Текст книги "Железная звезда"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 58 страниц)

От дворика, в центре которого располагался главный чан, расходились ряды узких ступеней, отделявших крохотные, сложенные из кирпичей закутки раздевалок. Они вошли в одну из них, и Белилала быстро сбросила просторную хлопковую хламиду, которую надела утром, едва они прибыли в город. Скрестив руки на груди, она прислонилась к стене, ожидая Чарльза. Он поспешно разделся и последовал за ней на выход. Оттого что приходится расхаживать в чем мать родила на открытой местности, слегка кружилась голова.

По пути к главному банному залу они проходили мимо приватных кабинок. Казалось, ни одна из них не занята. Это были со вкусом сооруженные отсеки с полами из аккуратно пригнанных друг к другу кирпичей и умело спроектированной дренажной системой, выводящей излишки воды в проход, ведущий к основному водостоку. Филлипс пришел в восторг от находчивости доисторических инженеров. Он заглядывал по пути то в один, то в другой отсек, чтобы рассмотреть расположение водовода или воздуховода. Но как же он был смущен и удивлен, когда оказалось, что самая последняя кабинка, в которую он вторгся, занята. В небольшом чане, радостно оскалив зубы, плескался вместе с двумя женщинами широкоплечий, невероятно мускулистый крепыш с волнистыми, до плеч, рыжими волосами и огненной бородкой клинышком. Краем глаза Филлипс заметил шевеление спутанного клубка рук, ног, грудей и ягодиц.

– Простите,– пробормотал он, покраснел и вышел, путано мямля на ходу оправдания: – Думал, не занято... не хотел помешать...

Белилала продолжала спускаться по проходу. Филлипс поспешил за ней. За спиной грянул веселый хохот, сменившийся игривым повизгиванием и плеском воды. Похоже, они его даже не заметили.

Прокрутив в памяти то, что он мельком подглядел в кабинке, Чарльз вдруг застыл как вкопанный. Что-то не так. Те маленькие, стройненькие темновласые шалуньи – и это ясно как день,– стандартные люди. А мужчина? Эта роскошная копна рыжих спутанных волос? Эти волосы до плеч не отращивают. К тому же рыжие! Не говоря уж о том, что он ни разу не встречал такого здоровенного, такого мускулистого мужчину. К тому же бородатого. Опять же, вряд ли то был эфемер. Филлипс не находил ни единого разумного объяснения тому, зачем в Мохенджо-Даро мог понадобиться эфемер с типично англосаксонской внешностью. Да и вообще, просто немыслимо, чтоб эфемер подобным образом развлекался!

– Чарльз?

Он посмотрел вперед. Белилала стояла в конце прохода в ореоле яркого солнечного света.

– Чарльз? – позвала она снова.– Ты что, заблудился?

– Здесь я, иду за тобой,– откликнулся он,– Совсем рядом.

– Кого-то повстречал?

– Мужчину с бородой.

– С чем?

– С бородой,– повторил он.– С лицом, заросшим рыжими волосами. Интересно, кто он.

– Я таких не знаю.– Белилала пожала плечами.– Единственный человек с волосами на лице, которого я знаю,– это ты. Но твои черные, и ты их каждый день сбриваешь.– Она рассмеялась.– Давай же, идем! Я вижу у бассейна знакомых!

Он поравнялся с ней, и они, взявшись за руки, вышли во двор. К ним тут же подскочил подобострастный эфемер с полным подносом напитков. Филлипс отогнал его взмахом руки и направился к бассейну. Он чувствовал себя так, словно его выставили напоказ. Ему казалось, будто горожане специально собрались здесь, чтобы поглазеть на него, подивиться его примитивному волосатому телу, словно Чарльз какой-нибудь мифический зверь, минотавр там или оборотень, призванный их потешать. Белилала отошла, чтобы потрепаться с какими-то знакомыми, а Филлипс погрузился в воду, довольный, что в ней можно замаскироваться. Тепло и уютно. Несколько быстрых и мощных взмахов руками – стиль брасс,– и Чарльз у противоположного края бассейна.

Мужчина, живописно восседавший у бассейна, улыбнулся:

– А-а, Чарлис, ты все-таки приехал!

Чар-лис. Два слога. Кто-то из Гайойиной компании: Стен-гард, Хоук, Арамэйн? Он не мог сказать наверняка, слишком все они похожи друг на друга. Филлипс улыбнулся в ответ, лихорадочно размышляя, что бы такое сказать. Наконец спросил:

– А ты здесь давно?

– Несколько недель. А может, и месяцев. Какое же все-таки выдающееся достижение этот город, да, Чарльз? Такое совершенное единство атмосферы... Такое абсолютно уникальное утверждение безыскусной эстетической...

– Да Слово «безыскусный» подходит,– сухо ответил Чарльз.

– Кстати, это слова Гайойи. Я лишь цитировал.

Гайойа! Чарльза словно током ударило.

– Давно ты разговаривал с Гайойей? – спросил он.

– Не я, вообще-то. С ней виделась Гекна. Ты же помнишь Гекну? – Он кивнул в сторону двух обнаженных женщин, стоявших неподалеку. Те болтали, изящно поедая мясо. Похоже, близнецы.

– Это Гекна рядом с твоей Белилалой.

Ага, Гекна. Стало быть, это Хоук, если, конечно, недавно не произошел очередной обмен парами.

– До чего ж она красива, твоя Белилала,– продолжал Хоук.– Гайойя сделала мудрый выбор, подобрав ее тебе.

Еще один удар, только разряд сильнее.

– Так, значит, вот как оно было,– произнес Чарльз,– Гайойя подобрала мне Белилалу?

– А как же иначе? Ты думал, что Гайойя просто уйдет и оставит тебя наедине с собой?

– Вряд ли. Только не Гайойя.

– Она такая чуткая, такая кроткая.

– Ты имеешь в виду Белилалу? Да, весьма,– осторожно произнес Филлипс.– Милая женщина, поразительная женщина... Но все же я надеюсь, что скоро воссоединюсь с Гайойей.– Он помолчал.– Говорят, она в Мохенджо-Даро чуть ли не со дня его открытия.

– Да, она была здесь.

– Была?

– Ох, ну ты же знаешь Гайойю,– мягко сказал Хоук. – Естественно, она уже отправилась дальше.

Филлипс подался вперед.

– Естественно...– Его голос задрожал от напряжения,– И где же она теперь?

– В Тимбукту, наверное. Или в Нью-Чикаго. Признаться, забыл, где именно – или там, или там. Говорила, что надеется попасть на вечеринку в честь закрытия Тимбукту. Но Фенимон выдвинул разумный довод насчет посещения Нью-Чикаго, и... не помню, на чем они остановились.– Хоук печально развел руками.– Как бы то ни было, жаль, что она уехала из Мохенджо до того, как прибыл новый гость. В конце концов, ей пошло на пользу время, проведенное с тобой... Уверен, она бы нашла чему поучиться и у него.

Незнакомый термин тревожным звоном отозвался в глубинах сознания Филлипса.

– Гость? – переспросил он, наклонив голову и подавшись вперед, словно собрался боднуть Хоука.– О каком госте речь?

– Так ты его еще не видел, что ли? Ну да, вы же только прибыли.

Чарльз облизнул мгновенно пересохшие губы.

– Думаю, имел честь. Длинные рыжие волосы? И вот такая бородка?

– Точно! Назвался Уиллоби. Он этот... как его... варяг. Это такой пират или вроде того. Ужасно силен, энергичен. Поразительная личность. Надо бы нам побольше гостей. Они намного превосходят эфемеров, любой вам скажет. Разговаривать с эфемером – все равно что болтать с самим собой. У них ничего не почерпнешь в смысле просвещения. Однако гость – некто вроде этого Уиллоби... или тебя...– действительно может изменить чье-нибудь мировоззрение...

– Прошу прощения,– сказал Чарльз. В висках запульсировала боль.– Бьггь может, продолжим этот разговор в другой раз, хорошо? – Он оперся ладонями о теплые кирпичи и резво выскочил из воды.– Может, за обедом... или как-нибудь потом... ладно? Нормально? – И он сорвался с места и припустил мелкой рысью к проходу, ведущему к приватным кабинкам.

У него пересохло в горле и сдавило грудь. Но он набрался смелости и заглянул в кабинку. Бородач по-прежнему был там – восседал в чане по грудь в воде, облапив женщин и скалясь от феерического самодовольства. Его глаза ярко мерцали в тусклом свете. Гость казался воплощением силы, самоуверенности и жизнелюбия.

«Лишь бы он был тем, о ком я думаю,– взмолился Филлипс,– А то я сыт по горло одиночеством среди этих людей».

– Можно войти? – спросил он.

– Эгей, приятель! – громогласно воскликнул мужчина в чане.– Входи и прелестницу свою веди! Разрази меня гром, да окромя нас в сию бадью поместится орава!

Заслышав громогласный рык, Филлипс ощутил мощный прилив бодрости. А эти архаизмы! «Разрази меня гром». Здесь так не говорят.

Выходит, это правда! Какое облегчение! Не одинок! Еще один реликт былой эпохи... Товарищ по несчастью... Путешественник, занесенный штормами времени из более отдаленной, нежели его, Чарльза Филлипса, эпоха.

Между тем бородач, добродушно ухмыляясь, продолжал:

– Давай, приятель, присоединяйся к нам! Приятно видеть обычного человека средь этих мавров и плутоватых португальцев! Но где твоя прелестница? Девиц-то вдоволь не бывает никогда, согласен?

Невероятно мощен, энергичен, даже с избытком. Ревет, рычит, рокочет. Похож на персонаж из старой киноленты про пиратов: такой неистовый и неподдельный, что кажется надуманным.

Охрипшим голосом Филлипс спросил:

– Ты кто?

– Я? Сын Неда Уиллоби из Плимута, звать Фрэнсис. И до недавних пор я преданно служил ее величеству, покуда не был подлым образом похищен силой зла и брошен к этим вот арапам или индусам. А сам кем будешь?

– Чарльз Филлипс.– Замешкавшись на миг, продолжил: – Из Нью-Йорка.

– Нового Йорка? Это где ж такой? Приятель, свято уверяю, не слыхал!

– Город в Америке.

– Город в Америке, ну кто бы сомневался! Да это просто чудо из чудес! В Америке, как же. Не на Луне, чай, не на дне морском.– Уиллоби обратился к девушкам: – Слыхали? Из города в Америке явился! В обличье англичанина, хотя диковинны манеры и говор тоже странноват. Город в Америке! Именно город. Чтоб я истлел, что ж я услышу дальше?

Филлипс почувствовал благоговейный трепет. Возможно, этот человек ходил по Лондону шекспировских времен. Подняв свой кубок, чокался с Марло, Эссексом, Уолтером Рэли. Видел в Ла-Манше неповоротливые корабли Армады. У него перехватило дух от этих мыслей. От жаркой, душной банной атмосферы все поплыло перед глазами. Теперь уж Чарльз не сомневался: он не единственный реликт – не одинокий гость,– затерянный в пятидесятом веке. Эксперимент успешно продолжают. Ноги подкосились, и Филлипс ухватился за косяк. Собравшись с силами, спросил:

– Когда ты упомянул ее величество, уж не Елизавету ли Первую имел в виду?

– А то! Елизавету! Насчет же Первую, стоит ли сие упоминать? Заведомо она одна-единственная. Первая и Последняя, боже ее храни, и других нет!

Филлипс опасливо рассматривал бородача. Он понимал, что действовать следует осторожно. Один неверный шаг, и он поплатится тем, что Уиллоби перестанет воспринимать его всерьез. Насколько этот человек восприимчив к абстрактным понятиям? Что он знает – что кто-нибудь из его столетия знал – о прошлом, настоящем и будущем и вероятности того, что каким-то образом можно переместиться из одного времени в другое так же просто, как из графства Суррей в графство Кент? Ведь это идея двадцатого века, в лучшем случае – девятнадцатого: фантастическое допущение, которое вряд ли всерьез рассматривалось до Уэллса, который послал своего путешественника во времени наблюдать красное солнце мирового заката. Мир Уиллоби – мир протестантов и католиков, мир королей и королев, мир парусников, шпаг; мир, который Филлипсу гораздо чужеродней и непонятней, чем этот мир, населенный вечными туристами и эфемерами. Велик риск того, что Уиллоби просто не воспримет того, что хотел ему сообщить Филлипс.

Но этот человек и Чарльз – союзники, вынужденные противостоять миру, в котором они неуместны. Надо рискнуть.

– Елизавета Первая – королева, которой ты служишь,– сказал он.– Придет время, и в Англии будет править королева с тем же именем. Вернее, уже правила.

Уиллоби замотал головой, словно озадаченный лев.

– Другая Елизавета, говоришь?

– Просто вторая королева с тем же именем, ничего общего с первой. Она будет править спустя много-много лет после королевы-девственницы, в те дни, которые ты назвал бы грядущими. Я это знаю наверняка.

Англичанин, нахмурившись, уставился на него.

– Ты видишь будущее? Ты прорицатель, да? Или колдун? А может, ты один из тех нечистых, которые меня сюда забросили?

– Ни то, ни другое, ни третье,– спокойно сказал Филлипс.– Такой же заблудший, как ты.

Чарльз вошел в загородку и присел у чана. Обе женщины смотрели на него с легким изумлением. Не обращая на них внимания, он спросил у Уиллоби:

– Ты хоть имеешь представление, где очутился?

Англичанин довольно верно угадал, что в Индии.

– Сдается мне, этот мавроподобный народец – какие-то хиндустанцы,– сказал он.

Это уменьшало шансы Филлипса втолковать Уиллоби, что с ним произошло на самом деле. Англичанину и в голову не пришло, что он далеко не в шестнадцатом веке. И конечно же, он даже не подозревал, что мрачный город, в котором он находится,– явление прошлой эпохи, даже более отдаленной, чем его собственная.

«Есть ли хоть какой-то способ объяснить ему все это?» – размышлял Филлипс.

Бородач в этом мире три дня. Убежден, что его перенесли сюда демоны.

– Они пришли за мной, когда я спал. Меня сцапали адские прихвостни – один Господь знает за что – и в мгновение ока перебросили в это знойное царство из Англии, где я мирно почивал среди друзей и родни. В аккурат, когда я отдыхал после очередного морского похода. Знаешь Дрейка, славного Фрэнсиса, моего тезку? Тысяча чертей, вот всем морякам моряк! Мы снова должны были выйти в море, он и я, но вместо этого я очутился здесь...– Уиллоби придвинулся поближе и произнес: – Позволь спросить тебя, провидец, как это возможно, чтобы человек заснул в Плимуте, а проснулся в Индии? Чертовски странно.

– Верно,– согласился Филлипс.

– Но кто умеет веселиться, тот горя не боится. Верно подмечено? – Фрэнсис кивнул в сторону женщин.– По крайней мере, даже в варварском краю нашел себе я утешение, балуясь с этими вот португалками...

– Португалками?

– А кто ж они по-твоему, если не португалки? Кто держит побережье Индии, как не Португалия? Ну, смотри, здесь два типа людей – смуглокожие и другие, белотелые – полновластные хозяева, возлежащие в этих купальнях. Ежели они не хиндустанцы – а я так мыслю, что нет,– значит, они, само собой, португальцы.– Он рассмеялся, притянул женщин к себе и принялся потрясать их грудями, словно гроздьями фруктов,– Ну, вы это или не вы, голенькие папистские шлюшки?

Женщины захихикали, но не ответили.

– Нет,– сказал Филлипс. – Это Индия, но не та Индия, которая тебе известна. А эти женщины не португалки.

– Не португалки,– озадаченно повторил Уиллоби и потрепал себя за бороду.– Вынужден признать, мне поначалу они тоже показались довольно странными для португалок. Я не слыхал из их уст ни одного слова по-поргугальски. Довольно странно и то, что они бегают в этих купальнях нагие, как Адам и Ева, да еще и дозволяют мне щупать их женщин, что, Господь свидетель, в их краю неслыханно. Но я подумал, что это ведь Индия и они решили здесь жить по-иному...

– Нет. Я тебе говорю, этот народ не португальцы и даже не из числа любого европейского народа, тебе известного.

– Прошу, пожалуйста! А кто ж они такие?

«А вот теперь следует действовать тактично. И осторожно».

– Не будет таким уж преувеличением считать их некими духами... а то и демонами. Или же чародеями, выколдовавшими нас оттуда, где нам надлежит быть.– Он помолчал, подыскивая такие понятия, чтобы Уиллоби мог хоть примерно осознать размах мистерии, в которую их втянули. Затем глубоко вздохнул.– Они перенесли нас не только через моря, но и через годы. И тебя и меня закинуло далеко-далеко в грядущие дни.

Фрэнсис Уиллоби окинул его недоуменным взглядом.

– В грядущие дни? В еще не наступившую годину, что ли? Как так, не понимаю!

– А ты попробуй. Приятель, нас смыло за борт, и теперь мы оба в одной шлюпке. И для того чтоб мы могли помочь друг другу, тебе необходимо уяснить...

Мотая головой, англичанин пробормотал:

– Увы, друг мой, я нахожу твои слова полнейшим вздором. Сегодня есть сегодня, завтра будет завтра. И как же может человек шагнуть из одного в другое, чтоб завтра превратилось вдруг в сегодня?

– Понятия не имею,– ответил Филлипс.

На лице Уиллоби отчетливо читалась внутренняя борьба. Но вряд ли он осознавал хоть смутно, хоть в самых общих чертах то, к чему его подводил Чарльз.

– Зато я знаю вот что... Твое столетие и все, что в нем было, исчезло, прошло. Как и мое, хоть я и родился на четыреста лет позже тебя, во времена второй Елизаветы.

Уиллоби презрительно хмыкнул:

– Четыреста...

– Ты должен мне поверить!

– Не-е!

– Это правда. Твоя эпоха – для меня уже история. А моя и твоя – история для них... Древнейшая история. Они называют нас «гости», но мы здесь пленники.– Филлипс вдруг понял, что весь дрожит от возбуждения, пытаясь втолковать все это Уиллоби. Он сознавал, насколько дико, должно быть, все это звучит для англичанина Елизаветинской эпохи. Ему и самому стало казаться, что он несет полную чушь.– Они выдернули нас из наших эпох... выкрали, словно цыгане в ночи...

– Окстись, приятель! Ты бредишь!

Филлипс помотал головой. Он вьггянул руку и сильно сжал запястье пирата.

– Клянусь тебе! Послушай!

Женщины пристально за ним наблюдали, шушукались, прикрывая рты руками, и похохатывали.

– Спроси у них! Пусть ответят, какое на дворе столетие! Думаешь, шестнадцатое? Спроси у них!

– Побойся бога! Какое может быть столетье, коль не шестнадцатое!

– Они тебе ответят: пятидесятое!

Рыжебородый посмотрел на Чарльза с сожалением.

– Приятель, ох, приятель, как же тебя угораздило тронуться умом! Пятидесятое, гляди! – Он рассмеялся.– Дружище, а теперь меня послушай. Есть лишь одна Елизавета, жива-здорова и сейчас на троне в Вестминстере. А это – Индия. Год одна тысяча пятьсот девяносто первый от Рождества Христова. Так что давай, приятель, уведем корабль у этих португальцев, вернемся в Англию, ну а оттуда ты, даст бог, отправишься в свою Америку...

– Но Англии здесь нет.

– Э-э, сказать такое и не быть безумцем?

– Известные нам города, народы – все исчезли. Эти люди живут как волшебники, Фрэнсис.– «Бессмысленно что-то утаивать».– Они колдовством вызывают города из далекого прошлого, возводя их то тут, то там ради своей утехи, а потом, когда они им наскучат, разрушают их и начинают все сызнова. Здесь нет Англии. Европа безлюдна, безлика, пуста. Знаешь, какие здесь есть города? Лишь пять на весь мир. Египетская Александрия. Тимбукту в Африке. Нью-Чикаго в Америке. Величественный город в Китае... И этот город, так называемый Мохенджо-Даро, который гораздо древнее и Греции, и Рима, и Вавилона.

На что Уиллоби спокойно произнес:

– Совсем ты забрехался. Сначала говоришь, что мы в далеком завтра, потом, что мы обосновались в каком-то городе давно минувших лет.

– Всего лишь чары! – в отчаянии произнес Чарльз.– Подобие древнего города, которое эти люди сотворили, чтобы развлечься. И мы с тобой здесь тоже – ты и я,– чтоб развлечь их. Просто развлечь.

– Твой разум явно помутился.

– Тогда пойдем со мной. Поговоришь с людьми у общего бассейна. Спросишь у них, какой нынче год. Спросишь про Англию. Спросишь, как ты здесь очутился.– Филлипс снова схватил Фрэнсиса за запястье.– Мы должны стать союзниками. Если мы будем действовать сообща, то, возможно, узнаем, как отсюда выбраться и...

– Оставь меня, приятель.

– Прошу...

– Оставь меня! – заорал пират, отдергивая руку. Его глаза пылали гневом. Встав во весь рост, он, казалось, в гневе ищет оружие. Женщины, съежившись, отпрянули подальше, но в то же время упоенно взирали на вышедшего из себя детину.– Вон! Убирайся в свой Бедлам! Оставь меня, безумец! Оставь меня!

Расстроенный Филлипс несколько часов одиноко бродил по пыльным немощенным улочкам Мохенджо-Даро. Неудача с Уиллоби подкосила его, повергла в уныние. Чарльз надеялся, что плечом к плечу с пиратом они прижмут этих туристов, но оказалось, что совершенно невозможно донести до Уиллоби простую истину о том, какая участь их постигла.

В душной жаре Чарльз шел наобум, плутая среди нагромождений безликих, лишенных окон домов и голых неприглядных стен, пока не выбрался на широкую базарную площадь. Вокруг него неистово бурлила городская жизнь, точнее, псевдожизнь – замысловатое взаимодействие тысяч эфемеров. Тут вам и торговцы, предлагающие прекрасные клейма из резного камня с изображениями тигров, обезьян и странных горбатых коров, и горластые женщины, торгующиеся с ремесленниками за украшения из черного дерева, золота, меди и бронзы. Изнуренные на вид женщины сидели на корточках за необъятными курганами свежеобожженных розовато-красных черно-узорчатых гончарных изделий. Никто не обращал на Чарльза внимания. Он здесь изгой, они же – часть всего этого.

Филлипс шел дальше, мимо громадных зернохранилищ, где грузчики бессмысленно выгружали на огромные округлые платформы из кирпича тележки с пшеницей и прочими злаками. Забрел в общественную столовую, забитую безмолвным, безрадостным народом, где получил плоскую хлебную лепешку вроде тортильи или чапати, фаршированную какой-то острой начинкой, которая, словно огнем, обожгла губы. Затем спустился по широкой и пологой деревянной лестнице в нижний город, где в тесных, подобных сотам в улье каморках ютились крестьяне.

Угнетающий город, но не запущенный. Просто поражало, с какой щепетильностью здесь заботятся о санитарии: повсюду колодцы, фонтаны, общественные уборные; от каждого дома отходят выложенные кирпичом водостоки, ведущие в крытые сточные колодцы. Ни одной открытой выгребной ямы или сточной канавы, что по-прежнему, насколько Чарльз жал, можно увидеть в Индии его времени.

«Любопытно, действительно ли древний Мохенджо-Даро был таким чистюлей?»

Возможно, туристы перепроектировали город, подогнав его под свои собственные представления о чистоте. Нет! Скорее всего, то, что он видит,– аутентично. Будь Мохенджо-Даро запаршивленной, замызганной дырой, эти люди непременно восстановили бы его как есть, чтобы наслаждаться изумительным зловонием клоаки.

Не сказать, что Чарльз замечал излишнюю озабоченность аутентичностью: Моженджо-Даро, подобно прочим городам, которые он посещал, был походя напичкан анахронизмами. Время от времени Филлипсу попадались на глаза изображения Шивы и Кришны на стенах зданий, которые он принимал за храмы, местами сверху грозно нависало добрейшее лицо богини-матери Кали. Безусловно, эти божества возникли в Индии намного позднее, уже после упадка цивилизации Мохенджо-Даро. А может, туристы получают какое-то нездоровое удовольствие от смешивания эпох – мечеть и христианский храм в древнегреческой Александрии, индуистские боги в доисторическом Мохенджо-Даро? Или все их сведения о прошлом испещрены неточностями, накопившимися за эти тысячи лет. Он бы не особо удивился, увидев сейчас на улице процессию с лозунгами и транспарантами на которых изображены Ганди и Неру. Не обошлось здесь и без всевозможных фантомов и химер, словно история и миф дня туристов одно и то же: слоно-воголовые толстячки Ганеши небрежно окунали хоботы в фонтаны, а на балконе преспокойно загорала шестирукая трехглавая женщина. А почему бы и нет? Несомненно, именно таков девиз этих людей: «Почему бы и нет?» Они могут сделать все, что захотят, и они это делают. Гайойя как-то сказала: «Ограничения весьма важны». Но в чем еще они себя ограничивают, кроме как в количестве городов? Быть может, существует квота на количество изъятых из прошлого «гостей»? До сих пор Чарльз думал, что он здесь единственный гость. Теперь ему известно о существовании еще как минимум одного. А может быть, их больше, может быть, в двух-трех шагах впереди или позади него по этой улице шагают другие гости, бесконечно наматывающие вместе с туристами круги: Нью-Чикаго – Чанъань – Александрия...

«Нам следует объединиться, чтобы заставить этих людей вернуть нас в наши эры».

Заставить? Как? Подать групповой иск? Устроить демонстрацию протеста?

«Возможно, вместе мы смогли бы вызвать сочувствие этих людей».

Однако ему не удалось найти общий язык с Уиллоби, который так и не смог понять, что добродетельная королева Бесс и все, что в ее власти, находится за временным барьером толщиной в сотни лет. Он предпочитает верить в то, что Англия в нескольких месяцах плавания отсюда и все, что ему нужно,– это разжиться кораблем, поднять паруса и взять курс домой. Бедняга Уиллоби – возможно, он так и не увидит родной дом.

И тут же пришло в голову. «Ты тоже!»

Следом – другая мысль: «А если бы имелась возможность возвратиться, ты бы и правда захотел?»

Как только Чарльз здесь очутился, одна из первых посетивших его мыслей была о том, что он по сути ничего не помнит о своем прошлом. Хотя сознание и было напичкано подробностями о Нью-Йорке двадцатого столетия, он очень мало знал конкретно о себе, а именно: что звать его Чарльз Филлипс и он из 1984 года Профессия? Возраст? Имена родителей? Женат ли? Есть ли дети, кот, пес, хобби? Данные отсутствуют. Быть может, перетащив его сюда, все это извлекли из памяти, чтобы избавить Чарльза от тоски по дому? Они способны и не на такое! Но стоит ли ему стремиться вернуть себе все то, о чем он не имеет отчетливого представления? Вот Уиллоби, похоже, знал о своем прошлом много больше, поэтому он и более целеустремлен. А Филлипс обделен. Так почему бы не жить здесь, чтобы вновь и вновь летать по городам, разглядывая прошлые эпохи? А почему бы и нет? Что тут такого? Тем более что у него вообще нет выбора.

Белилала, казалось, и не заметила, что он весь день где-то бродил. Она сидела на террасе, безмятежно попивая густой молочный напиток до черноты сдобренный пряностями. Она предложила ему отпить, но Чарльз отказался.

– Помнишь, я утром говорил, что видел человека с рыжей бородой? – спросил Филлипс.– Он гость. Мне сказал Хоук.

– Правда?

– Из эпохи на четыреста лет ранее моей. Я поболтал с ним. Он думает, что его перенесли сюда демоны,– Филлипс внимательно посмотрел на Белилалу,– Я тоже гость?

– Конечно, любовь моя.

– А как меня сюда перенесли? Тоже призвав демонов?

Белилала безучастно улыбнулась.

– Спроси у кого-нибудь другого. Скажем, у Хоука. Я во все это не очень углублялась.

– Ясно. А знаешь сколько всего гостей?

Вяло пожав плечами, она ответила:

– Не так уж много. Кроме тебя, слыхала о троих. Но, думаю, сейчас должно быть больше.– Она накрыла его ладонь своей.– Как провел время в Мохенджо, Чарльз?

Он пропустил ее вопрос мимо ушей.

– Я спрашивал Хоука насчет Гайойи.

– Да?

– Он сказал, что здесь ее нет. Отправилась то ли в Тимбукту, то ли в Ныо-Чикаго. Точно не знает.

– Похоже на правду– Все знают, что Гайойя надолго нигде не задерживается.

Филлипс кивнул.

– На днях ты назвала Гайойю краткосрочником. Значит, она постареет и умрет, да?

– Я думала, ты это понял, Чарльз.

– Несмотря на то что ты не постареешь? Как и Хоук, и Стенгард, и все прочие из вашей компании?

– Мы живем столько, сколько пожелаем,– ответила Белилала,– Но мы не стареем, нет.

– А отчего становятся краткосрочниками?

– Видимо, такими рождаются. Какой-то ген отсутствует или, наоборот, лишний. Признаться, толком и не знаю. Эти случаи чрезвычайно редки. И никто ничем не может им помочь. Оно довольно долго протекает, это старение. Но прекратить его нельзя.

Филлипс кивнул.

– Должно быть, очень неприятно,– сказал он,– быть одним из немногих подверженных старению людей в мире, где правит вечная молодость. Неудивительно, что Гайойя столь нетерпелива. Неудивительно, что она носится с места на место. Неудивительно, что она так быстро прикипела к волосатому варвару из двадцатого века, из того времени, когда абсолютно все были краткосрочниками. У нас с ней есть кое-что общее, ты не находишь?

– В каком-то смысле – да.

– Мы миримся со старением. Мы миримся со смертью. Скажи мне, Белилала, Гайойя очень скоро умрет?

– Скоро? Скоро? – Белилала смотрела на него как ребенок, широко раскрытыми глазами.– Как это – «скоро»? Как я могу знать? То, что под «скоро» подразумеваешь ты, вовсе не то, что под «скоро» подразумеваю я.– Но тут в ее поведении что-то изменилось, словно она только что услышала заданный вопрос. Спокойным тоном она сказала: – Нет, Чарльз, не думаю, что она очень скоро умрет.

– Когда она покинула меня в Чанъане, не значило ли это, что я ей надоел?

Белилала покачала головой:

– Ей просто тревожно. Ты тут ни при чем. Ты никогда ее не тяготил.

– Тогда лечу ее искать. Где бы она ни была: в Тимбукту, Нью-Чикаго... Я найду ее. Мы с ней созданы друг для друга.

– Возможно, ты прав,– отозвалась Белилала.– Да-да, думаю, ты прав.– Ее слова звучали равно беззаботно, непреклонно и безучастно.– Чарльз, во что бы то ни стало лети за ней. Следуй за ней. Найди ее. Где бы она ни была.

Когда Филлипс добрался до Тимбукту, город уже начали сносить. Еще на подлете, когда пыльную темно-желтую равнину сменило то место, где река Нигер встречается с песками Сахары, и он увидел квадраты серых, безликих, невыразительных домишек великой пустынной столицы, его обуял сильный восторг. Но едва он приземлился, как тут же увидел блестевших металлокожей роботов, снующих там и сям; целые орды носились повсюду, словно гигантские сверкающие насекомые, раздирая город на части.

О роботах Чарльз ничего не знал. Так вот как осуществляются все эти чудеса – армией услужливых машин. Он живо представил, как они суетливо выбираются из-под земли в любом из мест, где требуются их услуги, выползая из какого-то подземного хранилища, чтобы возвести вплоть до мельчайших мелочей Венецию или Фивы, Кнос, Хьюстон или любой другой затребованный город, чтобы потом, чуть позже, снова вернуться и по камню разнести его. И вот они старательно крушат саманные постройки, уничтожают тяжеленные, обитые металлом ворота, ровняют бульдозерами изящный лабиринт из улиц и каналов, сносят базар. В последний раз, когда он был в Тимбукту, этот базар переполняли орды скрывавших лица туарегов, чванливых мавров, черных суданцев, пронырливых сирийских торгашей, и все они со знанием дела торговали верблюдами и лошадьми, ослами, плитами соли, огромными зелеными дынями, серебряными браслетами, Коранами в роскошных переплетах... Теперь живописной толпы смуглых эфемеров не было. Как, впрочем, и туристов. Только клубилась в воздухе густая пыль разрухи.

К Филлипсу приблизился один из роботов и скупо произнес скрипучим голосом насекомого: «Сюда нельзя. Город закрыт». Чарльз уставился на ряды сканеров и сенсоров, мигавших и жужжавших на блестящем конусовидном рыльце создания.

– Я пытаюсь кое-кого разыскать, женщину, которая, возможно, недавно здесь была. Ее зовут...

– Город закрыт,– твердо произнес робот.– Нельзя остаться даже на час. Пищи нет, воды нет, крова нет. Здесь места нет. Вам здесь нельзя оставаться. Вам здесь нельзя оставаться. Вам здесь нельзя оставаться.

«Здесь места нет».

Что ж, возможно, они встретятся в Нью-Чикаго...

Чарльз вновь поднялся в воздух и полетел над пустошью на северо-запад. Бесплодная и голая земля под ним скрывалась, изгибаясь, в дымке горизонта. Что они сделали с остатками прежнего мира? Велели металлическим жукам прибрать все начисто? Ни обломка Рима, ни черепка Иерусалима, ни кирпича Пятой авеню? Хоть где-нибудь имеются старинные руины? Внизу сплошной пустырь – пустая сцена в ожидании декораций. Он сделал большой крюк, чтоб облететь по краю африканский выступ и теперь летел над тем, что он считал южной Европой.