор Волонтир тогда еще, помнится, заботливо прикладывая компресс из ромашки к пострадавшему лицу, выговаривал инспектору вполголоса – ну вы что же, как можно быть таким опрометчивым!

По разумном размышлении, когда Штефан вот так замолкал, стоя на месте и сверля пронзительным взглядом сырую кладку булыжной мостовой, человеку сведущему следовало поостеречься и не торопить события. А доктор Волонтир за годы соседства со Штефаном завел в себе преизрядную тягу к благоразумию.

В конце концов, вот куда ему торопиться? Птицы щебечут в смурных небесах, ручей под мостом журчит смрадной жижей, где-то между домов жестяным ведром гремит на ухабах тележка молочника, чем не пастораль? Стой себе оглядывайся, а в должное время тебя позовут да все расскажут. В чем собственно дело и что убийца – садовник.

Впрочем, самое любопытное обстоятельство этого вечера состояло в том, что никаких дел один из самых острых умов современности в настоящий момент не расследовал, что отдельно печалило вечно скучающего Штефана, однако и доктор Волонтир вытащил друга прогуляться исключительно ради моциона, и вот вам весь моцион – Штефан стоит как столб посреди дороги, благо никого кругом нет, чтобы прервал медитативные самокопания своим неурочным появлением, и о чем-то неведомом размышляет.

– Гениально!

Волонтир чуть на месте не подпрыгнул.

– Холману, право, вы как всегда в своем репертуаре. Не поделитесь, что вас настолько впечатлило?

– Волонтир, вы будете удивлены, я наконец-то разобрался, что меня так тревожило последние дни!

Ну отчего же, с некоторых пор за доктором завелась дурная привычка верить любой ерунде, которую изрекал Штефан, поскольку за каждым его утверждением всегда стояла пусть и местами витиеватая, но железная логика. Жаль только, что все прочие, включая искомых преступников, не всегда спешили следовать этому простому правилу и зачастую норовили вести себя весьма своевольно.

– Что же это было за беспокойство, Холману?

Хитрый прищур Штефана был непередаваем.

– Помните, третьего дня к нам обращались владельцы коттеджного поселка, расположенного за рекой? Мол, арендаторы – состоятельные мужчины солидных профессий, не склонные к суевериям – все как один принялись жаловаться на странные фейерверки в заброшенном парке неподалеку, сопровождаемые жуткими звуками и подобным беспокойством?

Доктор Волонтир сощурился припоминая. О чем-то подобном Штефан упоминал, но детали от доктора как-то в прошлый раз ускользнули.

– Но вы же, кажется, этим делом не заинтересовались, сочтя все описанное досужим вымыслом и, если не ошибаюсь в цитате, «типичным примером массового помешательства, столь нередкого в наши дни»?

Штефан в ответ радостно кивнул, в глазах его горел знакомый Волонтиру огонек деятельного интереса.

– Но само это объяснение меня самого не устраивало, вы же помните, доктор, мою максиму – истиной, какой бы невероятной она ни казалась, является то, что останется, если отбросить все невозможное.

– И массовое помешательство или чью-то дурацкую шутку вы не считаете чем-то вполне возможным?

– В данном случае – несомненно, – сыщик щелкнул закрываемой зажигалкой и машинально сунул ее в карман жилета, – судите сами, доктор, все обратившиеся к управляющему постояльцы сделали это независимо друг от друга, но в разные дни, как будто неведомый хулиган, устраивающий фейерверки в ночи, подшучивал строго по отдельности, хотя окна всех их спален выходят на одну сторону.

– И работники не нашли наутро никаких следов этого хулигана? – спросил Волонтир, пытаясь уследить за логикой Штефана.

– Ни одного, – ответил он, – ни следов горелых фейерверков, ни даже запаха пороха не осталось. Все было чисто и аккуратно, как будто ничего не происходило. И так случалось ночь за ночью.

– Тогда как вы объясняете эти странные явления? – продолжал допытываться доктор.

– Единственным объяснением, которое я могу предложить, – сказал сыщик, глядя на Волонтира своими проницательными глазами, – является то, что все эти люди видели не фейерверки, а нечто совсем другое.

– Что же это такое? – спросил доктор, чувствуя, что он готовится к развязке.

– Это мы узнаем, как только мы посетим лендлорда, – ответил Штефан, загадочно, – я позвоню и договорюсь с ним о встрече на сегодняшний вечер. Пока же у меня нет никаких строгих подозрений, только сплошные догадки, но поверьте мне, доктор, это будет удивительное приключение.

С этими словами знаменитый сыщик широким шагом направился домой, доктор едва за ним поспевал, охая от подагрической боли в коленях, это до сих пор сказывались последствия полугодичной командировки на первую линию, в сырых окопах даже полевому врачу приходится не сладко.

Впрочем, спешка оказалась вполне напрасной – дома Штефан тут же заперся в своем кабинете и долгих полчаса оттуда не выходил. Приложив ухо к двери, доктор слышал лишь неразборчивые голоса в трубке и короткие фразы Холману, он всегда так общался по телефону – скорее раздавая четкие инструкции, нежели поддерживая вежливый разговор о погоде. Полный сомнений Волонтир, пожав плечами, направился в свою комнату и взялся там за чтение свежего номера журнала «Медицинский обзор». В результате он был так увлечен статьей о новых методах лечения ревматизма, что пропустил приближающийся скрип половиц:

– Доктор, вы идете?

Удивительно, как преобразился Штефан. На нем вместо привычного сюртука был надет морского кроя непромокаемый реглан из брезентовой ткани, из-под которого выглядывали высокие болотные сапоги.

– Куда это вы так вырядились, Холману? – спросил Волонтир, не скрывая своего удивления.

– На болота, доктор, на болота, – ответил Штефан, тотчас взяв компаньона под руку и увлекая его к двери, – там нас ждет самое интересное развитие нашего дела о видениях и фейерверках.

– Конечно, конечно, – согласился Волонтир, тоже накидывая подходящий для подобного вояжа просторный макинтош с дырочками в районе подмышек, – но разве наше дело имеет какое-то отношение к болотам?

– Всё имеет отношение к болотам, доктор, буквально всё, – загадочно произнес Штефан, – вы увидите сами, когда мы доберемся до места. И поспешите, я уверен, что мы стоим на пороге великого открытия, которое перевернет все наши представления о природе и человеке.