Текст книги "Кровь и лед"

Автор книги: Роберт Маселло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

– Та столовая без двери, а в крыше у нее дыра размером с собор Святого Павла.

Упоминание о соборе невольно напомнило им обоим популярную песенку, строчку из которой они частенько цитировали друг другу в былые… счастливые времена. В ней пелось о кокосовых пальмах, высоких, словно собор Святого Павла, и белых, как в Дувре, песках. Но Синклер, резко оборвав поток приятных воспоминаний, взял Элеонор под мышки и буквально выдернул из саней.

– Все эти религиозные предрассудки – вздор.

– Вовсе нет, – возразила она. – Помнишь, что произошло… в Лиссабоне?

А случилось там то, что он еще не скоро мог забыть. Когда они стояли перед алтарем в церкви Святой Марии, в день, который должен был стать самым значимым днем их жизни, кажется, сам Господь Бог решил помешать церемонии. Счастье еще, что Синклеру удалось добиться разрешения сесть на бриг «Ковентри», отплывающий именно в тот вечер.

– То была случайность, – ответил Синклер, – не имеющая к нам никакого отношения. Город и до того дня подвергался бесчисленным землетрясениям.

Синклер всячески отгонял от себя суеверные мысли. Им еще многое предстояло сделать, и в первую очередь – продумать план дальнейших действий. Собаки улеглись между могил, зарывшись носами в передние лапы и прижав хвосты к телу, а Синклер, одной рукой поддерживая Элеонор, а другой – саблю, поднялся по запорошенным ступенькам. Сопровождавшие их птицы спустились и теперь восседали на крыше и шпиле церкви, словно горгульи. Элеонор посматривала на них с опаской, а когда одна из птиц громко каркнула, широко раскрыв клюв и встряхнув крыльями, девушка остановилась как вкопанная.

– Никчемная тварь! – презрительно бросил Синклер, помогая Элеонор одолеть последние ступеньки.

Вход преграждала высокая двойная дверь, одна из створок которой была сорвана с петель, но продолжала стоять, накрепко примерзнув к полу. Но вторую створку двери удалось открыть, правда, с большими усилиями и ровно настолько, чтобы двое смогли еле-еле протиснуться внутрь. Прямо за дверью лежал снежный сугроб. Синклер переступил через него и, взяв Элеонор за руку, помог и ей преодолеть препятствие.

Под сводами церкви каждый их шаг по каменному полу отдавался гулким эхом.

Перед ними предстали ряды деревянных скамеек, на которых то тут, то там лежали истлевшие псалтыри. Синклер взял одну из книг, но те несколько слов, которые были различимы, оказались не английскими. Синклер предположил, что молитвенник написан на каком-то из скандинавских языков. Он бросил его на пол, и Элеонор инстинктивно подобрала книгу и положила на лавку. Стены и зияющая дырами крыша были сбиты из ровных деревянных досок, выхолощенных безжалостной стихией до такой гладкости, что узоры и сучки на их поверхности бросались в глаза не хуже винного пятна на льняной скатерти. Был здесь и алтарь, который представлял собой простой стол на козлах. Позади него, прибитый к стропильным балкам, висел грубо выструганный крест. Элеонор не двинулась с места и отвела глаза в сторону, но Синклер смело прошел по проходу и встал у алтаря. Воздев руки к небу, он провозгласил, как будто представлялся какому-нибудь эсквайру, который пригласил его на охоту:

– Вот я и прибыл!

Его голос отразился от стен и под аккомпанемент завывания ветра, который проникал сквозь узкие окна с давно вывалившимися стеклами, эхом прокатился по залу.

– Так нам здесь рады или нет?! – глумливо крикнул он.

В приоткрытую дверь ворвался резкий порыв ветра и, сдув гребень наметенного у порога сугроба, припорошил туфли Элеонор белыми снежинками. Она сделала шаг в направлении рядов скамеек.

Синклер обернулся и все еще с воздетыми руками воскликнул:

– Видишь?! Никто не возражает!

Он знал, что Элеонор боится его, когда он в таком настроении – мрачный, циничный и агрессивный. Темная сторона натуры Синклера проявилась после Крымской кампании. Война очернила его душу и породила необузданную злобу, временами вырывающуюся наружу.

– Более комфортных условий и придумать невозможно, – заключил он.

Оглядевшись, Синклер заметил позади алтаря дверь на массивных черных петлях. Неужели жилище священника? Громко топая черными сапогами по каменному полу, он обошел алтарь, усеянный старым крысиным пометом, и толкнул дверь. Внутри обнаружилась маленькая комната с квадратным оконцем, закрытым двумя ставнями. Обставлена она была очень скромно – из мебели тут имелись стол, стул, койка со свернутым в ногах одеялом и чугунная печка. Какой бы убогой ни оказалась обитель, но сейчас Синклер ощутил себя так, будто очутился в гостиной клуба «Лонгчемпс» и с нетерпением ждал момента, когда покажет ее Элеонор.

– Иди сюда! – позвал он. – Я нашел отличное гнездышко на ночь!

У Элеонор явно душа не лежала приближаться к алтарю, но и препираться с Синклером не хотелось. Она подошла к двери и заглянула внутрь. Лейтенант взял ее за плечи.

– Я принесу из саней вещи, а потом мы поглядим, как получше устроиться. Хорошо?

Оставшись одна, Элеонор приоткрыла ставни и выглянула наружу. Из окна открывался вид на ледяную равнину, где виднелись могильные камни, большая часть которых была расколота или повалена на землю, а между ними, гонимая суровым ветром, стелилась снежная поземка. Далеко на горизонте виднелась горная цепь, похожая на изогнутый хребет припавшего к земле зверя. Ничего в этом унылом мире не радовало глаз, не поднимало настроение и не внушало даже толику надежды. Перед собой она видела лишь панораму скованного льдом ада, вечно освещенную мертвенно-холодным солнцем.

А ветер тем временем усиливался, свистел под стрехами крыши и яростно барабанил в стены.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

13 декабря, 21.30

– Придерживай повязку! – приказала Шарлотта. – Просто держи ее и не сдвигай!

Майкл прижал тампон к горлу Данцига; из раны все еще продолжала течь кровь. Шарлотта отрезала хвостик кетгута и швырнула ножницы в кювету.

– И за давлением следи!

Майкл метнул взгляд на монитор – давление было низким и продолжало неуклонно снижаться.

С того момента как Шарлотта примчалась на псарню, руки ее уже не останавливались ни на секунду; быстрыми уверенными движениями она все время производила ими какие-то манипуляции. Первым делом она пальцами стянула зияющую рану в горле у Данцига, а позже, в изоляторе, ввела ему дыхательную трубку, сделала обезболивающий укол и зашила рану. В данный момент доктор Барнс устанавливала капельницу, чтобы сделать переливание крови.

– Он выкарабкается? – спросил Майкл, страшно боясь услышать ответ.

– Не знаю. У него разрыв яремной вены, поэтому он потерял много крови, плюс повреждена трахея. – Она подвесила пакет с плазмой на штатив и, удостоверившись, что система работает исправно, взяла шприц. – Я попросила Мерфи, чтобы вызвал бригаду спасателей. Данцигу требуется серьезная помощь, которую на месте мы оказать не сможем.

– А что это за укол? От бешенства?

Тампон под его рукой, насквозь пропитавшись кровью, приобрел темно-бордовый цвет.

– От столбняка. – Она подняла шприц к свету и слегка нажала на поршень. – У нас тут вообще нет вакцины от бешенства. Предполагается, что собак на станции быть не должно.

Она вколола раствор, но не успела еще и иглу вытащить, как электрокардиограф и монитор кровяного давления разразились истеричными пиканьями.

– Вот черт! – произнесла она, бросив использованную иглу в ванночку. Затем подскочила к шкафчику, висящему на стене у нее за спиной, и рывком распахнула дверцу. – Он умирает!

Зловещие слова прозвучали безапелляционно, почти как приговор.

Она зарядила электроды дефибриллятора – подобную процедуру Майкл множество раз видел в медицинских телевизионных передачах – и приложила к волосатой груди Данцига, оранжевой от меркурохрома. Фланелевую рубашку с него содрали сразу после доставки в лазарет. Один из электродов лег как раз на татуировку с изображением головы лайки, и Майклу подумалось, что, возможно, это портрет именно Кодьяка. Сосчитав до трех, Шарлотта крикнула: «Разряд!» – и надавила на электроды. От внезапного разряда тело Данцига подпрыгнуло, выгнулось дугой, а голова запрокинулась назад.

Но мониторы продолжали подавать непрерывные сигналы остановки сердца.

Она снова выкрикнула «Разряд!» и, как только Майкл отошел от Данцига на шаг, снова пропустила ток через сердце умирающего. Как и в первый раз, тело дернулось, но… линии на экране кардиомонитора оставались прямыми.

От напряжения мышц несколько стежков на шее Данцига лопнули.

Тяжело дыша, не обращая внимания на упавшие на лицо косички, Шарлотта сделала еще одну попытку, но с тем же результатом. Тело опять выгнулось и, опустившись, осталось лежать неподвижно. Комнату наполнил слабый запах паленого мяса. Кровь продолжала сочиться из разорванной шеи каюра, но Майклу было уже нечем ее промокать.

Шарлотта обтерла рукавом взмокший от пота лоб, бросила последний взгляд на мониторы и опустилась на стул, безвольно свесив руки с колен. А Майкл ждал: что они предпримут дальше? Не может быть, чтобы так все и закончилось!

– Может, мне массаж сердца сделать? – предложил он, поднимаясь со своего стула и накладывая руки на грудь Данцигу.

Шарлотта лишь молча покачала головой.

– Ну надо же хоть попытаться! – воскликнул он, сделав резкий толчок нижними холмами ладоней, как его учили на занятиях по сердечно-легочной реанимации. – Хочешь, я сделаю ему искусственное дыхание?

– Милый мой, он умер.

– Да скажи ты наконец, что я должен делать!

– Ты ничего не сможешь сделать, – ответила она, гладя на часы. – Если хочешь знать, он был мертв с той самой секунды, как проклятая псина прокусила ему глотку.

Не оборачиваясь, она пошарила за спиной и нащупала на столе планшет-блокнот. Вынула из него авторучку на шнурке и зафиксировала время смерти.

Майкл закрыл Данцигу глаза.

Шарлотта отключила приборы и подняла с пола ожерелье из моржовых клыков, сорванное в спешке с шеи каюра.

– Это был его оберег, – пояснил Майкл.

– Как видно, недостаточно сильный, – ответила она, протягивая его Майклу.

Они сидели молча по обе стороны от покойника, пока наконец в дверь не просунулась голова Мерфи О’Коннора.

– Плохие новости насчет вертолета, – сказал он, но, сообразив, что произошло, пробормотал: – Господи милосердный…

– Можно не спешить, – ответила она, демонтируя капельницу. – Пусть прилетают, когда им удобно.

Мерфи провел рукой по волосам с проседью и уставился в пол.

– Шторм, – промолвил он. – Сообщают, что в ближайшие часы разыграется настоящая буря, поэтому вертолет будет ждать, когда она стихнет.

Майкл вдруг сообразил, что снаружи вовсю свирепствует ветер, обрушивая на стены лазарета град яростных ударов. Он обратил на это внимание только сейчас.

– Боже всемогущий… – снова пробормотал Мерфи и отвернулся, но тут же добавил, обращаясь к Шарлотте: – Уверен, вы сделали все от вас зависящее. Вы действительно хороший офицер медицинской службы.

Шарлотта, кажется, осталась равнодушной к похвале.

– Я пришлю Франклина, чтобы он помог разобраться с телом. – Затем поглядел на Майкла. – А вас я попрошу зайти ко мне в кабинет. Нам надо поговорить.

С этими словами Мерфи ушел, оставив Майкла гадать, как поступить дальше. Не хотелось оставлять Шарлотту один на один с мертвецом; во всяком случае, до того момента, как в изолятор придет Франклин или кто-нибудь еще.

– Все в порядке, – успокоила она, как будто почувствовала его сомнения. – Работая в «скорой» в Чикаго, я повидала много умерших. Ступай.

Майкл встал и засунул ожерелье из моржовых клыков себе в карман. Затем прошел к раковине и тщательно вымыл руки.

Уже шагая по коридору, где он нос к носу встретился с Франклином, Майкл услышал за спиной оклик Шарлотты:

– Да, и спасибо тебе за помощь. Из тебя получилась бы классная медсестра.

В кабинете Мерфи он застал Дэррила, согревающего руки горячей чашкой кофе. Мерфи, ясное дело, успел сообщить биологу о смерти Данцига. Сам начальник сидел за рабочим столом с совершенно подавленным видом. Майкл прислонился к покрытому вмятинами шкафу для документов, и пару минут все трое просто молчали. Молчание говорило красноречивее любых слов.

– Есть идеи? – произнес наконец шеф.

На некоторое время в комнате снова воцарилась тишина.

– Если вы имеете в виду Данцига и собаку, – попытался Дэррил предугадать мысли Мерфи, – то нет. Но если говорите о пропаже тел, то этому у меня есть лишь одно объяснение.

– Какое?

– Кто-то слетел с катушек. Возможно, случай «пучеглазости».

– Я слежу за всеми людьми на станции, – возразил Мерфи, – и пока у меня никто не вызывает подозрения. Даже Призрак. Никто не чудит как псих – по крайней мере сильней, чем обычно, – и никто не покидал пределов лагеря.

Обмозговав услышанное, Дэррил сказал:

– Хорошо. Значит, кто бы это ни сделал, они припрятали тела – снаружи достаточно холодно, чтобы они снова обледенели, – а потом быстро вернулись на базу.

– А собаки куда делись?

Дэррилу пришлось взять паузу, чтобы обдумать информацию, однако Майкл знал наверняка, что если только собакам не ограничили возможность передвижения, они самостоятельно вернутся на базу.

– Они смогут пережить такую бурю? – спросил Дэррил.

Мерфи фыркнул:

– Для них это все равно что денек на пляже поваляться. Свернутся клубком и будут дрыхнуть как ни в чем не бывало прямо на ветру. Самое хреновое во всем этом деле, что следы упряжки замело снегом.

У Майкла мелькнула догадка.

– «Стромвикен», – сказал он. – Это был их обычный тренировочный маршрут.

– Не исключено, – задумчиво произнес Мерфи. – Но если кто-то загнал туда собак – даже если на это и было время, что кажется совершенно невероятным, – как тогда похититель вернулся на базу без них? Никто, включая меня, не осилил бы дорогу назад пешком, тем более в такое ненастье. Там сейчас ни зги не видно.

– А что, если вор воспользовался снегоходом? – предположил Майкл. – Разве он не мог прицепить его к нартам?

Рот Мерфи перекосила ухмылка.

– Мочь-то он, конечно, мог, да только в этом случае собакам пришлось бы тащить и снегоход, и льдину одновременно…

– Льда к этому времени изрядно поубавилось, – возразил Дэррил. – Он со дня на день должен был окончательно отпасть.

Мерфи подумал секунду, затем сказал:

– Как скажете, но тут опять нестыковка. Сами судите: тот, кто все это провернул, оставляет тела и собак где-то в отдалении – допустим, на китобойной станции, лежбище тюленей или в ледяной пещере, о которой мы не знаем, – а затем на всех парах мчится назад на снегоходе. Снегоходе, пропажу которого никто не заметил…

– И не слышал, как машина выезжала или въезжала на территорию лагеря… – добавил Майкл.

– Совершенно верно, – устало проговорил Мерфи, снова запуская пальцы в седеющие волосы. – Что-то здесь не сходится.

О’Коннор выглядел измотанным и вконец сбитым с толку, и Майкл прекрасно понимал начальника. Им представилась возможность хотя бы попытаться сложить части головоломки воедино, но они сразу же оказались в полном тупике.

Лицо Дэррила излучало откровенную злость. Его святая святых, биологическую лабораторию, осквернили, а самый ценный предмет выкрали.

– Сомневаюсь, что это сделали в одиночку, – заявил он. – Как один человек мог вынуть тела из аквариума и погрузить на сани, да еще так оперативно? Между моментами, когда я видел льдину в последний раз и обнаружил пропажу, прошел совсем малый промежуток времени. – Он покачал головой и добавил: – Чтобы обтяпать такое дельце, нужны усилия как минимум двух человек.

– Вы к чему клоните? – заинтересовался Мерфи. – Кого-то подозреваете?

Дэррил отхлебнул кофе и сказал:

– Как насчет Бетти с Тиной? Вы уверены, что тщательно их проверили?

– С какой бы стати Бетти и Тина пошли на это? – удивился Мерфи.

– Я не знаю, – раздраженно ответил биолог. – Может быть, хотят, чтобы вся слава досталась им. Может быть, восприняли все так, как будто это я украл у них находку. Допускаю, что насчет льдины у них могут быть какие-то особые планы.

Дэррил цеплялся за соломинку и в то же время говорил это так, словно осознавал нелепость своих предположений. Он раздосадованно всплеснул руками и снова уронил их на колени.

– Я понаблюдаю за ними, – пообещал Мерфи, но слова прозвучали как-то неубедительно.

– А пока суд да дело, я хочу, чтобы мою лабораторию оснастили замком, – потребовал Дэррил. – У меня там рыбы…

– Вы что, всерьез полагаете, что похитители вернутся в лабораторию, чтобы украсть ваших рыб? – скривился Мерфи. – Ладно, не парьтесь. Найду я вам замок.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

13 декабря, 22.30

Пока Синклер курсировал между санями и пасторским жилищем, стаскивая в него вещи, Элеонор решила не терять времени даром и немного прибраться. Она расправила шерстяное одеяло, свернутое в ногах кровати – оно было твердым, словно стиральная доска, – нашла в углу обтрепанный веник и кое-как смела с пола крысиный помет. Открыла заслонку чугунной печки и внутри на подстилке из щепок и соломы обнаружила дохлую, окаменевшую от времени крысу. Взяв грызуна за хвост, она выбросила его в окно и снова плотно прикрыла ставни. На столе возле огарка свечи и кольца с ржавыми ключами она нашла упаковку спичек и, к ее немалому удивлению, смогла поджечь одну. Элеонор немедленно поднесла спичку к растопке, и уже через несколько секунд в печи разгорелся небольшой костерок. То-то Синклер обрадуется, подумала она.

Однако когда он вернулся от саней с книгами и бутылками, то посмотрел на огонь с явным неудовольствием.

– Из трубы дым идет, – сказал Синклер. – Он может нас выдать.

Кому выдать? Ведь на многие мили вокруг ни души! У нее оборвалось сердце от мысли, что придется затушить крошечный, но такой уютный огонек.

– Правда, буран рассеет дым, – размышлял он вслух. – Ладно, любовь моя, пускай горит.

Когда он снова ушел, Элеонор присела на краешек койки, чувствуя, что силы ее окончательно покидают. Последние часы стали для ее неокрепшего организма чрезмерной нагрузкой. Ей показалось, что еще немного – и она упадет в обморок, поэтому, не снимая пальто, Элеонор улеглась поверх грубого полосатого одеяла. Стены комнаты поплыли. Она закрыла глаза и схватилась руками за края койки, как неоднократно делала во время ужасного путешествия в Константинополь много лет назад.

Пароход под именем «Вектис» жутко болтало и кренило на высоких волнах, к тому же после выхода из порта Марселя у него на некоторое время отказали все двигатели. Мойру кто-то убедил, что всем им суждено погибнуть, так как во время шторма корабль неминуемо потерпит крушение и отправит пассажиров на дно, поэтому Элеонор пришлось успокаивать подругу до самого утра. Но наутро погода вдруг резко переменилась к лучшему, и машинная установка парохода снова заработала. Многих медсестер свалила морская болезнь, поэтому матросам пришлось вынести женщин на кормовую палубу, где те на свежем воздухе под лучами солнца могли немного оклематься. Мойра на радостях рухнула на колени у леера и выпалила целую канонаду молитв.

Опираясь на руку своей подруги миссис Селины Брейсбридж, по палубе прогуливалась и мисс Флоренс Найтингейл, тоже жертва тяжелого плавания. Увидев Элеонор с Мойрой, она в знак приветствия слегка наклонила голову. Селина была замужем, а Флоренс нет (она, пожалуй, была самой известной старой девой на Британских островах), хотя Совет попечителей решил, что по соображениям благопристойности незамужним дамам не следует записываться на службу за рубежом, где им придется иметь дело с ранеными солдатами. Поэтому, за единственным исключением в лице мисс Найтингейл, всем тридцати восьми медсестрам-добровольцам независимо от их семейного положения присвоили почетное звание «миссис». Также им предоставили униформу, специально сшитую таким образом, чтобы придать обладательницам максимально непривлекательный внешний вид и полностью скрыть фигуру. Платья были серые, бесформенные и висели на девушках как суконные мешки, а чепцы представляли собой дурацкие белые шапочки, в которых даже писаная красавица становилась уродиной. Одна из медсестер, как рассказали Элеонор, как-то заявила мисс Найтингейл, что готова мириться с любыми лишениями и тяжелой работой, но «одни головные уборы подходят к одному типу лица, мадам, а другие – к другому. И если бы я знала, что придется носить такие чепчики, мадам, я бы осталась дома, несмотря на все желание отправиться в Скутари в качестве медсестры, мадам».

Медсестры, записавшиеся в ряды добровольцев, производили странное впечатление, и на родине многие отнеслись к их инициативе с настороженностью. В одних газетах о них отзывались как о героях, которые отправляются выполнять грязную, но достойную работу в ужасающих условиях. Другие печатные издания характеризовали медсестер как бесстыдных и меркантильных искательниц личного счастья, напирая на то, что молодые девушки из бедных рабочих семей просто надеются заарканить раненых офицеров, воспользовавшись их уязвимым положением. Помимо четырнадцати сестер, рекрутированных из общественных больниц (в их числе значились и Элеонор с Мойрой), мисс Найтингейл отобрала шесть сестер милосердия из монастыря Святого Иоанна, восемь из англиканской сестринской общины мисс Селлон и еще десять монашек-католичек – пять из норвудского приюта и еще пять из «Сестер Милосердия» в Бермондси. Многие солдаты были католиками, но не все, и мысль о том, что монашки будут находиться в тесном контакте с ранеными, которые могут исповедать другую религию – протестантизм, например, – у многих на родине вызвала шок. Что, если под благовидным предлогом врачевания сестры воспользуются удобной возможностью переманить солдат в лоно нечестивой римской церкви?

Однажды, когда «Вектис» входил в Дарданеллы, Элеонор обратила внимание на мисс Найтингейл, которая, держась за леер, смотрела на проплывающую мимо землю. Ее темные волосы с идеально ровным пробором посередине были аккуратно подобраны, а вытянутое лицо, более бледное, чем обычно, озарено неподдельным восторгом. Элеонор проследила за ее взглядом, но увидела лишь иссушенные желтые поля. Океанский бриз подхватил несколько слов, которые мисс Найтингейл восхищенно говорила миссис Брейсбридж, и Элеонор услышала что-то про «легендарные равнины Трои, на которых сражался Ахиллес и рыдала Елена». Вид местности подействовал на женщину завораживающе. Элеонор было известно, что мисс Найтингейл происходила из благородной семьи и обучалась в самых престижных лицеях, и очень ей завидовала. Элеонор переехала в Лондон в надежде расширить кругозор, но тяжелая и бесконечная работа в госпитале на Харли-стрит почти не оставляла свободного времени и денег, чтобы осуществить желаемое.

С появлением Синклера все вмиг изменилось.

Но как он отреагирует, узнав, что она направляется принимать непосредственное участие в военных действиях? Элеонор была уверена, что он непременно попытается ее отговорить. Однако навязчивая мысль о том, что может настать момент, когда ему самому потребуется ее поддержка, а она будет находиться за тысячи миль от любимого, не в силах помочь, развеяли последние сомнения. Когда объявили о наборе волонтеров в военные госпитали, Элеонор не упустила свой шанс. Мойра, чей интерес к капитану Рутерфорду был продиктован, по-видимому, соображениями выгоды, нежели искренней любовью, сказав «птицы одного полета сбиваются в стаю», тоже подала заявку.

«Что стало с Мойрой? – размышляла Элеонор. – Подруга давно умерла, конечно…»

В комнату, с охапкой церковных песенников и словами «сейчас поддадим жарку», вошел Синклер. Он склонился над очагом, разорвал несколько псалтырей и подбросил смятые страницы в топку, разжигая огонь. От такого святотатства на душе у Элеонор стало еще более тревожно, однако она смолчала.

Когда пламя занялось основательно, он закрыл заслонку и сообщил, что собрал и кой-какие другие вещи. Лейтенант подошел к двери и внес в помещение холщовый мешок, оставленный за порогом. Из него он вытащил свечные огарки, жестяные тарелки и кружки, искривленные ложки, ножи и надбитый графин.

– Завтра проведу более тщательную разведку, но пока все самое необходимое у нас имеется.

Он снова стал вести себя как настоящий солдат – провел рекогносцировку местности, собрал продукты питания и выработал стратегию дальнейших действий. Элеонор вздохнула с облегчением. Оставалось лишь надеяться, что нынешнее позитивное настроение продержится подольше, поскольку она уже привыкла к тому, что из мрачных тайников души Синклера всегда – буквально в любую секунду – может вырваться нечто зловещее и снова затмить разум.

Потянувшись к мешку с собачьим кормом, приваленным к ножке стола, он спросил:

– Как насчет горячего на ужин? – Синклер произнес это так непринужденно, будто интересовался у Элеонор, не хочет ли она побаловаться шоколадным суфле. – Разогреем еду. И питье, – добавил он, поставив на стол темную бутылку.