Текст книги "Гать (СИ)"

Автор книги: Роман Корнеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

«Господи Иисусе! – вскричал доктор. – Так вот откуда берутся призраки, ужасающие всех бывших в библиотеке?»

«Не только, господа, не только», – тут уже мы оба несколько потеряли лицо, поспешно обернувшись на глухой надтреснутый голос, доносившийся до нас из темноты. Хозяин голоса не спешил показаться на свет, приближаясь из глубины едва приметной дверной арки, которую даже я, каюсь, заметил отнюдь не сразу. Фигура гостя – или, вернее, временного хозяина библиотеки – была укутана в тяжкие складки академического балахона с надвинутым на глаза капюшоном, в таких привыкли ходить местные смотрители-монахи. Но незнакомец монахом не был, при всей общей тщедушности его телосложения, его походка звучала на каменных плитах пола гулким набатом неизбежного. Прав был князь Мирослав, от приближавшейся к нам фигуры буквально веяло всемогуществом, силой не от мира сего, и если бы я был хоть на малую толику склонным к религиозному чувству, я бы уже, пожалуй, отбивал лбом земные поклоны. Я обернулся на доктора, как он там, но ничего, остатков гордости видавшего военного врача ему доставало, чтобы не броситься бежать. Молодчина Волонтир! Между тем незнакомец продолжал свои речи:

«Вы спрашивали себя, почему здесь у книг ничуть нет страниц, и это довольно забавная история, связанная с тем, отчего я некогда покинул Желтый замок в самом его расцвете. Дело в том, что здешние монахи так увлеклись схоластическими спорами о бедности Господа, что в итоге сумели опровергнуть как внутренне противоречивые почти все фактологические утверждения о нашей вселенной, сведя все к единой максиме: от Древнего Мира осталось лишь имя, имена, что мы держим – пустые», – последнее изречение не назвавшийся уже буквально прокаркал, подобно нахохлившейся вороне, после чего надолго застыл в неподвижности и только потом, словно спохватившись, поспешил опустить с головы капюшон, позволив нам разглядеть его лицо – обветренную маску пожившего путешественника со слезящимися глазами и клочковатой бородой бродячего дервиша. Я буквально краем глаза успел заметить разочарование доктора. Ничего демонического, если подумать, с таким лицом начисто затеряешься в любой компании, где тебя никто не знает.

«А книги же зачем портить?» – проворчал Волонтир, ему отчаянно хотелось теперь поспорить с незнакомцем.

«Вот они и решили в скриптории не тратить время на переписывание тех цитат из древних кодексов и фолиантов, что уже были опровергнуты и объявлены ересью, и так в этом деле преуспели, что библиотека их с удивительной быстротой осталась без слов вовсе».

«Но если нечего стало переписывать, то и монахи не нужны!» – это уже я подал на матч.

«Верно, потому вы тут почти никого и не встретите. Я же ушел первым, еще до того, как они принялись вымарывать строки уже из оригиналов. Впрочем, вы, кажется, явились сюда не преданья старины глубокой обсуждать и не философские споры вести, к тому же, знаменитый на все болотные земли сыщик Штефан Холману и его верный спутник доктор Волонтир не стали бы проделывать столь долгий и опасный путь к Желтому замку только лишь затем, чтобы разгадать тайну зеркал старой пустой библиотеки».

Я в ответ учтиво поклонился незнакомцу, признавая его правоту и осведомленность, однако пустыми похвалами от меня не отделаться, князь заранее предупреждал меня, провожая в дорогу, что разговор мне предстоит не из простых.

«Будет ли глубокоуважаемый хозяин этой скромной кельи настолько любезен, чтобы сообщить нам любое имя, которым ему было бы удобно именоваться?»

«Зовите меня Родновер», – фигура, кажется, едва слышно при этом усмехнулась. «Он всегда именуется на букву Р», – сообщил нам при прощании, подмигивая, князь.

«Надолго ли господин Родновер вернулись под сень Желтого замка? И довольны ли вы общением с нынешним государем-амператором? Насколько я понимаю, когда вы покидали эти земли, он еще за папенькой чемоданы в уборную носил?» – тут доктор уже на меня поглядел как на умалишенного, но я знал, что делаю.

«Я предпочел бы с ним не встречаться вовсе».

«Разве? Мне сообщили, что последним, кто видел вас здесь при вашем поспешном отбытии, был именно государь-амператор», – я старался произносить это все ровным тоном, как бы невзначай, но наверняка для острого слуха нашего собеседника ничуть не укрылся мой внутренний трепет.

«Вам это так преподнесли? Впрочем, я догадываюсь, кто это был – князь Мирослав не рискнул бы бросить подобные обвинения мне в глаза, но через посредников – почему нет?»

Самоназванный так Родновер глядел перед собой, как бы сомневаясь, стоит ли продолжать. Но потом все-таки решился.

«Если бы князь был с вами полностью честен, он бы не забыл упомянуть, что при той прощальной встрече будущий государь-амператор сперва потребовал от меня не покидать замок, после же моего отказа попытался меня убить смертию, не своими, конечно, руками, не думайте, о чем князь Мирослав прекрасно осведомлен – разведка у него всегда была поставлена на широкую ногу».

Мы с доктором переглянулись, князь и правда нам ничего такого не говорил.

«Однако, вельможный Родновер, у князя, по всей видимости, были свои резоны предполагать, что если вы вернулись – спустя столько лет – под сень Желтого замка, значит, вас те давние обстоятельства больше не беспокоят, а потому вы вполне могли вновь возобновить контакты с государем-амператором, в конце концов, иначе зачем вам здесь быть?»

Тут хранитель библиотеки неожиданно громко, в голос рассмеялся. И это не выглядело артистическим гротеском, его будто и правда повеселило мое предположение.

«Холману, право, я все время забываю, что даже лучший сыщик на свете не способен догадаться о том, для чего ему банально не хватает фактологии! Так послушайте же, деталь, ускользнувшая даже от вашего пристального взгляда, состоит в том, что та давняя попытка убийства могла окончиться исключительным успехом одной из сторон – иначе мы бы до сих пор без устали подсылали бы друг к другу тайных агентов, но такой порядок непременно лишил бы меня сна, а мне нужен сон, как и всем смертным».

«Вы хотите сказать, что вам удалось подстроить дело так, что государь-амператор с тех пор считает вас мертвым? Но это же глупость, если уж князь Мирослав в курсе…»

«Ваш дражайший князь в курсе лишь того, относительно чего ему позволено быть курсе», – с металлом в голосе отрезал Родновер, однако тут же продолжил:

«Но вам должно бы предположить и совершенно иной расклад».

И тут я хлопнул ладонью по лбу, запоздало соображая:

«Это не он в итоге убил вас, это вы убили его!»

Фигура тотчас благосклонно кивнула, подтверждая мою догадку.

«Но как же… погодите, господин Родновер, государь-амператор же с тех пор остается жив и здоров!» – это вступил в разговор, увы мне, временами весьма глупый мой товарищ.

«С тех пор – несомненно, и это главная причина, почему я бы предпочел ничуть с ним не встречаться. Глупо связываться с гулем, вам ли, уважаемый доктор, этого не знать?»

Он и об этом случае знает, усмехнулся про себя я. А еще и на разведку князя кивал.

«То есть вы сами посадили на трон Желтого замка бездушную нежить, а теперь брезгуете общением? Не очень красиво с вашей стороны, господин Родновер».

Я шел по самому краю, следуя наставлениям моего погрязшего в болотном политиканстве старшего брата Михая Холману, если хочешь, чтобы тебе ответили правду, бей наотмашь. Впрочем, хранитель библиотеки не стал со мной спорить.

«Не очень красиво, согласен. Впрочем, я сюда прибыл не политесы разводить, и не чужие проблемы решать, так князю и передайте. Что же касается его страхов, то я вмешиваться в ваши дела не планирую вовсе, что сделано то сделано, былого не вернешь, а времена для этого мира грядут нелегкие, но ваше, Холману, возможное чувство вины может облегчить хотя бы простая мысль, что вы сделали, что могли, но то, что грядет, находится не в вашей, да даже и не в моей власти – то, что случится, было неизбежно».

Тут у меня буквально душа ушла в пятки, таким будничным тоном Родновер, или как его там на самом деле, это произнес. Значит, вот как…

«Но если ничего не изменить, тогда вы тут зачем?»

«Здесь хранилась все это время одна весьма нужная мне вещица», – с этими словами Родновер ловким движением извлек из просторного рукава своей мантии некий тускло блеснувший предмет в форме металлического слитка размером и формой напоминавший человеческий череп, только тяжелее, гораздо тяжелее.

«И, забрав ее, на этом я этот проклятый мир покидаю, надолго, возможно навсегда, так и передайте мои слова князю Мирославу, теперь это его битва».

С этими словами Родновер развернулся и тяжелой походкой пошел от нас с доктором прочь, и проклятые зеркала тотчас принялись искажать его фигуру, создавая иллюзию, будто она с каждым шагом увеличивалась ростом и словно бы поднималась от нас куда-то вверх, восходя по бесконечным ступеням. И вот уже наш гость совсем собирался исчезнуть в фрактальной вязи библиотечного лабиринта, когда в последний момент все-таки обернулся и сухо добавил:

«Но если мы все-таки столкнемся вновь, в таком случае – бегите от меня без оглядки, ибо стану я страшен во гневе своем».

5. Вдовья башня

Мы с тобой совсем заигрались

Перестали бояться судей

Это лето закончится в среду

Будь что будет, малыш, будь что будет

Алоэвера

Ближе к вечеру, когда согбенная тень нависающей башни заполнила террасу, виконт покинул библиотеку и по широким ступеням спустился во внутренний двор. Высокая фигура в черном камзоле – борода делала его похожим одновременно на легендарных подвижников Карлу и Марлу, на рукавах поблескивают запонки, ладонь в замшевой перчатке крепко сжимает трость – замерев на последней ступеньке, он созерцал по привычке свой крошечный сад, вслушиваясь в далекое звучание клавикорда. Его жена по обыкновению играла перед закатом в музыкальной комнате, и эхо мелодии вибрировало в полупрозрачных лепестках.

Сад начинался у террасы, простирался едва на дюжину шагов и обрывался у миниатюрной запруды, через которую был перекинут узкий каменный мост, а на противоположном берегу была видна старая, много раз перекрашенная колоннада павильона.

Виконт последнее время редко добирался во время ежевечерней прогулки до щербатых колонн – большинство цветов росло близко к террасе, они как будто старались спрятаться от посторонних глаз в тени стены, окружавшей башню, в последние дни уже столь невысокой, что с террасы виконт мог смотреть вовне, на лежащую за стеной мешанину вспученной земли, горелого дерева и изломанного камня, концентрическими волнами уходящую до самого горизонта, у которого хаотическая конвульсивная масса слегка поднималась чашей вверх перед тем как окончательно скрыться из виду. Руины окружали дом со всех сторон, и эта унылая, однообразная мешанина подчеркивала уединенность и спокойствие, что царили вблизи башни. Здесь же, в саду, даже воздух казался светлее, а солнце теплее, тогда как обгорелое пространство вокруг всегда было тусклым и чужим.

Виконт какое-то время вглядывался в пространство у линии горизонта, где приподнятый край пустоши был ярко освещен исчезающим солнцем, словно отдаленная театральная сцена. Под звуки разливающейся в воздухе мелодии, выплывавшей из-под уверенных рук его жены, виконт заметил, как из-за горизонта медленно выдвигаются вперед передовые части. Это лишь на первый взгляд казалось, что передовые шеренги вражеского воинства шли упорядоченным строем, но при внимательном рассмотрении армия, подобно неясным деталям старинных пейзажей, распадалась на отдельных людей, и становилось ясно, что это просто разрозненная толпа. Там были и мужчины, и женщины, кое-где попадались солдаты в оборванных мундирах. Все это скопище проникало из-за горизонта в чашу пустоши сплошным, неудержимым валом. Некоторые, с грубыми хомутами на шеях, волокли за собой тяжелые грузы, другие надрывно толкали громоздкие деревянные повозки со скарбом, а также голосящими в них детьми – их руки перекрещивались на спицах медленно ворочающихся колес, иные же тащились сами по себе, но все равно неудержимо двигались в одном направлении, и согнутые их спины были четко окантованы заходящим солнцем.

Наступающая масса находилась покуда на самой границе видимости, однако виконт, глядевший невозмутимо, но зорко, вскоре отмечал, что она уже заметно приблизилась. Авангард несметных полчищ просматривался уже куда ближе горизонта. Под конец, когда дневной свет начал исчезать, передняя кромка сплошного людского моря достигла внешнего кольца каменных руин, некогда приходившихся на границы Желтого замка. Виконт, покачав головой, медленно сошел с террасы и тут же оказался среди немногих оставшихся в саду нетронутых цветов.

Цветы на длинных стройных стеклянным блеском отсвечивающих стеблях почти достигали высоты человеческого роста, венчаясь дюжиной листьев, а на верхушке каждого стебля распускался единственный цветок, размером и видом схожий с наполненным красным вином хрустальным бокалом. Непрозрачные внешние лепестки заключали в себе кристаллическую сердцевину цветка, где переливы граней играли тысячами оттенков. Когда вечерний ветерок слегка раскачивал цветы, их стебли вспыхивали, как угольки во тьме.

На многих стеблях цветов уже не было, но виконт внимательно осмотрел все, отмечая среди них подающие надежду на появление новых бутонов. Под конец он выбрал среднего размера цветок, растущий близ стены, и, сняв перчатку, сорвал его одним решительным движением. Капли крови из рассеченной ладони привычно брызнули в закатное небо прощальным салютом.

Пока виконт возвращался на террасу, цветок в его ладони уже начал искриться и таять – свет, заточенный в сердцевине, вырывался на свободу. Постепенно кристалл растворился, только внешние лепестки остались нетронутыми, и воздух вокруг виконта стал ярким и живым, искрящимся быстрыми сполохами, которые вспыхивали и уносились прочь, пронзая предзакатную мглу. Эта перемена изменила вечер, неуловимо преобразив структуру пространства. Темный налет веков сошел с основания башни, и она теперь сияла необычайной белизной, как будто кто-то ее вспомнил во сне. Подняв голову, виконт снова пристально вгляделся в погружающееся в ночную мглу пространство пустоши за стеной. Только самая дальняя ее кромка была освещена закатным солнцем, а огромные полчища, которые перед этим прошли почти четверть пути через руины, теперь разом растворились, будто их и не было – все скопище было отброшено назад, и теперь казалось, что это уже навсегда.

Цветок в руке виконта сжался до размеров стеклянного наперстка, лепестки его судорожно корчились вокруг исчезающего ядра. Слабые искорки мерцали и угасали в сердцевине. Виконт чувствовал, что цветок тает в его руке, как ледяная капелька росы.

Башня меж тем погружалась в сумерки уже целиком, длинной покосившейся тенью протянувшись через пустошь. Наконец, горизонт слился с небом, клавикорды молчали, и цветы в саду, не вибрируя больше в такт музыке, застыли неподвижным частоколом стеклянных прутьев.

Несколько минут виконт смотрел на них, пересчитывая в уме оставшиеся цветы, потом обернулся и приветствовал жену, шедшую к нему по террасе. Ее черное платье с длинным рукавом шелестело по каменным плитам.

«Прекрасный вечер, мой виконт». Она произнесла это с таким чувством, будто благодарила мужа за чудесную вечернюю свежесть. Ее лицо было спокойно, а волосы ее, зачесанные назад и перехваченные заколкой, были сегодня как никогда тронуты серебром. Виконт подал ей руку, и они вместе прошли на другой край террасы, где им по обыкновению был накрыт постный ужин.

«Один из самых спокойных вечеров за последние годы», – согласился с женой виконт и добавил:

«Я сорвал прекрасный цветок, дорогая моя, настоящее сокровище. Если нам повезет, его хватит на пару недель».

Он невольно нахмурился и бросил взгляд за стену.

«Каждый раз они все ближе и ближе».

Жена ободряюще улыбнулась и крепче сжала его руку.

Оба они помнили, что сад их умирает и однажды умрет совсем. Но виконта осознание такой неизбежности не спасало от тревоги. Ему казалось даже, что он порою слышит низкие отрывистые звуки голосов, долетающих сквозь пространство пустоши, зловещий, мрачный ропот, перемежающийся воплями и угрожающими криками, но он каждый раз напоминал себе, что все это лишь плод разыгравшегося воображения. К счастью, когда его жена сидела за клавикордами, богатый контрапунктами узор фуги легкими каскадами проносился над террасой, заглушая призрачные голоса, теперь же, за ужином, было слишком тихо, чтобы это досадное эхо можно было со спокойствием игнорировать.

Руины между домом и горизонтом были поделены четырьмя черными, покрытыми жирной копотью расходящимися кольцеобразными валами, гребень каждого из них каждый раз был ясно различим в косых лучах заходящего солнца. Виконт в свое время дал себе обещание никогда их не пересчитывать, но число это было слишком мало, чтобы остаться неведомым, особенно когда оно столь очевидно отмечало продвижение наступающей орды.

В тот вечер передовые ряды успешно прошли дальний гребень и были уже достаточно близко ко второму, вероятно, даже не замечая особо, по чему ступают. Но для виконта эти валы были живым напоминанием той горькой истории, что некогда заперла их с женой в этой башне, но уничтожила Желтый замок. Точнее, уничтожала его последовательно – столько раз, сколько валов можно было разглядеть вокруг, и одна мысль о том море огня, что должно было разлиться вокруг только лишь затем, чтобы ему хватило силы соскрести руины в закопченную кальдеру вала, погружала виконта в леденящий озноб. Но жена его держалась куда лучше, будто не обращая внимания на подступающую из-за стен тьму.

«Не стоит беспокоиться, здесь все еще много цветов».

Виконт кивнул, внутренне горько усмехаясь этой попытке жены ободрить его. Этим «все еще» она выдала свое собственное бессознательное предчувствие конца. Из многих сотен соцветий, распускавшихся некогда в саду, уцелело лишь несколько дюжин, причем большинство из них были еще крошечными бутонами – только три или четыре десятка расцвели полностью. По пути к запруде, рассеянно вслушиваясь в шуршание платья виконтессы по прохладной траве, он пытался решить – срывать ли сначала большие цветы или приберечь их на конец. Логично было бы дать маленьким цветам дополнительное время на рост и созревание. Однако он тут же подумал, что это не имеет особого значения. Сад скоро умрет, а меньшим цветам, чтобы накопить достаточно силы в кристаллах, все равно потребуется гораздо больше времени, чем виконт может им дать.

Проходя мостом, они с женой смотрели вниз на свои отражения в спокойной черной воде. Защищенный с одной стороны павильоном, а с другой – высокой садовой оградой, виконт всегда почувствовал себя здесь спокойно и уверенно.

«Муж мой, – произнесла жена глухим тоном, – перед тем, как наш сад окончательно умрет… можно, я выберу цветок, который станет нашим последним?»

Осознав ее просьбу, он медленно кивнул.

Последние годы виконт срывал оставшиеся цветы один за другим почти без разбора, не пытаясь как-то распределять или рассчитывать, срывая, если было нужно, по два-три маленьких бутона за раз. Надвигающаяся орда порой достигала уже второго и третьего гребней – исполинское человеческое скопище, запятнавшее горизонт. С террасы виконт мог ясно видеть растянувшиеся ковыляющие шеренги, втягивающиеся в пустое пространство по направлению к ближайшему гребню. Временами до него долетал звук голосов, гневные выкрики и скрип колес. Деревянные повозки переваливались с боку на бок на своих вихляющих колесах, возницы с трудом управляли их движением.

Насколько понимал виконт, никто в толпе не сознавал направления всеобщего движения. Каждый просто слепо тащился вперед, ориентируясь на пятки впереди идущего; этот совокупный компас был тем единственным, что объединяло орду.

Хоть это было и бессмысленно, но виконт по-прежнему надеялся, что главные силы, находящиеся далеко за горизонтом, может быть, обойдут их башню стороной, и что если протянуть время, то постепенно все полчища сменят направление движения, обогнут их пристанище и схлынут с пустоши, как отступающий прилив. Однако, даже сохраняя в глубине души остатки слепой надежды, виконт понимал, что ни на чем они не основаны, однажды вечером они сорвут последний цветок, когда сброд из передних шеренг уже станет карабкаться на последний гребень. Что ж, подозвав виконтессу, он жестом предложил ей на выбор два самых больших бутона, отливавшие против обыкновения синевой вместо обычного рубина. Жена кивнула, указав в итоге на правый из них. Выбор был сделан.

Весь следующий день виконт провел в библиотеке, запечатывая самые ценные ее манускрипты в застекленные шкафы, стоящие между галереями. Работы было – непочатый край, если подумать, но именно потому она захватывала виконта своей бесконечной рутиной, спасая от тревожных мыслей. К вечеру, когда солнце садилось за домом, он уже с ног до головы был покрыт пылью времен, покрывавшей древние тома. За весь день они с женой не сказали друг другу ни слова. Лишь когда она заведенным ходом вещей направилась к музыкальной комнате, виконт удержал ее останавливающим жестом.

«Сегодня мы сорвем те цветы вместе, дорогая, – сказал он ровным голосом, – по одному на каждого. И это будет последнее, что мы должны будем сделать».

Тут его жена бросила короткий внимательный взгляд на стену. Неужели ей и правда не послышалось?

И действительно, они уже могли различить не далее чем в паре сотен шагов от стены грозный, угрюмый призрачный вой оборванной армии, звон цепей и треск деревянных колес: кольцо вокруг башни уже сжималось.

«Как такое может быть?» – оглянулась она на него вопросительно.

Что ж, как бы это объяснить. В каком-то смысле они всегда были здесь. И это не сорванные в их саду цветы отбрасывали толпу, это сама башня как будто на время возвращалась вместе с ними обратно во времени, даря им двоим радость забвения. Но есть и куда более верный план, который оплатит их былые грехи раз и навсегда, также навсегда сняв с них тяжкое бремя проклятия.

Стараясь не качать головой, виконт разглядывал их скромный садик в тени старой башни, взор его прочертил по шести колоннам портика, скользнул по лужайке. Виконт осмотрел черную чашу запруды, отражающую последний свет уходящего дня, отметив для себя пробегающие меж высоких стволов тени. Он медлил отвести взгляд от моста, на котором так много лет проводили они с женой прекрасные летние вечера. Как давно все это минуло.

«Виконт!»

Рев приблизившейся к стене орды сотрясал воздух. Тысячи голосов завывали на расстоянии каких-либо двадцати-тридцати шагов. Через стену перелетел камень и упал между цветов, сломав при этом несколько хрупких стеблей. Ничего, на этот раз время не вернулось вспять, ибо выбор был сделан. Виконтесса, все поняв, бежала к нему, а вся стена уже трещала под мощными ударами. Тяжелая плита, вращаясь и с воем рассекая воздух, пронеслась над их головами и высадила одно из окон музыкальной комнаты. В последний раз безрадостно звякнули клавикорды. Звякнули и затихли.

«Виконт!»

Он обнял ее, машинально поправляя сбившиеся вокруг драгоценных запонок рукава.

«Ну же! Последний цветок!»

Они быстрыми шагами спустились по ступеням в сад. Сжимая стебель тонкими пальцами, она аккуратно сорвала свой цветок и держала его теперь, сложив ладони чашечкой.

На секунду рев слегка утих, давая виконту собраться с мыслями, держа в руках парный бутон. В голубом свете искрящегося цветка он видел белые испуганные глаза жены.

«Держи его, пока можешь, дорогая моя, держи, пока не погаснет последняя искорка».

Они стояли, вернувшись на террасу, и виконтесса сжимала в ладони умирающий сапфировый цвет, и сумерки смыкались вокруг них, а рев голосов вовне нарастал и нарастал. Разъяренная орда продолжала творить то же, что и все прошедшие с первой огненной купели годы – крушила тяжелые железные ворота, и вся башня с самого основания сотрясалась от тяжких ударов.

Когда последний отблеск света в голубых цветах умчался прочь, виконтесса подняла ладони вверх, как бы выпуская невидимую птицу, затем, в последнем приступе отваги, подала руку мужу и улыбнулась ему улыбкой, яркой, как только что исчезнувший цветок.

Тут же, словно тень хищной птицы, на них упала тьма. С хриплой руганью первые ряды разъяренной толпы достигли низких, едва выше колена, остатков стены, окружавших разрушенную башню. Они перетащили через растворившуюся в небытие преграду свои повозки и поволокли дальше вдоль колеи, которая когда-то была богато украшенной подъездной аллеей для экипажей. Закопченные в адском пламени руины Желтого замка захлестывал нескончаемый людской прилив. На дне высохшей запруды рассыпались стволы деревьев и ржавел старый мост. Буйно разросшийся чертополох скрыл из виду декоративные дорожки и резные каменные плиты.

Большая часть террасы была разрушена, и главный поток оборванного сброда тек, срезая угол, мимо поваленной на бок башни, но двое-трое самых любопытных карабкались поверху – исследовать внутренности пустого остова. Все двери были сто лет как сорваны с петель, а полы сгнили и провалились. Из музыкальной комнаты давным-давно вытащили и порубили на дрова клавикорды, но в пыли валялось еще несколько клавишей. Все книги в библиотеке были сброшены с полок, холсты разорваны, а пол замусорен щепой от позолоченных рам.

Когда основная масса несметной орды достигла башни, то она хлынула через остатки стен уже по всему периметру. Теснясь в толчее и давке, сбивая друг друга с ног, сталкивая друг друга в высохшую запруду, люди роились на террасе, поток тел продавливался сквозь галерею, в направлении открытой двери северной стороны. Только единственный участок противостоял бесконечной волне. Чуть пониже террасы, между рухнувшими балконами и разрушенной стеной, небольшой клочок земли занимали густые заросли крепкого терновника. Листва и колючки образовывали сплошную непроницаемую и непреодолимую стену, и люди старались держаться от нее подальше, боязливо косясь на вплетенные в колючие ветви цветы белладонны. Большинство из них было слишком занято высматриванием, куда бы поставить ногу при следующем шаге среди вывороченных каменных плит. Они не вглядывались в гущу зарослей терновника, где бок о бок стояли две каменные статуи и смотрели из своего укрытия куда-то вдаль. Большая из фигур представляла изваяние бородатого мужчины в сюртуке с высоким воротником и с тростью в руке. Рядом с ним стояла женщина в длинном платье. Ее тонкое лицо не тронули ни ветер, ни дождь. В левой руке она держала одинокую розу, лепестки которой были так тщательно и тонко вырезаны, что казались прозрачными.

В миг, когда солнце сгинуло за домом, последний луч скользнул по разбитым вдребезги карнизами на секунду осветил розу, отразился от лепестков, бросил блики на статуи, высвечивая серый камень, так что какое-то неуловимое мгновение его нельзя было отличить от живой плоти тех двоих, кто послужил для статуй прототипом.

6. Леввей, прозванный Фаддеем

И мы могли бы вести войну

Против тех, кто против нас,

Так как те, кто против тех,

Кто против нас,

Не справляются с ними без нас

Цой

Милош пробежался скорым темпом по папочке, машинально выискивая в бисеринах рукописного текста «блох», по недосмотру допущенных нерадивым переписчиком, и ко стыду своему нашел сразу две. Беда. Ладно бы это было обычное «жи-ши», подобное государю-амператору обыкновенно без интересу, он и сам не близок грамоте, и слуг своих нижайших ею не стращает, но нет, тут упущение было смысловым, основополагающим. Заигравшийся в словесные красивости референт спутал в тексте «врагов» и «вредителей», различать которых согласно текущей государственной доктрине следовало тщательно.

Враги нынче почитались существами явными, действующими по наущению болотной знати, вредители же бывали тайными, оной знатью в наши ряды загодя подпущенными, и вредителями по недомыслию, которые хоть и гадили Желтому замку в быту по мелочи, но были покуда еще способными к деятельному раскаянию на добыче черной жижи.

Из текста же папочных листов, шелестевших теперь в руках Милоша, выходило так, что враг пробрался в податные города и там уже вовсю озорует, из чего любой дурак сделал бы простой вывод, что государева охранка вкупе с городскою вохрой совсем мышей не ловят, не в состоянии уследить за явным попранием государственного суверенитета.

Милош вздохнул и поспешил обратно в кабинет, вымарывать.

Вот так, не проследишь разом, а потом хлопот не оберешься. Переписчика на дыбу – выявлять цели и источники злоумышления, но и к тебе сразу появятся вопросики. Верховный камлатель Сало, ты куда смотрел, когда государю-амператору такое злочинное пустословие в папочке на стол подавал?

Милош аж поморщился от неприятного предвкушения. В наше время спрос с человека стал зело короткий, только посмотрит на тебя государь-амператор косо – вот уже под тобой стул и зашатался, слишком много желающих на этот самый стул. Это ж только для плебсу податного верховный камлатель – позисия шутовская, карнавальная. Вещать по спутнику разные словеса, плясать прилюдно вприсядку на обчественных собраниях, брызжа слюной и заходясь, как припадочный. Многие коллеги втихаря Милоша за то презирали, стыдоба какая, плутовской жанр, низкий. Однако кто поумнее и подальновиднее, те напротив, быстро смекали, что плевать на обчественность, плевать на зрителя, верховный камлатель – так уже при прадедушке было заведено – на деле говорит в единственное ухо: то, которое сейчас на троне.

Так уж повелось, что за всяким в нашем деле нужен догляд, камлатель правит за референтами, а кто правит за камлателем? Правильно, нет на него выше прави́ла, чем его святейшество непогрешимый-и-бессмертный государь-амператор, потому каждый спутниковый эфир, каждое публичное выступление и каждая передовица газеты «Любо» первым делом попадают на стол единственного законного цензора в государстве, где строго-настрого запрещена всякая цензура.

Милош аж вздохнул сочувственно.

Тяжела работа человека государева, но куда тяжелее работа государя-амператора. Право, если бы самому Милошу приходилось каждодневно и всенощно отсматривать собственные гранки, он бы уже давно рехнулся, но наш-то поди еще ничего, держится. Ну, пропускает, бывает, недельку-другую, удаляясь с генералом-адмиралом в погожие дни на рыбалку комаров кормить, но тут же никак не угадаешь – удалился или нет, то охранка потом в офисияльном коммюнике расскажет по спутнику, потому расслабляться ни в единый день не след, целее будешь.