Текст книги "Железная звезда"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 58 страниц)

  Сон и забвение
© Перевод Б. Жужунавы.

– Ченнелинг? [48]48
  Ченнелинг – контактерство, организация устойчивого канала связи с представителями внеземных цивилизаций, древними богами, душами умерших и т. п. Людей, участвующих в ченнелинге, обычно называют каналами, а тех, кто передает им информацию,– посланиями, наставниками. (Примеч. перев.)


[Закрыть]– спросил я.– Ради всего святого, Джо! Ты притащил меня сюда ради подобной чепухи?

– Это не ченнелинг,– ответил Джо.

– Парень, который вез меня из аэропорта, сказал, что у вас тут есть машина, умеющая разговаривать с покойниками.

Лицо Джо медленно побагровело от злости. Он – маленький, ладно сложенный человек с очень гладкой кожей и тонкими чертами лица. Когда он сердится, то раздувается, словно африканская гадюка.

– Пустая болтовня!

– Этим ты здесь занимаешься? – спросил я.– Экспериментами с ченнелингом?

– Забудь это мерзкое слово, Майк! – нетерпеливо и раздраженно воскликнул Джо. Однако в его глазах появился странный блеск, свидетельствующий... о чем? О неуверенности? Об уязвимости? В моем понимании эти характеристики никак не соотносились с Джо Хедли, а ведь мы знакомы уже тридцать лет.– Мы и сами не вполне понимаем, каким дерьмом тут занимаемся. Подумали – может, ты подскажешь.

– Я?

– Ну да, ты. Вот, надень шлем. Давай, надень его, Майк. Пожалуйста.

Я сердито смотрел на него. Итак, ничего не изменилось. С самого детства Джо вечно обращался ко мне то с одной дурацкой затеей, то с другой, когда хотел получить трезвое суждение на основе здравого смысла. Он вываливал на меня всевозможные странные замыслы и выслушивал мое мнение – по-видимому, это помогало ему правильнее оценивать свои идеи.

Шлем был сделан из золотистой проволочной сетки, усеянной микроволновыми датчиками размером с десятицентовую монету, и на уровне висков имел два присасывающихся электрода. Очень похоже на снаряжение для приговоренных к смерти.

Я провел по нему рукой.

– И сколько электричества он пошлет через мою голову?

Джо разъярился еще сильнее.

– Ах, черт тебя побери, перестраховщик несчастный! Я когда-нибудь просил тебя о чем-то, что может тебе повредить?

Я вздохнул с ангельским терпением.

– Хорошо. Как он надевается?

– Натяни на голову, от уха до уха. Электроды подогнаны специально под тебя.

– Может, объяснишь, для чего это?

– Мне требуется непредвзятое мнение. Это для науки, Майк. Я ученый, тебе известно об этом?

– Надо же, так вот ты кто.

Джо выхватил шлем, натянул его мне на голову, прижал электроды к вискам.

– Ну, как сидит?

– Как перчатка.

– Ты всегда носишь перчатки на голове?

– Ты, похоже, чертовски нервничаешь, если думаешь, что это остроумно.

– Так оно и есть,– сказал он.– И ты, видимо, тоже, если так ведешь себя. Но ты не пострадаешь. Это я тебе обещаю, Майк.

– Порядок.

– Просто сиди спокойно. Нужно кое-что проверить, а потом приступим.

– Хотелось бы все же хоть немного понимать, о чем...

– Пожалуйста.

Сквозь стеклянную перегородку он подал знак лаборантке в соседней комнате, и она принялась накручивать шкалы и щелкать тумблерами. Это походило на кино, самое идиотское, с безумными докторами в белых халатах и искрящимися электрическими приборами. Время шло. Опасения и раздражение постепенно оставили меня, и я погрузился в серую безмятежность вроде медитации в дзен-буддизме, как я иногда делаю, сидя в кресле дантиста и ожидая, пока он начнет ковыряться у меня во рту.

Сквозь окно лаборатории был виден цветущий на склоне холма под ослепительным калифорнийским солнцем желтый гибискус на фоне целого моря алой бугенвиллии. Когда этим февральским утром я ехал в аэропорт Сиэтла-Такомы – на тысячу триста миль к северу отсюда,– было холодно и дождливо. Лаборатория Джо находится неподалеку от Ла-Джоллы, на высоком песчаном утесе над голубым Тихим океаном. Мы с ним выросли в Санта-Монике, и в детстве такие ясные зимние дни были обычным делом. Однако потом я двадцать лет прожил на Северо-Западе и теперь не мог отделаться от мысли, что меня занесло в Эдем. Я любовался яркими красками на склоне холма, пока они не начали расплываться перед глазами.

– Ну вот, начинаем,– откуда-то из-за левого плеча произнес голос Джо.

Это было все равно что войти в большую клетку, полную сумасшедших попугаев и майн. Я слышал пронзительные царапающие звуки, нечто вроде безумного смеха в диапазоне трех-четырех октав, какое-то низкое зловещее бормотание – как будто вот-вот взорвется некое гидравлическое устройство. Я слышал дикий визг, стихающий вдали, точно звук уходил в бесконечную бездну. Я слышал шипение.

Потом, совершенно неожиданно, над этим шумовым фоном отчетливо прозвучало:

– Онудор...

Я вздрогнул.

Бессмысленное слово? Только не для меня. Для меня оно было преисполнено смысла. Слово из загадочного языка, который, так уж случилось, я понимал.

«В тот день» – вот что означало это слово. На языке халха. Моя сфера деятельности. Но это чистое безумие – то, что машина говорит со мной на языке халха. Скорее всего, это совпадение, случайный набор звуков, а я автоматически перевел его в осмысленную форму. Сам себе задурил голову. Или это особо изощренная шутка Джо. Правда, вид у него был уж очень серьезный.

Я напряженно вслушивался. Бессмысленное бормотание, и только.

Потом сквозь хаос прозвучало:

– Усан дир...

Снова на языке халха: «по воде». Это не могло быть совпадением.

Опять шум: скрип, визг, шуршание, бормотание.

– Аава намаиг уавуулава...

«Отец послал меня».

Писк. Шорох. Скрежет.

– Продолжай,– сказал я, чувствуя, как по спине стекает пот.– Отец послал тебя... куда? Куда? Кхаана? Скажи куда.

– Усан дир...

«По воде», да.

Визг, грохот, лязг, шипение.

– Акханартан...

«К своему старшему брату».

Я закрыл глаза, внимательно прислушиваясь. Море шумов, больше ничего. Время от времени слог, часть слога или обрывок слова, практически лишенный смысла. Голос был отрывистый, звучный – словно голос сержанта-инструктора,– с оттенком едва сдерживаемого гнева.

Кто-то очень рассерженно говорил со мной на забитом помехами канале, через огромное расстояние, на языке, о котором в Соединенных Штатах вряд ли кому-нибудь вообще известно,– халха. Говорил немного странно, с незнакомой интонацией, но распознать слова было можно.

Я сказал очень медленно, тщательно пытаясь подражать этой интонации:

– Я слышу и понимаю тебя, но мешают очень сильные помехи. Повторяй все по три раза, я постараюсь вникнуть.

Я ждал, но в ушах стоял лишь ревущий шум. Даже скрипы и бормотание смолкли.

Я поднял взгляд на Хедли, словно вышел из транса.

– Ничего.

– Уверен?

– Совсем ничего не слышно, Джо.

Он стащил с меня шлем и надел его на себя, характерными для него нервными, но точными движениями приладив электроды. Несколько мгновений хмуро вслушивался и кивнул.

– Видимо, спутник-ретранслятор сейчас по другую сторону от Солнца. Теперь несколько часов бесполезно и пытаться.

– Спутник-ретранслятор? Откуда, черт побери, идет эта передача?

– Минуточку.– Джо снял шлем. Глаза у него отливали металлическим блеском, рот перекосился, точно его хватил удар.– Ты действительно понял, что он сказал?

Я кивнул.

– Я так и думал, что ты поймешь. Он говорил по-монгольски?

– На языке халха, да. Главный монгольский диалект.

Его лицо прояснилось. Он одарил меня теплой, почти нежной улыбкой.

– Я не сомневался, что ты поймешь. У нас был един человек из университета, с кафедры сравнительного языкознания, – ты, наверно, с ним знаком, его зовут Мамстром. Так он сказал, что это похоже на алтайский или, может быть, на тюркский – правильно я говорю, тюркский? – но больше всего напоминает один из монгольских языков. И как только он это произнес, я подумал: «Ага! Майк – вот кто нам нужен...» – Он помолчал.– Это язык, на котором сейчас говорят в Монголии?

– Не совсем. Акцент у него был немного странный. Что-то тяжеловесное, архаичное.

– Архаичное?

– Так кажется. Не могу объяснить почему. Что-то формальное, старомодное, что-то... ну...

– Архаичное,– повторил Хедли.

Внезапно на глазах у него выступили слезы. Не помню, чтобы когда-нибудь я видел его плачущим.

«У них есть машина,– сказал парень, что вез меня из аэропорта,– умеющая разговаривать с покойниками».

– Джо,– сказал я,– Ради бога, Джо, что все это значит?

Тем вечером мы обедали в фешенебельном ресторане на фешенебельной улице Лa-Джоллы – на тихой улице с изысканными магазинами и тенистыми деревьями. Мы были вдвоем, впервые за очень долгое время. В последнее время мы виделись не чаще одного-двух раз в год, и Джо, постоянно пребывавший в состоянии между свежим разводом и новым браком, обычно приводил свою последнюю подругу – ту, что должна была наконец принести в его бурную жизнь порядок, стабильность и все такое. И чтобы продемонстрировать очередной пассии, какой он замечательный человек, Джо обычно устраивал целое представление – для нее, для меня, для официантов, для посетителей за соседними столиками. Чаще всего это делалось за мой счет, поскольку по сравнению с Хедли я – человек степенный и добродетельный, восемнадцать лет женатый на одной и той же женщине, и Джо, похоже, хотелось внушить мне, будто здесь есть что-то неправильное. Я ни разу не видел его дважды с одной и той же женщиной – за исключением тех периодов, когда он был на ней женат.

Однако сегодня вечером все было по-другому. Он пришел один, и беседа протекала в мягкой, немного грустной манере, пока мы вспоминали наше общее прошлое, общие шутки и забавы. Джо сожалел о тех моментах, когда обстоятельства долгое время не позволяли нам видеться. Говорил главным образом да, как обычно. Болтая, мы прикончили три четверти бутылки бархатистого каберне, прежде чем Джо наконец заговорил о своем эксперименте. Я не хотел его подталкивать.

– Это было случайное открытие,– сказал он.– Ну, ты понимаешь – вечно находишь то, чего не ищешь. Мы пытались решить кое-какие проблемы с радиопередачами с ретрансляционной станции Икарус, которую японцы и французы запустили вокруг Солнца внутри орбиты Меркурия. Пробовали так и эдак, посылали всевозможные тестовые сигналы на самых разных частотах, и вдруг словно ниоткуда до нас дошел голос. Мужской голос, говоривший на странном языке. Как выяснилось, это был английский времен Чосера.

– Что-то вроде научной шутки?

Джо как будто почувствовал раздражение.

– Не думаю. Дай мне договорить, Майк, ладно? Ладно? – Он хрустнул пальцами и поправил узел галстука.– Слушали мы этого парня, слушали и постепенно начали кое-что понимать. Связались со студентом магистратуры Калифорнийского университета в Сан-Диего, и он подтвердил: да, это английский тринадцатого столетия. Ну, мы просто отпали.– Джо потянул себя за мочки ушей и снова поправил галстук,– Прежде чем у нас возникли хоть какие-то мысли о том, с чем мы столкнулись, англичанин исчез и мы поймали женщину, говорившую на средневековом французском. Как Жанна д'Арк, понимаешь? Я не хочу сказать, что это была именно она. Мы слышали ее всего с полчаса, с жуткими помехами, и потом вспышка на Солнце – и связь прервалась. Когда мы снова поймали волну, то услышали быструю речь, как выяснилось позже, на арабском. Потом снова средневековый английский, но говорил уже кто-то другой, а на последней неделе – Что-то абсолютно непонятное, про что Мамстром предположил, а ты сейчас подтвердил, что это монгольский. Монгол оставался на связи дольше, чем все остальные, вместе взятые.

– Подлей мне еще вина,– попросил я.

– Я понимаю тебя. Мы сами чуть с ума не сошли. Лучшее объяснение, которое мы сумели этому дать, вот такое. Наш луч проходит через Солнце, в котором – о чем, думаю, ты знаешь, хотя изучаешь китайскую историю, а не физику,– чрезмерная концентрация массы создает необычное напряжение в материи континуума. Релятивистская сила особого рода искажает этот сигнал, а поле Солнца закидывает его черт знает куда, и мы получаем телефонную связь со Средними веками. Знаю, тебе это кажется тарабарщиной. Представь только, чем это кажется нам.– Все это Хедли говорил, не поднимая головы и без конца перекладывая столовые приборы с одной стороны тарелки на другую.– Понимаешь теперь, какой тут ченнелинг? Это не просто дурацкая шутка. Черт, это и вправду ченнелинг, причем самый настоящий!

– Понимаю,– ответил я.– Значит, в какой-то момент вы свяжетесь с министром обороны и скажете... ну, что-то вроде:

«Пользуясь лучом Икаруса, мы установили телефонную связь с Жанной д'Арк». И они тут же прикроют вашу лабораторию, а тебя отправят подлечить голову.

Он сердито уставился на меня, презрительно раздувая ноздри.

– Не так. Совсем не так. У тебя нет никакого чутья. А что такое сенсация, ты когда-нибудь слышал? Нет. Конечно нет. Где тебе! Послушай, Майк, если я пойду к ним и скажу, что мы можем разговаривать с покойниками и в состоянии доказать это, они будут нам задницы целовать. Тебе непонятно, какая будет дьявольская сенсация? Из правительственной лаборатории выйдет нечто доступное пониманию простых людей, и они, естественно, воспримут эту новость с ликованием. Телефонная линия в прошлое! Сам Джордж Вашингтон говорит с мистером и миссис Америка! Авраам Линкольн! Прямо как со страниц «Нэшнл инкуайрер», только на самом деле, сечешь? Все мы станем героями. Но это и впрямь должно быть проверено. Рациональное объяснение происходящего нам не требуется, по крайней мере сейчас. Важно, чтобы все это не оказалось шуткой. Господи, девяносто девять процентов людей не знают, почему вспыхивает электрическая лампочка, когда нажимаешь выключатель! Мы должны выяснить хота бы приблизительно, с чем на самом деле столкнулись, и быть уверенными в себе на двести процентов. Тогда можно идти в Вашингтон и заявлять: «Вот что мы сделали, вот чего добились, даже если это кажется бредом». Но пока мы не выяснили точно, с чем столкнулись, нужно помалкивать. Если мы все сделаем правильно, станем королями мира. Нобелевская премия – это лишь начало. Теперь понимаешь?

– По-моему, нужно заказать вторую бутылку,– ответил я.

Где-то к полуночи мы снова были в лаборатории. Я шел следом за Хедли через лабиринт темных комнат, где зловеще поблескивало таинственное оборудование.

Около дюжины сотрудников оставались на посту. Они вымученно улыбнулись Хедли, как будто это обычное дело – его возвращение на работу в такой час.

– Они что, совсем не спят? – спросил я.

– Информация поступает круглосуточно,– ответил Джо-Через сорок три минуты мы снова поймаем луч Икаруса. Хочешь пока послушать более ранние записи?

Он нажал кнопку. Из невидимого громкоговорителя полились потрескивания, скрипы, а потом раздался молодой женский голос – сильный, немного хрипловатый. Зазвучали отрывочные восклицания на необычном напевном французском. Я понимал далеко не все.

– У нее ужасный акцент,– сказал я.– Что она говорит?

– Слишком фрагментарно, чтобы понять все в полном объеме. В основном это молитвы. Пусть король будет жив, пусть Господь укрепит его руку, что-то в этом роде. Судя по всему, это действительно Жанна д'Арк. Связная речь без перерывов обычно длится у них не дольше нескольких минут. Как правило, гораздо меньше. За исключением этого монгола. Он говорит и говорит. Как будто не хочет уходить от телефона.

– А это и в самом деле телефон? – спросил я.– В смысле, они могут слышать нас?

– Трудно сказать. Мы не сразу врубаемся, что они говорят, а к тому времени, как расшифруем, связь теряется. Но это должен быть двусторонний контакт. Что-то отсюда до них доносится, потому что мы каким-то образом способны привлечь их внимание и они отвечают нам.

– Они принимают ваши сигналы без шлема?

– Шлем изготовлен исключительно ради тебя. Реальный сигнал с Икаруса поступает в цифровом виде. Шлем – это посредник между нашим компьютером и твоими ушами.

– У средневековых людей не было цифровой техники, Джо.

У него на скулах заиграли мышцы.

– Конечно, не было. Для них это, наверно, вроде голоса с небес. Или он звучит внутри головы. Но они слышат нас.

– Как?

– Откуда мне знать? Ты хочешь во всем найти смысл? Нет тут никакого смысла, Майк! Вот тебе пример. Ты разговаривал с этим монголом. Ты задал ему вопрос и он ответил тебе?

– Да, но...

– Дай мне закончить. О чем ты спрашивал его?

– Он сказал, что отец послал его куда-то. Я спросил куда, и он сказал: «По воде. К своему старшему брату».

– Он ответил тебе сразу же?

– Да.

– Ну, на самом деле это невозможно. Икарус находится на расстоянии девяноста трех миллионов миль отсюда. В радиопередаче должна возникать примерно восьмиминутная задержка. Понимаешь? Ты задаешь ему вопрос. Восемь минут на то, чтобы луч достиг Икаруса, и еще восемь минут, чтобы ответ вернулся обратно. Он никак не мог разговаривать с тобой в реальном времени. И все же, по твоим словам, так оно и было.

– Может, это только кажется. Может, это совпадение – то, что его слова кажутся ответом на мой вопрос.

– Может быть. Или петля во времени, создающая этот эффект, каким-то образом съедает задержку. Я хочу сказать, что искать смысл тут бесполезно. Тем или иным способом луч доносит логически последовательную информацию. Не знаю, как это получается. Это просто есть. Если имеешь дело с невероятными вещами, возможно любое объяснение. Почему бы не предположить, что наши голоса они слышат из воздуха? – Хедли нервно рассмеялся или закашлялся.– Однако монгол остается на линии дольше всех других, поэтому ты нам нужен – чтобы попытаться установить с ним реальную связь. Ты говоришь на его языке. Ты можешь подтвердить, что все наши заявления – чистая правда, как бы дико это ни звучало. Ты можешь побеседовать с парнем, который живет шестьсот лет назад, узнать, где он на самом деле и что, по его мнению, происходит. А потом рассказать обо всем нам.

Я украдкой взглянул на настенные часы. Половина первого. Не припомню, когда я в последний раз бодрствовал в такой поздний час. Я веду спокойную, размеренную жизнь, я уже тринадцать лет как профессор, у меня докторская степень, Вашингтонский университет, кафедра китаистики.

– Надевай шлем,– сказал Хедли.– Мы вот-вот поймаем сигнал.

Надевая шлем, я думал об этом маленьком спутнике связи. О том, как он трудолюбиво кружит вокруг Солнца, пролетает сквозь невообразимый жар, немыслимые волны жесткого излучения, но тем не менее остается цел. О том, что сейчас он находится на дальней стороне орбиты и делает невероятное: посылает электромагнитные сигналы из далекого прошлого в мою голову.

Потрескивание и скрип возобновились. Потом из шума и мрака прорезался голос монгола. Он звучал ясно и четко.

– Где ты, голос? Говори со мной.

– Здесь,– ответил я.– Ты меня слышишь? Скрип, визг, шипение. Потом:

– Голос, что ты такое? Смертный или князь Господина? Последние слова поставили меня в тупик. Я достаточно хорошо владею языком халха, но возможности говорить на нем имел мало. К тому же здесь существовала проблема контекста.

– Какой господин? – спросил я в конце концов.– Какой князь?

– Есть только один Господин,– с невероятной силой и убежденностью ответил монгол, выделяя каждый слог; в его тоне отчетливо прозвучала и заглавная буква.– Я Его слуга. Ангелосы – его князья. Ты ангелос, голос?

Ангелос? Это греческий. Монгол спрашивает меня, являюсь ли я ангелом Божьим?

– Я не ангел, нет,– ответил я.

– Тогда как же ты можешь вот так со мной разговаривать?

– Это как бы...– Я замолчал. Не мог вспомнить, как на языке халха будет «чудо». В конце концов нашел выход.– Это по высокой милости небес. Я говорю с тобой издалека.

– Насколько издалека?

– Скажи мне, где ты. Хрип, треск, свист.

– Повторяю. Где ты?

– Новый Рим. Константинополь. Я удивленно вытаращил глаза.

– Византия?

– Византия, да.

– Я очень далеко оттуда.

– Насколькодалеко? – настойчиво повторил монгол.

– Много-много дней езды верхом. Очень много.– Я заколебался.– Скажи, какой сейчас год там, где ты.

Визг, скрежет, бормотание.

– О чем вы разговариваете? – спросил Хедли.

Я сердито замахал на него рукой – дескать, молчи.

– Год,– повторил я,– Скажи, какой сейчас год.

– Все знают, какой сейчас год, голос,– презрительно ответил монгол.

– Скажи мне.

– Год тысяча сто восемьдесят седьмой от Рождества нашего Спасителя.

Я вздрогнул. Нашего Спасителя? Все более и более жутко. Монгол-христианин? Говорит со мной по космическому телефону из двенадцатого столетия? Помещение вокруг стало расплываться, теряя материальность, словно было соткано из дыма. Локти болели, в левой щеке возникла пульсация. Для меня эти сутки были ужасно долгими. Я устал до того предела, когда стены плавятся, а кости размягчаются. Джо дергался передо мной, словно в пляске святого Вита.

– Как твое имя? – спросил я.

– Петрос Алексиос.

– Почему ты говоришь на халха, если ты грек?

Долгое молчание, нарушаемое только адскими статическими помехами.

– Я не грек,– пришел наконец ответ.– По рождению я монгол-халха. Но меня вырастили христиане среди христиан. С одиннадцати лет, с тех пор, как отец послал меня к воде и я был взят. Раньше меня звали Темучин. Теперь мне двадцать, и я познал Спасителя.

Хватая ртом воздух, я прижал руку к горлу, будто его пронзило прилетевшее из тьмы копье.

– Темучин...– с трудом выговорил я.

– Мой отец, Есугей, был вождем клана.

– Темучин,– повторил я, качая головой.– Сын Есугея.

Вой. Бульканье. Шипение.

Потом ни помех, ни голоса, лишь мертвая тишина.

– С тобой все в порядке? – спросил Хедли.

– Похоже, пропал контакт.

– Да, только что прервался. Ты выглядишь так, будто у тебя закоротило мозг.

Я дрожащими руками стянул с себя шлем.

– Знаешь, может быть, та французская женщина – действительно Жанна д'Арк.

– Что?

– Это вполне возможно,– устало ответил я.– Все возможно, не так ли?

– Черт побери, что ты хочешь сказать, Майк?

– Почему бы ей не быть Жанной д'Арк? Послушай, Джо. Теперь я тоже свихнулся, прямо как ты. Знаешь, что только что случилось со мной? Я разговаривал по твоему треклятому телефону с Чингисханом.

Я сумел урвать несколько часов сна, отказавшись рассказывать Хедли что бы то ни было, пока не отдохну. Мой тон не оставил ему выбора, он понял это мгновенно. В отеле я погрузился в сон, словно кит в морские глубины, надеясь не вынырнуть на поверхность до полудня. Однако укоренившаяся привычка взяла свое, и я проснулся в семь, окончательно и бесповоротно, не чувствуя себя отдохнувшим. Позвонил в Сиэтл и сказал Элейн, что задержусь в Лa-Джолле немного дольше, чем рассчитывал. Она забеспокоилась. Не из опасения, что я могу пуститься во все тяжкие – нет, только не я! – но потому, что голос у меня звучал как с похмелья.

– Ты же знаешь Джо,– сказал я.– У него здесь информация поступает круглосуточно.

Больше ничего я ей говорить не стал. Когда полчаса спустя я спустился к завтраку, голубой лабораторный фургон уже ждал меня у отеля.

Хедли, похоже, спал прямо в лаборатории. Взъерошенный, с покрасневшими глазами, он тем не менее был готов действовать и метался по комнате, как маленькая собачка.

– Вот распечатка ночного разговора,– заявил он, едва я вошел.– Расшифровка выглядит глупо, прости. Компьютер монгольского не знает.– Он сунул мне распечатку.– Загляни в нее и подумай, слышал ли ты в действительности все то, что тебе слышалось.

Я пробежал взглядом по длинному листу. В нем через слово стояли «бармаглоты» [49]49
  Бармаглот (англ. Jabberwocky) – фонетическое чудище из книга Л. Кэрролла «Алиса в Зазеркалье». Видимо, текст в компьютерном переводе для героя выглядит таким же бессмысленным, как герой Кэрролла. (Примеч. перев.)


[Закрыть], но едва я понял компьютерную систему фонетических эквивалентов, текст стал достаточно читабелен, На мгновение я поднял взгляд, ощущая сильную внутреннюю дрожь.

– А я-то надеялся, что все это мне приснилось. Оказывается, нет.

– Объяснишь?

– Не могу.

Джо нахмурился.

– Я не прошу тебя производить фундаментальный анализ. Просто переведи, идет?

– Это пожалуйста.

Он выслушал меня с напряженным и страстным вниманием, которое прикрывало тревогу и сильнейшее возбуждение. Когда я закончил, он сказал:

– Хорошо. А что ты плел о Чингисхане?

– Темучин – таково настоящее имя Чингисхана. Он родился около тысяча сто шестьдесят седьмого года, и его отец Есугей был мелким вождем где-то в Северо-Восточной Монголии. Когда Темучин был мальчиком, его отца отравили враги. Темучин сбежал, но к пятнадцати годам начал собирать союз монгольских племен, целые сотни, и в конечном счете завоевал все, что только можно.

– Как же так? Наш монгол живет в Константинополе, по твоим словам. Он христианин, и у него греческое имя.

– Он Темучин, сын Есугея. Ему исполнилось двадцать ровно в тот год, что и Чингисхану.

– Какой-то другой Темучин! – агрессивно заявил Хедли,– Какой-то другой Есугей.

– Вслушайся в то, как он говорит. Это впечатляет, разве нет? Даже не понимая ни слова, нельзя не почувствовать исходящей от него силы. Клокочущего гнева. Это голос человека, способного завоевать континенты.

– Чингисхан не был христианином. Его не выкрали чужаки и не увезли в Константинополь.

– Знаю,– ответил я и, к собственному изумлению, добавил: – Но не исключено, что это все же он.

– Господи всемогущий! Что ты имеешь в виду?

– Я не уверен.

Глаза Хедли остекленели.

– Надеюсь, ты поможешь нам решить проблему, а не создашь новую, Майк.

– Мне надо хорошенько подумать.

Я замахал руками, призывая его проявить терпение. Джо смотрел на меня с ошеломленным видом. Глазные яблоки у меня пульсировали, вдоль позвоночника пробегала дрожь, мозг от недосыпа был перенасыщен адреналином. В сознании, словно газы над сточными водами, поднимались дикие, фантастические идеи.

– Ладно, попробую,– начал я.– Допустим, существует множество возможных миров. Мир, в котором ты – король Англии. Мир, в котором я играю третью базу [50]50
  В бейсболе базами называют любой из четырех внутренних углов бейсбольного паля; третья база – последняя перед «домом», завершающая круговую пробежку. (Примеч. перев.)


[Закрыть]за янки. Мир, в котором древние ящеры не вымерли и каждое лето в Лос-Анджелес вторгаются голодные тираннозавры. И мир, в котором Темучин, сын Есугея, попадает в Византию двенадцатого столетия и становится христианином, а не основателем монгольской империи. Именно с этим Темучином я и разговаривал . Этот ваш долбаный луч пересекает не только временные линии, но и вероятностные, и мы наткнулись на альтернативную реальность, которая...

– Ушам своим не верю,– сказал Хедли.

– И я тоже, по правде говоря. Я не настаиваю. Просто предлагаю одну возможную гипотезу, способную объяснить...

– Я не про твою проклятую гипотезу. Не верится, что это именно ты, мой старый приятель Майк Майклсон, сидишь здесь и болтаешь чушь, превращая таинственное событие в чертовски абсурдное. Ты, старый добрый здравомыслящий, уравновешенный Майк, вешаешь мне на уши лапшу о бешеных тираннозаврах в Лос-Анджелесе...

– Это лишь пример того...

– Плевал я на твой пример! – взорвался Хедли. Его лицо потемнело от раздражения на грани ярости. Казалось, он вот-вот перейдет на крик,– Твой пример – полная чушь. Твой пример – дрянь несусветная. Чтобы услышать всю эту новомодную чепуху, мне не нужно было разыскивать кого-то в Сиэтле. Альтернативная реальность! Третья база!

Из ниоткуда возникла девушка,

– Сигнал вернулся, мистер Хедли.

– Следующим самолетом я лечу на север, идет? – предложил я.

Лицо Джо залилось краской, снова начало раздуваться, как у африканской гадюки, адамово яблоко выпучилось, словно стремясь прорваться наружу.

– Я не пытался задурить тебе голову,– продолжал я.– Извини, если так получилось. Забудь все, что я только что наговорил. Надеюсь, хотя бы отчасти я тебе помог.

Выражение глаз Джо слегка смягчилось.

– Я чертовски устал, Майк.

– Понимаю.

– Я не хотел кричать на тебя.

– Никаких обид, Джо.

– Но эта твоя теория альтернативной реальности... Думаешь, мне легко было поверить, что мы разговариваем с людьми из прошлого? Но я сумел убедить себя, как бы дико это ни выглядело. А теперь ты вываливаешь на меня еще более дикое объяснение, и это уже чересчур. Нарушено мое ощущение правильного, подобающего, разумного. Ты же знаешь, что такое «бритва Оккама»? Старая средневековая аксиома: «Не умножай гипотезы без необходимости. Всегда выбирай самую простую». Здесь эта «самая простая» и так на грани безумия. А ты заводишь ситуацию еще дальше.

– Послушай,– сказал я,– может, кто-нибудь из твоих сотрудников отвезет меня в отель...

– Нет.

– Heт?

– Дай-ка я подумаю. Тот факт, что это не имеет смысла, еще не означает, что это невозможно. И если у нас есть одна невозможная вещь, почему бы не принять вторую, шестую, шестнадцатую? Правильно? – Глаза у него стали как две черные дыры, на дне которых мерцали холодные звезды.– Черт, на этом этапе нам нет нужды задаваться объяснениями. Сначала надо понять главное. Майк. Я не хочу, чтобы ты уезжал. Хочу, чтобы ты остался здесь.

– Что?

– Не уходи. Пожалуйста. Кто-то же должен продолжить разговор с этим монголом. Пожалуйста, останься, Майк, Пожалуйста.

Времена, рассказывал Темучин, сейчас очень тяжелые. Неверные под управлением Саладина разбили силы крестоносцев на Святой Земле, и Иерусалим пал под натиском мусульман. Повсюду христиане оплакивают погибших. Похоже, что Византию – где Темучин был капитаном гвардии в личной армии принца Теодора Ласкариса – оставила Божья благодать. Огромную империю штормит. В результате мятежей за последние четыре года свергли двух императоров, а нынешний слаб и робок. Провинции Венгрия, Кипр, Сербия и Болгария восстали. Норманны Сицилии отрезают у Византии Грецию, на другом конце империи турки вгрызаются в Малую Азию.

– Это время жестокости,– сказал Темучин,– но меч Господний победит.

От него исходила потрясающая энергия. Главное не то, о чем он рассказывал, а то, как яростно и резко он говорил. Каждый слог дышал этой невероятной силой. Темучин метал слова, как из катапульты. Они буквально несли на себе электрический заряд. Беседовать с ним было – как держать в руках оголенные электрические провода.

Хедли беспокойно сновал по лаборатории, время от времени останавливаясь и глядя на меня с выражением благоговейного ужаса и удивления, как будто хотел сказать: «Неужели ты и впрямь во все это врубаешься?» Я улыбался ему. Я чувствовал себя неестественно спокойно и почти не волновался, хотя сидел с какой-то электронной штукой на голове, позволяя ужасающей силе затоплять мое сознание, и обсуждал политику двенадцатого века с невидимым византийским монголом. Вел светский разговор с Чингисханом. Все нормально. Я справлюсь.

Я знаком дал понять Хедли, что мне нужна бумага, и нацарапал на листке, не прерывая разговора с Темучином: «Добудь описание обстановки в мире во второй половине двенадцатого столетия. В особенности нужна византийская история, священная война против неверных и т. д.».

Короли Англии и Франции, продолжал Темучин, поговаривают о новом крестовом походе. Однако сейчас они воюют между собой и потому вряд ли способны на совместные действия. Могущественный император Германии Фридрих Барбаросса тоже подумывает о крестовом походе, но это принесет больше неприятностей для Византии, чем для сарацинов, потому что Фридрих – друг врагов Византии в мятежных провинциях, а на пути в Святую землю ему предстоит пройти через них.

– Да, тяжелые времена,– согласился я.

И внезапно почувствовал, что начинаю уставать. Необходимость разбирать скорострельную речь Темучина изматывала; к тому же он говорил по-монгольски с византийским акцентом, сыпал именами императоров, принцев и названиями стран, ничего для меня не значившими. Также приходилось сопротивляться воздействию его мощной силы – она обрушивалась, словно лавина,– и ярости. Причем то, что выплескивалось наружу, казалось лишь малой толикой того, что разъедало его изнутри: злость, гнев, разочарование. Трудно чувствовать себя непринужденно с тем, кто вот так клокочет. Внезапно мне захотелось уйти куда-нибудь отсюда и прилечь.