Текст книги "Железная звезда"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 58 страниц)

Произвести вскрытие оказалось невозможно. Едва наступала смерть, какие-то внутренние энзимы тут же начинали действовать, растворяя плоть, кости, кожу и все остальное до состояния клейкой желтой массы. К вечеру не осталось вообще ничего, кроме еле заметных пятен на мостовой.

«Жаль»,– подумал я.

Ни скелета для музея, ничего, что напоминало бы о столь важных событиях. Бедные монстры! Интересно, я единственный, кто сожалел о них? Вполне возможно, да. И я не собираюсь оправдываться. Что чувствовал, то и чувствовал.

Все это время другие пришельцы – маленькие, мерцающие, похожие на привидения – отсиживались в Центральном парке, занятые своими недоступными нашему пониманию исследованиями. Казалось, они даже не заметили, что гиганты отправились бродить по городу.

Однако теперь ими овладело возбуждение. На протяжении двух-трех дней они суетились, как перепуганные пингвины, демонтировали свои приспособления и убирали их внутрь корабля. Потом они разобрали на части второй корабль – тот, на котором прибыли исполины,– и погрузили детали на борт. Возможно, они пали духом. Как напавшие на Рим карфагеняне после того, как умерли их слоны.

Жарким июньским полднем инопланетный корабль отбыл. Но не сразу к себе домой. Он промчался по небу и приземлился на Файер-Айленде [38]38
  Файер-Айленд – узкая песчаная отмель, тянущаяся вдоль южного берега острова Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк. (Примеч. перев.)


[Закрыть], точнее говоря, в Черри-Гроув. Пришельцы завладели побережьем, расставили свои приборы вокруг корабля и даже отважились приблизиться к воде, скользя и прыгая над поверхностью волн, как сумасшедшие серфингисты. Проведя там пять-шесть дней, они перелетели на один из островов около Хамптона, а затем на остров Мартас-Виньярд в Атлантическом океане, и везде вели себя одинаково. Может, это было для них чем-то вроде отпуска после трех недель в Нью-Йорке. И только потом они улетели насовсем.

– У тебя роман с Марантой, правда?– спросила меня Элейн в тот день, когда пришельцы покинули Землю.

– Не стану отрицать.

– Той ночью, когда ты пришел поздно и от тебя пахло вином, ты был с ней?

– Нет. Я был с Тимом. Мы с ним проскользнули в парк и смотрели на пришельцев.

– Не сомневаюсь.

Элейн подала на развод, и через год я женился на Маранте. Это наверняка случилось бы раньше или позже, даже если бы существа из космоса не вторглись на Землю и не сожрали Тима. Однако, без сомнения, вторжение ускорило развитие событий.

А теперь они опять здесь. Спустя четыре года после первого приземления – снова-здорово: хлопок, свист, тяжелый удар. И снова в Центральном парке. На этот раз три корабля: один с «привидениями», другой с «бегемотами» и третий с военными пленниками. Разве можно забыть тот миг, когда люк распахнулся и наружу вышли от трехсот пятидесяти до четырехсот человек, марширующих, словно зомби? А вместе с ними стадо бизонов, штук шесть белок и три собаки. Они не были ни сожраны, ни переварены; гиганты просто вбирали их в себя и каким-то образом мгновенно пересылали в родной мир пришельцев. Там всех тщательно изучали. А теперь они вернулись.

– Это же Тим, да? – воскликнула Маранта, глядя на экран.

Я кивнул. Определенно Тим. С ошеломленным видом человека, видевшего чудеса, выходящие за пределы его понимания.

С тех пор прошел месяц, но правительство все еще не отпускает вернувшихся, продолжая их допрашивать. Никому не позволено встречаться с ними. Прошел слух, что примут специальный закон, улаживающий проблемы тех супругов пленников, кто за время отсутствия вступил в новый брак. Маранта говорит, что останется со мной в любом случае, а я уверен, что, если до Тима в его лагере дойдет весть о Маранте и обо мне, он лишь подожмет губы. Что касается пришельцев, то они засели в Центральном парке, заняли все пространство от Девяносто шестой до Сто десятой и по-прежнему не общаются с нами. Гиганты время от времени ходят к пруду, чтобы немного поваляться в нем, но теперь они не покидают парка.

Я часто думаю о Ганнибале, о дилемме «Карфаген versus [39]39
  Против (лат.).


[Закрыть]Рим» и о том, как закончилась бы Вторая Пуническая война, если бы у Ганнибала была возможность вернуться домой и раздобыть новых слонов. Вероятнее всего, Рим бы так или иначе победил. Но мы не римляне, пришельцы не карфагеняне, а эти лохматые гиганты, плещущиеся в пруду Центрального парка, не слоны.

– В какое интересное время мы живем! – часто повторяет Маранта.– Уверена, они не хотят причинить нам вреда. Как по-твоему?

– Люблю тебя за оптимизм,– отвечаю я.

А потом мы включаем телевизор и смотрим вечерние новости.

  Костяной дом
© Перевод А. Новикова.

После ужина Пол начинает постукивать по барабану и негромко напевать.

Марти подхватывает ритм, подпевает, и вскоре они начинают новую главу племенного эпоса. Такое, чуть позднее или чуть раньше, происходит каждый вечер.

Их песнь наполнена напряженностью и эмоциями, но о ее смысле я могу лишь догадываться. Они поют на религиозном языке, который мне выучить не разрешили. Полагаю, к повседневному языку он имеет такое же отношение, как латынь к французскому или испанскому. Но это язык священный, только для своих. А не для таких, как я.

– Давай, рассказывай! – вопит Би Джи.

– Валяй дальше! – подхватывает Дэнни.

Пол и Марти разошлись вовсю и парят на крыльях вдохновения. Но тут в дом с воем врывается порыв ледяного ветра – приподнимается закрывающая вход оленья шкура, и входит Зевс.

Зевс – вождь. Рослый дородный мужчина, начинающий полнеть. Как и полагается вождю, вид у него грозный. В густой черной бороде заметны седые волоски, цепкие глаза рубинами поблескивают на лице, которое ветер и годы изрезало глубокими морщинами. Несмотря на холод палеолита, у него на плечах лишь небрежно наброшенный плащ из черного меха. Густые волосы на мощной грудной клетке тоже начали седеть. На его власть и положение указывают целые гирлянды украшений: ожерелья из ракушек, костяные и янтарные бусы, подвеска из желтых волчьих зубов, пластинка из мамонтовой кости в волосах, костяные браслеты, пять или шесть колец.

Внезапная тишина. Обычно Зевс заглядывает в дом Би Джи немного побалагурить, выпить, потрепаться и щипнуть кого-нибудь из женщин пониже спины, но сейчас он пришел без своих жен, а вид у него встревоженный и угрюмый. Он тыкает пальцем в Джинни.

– Это ты сегодня видела чужака? Как он выглядит?

Целую неделю вокруг деревни кто-то бродит, повсюду оставляя следы – отпечатки ног на вечной мерзлоте, торопливо присыпанные землей кострища, осколки кремня, кусочки подгоревшего мяса. Все племя взволновано.

Незнакомцы тут очень редки. Последним был я, полтора года назад. Одному богу известно, почему они приняли меня – наверно, из-за моего жалкого, по их понятиям, вида. Но этого чужака, если судить по разговорам, они убьют, как только увидят. На прошлой неделе Пол и Марта сочинили «Песнь чужака», а Марта два вечера подряд пел ее у костра. Песня тоже была на религиозном языке, так что я ни слова в ней не понял, но звучала она угрожающе.

Джинни – жена Марта. Сегодня днем она сумела хорошо рассмотреть чужака, когда ловила в реке сетью рыбу на обед.

– Он невысокий,– говорит она Зевсу.– Ниже любого нашего мужчины, но с большими мускулами, как у Гебравара.

Гебраваром Джинни зовет меня. Мужчины в племени сильны, но они, в отличие от меня, не «качали железо» еще с подросткового возраста. Мои мускулы их восхищают.

– Волосы у него желтые, а глаза серые. И он урод. Гадкий. Большая голова, большой плоский нос. Когда ходит, то плечи свисают, а голова опущена.– Джинни вздрагивает от отвращения.– Он похож на кабана. Настоящий зверь. Гоблин. Пытался украсть рыбу из сети. Но убежал, когда увидел меня.

Зевс слушает, хмурится, задает вопросы: говорил ли чужак что-нибудь, как был одет, раскрашивает ли он кожу? Потом поворачивается к Полу.

– Как думаешь, кто он такой?

– Дух,—отвечает Пол.

Эти люди повсюду видят духов, А Пол, бард племени, думает о них постоянно. Его поэмы полны духов. Ему кажется, что мир духов окружает людей со всех сторон.

– У духов серые глаза,– добавляет он.– У того человека глаза тоже серые.

– Да, возможно, он дух. Но какой дух?

– Что значит «какой»?

Глаза Зевса вспыхивают.

– Лучше слушай собственные песни! – рявкает он.– Неужели не понял? Вокруг нас бродит человек-стервятник. Или дух одного из них.

Все вскрикивают и что-то бормочут.

Я оборачиваюсь к Сэлли. Это моя женщина. Мой язык еще не поворачивается назвать ее женой, но по сути так оно и есть. Я зову ее Сэлли, потому что дома у меня была девушка с таким именем, на которой я собирался жениться.

Но это было далеко отсюда и в другой геологической эпохе.

Я спрашиваю Сэлли, кто такие люди-стервятники.

– Это очень древние люди. Они жили здесь, когда мы пришли в эти края. Но теперь они все умерли. Они...

Больше она ничего не успевает сказать, потому что внезапно надо мной нависает Зевс. Он всегда относился ко мне со смесью восхищения и сдерживаемого презрения, но сейчас я читаю в его глазах нечто новое.

– Есть дело, которое ты должен сделать для нас,– говорит он мне.– Чтобы отыскать чужака, нужен другой чужак. Вот твоя задача. Дух он или человек – мы должны узнать правду. И завтра ты пойдешь, отыщешь его и поймаешь. Понял? Ты пойдешь искать на рассвете и не вернешься, пока его не отыщешь.

Мне хочется что-то сказать, но губы отказываются шевелиться. Впрочем, мое молчание, кажется, вполне удовлетворяет Зевса. Он улыбается, кивает, резко поворачивается и выходит в ночь.

Все собираются возле меня, охваченные тем возбуждением; которое приходит, когда кого-то из твоих знакомых выбирают для совершения важного дела. Я никак не могу понять, завидуют они мне или же сочувствуют. Би Джи меня обнимает, Дэн-ни тыкает в плечо, Пол отстукивает нечто веселое на барабане. Марта извлекает из своего мешка зловеще острый каменный нож дюймов девяти длиной и вкладывает его мне в руку.

– Вот. Держи. Он может тебе пригодиться.

Я смотрю на нож так, словно у меня в руке живая граната.

– Слушай,– говорю я.– Я понятия не имею, как нужно выслеживать и ловить людей.

– Ерунда,– вставляет Би Джи.– Разве это трудно?

Би Джи – архитектор. Пол – поэт. Марта поет лучше Паваротги. Дэнни рисует и вырезает статуэтки. Я считаю их всех своими закадычными приятелями. Всех их с натяжкой можно назвать кроманьонцами. Но не меня.

Тем не менее они относятся ко мне как к соплеменнику. Мы пятеро – одна шайка-лейка. Без них я давно бы свихнулся. Потерявший все, отрезанный от всего, к чему я привык и что знал.

– Ты сильный и быстрый,– говорит Марти.– Справишься.

– И очень умный. Правда, по-своему,– поддакивает Пол.– Умнее его. Мы совсем за тебя не боимся.

Иногда они говорят со мной снисходительно, как с ребенком. Полагаю, я этого заслуживаю. В конце концов, каждый из них – умелая и талантливая личность, гордая плодами своего труда. Я в их глазах слегка слабоумный и до сих пор не могу к такому отношению привыкнуть, потому что дома – там, откуда я прибыл – меня тоже считали умелым и опытным.

– Идите со мной,– говорю я Марта.– Ты и Пол. Я сделаю все, что полагается, но хочу, чтобы вы были рядом.

– Нет,– отвечает Марти.– Ты пойдешь один.

– Би Джи? Дэнни?

– Нет,—отвечают они.

И их улыбки становятся натянутыми, а глаза ледяными. Внезапно мне перестает здесь нравиться. Быть может, мы и приятели, но идти я должен один. А может, я вообще неправильно понял ситуацию и мы вовсе не такие уж и большие приятели. Как бы то ни было, мне предстоит пройти своего рода тест. Или ритуал посвящения, инициацию.

Не знаю. Стоило мне начать думать, что они, за исключением нескольких пустяковых различий в обычаях и языках, точно такие же люди, как и мы, как я осознал, насколько они, в сущности, чужие. Не дикари, вовсе нет. Но они даже отдаленно не напоминают современных людей. Они нечто совершенно другое. Их тела и умы – чистейшие homo sapiens, но их и наши души разделяют двадцать тысяч лет.

– Расскажи мне о людях-стервятниках,– прошу я Сэлли.

– Они как животные,– отвечает она,– Они умеют разговаривать, но уханьем и хмыканьем. Они плохие охотники и едят всякую падаль, если найдут, или же крадут добычу у других.

– От них воняет отбросами,– добавляет Дэнни.– Как от старой кучи мусора, где все сгнило. И они не умеют рисовать или вырезать фигурки.

– А трахаются они вот так,– говорит Марти, хватает ближайшую женщину, ставит ее на четвереньки и изображает, будто заходит в нее сзади. Все смеются, гикают и притоптывают.

– Вот как они ходят,– продолжает урок Би Джи, горбится по-обезьяньи, шаркает ногами и бьет себя кулаками в грудь.

Мне еще много чего рассказывают об уродливых, грубых, тупых, вонючих и отвратительных людях-стервятниках. Какие они грязные, какие примитивные.

Как их беременные женщины носят ребенка в животе двенадцать или тринадцать месяцев и дети рождаются уже покрытыми шерстью и с полным ртом зубов. Все это древние байки, перелагаемые из поколения в поколение племенными бардами вроде Пола. Никто из них не видел стервятника своими глазами, но все дружно ненавидят.

– Они все мертвы,– поясняет Пол.– Мы убили их очень давно, когда перебрались сюда. Должно быть, возле нас бродит дух.

Конечно, я уже догадался, кто он такой. Я никакой не археолог. Я четвертый в нашей семье, закончивший Вест-Пойнтскую военную академию. Моя область – электроника, компьютеры, физика перемещений во времени.

Археологи развели такую запутанную политическую возню из-за права побывать в прошлом, что в результате никто из ни» не добился успеха, а отдуваться пришлось военным. Все же меня успели накачать сведениями по археологии в достаточной мере, чтобы я понял – стервятники есть те, кого мы называем неандертальцами, раса неудачников, проигравшая на скачках эволюции.

Выходит, здесь, в Европе эпохи ледникового периода, и в самом деле прошла война на уничтожение между тугодумами-стервятниками и умными homo sapiens. Но несколько проигравших, должно быть, уцелело, и один из них бог знает почему бродит теперь возле нашего поселка.

Теперь мне предстоит найти этого уродливого чужака и поймать его. Или, не исключено, убить. Этого ли от меня хочет Зевс? Обагрить мою голову кровью чужака? Да, они очень цивилизованное племя, хотя охотятся на огромных мохнатых мамонтов и строят дома из их костей. Настолько цивилизованное, что не хотят убивать сами, а посылают на грязную работенку меня.

– А я не думаю, что он стервятник,– говорит Дэнни.– Наверное, он пришел из Наз-Глесима. У людей там серые глаза. К тому же зачем духу понадобилась рыба?

Наз-Глесимом они называют земли на северо-востоке, примерно в том месте, где когда-нибудь построят Москву. Даже в палеолите мир разделен на тысячи маленьких наций. Дэнни однажды совершил в одиночку великое путешествие по окрестным землям и приобрел репутацию местного Марко Поло.

– Смотри, чтобы тебя не услышал вождь,– предупреждает его Би Джи,– Он тебе яйца оторвет. К тому же в Наз-Глесиме люди не уродливые. Они такие же, как мы, только глаза у них серые.

– Да, это так,– признает Дэнни.– Но все же я думаю...

Пол качает головой. Этот жест тоже очень древний.

– Это дух стервятника,– настаивает он.

Би Джи смотрит на меня.

– А ты как думаешь, Пумангиап?

Таким именем он меня называет.

– Я? Что я могу об этом знать?

– Ты пришел издалека. Видел когда-нибудь таких людей?

– Да, я видел много уродливых людей.

Люди в этом племени все высокие, худощавые, с темными волосами и такими же глазами, широкими лицами и крепкими скулами. Будь у них зубы получше, получились бы просто красавцы.

– Но о таких я ничего не знаю. Мне нужно его увидеть.

Сэлли приносит новую миску жареной рыбы. Я нежно провожу ладонью по ее обнаженному бедру. В доме из мамонтовых костей никто не носит лишней одежды, потому что вся конструкция хорошо изолирована и в ней тепло даже в разгар зимы. В моих глазах Сэлли самая красивая женщина в племени: высокие крепкие груди, длинные гладкие нош, живое, любознательное лицо. Она была женой человека, которого прошлым летом пришлось убить из-за того, что в него вселились духи. Дэнни, Би Джи и двое других проломили ему голову, убив быстро и милосердно, а потом все племя шесть дней бодрствовало возле тела, приплясывая и завывая. От нее отвернулась удача, поэтому племя и отдало меня Сэлли (или наоборот), рассудив, что на блаженном дурачке вроде меня наверняка лежит благословение богов. Мы с Сэлли воистину обрели друг друга. Когда нас свели, мы были двумя потерянными душами, и каждый из нас помог другому не погрузиться во мрак еще глубже.

– Все будет в порядке,– говорит Би Джи.– Справишься. Боги тебя любят.

– Надеюсь,– отвечаю я.

Ночью мы с Сэлли обнимаем друг друга так, словно каждый из нас понимает – эта ночь может оказаться нашей последней. Сэлли ласкает меня, горячая и нетерпеливая. В костяном доме уединение невозможно, и нас слышат остальные – четыре другие пары и множество детей, но нам все равно. В доме темно, и постель из лисьих шкур становится нашим маленьким миром.

Кстати, нет ничего особенного и в том, как эти люди занимаются любовью.

Число возможных способов соединения мужского и женского тел не так уж и велико, и все они, кажется, были изобретены еще в ледниковую эпоху.

На рассвете с первыми лучами солнца я отправляюсь в одиночную охоту на человека-стервятника. Выхожу из костяного дома, провожу для удачи ладонью по его странной шершавой стене и делаю первый шаг.

Поселок протянулся на несколько сотен ярдов вдоль берега холодной быстрой реки. Три круглых костяных дома, где живет большинство из нас, стоят рядком, а чуть в отдалении – четвертый, продолговатый, в котором обитает Зевс со своей семьей. Он также служит святилищем и местным парламентом. Еще дальше виден новый, пятый дом, он строится уже целую неделю. Следом расположены мастерские, где делают орудия и инструменты и скребут шкуры, затем бойня для разделки туш, а рядом с ней – гигантская мусорная куча и целая гора мамонтовых костей для будущих строительных проектов.

На восток от поселка стоит редкий хвойный лес, а за ним начинаются холмы и равнины, где пасутся мамонты и носороги. В реку никто не заходит, потому что вода слишком холодная, а течение очень быстрое, так что река не хуже стены служит нашей западной границей. У меня есть желание когда-нибудь научить соплеменников делать каяки, а заодно попробовать научить их плавать. А еще через пару лет попытаюсь уговорить их срубить несколько деревьев и сделать мост. Интересно, не свалятся ли у них штаны от удивления, когда я предложу все эти полезные штуковины? Они держат меня за идиота, потому что я не разбираюсь в свойствах грязи и замерзшей земли, в оттенках черноты древесного угля и понятия не имею о применении и качестве оленьих рогов, костей, жира, шкур и камня. Они жалеют меня, убогого и ограниченного, но в то же время и любят. Да и боги меня любят. Так, по крайней мере, думает Би Джи.

Я начал поиски, отправившись вниз по реке, потому что именно там Джинни вчера видела стервятника. Утреннее солнце в этот осенний день ледниковой эпохи грустным лимончиком висит где-то далеко на небе, но ветра почти нет.

Оттаявшая за лето земля еще мягкая, и я начинаю искать следы. Вечная мерзлота сковала все на глубину пять футов, но верхний слой уже в мае становится упругим, превращаясь к июлю в грязевое месиво. Потом он снова каменеет и к октябрю твердеет не хуже стали. Но в октябре мы уже почти не выходим из домов.

На берегу множество отпечатков ног. Мы ходим в кожаных сандалиях, но многие предпочитают ходить босиком даже сейчас, накануне заморозков. У людей из племени пятки длинные и узкие, с высоким подъемом стопы, но у самой воды, возле сетей я отыскал и другие следы – короткие, широкие, почти плоскостопные, с поджатыми кончиками пальцев. Должно быть, это и есть мой неандерталец. Я улыбаюсь и чувствую себя Шерлоком Холмсом.

– Эй, Марти, посмотри,– обращаюсь я к спящему поселку.– Я отыскал след старого уродца. Би Джи? Пол? Дэнни? Посмотрите-ка на меня. Я отыщу его быстрее, чем вам думается.

Все их имена не настоящие. Я просто зову их так – Пол, Марти, Би Джи, Дэнни. Здесь каждый дает другому свой личный набор имен. Марти называет Би Джи Унгклава. Дэнни он зовет Тисбалалаком, а Пола – Шипгамоном. Пол называет Марти Долибогом, а Би Джи – Каламоком. И так далее во всем племени, тонны имен, сотни и сотни всего для сорока или пятидесяти человек. Запутанная система, но у них есть для этого удовлетворяющие их причины. Постепенно к ней привыкаешь.

Человек никогда не открывает другому свое истинное имя, то, которое мать прошептала ему на ухо при рождении. Его не знает даже отец или жена.

Можете положить человеку между ног раскаленные камни, и он все равно не выдаст свое настоящее имя, потому что в противном случае на него сразу накинутся все до единого духи от Корнуолла до Владивостока. В мире полным-полно злых духов, которые ненавидят живых людей и готовы прыгнуть на любого, кто приоткроет им щелочку, и терзать его подобно пиявкам, клопам и любому другому злобному и отвратительному кровососущему паразиту.

Судя по ландшафту, мы живем где-то на территории западной России, возможно, в Польше: плоская, унылая и холодная травянистая степь с редкими дубами, березами и соснами. Разумеется, в ледниковую эпоху так выглядела почти вся Европа, но главное в том, что эти люди строят дома из мамонтовых костей. Это делали только в Восточной Европе, по крайней мере, так утверждают специалисты. Возможно, это древнейшие в мире настоящие дома.

Меня глубоко поразила протяженность этой доисторической эпохи, ее растянутость во времени. Для нас отравиться в Англию и полюбоваться на собор, которому тысяча лет,– событие. А люди охотились в этой степи в тридцать раз дольше. Вы можете представить себе тридцать тысяч лет? Для вас Джордж Вашингтон жил невероятно давно, и скоро исполнится триста лет со дня его рождения. Сложите книги стопкой в фут высотой и скажите себе, что эта стопка соответствует времени, прошедшему со дня рождения Вашингтона в 1732 году. Теперь начинайте класть на стопку новые книги. Когда у вас получится стопа высотой с десятиэтажный дом, это и будет тридцать тысяч лет.

Меня от вас в эту самую минуту отделяет стопка лет почти такой же высоты. Когда мне плохо, когда одиночество, страх, боль и воспоминания обо всем утраченном начинают меня одолевать, мне кажется, что эта стопка лет давит на меня и весит не меньше горы. Я сопротивляюсь, не даю ей меня раздавить. Но вес дьявольски велик, и время от времени он вдавливает меня прямо в промерзшую землю.

Цепочка плоскостопных следов ведет меня на север, в обход мусорной кучи и дальше в сторону леса. Потом я теряю след – он начинает кружить вокруг поселка, возвращается к мусорной куче, потом к бойне, потом вновь к лесу, затем выводит к реке. Я не могу уловить смысла в перемещениях. Кажется, несчастный тупица попросту бродит поблизости, роется в мусоре, отыскивая что-нибудь съедобное, потом вновь уходит, но недалеко, возвращается в надежде поживиться рыбой, украденной из сети, и так далее.

Где же он спит? Полагаю, под открытым небом. Что ж, если верно то, что я вчера узнал, то он волосат, как горилла. Наверное, холод ему нипочем.

Теперь, потеряв след, я получил возможность поразмыслить о своей миссии, и мне становится все тоскливее и тоскливее.

У меня большой каменный нож. Я вышел, чтобы убить. Профессию военного я выбрал давным-давно, но вовсе не из-за желания кого-либо убивать, и уж тем более не в драке лицом к лицу. Наверное, я воображал себя представителем цивилизации, ее защитником, но уж никак не убийцей, крадущимся по лесу с намерением вонзить острый кремневый нож в жалкого бродягу-одиночку.

Но убитым вполне могу оказаться и я. Он дикий, он голодный, испуганный, примитивный. Возможно, он не очень-то умен, но, по крайней мере, оказался достаточно умен, чтобы не умереть молодым, а сюда он явился раздобыть пропитание хитростью и силой. Это его мир, не мой. Я выслеживаю его, а он в это время, возможно, выслеживает меня, и когда мы столкнемся, он станет драться, не соблюдая никаких привычных мне правил. Хороший аргумент, чтобы немедленно вернуться.

С другой стороны, если я вернусь целым и невредимым, а стервятник будет по-прежнему бродить вокруг, Зевс за непослушание повесит мою шкуру на стену костяного дома. Да, мы тут все закадычные приятели, но когда вождь приказывает, следует выполнять приказ, иначе будет хуже. Так было с самого начала истории, и у меня нет причин сомневаться, что здесь все по-другому.

Я просто должен убить стервятника. Выбора у меня нет.

Я не хочу, чтобы меня прикончил в лесу дикарь, равно как не хочу, чтобы меня казнили по решению племенного суда. Я хочу остаться в живых и вернуться в родную эпоху. Я все еще цепляюсь за слабый шанс и надеюсь, что радуга когда-нибудь вернется за мной, вытянет отсюда и предоставит возможность поведать о своих приключениях в те времена, которые я уже привык мысленно называть будущим. Мне хочется написать отчет.

А вам, людям будущего, я хочу сообщить новость о том, что эти обитатели ледниковой эпохи вовсе не считают себя примитивными. Они знают, и знают абсолютно точно, что они и есть венец творения. У них есть язык – фактически, два языка,– есть история, музыка, поэзия, технология, искусство и архитектура. Есть религия. Есть законы. Есть образ жизни, оправдавший себя за тысячи лет и который будет оправдан еще тысячи. Если вы думаете, что здесь только рычат и дерутся, то вы ошибаетесь. Я могу сделать этот мир реальным для вас – если сумею вернуться.

Но даже если мне это не суждено, дел у меня здесь предостаточно. Я хочу выучить их эпосы и записать тексты, чтобы вы когда-нибудь их прочитали. Хочу научить их делать каяки и мосты, а может, и еще что-нибудь. Хочу завершить строительство костяного дома, которое мы начали на прошлой неделе. Хочу бродить по лесам с моими приятелями Би Джи, Дэнни, Марти и Полом. Хочу Сэлли. Господи, да ведь у нее от меня могут быть и дети, и тогда я волью свои футуристические гены в генофонд ледниковой эпохи.

И я не хочу умереть сегодня в холодном и унылом доисторическом лесу, пытаясь выполнить дурацкий приказ об убийстве.

Воздух становится теплее, но все же теплым его не назовешь. Я вновь отыскиваю след – или думаю, что отыскал его,– и иду на северо-восток, в лес.

За спиной слышатся смех, крики и песни – там строят новый дом, но вскоре я ухожу далеко и перестаю их слышать. Нож я теперь держу в руке, готовый ко всему. Здесь есть волки, а также испуганный получеловек, который может попытаться убить меня прежде, чем я убью его. Я начинаю гадать, какова вероятность того, что я ею отыщу. А заодно и о том, сколько времени мне отведено на поиски – несколько часов, день, неделя? Чем я должен питаться? Как не отморозить ночью задницу? Что скажет или сделает Зевс, если я вернусь с пустыми руками?

Сейчас я брожу наугад. Больше я не считаю себя Шерлоком Холмсом.

Сейчас я с удовольствием помог бы строить костяной дом. Наступает зима, а племя стало слишком большим, чтобы разместиться в четырех имеющихся домах. Би Джи руководит строительством, Марти с Полом поют, читают стихи и играют на барабане и флейте, а еще человек семь выполняют тяжелую работу.

– Складывай челюсти подбородками вниз! – кричит Би Джи, когда я пытаюсь положить челюсть в фундамент, но неправильно.– Подбородком вниз, тупица! Так-то лучше.

Пол отбивает на барабане радостную дробь, аплодируя мне за вторую, удачную попытку. Марти начинает сочинять балладу о моей тупости. Все смеются, но смех доброжелательный.

– А теперь клади туда хребет! – кричит мне Би Джи. Я вытягиваю из огромной кучи длинное бревно мамонтова позвоночника. Кости в куче старые и белые, они пролежали уже немало лет и стали плотными и тяжелыми.– Ну-ка, вставь его туда, да покрепче! Плотнее! Плотнее!

Я пыхчу и отдуваюсь под весом тяжеленной кости, даже немного пошатываюсь, но все же ухитряюсь вставить ее на нужное место и вовремя отскочить – Дэнни и двое других мужчин уже подносят гигантский череп.

Зимние дома – хитроумные и сложные конструкции, и их проектирование и возведение требует истинной гениальности. Не исключено, что Би Джи в эту эпоху – лучший архитектор из всех, каких только знал мир. Он носит с собой костяную пластинку с чертежом дома и постоянно проверяет, правильно ли помощники устанавливали кости, черепа и бивни. Строительного материала у него с избытком. После тридцати тысяч лет охоты на мамонтов тут скопилось достаточно костей, чтобы построить город размером с Лос-Анджелес.

Дома получаются теплыми и уютными. Они круглые и куполообразные, словно большие костяные иглу. Выложенные по окружности черепа мамонтов образуют фундамент, на который хитроумно, «елочкой», укладывают около сотни челюстей – это стены. Крышу делают из шкур, куполом натянутых на закрепленные вверху изогнутые бивни. Всю конструкцию поддерживает деревянный каркас, отверстия в стенах закрывают мелкими костями и замазывают красной глиной. Вход сделан из вкопанных в землю гигантских берцовых костей. Описание дома может показаться вам несколько зловещим, но в нем есть какая-то дикая красота, а когда в него входишь, то сразу забываешь, что снаружи завывают ледяные ветры плейстоцена.

Племя полукочевое и живет охотой и собирательством. Во время короткого двухмесячного лета они бродят по степи, убивают мамонтов, носорогов и мускусных быков, собирают ягоды и орехи, чтобы продержаться зиму. Если я правильно угадал месяц, то уже в августе становится холодно и племя откочевывает обратно в поселок из костяных домов, охотясь по дороге на оленей. Когда наступает по-настоящему плохая погода, они уже готовы переждать зиму, имея шестимесячный запас мяса, сложенный в выкопанные в вечной мерзлоте ямы. Ритмичная, упорядоченная жизнь. У них здесь настоящая община. Мне хочется назвать ее цивилизацией. Но – выслеживая свою человеческую добычу холодным утром – я напоминаю себе, что жизнь здесь суровая и странная. Чужая. Как вы полагаете, быть может, я придумал все эти приятельские прозвища только ради сохранения собственного рассудка? Не знаю.

Если мне суждено быть сегодня убитым, то больше всего я стану жалеть о том, что так и не выучил их секретный религиозный язык и не сумел понять длинные исторические саги, которые поют каждый вечер. Они просто не захотели учить меня этому языку. Очевидно, чужакам его знать не полагается.

Эти саги, как сказала мне Сэлли, вобрали в себя огромный перечень всего, что когда-либо происходило: «Илиада», «Одиссея» и «Британская энциклопедия», сведенные воедино; протяженнейший рассказ о богах, царях, людях, войнах, переселениях, исчезнувших империях и великих бедствиях.