Текст книги "«Если», 1996 № 09"

Автор книги: Роберт Сильверберг

Соавторы: Андрей Родионов,Вернор (Вернон) Стефан Виндж,Сергей Бирюков,Сергей Бережной,Томас Уайлд,Мириам Аллен де Форд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

* * *

Разговоры о кризисе и застое в отечественной фантастике, похоже, приутихли. Издательства буквально охотятся за авторами, а это заставляет браться за перо все новых и новых любителей, стремящихся стать профессионалами. Каждая новая книга – вспрыск топлива в дюзы нашей фантастики. На экран выдается все новая и новая телеметрия.

Ждите новых репортажей с орбиты.

РЕЦЕНЗИИ

–

Андрей СТОЛЯРОВ

ДЕТСКИЙ МИР

Москва – Санкт-Петербург: ACT – Terra Fanlastica, 1996. 544 с.

(Серия «Далекая Радуга») – 11 000 экз. (п.)

=============================================================================================

Если рассматривать только сюжетные линии, то «Детский мир» вполне укладывается в ряд, который составляют произведения, посвященные детским «страшилкам». Э. Успенский, А. Саломатов, В. Пелевин уже прошлись по этим темам. Нельзя не вспомнить симпатичный рассказ Р. Шекли «Призрак-5». Но если американские детские страхи сублимируются либо в буффонаду, либо в отстраненные фрейдистские ужасы С. Кинга, то у Столярова они приобретают поистине апокалиптические масштабы. Прикладная эсхатология Столярова может вызвать отторжение у читателя, привыкшего к легкому чтению. С прямотой манихейца автор не приемлет оттенков добра и зла; нравственные компромиссы его персонажей как правило кончаются катастрофой для личности, а заодно и для мироздания. Четкое деление на своих и чужих – совершенно неприемлемое для традиционного экзистенциализма – приведет Столярова к внутреннему противоречию. И тогда ему придется либо создать собственную непротиворечивую этическую аксиоматику, либо же кошмарная Ойкумена, с которой борются герои романа «Я – мышиный король», вторгнется в его сознание и превратит его в персонажа своих же произведений.

_{Эдуард ГЕВОРКЯН}

–

Анджей САПКОВСКИЙ

ВЕДЬМАК

Москва – Санкт-Петербург: ACT – Terra Fantastica, 1996. – 640 с. пер. с польского Е. Вайсброт

(Серия «Век Дракона») – 20 000 экз. (п.)

=============================================================================================

Романы «Последнее желание» и «Меч предназначения» описывают приключения мага-воителя Геральта, который в лучших традициях фэнтези ведет неустанную борьбу с монструозными силами зла. Любитель сказочной фантастики окажется в привычном мире драконов и колдуний, мечей и чародейства. Но легким чтением романы Сапковского не назовешь. Автор, как и многие современные восточноевропейские писатели, излишне серьезно подошел к своему тексту. Отсюда и перегруженность деталями, попытка, возможно, неосознанная, прописать героев по канонам классической литературы. Порой мнится, что персонажи списаны с пана Володыевского, Кмицица и иных героев Г. Сенкевича.

Надо отметить хорошее качество перевода, хотя отдельные места режут слух: «Йеннифэр» слишком напоминает буквальный перенос имени «Дженифер», где-то «плавится паркет» (как это?) и т. п.

Звучное название книги привносит какой-то оттенок негативности. Можно ли представить себе, скажем, положительную героиню, которую все кличут ведьмой? «Ведьмак» из того же ряда. Судя по всему, здесь перестарались издатели либо же переводчик.

В целом, несмотря на благоприятное впечатление от книги, трудно отделаться от ощущения вторичности, повтора расхожих сюжетных ходов. Избыточность атрибутики не придает повествованию глубины содержания. Наоборот, и герой как-то смазывается в мельтешении лиц и предметов, и дракон выглядит всего-лишь мелковатым внучатым племянником нашего Змея Горыныча…

_{Олег ДОБРОВ}

–

Далия ТРУСКИНОВСКАЯ

КОРОЛЕВСКАЯ КРОВЬ

Москва – Санкт-Петербург: ACT – Terra Fantastica, 1996.– 512 с.

(Серия «Далекая Радуга») – 11 000 экз. (п.)

=============================================================================================

Дабы нагадить обитателям некоего королевства, злобная нечисть не нашла ничего лучшего, как устроить социалистическую революцию. Естественно, равноправие приобретает карикатурный характер, весьма отдающий временами нашего военного коммунизма. Но все, в ком течет хоть немного королевской крови, объединяются в борьбе против нечисти. Такова фабула романа «Королевская кровь». Жанр – фэнтези. Надо сказать, что в романе не так уж и много кровопусканий, схваток; эротики и в помине нет. И это хорошо, а то уже изобилие крови и постельных сцен во многих книгах, как переводных, так и отечественных авторов, вызывает отвращение. Более того, если «изъять» из романа Трускиновской магическую составляющую, весьма органично, признаем, вплетенную в сюжет, то получится добротный исторический роман в духе Симоны Вилар.

К достоинствам романа относится и легкая ирония автора, повествование ведется несколько отстраненно. Правда, мотивация превращения классического трикстера Жилло в короля Ангеррана несколько слабовата, к тому же обилие бастардов и частое повторение их клича-песни-гимна порождает комический эффект. Вряд ли это входило в намерение автора. Чувствуется также, что Трускиновская очень не любит так называемую женскую прозу. Но против естества не попрешь! И это тоже хорошо: уместная сентиментальность не только не вредит, но и способствует приятности чтения.

Другое дело, что у автора несколько идеализированные представления о монархии, особенно там, где речь идет о династийности, престолонаследии и тому подобных материях. Тот набор граничных условий, которые задает Трускиновская, предполагает не абсолютистский режим, а вполне «мягкую» княжескую власть в маленькой уютной стране, когда монарх – первый среди равных, первый дворянин, как говаривал Атос. При этом смена династии – самая обычная вещь, даже если страна проходит через годы смуты, катастроф и социализма. Кроме того, представляется чрезмерным авторский упор на кровь. Во-первых, невольно вспоминаешь героиню «Мастера и Маргариты», и тогда непонятно, зачем в романе упоминается история Жанны д’Арк в версии Р. Амбелена? Во-вторых, возникает вопрос, знает ли автор, на каких фундаментальных идеях базировалось пресловутое «Общество Туле» и некое учреждение под названием «Аненэрбе»? Скорее всего, Трускиновской двигало желание показать, насколько плоха принудительная уравниловка, но она немного погорячилась, промахнулась, и ее чуть-чуть занесло в первозданный расизм. Впрочем, несколько запоздалый антикоммунистический пафос автора вполне понятен. Лет десять назад этому роману цены бы не было! Не исключено, что через четыре года он может стать злободневным.

_{Олег ДОБРОВ}

–

Ант СКАЛАНДИС

КАТАЛИЗ

Москва – Санкт-Петербург: ACT – Terra Fantaslica, 1996.– 480 с.

(Серия Далекая Радуга») – 11 000 экз. (п.)

=============================================================================================

Роман Скаландиса (автор, как следует из послесловия, оказался москвичом Антоном Молчановым) вышел с изрядным опозданием. Наверное поэтому в аннотации он стыдливо именуется «последним романом советской фантастики». Да к тому же в ход пошла и тяжелая артиллерия – в предисловии Борис Стругацкий уговаривает нас прочитать этот роман.

Ну, прочитали. Итак, человечество получило в свои хищные лапы что-то вроде волшебной палочки и распоясалось. Весь роман сводится к нехитрой формулировке, изложенной на 23-й странице одним из героев: «Изобилие… делает человека свиньей». А дальше все это свинство расписывается долго и в неаппетитных деталях.

Но изначальная посылка нам представляется ложной, а потому и в последствия не верится! Дело в том, что изобилие есть относительная величина, и то, что голодному «совку» не так давно казалось пряничным раем, нынешнему россиянину представляется убогим ассортиментом коммерческого ларька. Роман, законченный в 1987 году, кажется всего лишь бледным отражением «Хищных вещей века» Стругацких. Но если книга Стругацких поднимала серьезные для того времени проблемы, то «Катализ» почему-то навевает воспоминания о басне Эзопа «Лиса и виноград». Что-что, а с изобилием проблем у нас не будет. Проблемы возникнут при отсутствии изобилия.

Роман перегружен наукообразными рассуждениями, диалоги часто звучат неестественно. Но это не самый худший образец «советского фантастического романа». Такого добра немало и в западной фантастике, порой заигрывающей с левыми идеями. Утопия равноправия еще долго будет кружить головы людям. И поэтому пусть издатели не обольщаются: последний советский роман никогда не будет написан…

_{Павел ЛАЧЕВ}

Андрей Столяров
«Я НАДЕЮСЬ НА БЛИСТАТЕЛЬНОЕ ПОРАЖЕНИЕ…»

*********************************************************************************************

Творчество известного петербургского писателя Андрея Столярова порой вызывает неоднозначную реакцию критиков и читателей. Его новая книга так же неизбежно станет точкой столкновения мнений.

Мы обратились к автору, надеясь прояснить некоторые аспекты его творчества.

Насколько это удалось, судите сами…

– Андрей Михайлович, из всех писателей так называемой «четвертой волны» вы, наверное, первый «ушли» в профессионалы. Чем это было обусловлено в те, как сейчас говорится, застойные годы? Неужели позывы к творчеству были столь необоримы?

– Никаких позывов не было. И писателем я стал совершенно случайно. Я закончил биофак ЛГУ, но перед распределением выяснилось, что эмбриология никому не нужна. В хорошую лабораторию очередь была на годы, а прикладной тематикой заниматься не хотелось, хотя тогда, да и сейчас, платят за нее неплохо. В общем, я три года отбарабанил в сытом и спокойном «ящике». Меня даже собирались выдвигать на премию Ленинского комсомола, но к этому времени я уже решил, что с меня хватит. Годы идут, а человек живет не только для того, чтобы зарабатывать деньги. Скучно… И я сжег корабли: сначала уволился, а потом стал думать, чем может заняться умный (как мне казалось), образованный (как мне тоже казалось) и способный (в чем я не сомневался) человек, если он хочет, чтобы жизнь его имела какой-то смысл. Мне почему-то мнилось, что у нас легче всего заниматься литературой. Ученому нужны приборы, помещение, разрешение начальства. А в литературе – чернила, бумага и ты сам. Более никого. Написал хорошо – напечатали. Опять написал хорошо – опять напечатали.

– Наверное, это был юношеский идеализм?

– Нет, это был полный идиотизм, объяснимый разве лишь молодостью. Однако приняв решение, я взялся за дело по-научному: решил выяснить, что нынешние писатели пишут. Пошел в библиотеку и там обнаружил стенд: «Писатели-лауреаты Государственных премий СССР и РСФСР». Вот их всех я добросовестно и прочитал.

–  Жестокий эксперимент…

– Ну, во-первых, там были Федор Абрамов и Виктор Астафьев. Это уже сильное противоядие. Во-вторых, как исследователь я получил обнадеживающий результат – понял, что могу написать не хуже всех этих лауреатов. А то и лучше. Купил толстую тетрадь, три склянки чернил и начал работать. Написал сорок рассказов, четыре повести и роман. Истал носить свои произведения по редакциям.

– И с тех пор вас стали издавать?

– Ничего подобного! Мне везде однообразно отвечали: вы, мол, пишете хорошо и талантливо, но печатать мы этого не будем – сами понимаете почему.

– Интересно, почему?

– Знаете, я тогда этого не понимал, да и сейчас это для меня загадка. Словом, продолжались мои хождения долго, пока я не наткнулся на писателя Александра Житинского. Он мне сказал, что печатать меня никто не будет, «сам понимаешь почему», и единственный мой шанс подать свою прозу как фантастику. Дескать, с фантастикой легче. Я тогда еще не знал, что пишу именно фантастику, однако мысль показалась интересной. Житинский направил меня в семинар, которым руководил Борис Стругацкий. Так я, сам того не ожидая, сделался фантастом, каковым, если честно, не считаю себя до сих пор.

– В этом вы не оригинальны. Мне кажется, что мнимый шлейф второсортности, который тянется за фантастической литературой, накладывает отпечаток и на самих фантастов. Кстати, в психологии есть такое понятие – «персона». Человек для удобства существования конструирует некую фиктивную личность и как бы выставляет ее перед собой, истинным, облегчая себе жизнь. Не являлась ли ваша «фантастика» своего рода «персоной», которую вы сейчас за ненадобностью отбрасываете?

– Мне кажется, вы немного все усложняете. Дело в том, что человек, начиная писать, одновременно строит себя как личность – часто даже неосознанно. Не только автор создает литературу – сама литература создает автора. Есть тут глубокая обратная связь, психологическая, магическая, космогоническая… Неважно. Одним словом, если заниматься прозой сиюминутной, коммерческой, то и внешняя «манифестация» автора, его «персона», тоже будет коммерческой. Зубы, локти и когти не сможет замаскировать ни одна искусственно сконструированная маска. Автор может сколько угодно говорить о высоких материях, о том, что ему не нужны ни деньги, ни слава, ни литературные премии. Что он пишет исключительно повинуясь своему призванию или, как вы там говорили – «творческому позыву». Но ведь видно, как разгораются у него глаза при любом намеке на материальные выгоды, как он ерзает и приседает перед «нужными» людьми, обхаживает литературных бонз. На его знамени начертано – «Все на продажу]», и скрыть это нельзя. Если же пытаться писать предельно честно, то этот процесс будет рождать и честность человеческую. Иначе просто невозможно будет работать.

– Но ведь такая честность порой приводит к нетерпимости! Человек не прощает слабость другим, излишне требователен, быстро наживает врагов.

– Действительно, быть честным – очень тяжело. Это рождает массу неудобств в быту и в литературной жизни. Мир для автора становится непереносим. Возникает коллизия между личным нравственным императивом и императивом общественным. И вместе с тем, это состояние необычайно ценно, поскольку возникает разность потенциалов, приводящая прозу в движение.

– Где точка отсчета движения вашей прозы?

– Первая книга… Нет, я не могу считать ее вехой. Вышла она в печально известном издательстве «Молодая гвардия». К счастью, не в одиознейшей редакции фантастики. Была такая уже забытая серия «Первая книга молодого автора». Сначала я составил ее из своих лучших рассказов. Мне ответили, что «способности у вас есть, надо только над собой работать, ходить в библиотеку, книги читать». Тогда я послал рассказы похуже; мне ответили в том смысле, что, вроде, слегка получается. Тогда я озверел и отдал первые, самые неумелые, банальные произведения. В издательстве обрадовались: ну, вот, научился, наконец, писать. По-моему, они даже гордились, что вырастили настоящего автора.

– Как называлась ваша книга?

– Я даже не буду упоминать ее названия, она растворилась в прошлом. Не хочу, чтобы ее кто-нибудь даже случайно прочел.

– А вторая книга?

– Ну, ее я тоже не могу считать вехой. Окрыленный первым «успехом», я отдал ее в ту же «Молодую гвардию». Мне ее вернули с рецензией некоего заслуженного деятеля культуры РСФСР. Этот заслуженный писал, что автор опорочил все хорошее, что есть в нашей стране.

– Неужто все опорочил?

– Да-да, именно так, взял и опорочил все, что есть хорошего. Есть чем гордиться, не так ли? Позже, в перестройку, эту книгу все же напечатали. Называлась она «Изгнание беса» и вышла двумя изданиями. Общий тираж составил 150 тысяч экземпляров. Она получила несколько литературных премий.

– Но ведь это успех!

– Ну, на мой взгляд, книга прозвучала лишь потому, что тогдашняя фантастика была крайне убогой. В сущности, лишь моя третья книга «Малый апокриф» может считаться началом литературной биографии. С этой книгой мне очень повезло. Разгар перестройки, романтический период российской истории. В умах – свобода, в сердцах – надежда. Тогда покупали все, что отличалось от кондовой советской литературы. Сейчас я эту книгу, наверное, не сумел бы издать, а тогда я даже включил в нее свои стихи.

– С коммерческой точки зрения – безумный поступок.

– Тем не менее книга разошлась тиражом 50 тысяч и получила какие-то литературные премии. Она даже стала своего рода раритетом, у меня как-то не осталось ни одного экземпляра, и вот уже два года я не могу ее достать ни на книжной толкучке, ни в обмене.

– И с этой книги вас стали по-настоящему печатать?

– Как бы не так! После «Малого апокрифа» у меня возникли грандиозные замыслы. Но я допустил большую ошибку: стал надеяться. Катастрофа последовала незамедлительно. Романтическая эпоха завершилась, книжный рынок для российских авторов оказался закрыт. Пришла переводная литература и положила ноги на стол. Мне еще повезло, а многие авторы, не успевшие проскочить в тот промежуток, гак и остались без книг. Начался мертвый сезон.

– Но он вроде бы закончился?

– Будем надеяться. Однако он длился четыре года, четыре тяжелых года. Начинающему автору полезно пройти через непризнание и даже нищету. Это состояние отсекает случайных людей. Но очень трудно проходить через все это вторично. На этом сломалось немало авторов. Одни честно перестали писать, другие, увы, стали клянчить себе премии, раскручиваться через скандалы, словом, избрали девиз «Все, что угодно, лишь бы меня заметили».

– Разве это плохо? Неужели у вас не было соблазна…

– Отчего же, был. Звонит, например, издатель, говорит: «Напишите нам что-нибудь типа «Русский транзит». Сразу – аванс, подраскрутим до приличного тиража. Вы это можете, мы знаем…» Я в таких случаях спрашивал: «А вы меня читали?» – «Разумеется». – «Так вот, пойдите и прочитайте!» Второй раз обычно они уже не обращаются. В конце концов крепких ремесленников можно найти сколько угодно… И наконец наступил день, когда я решил: все, к чертям детективы и триллеры, буду писать то, что считаю нужным. Хотите – печатайте. Не хотите – так проживу. Вот по этому принципу и живу по сей день.

– То есть вы принципиальный противник бестселлеров…

– Почему вы так решили? Автору нужны читатели, чем больше, тем лучше. Кто говорит иначе – лицемерит. Но что такое бестселлер? Это не бесконечные «транзиты», «звездолеты», «кошмары на улице Стачек» и прочий товар, заполонивший лотки. Это коммерческие однодневки, которые тонут в потоках, извергаемых неутомимыми ремесленниками. Кто их будет перечитывать, обдумывать, анализировать? Эти книги проскальзывают сквозь разум, как слабительное по пищеводу. Нет, бестселлер – это книга, которая пройдет по всему миру, которая внушит надежду или вызовет горечь, которая скажет нечто такое, чего никто не говорил раньше. Книга, которая породит волну подражаний.

– Вы хотели бы написать такой бестселлер?

– В этом смысле бестселлер написать невозможно. Можно лишь написать книгу, которая вдруг, именно – вдруг – ни с того ни с сего станет бестселлером. Автор может надеяться на некое чудо. Если он пишет долго и делает это честно, на пределе своих возможностей, то чудо в конце концов происходит.

– Но вы говорили, что надежды, как правило, иллюзорны и гибельны…

– Надежда на чудо – единственное исключение.

– К тому же в Петербурге – городе, полном тайн и чудес…

– У каждого свой город. Настоящий, видимый мной Петербург – это литература. Это тот образ города, который создается писателями уже более двухсот лет, в котором, собственно, и возможно подлинное существование. Я пишу практически только о Петербурге, потому что в действительности он не город, а бесконечный культурный контекст, из которого при желании можно вынимать рассказы, повести и романы. Персонажи, возникающие при этом, неожиданно оказываются реальнее, чем соседи по лестничной площадке. Раскольников, например, это не литература, он живет на пятом этаже, на Мещанской улице. Если я не сталкиваюсь с ним, то лишь потому, что пока мы с ним проходим по одним и тем же улицам в разное время. Может, он и видел меня мельком в толпе, но не захотел разговаривать. У него же трудности, вы знаете…

– Такие ощущения могут далеко завести. Особенно жителя Санкт-Петербурга, который роковым образом платит своей жизнью за включенность, сопереживание городу…

– А что делать? Все создается из своей жизни, причем будущей, а не прошлой. Писатель как бы берет кредит из отпущенных ему дней. Но в творческом плане возникает совершенно иная картина: чем больше черпаешь, тем больше остается. Как вода в колодце – если ее не брать, она уходит. Другое дело, что не всякий готов платить собственной жизнью. Таких настигает творческое бесплодие.

– Бесплодие? Писатели сейчас, извините за сравнение, плодовиты, как мухи дрозофилы…

– Речь не идет о коммерческих писателях. Коммерческие расплачиваются другим: бытие в серой толпе, неразличимость среди массы себе подобных, неузнавание, необходимость работать локтями, кланяться и улыбаться. У них другой поведенческий модус: «Танцуй, как приказывает заказчик, или гуляй отсюда». О каком творчестве можно тогда говорить, о каких поисках и находках?! Писательская кухня таких авторов – это склад залежавшихся консервов. Немного оттуда, немного отсюда – вот и готово. Для этого не надо думать, сопереживать, страдать. Любой грамотный человек, ознакомившись с десятком-другим таких романов, садится и шлепает нечто подобное. Кстати, характерный признак таких авторов – больное самолюбие. Им все время приходится доказывать, что они тоже писатели. Помню, один из них чуть ли не рыдая кричал мне в лицо: «У меня тираж триста тысяч, а ты и тридцати тысяч продать не можешь!» Часа два, наверное, доказывал.

– Неужели доказал?

– А ничего не надо доказывать. Надо писать – вот и все. А там – как повезет. Впрочем, скорее не повезет…

– Мне кажется, вы настроены пессимистически. Однако у вас недавно вышла новая книга.

– Я не думаю, что ее ждет успех. Напротив, я полагаю, что ее ждет блистательное поражение. Правда, в сборнике имеется повесть «Детский мир», давшая название книге. Она с каким-то коммерческим оттенком. Моя первая и последняя попытка написать подростковую приключенческую повесть. Попытка неудачная. Зато роман «Я – Мышиный король» мне представляется удачным. Хороший роман, только у него один недостаток: его мало кто понимает. Хотя вещь очень простая и лирическая. О том, как кончается детство. Как вдруг исчезает сказочный мир, в котором мы, сами того не сознавая, живем, и сквозь волшебство проступают режущие углы опасной реальности. Может, люди, которые этого не способны понять, не имели детства?

Беседу вела Татьяна ВОЛЬТСКАЯ