Текст книги "Кровь и лед"

Автор книги: Роберт Маселло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

13 декабря, 18.00

На обратном пути Майкл попросил Данцига разрешить ему лично порулить собачьей упряжкой, и каюр согласился. Дав журналисту пару простых советов, Данциг протиснулся в сани – внутри ему сидеть было еще неудобнее, чем Майклу, – и сказал:

– Готовы?

– Да, – отозвался Майкл.

Он поправил солнцезащитные очки и потуже затянул меховой капюшон вокруг головы. Затем, крепко взявшись за поручень и убедившись, что его ноги стоят не на голом льду, а на снегу, выкрикнул команду «Пошли!», которой всегда пользовался Данциг. Лайки, непривычные к голосу чужака, не сдвинулись с места. Кодьяк даже обернулся и вопрошающе поглядел на Майкла.

– Вы должны командовать приказным тоном, – пояснил Данциг. – Вложите в голос твердость.

Майкл ощущал себя, словно в консерватории на прослушивании перед группой собак-экзаменаторов. Он откашлялся и рявкнул «Пошли!», одновременно с силой дернув за главные вожжи.

Кодьяк во главе упряжки рванул вперед, и остальные собаки, последовав примеру вожака, дружно потянули за упряжь. Майкл побежал сзади, подталкивая сани руками.

– Запрыгивайте! – крикнул ему Данциг.

Едва Майкл успел поставить обе ноги на деревянные полозья, сани резко ускорились и помчали мужчин по перемежающемуся льдом снежному насту.

Данциг взял на себя обязанности штурмана, указывая верное направление, так что Майклу не приходилось задумываться над тем, куда свернуть, но, несмотря на это, управлять санями было куда сложнее, чем он предполагал. Какой бы гладкой ни казалась поверхность земли, весь путь был покрыт кочками, расселинами и камнями, удары о которые немилосердно отдавались в ноги. Майкл думал лишь о том, как бы сохранить равновесие да удержать подошвы на полозьях.

– Расслабьтесь! – крикнул Данциг через плечо.

«Легко тебе говорить!» – пронеслось в голове у Майкла.

Но все-таки он немного опустил плечи, согнул руки в локтях и попытался встать чуть более раскованно.

– Если хотите, чтобы они побежали прямо, – поучал Данциг журналиста, который из-за шума гуляющего в капюшоне ветра едва слышал каюра, – крикните: «Прямо!»

Майкл с удовлетворением отметил, что такую команду несложно запомнить.

– А если хотите, чтобы сбавили скорость, потяните за вожжи и скомандуйте: «Медленнее!»

Майклу было трудно судить, быстро они едут или медленно, но по ощущениям скорость была ураганной. Теперь, когда он стоял сзади, вцепившись в обрезиненный поручень саней, ему казалось, что снежный пейзаж по обеим сторонам сменяется, как в калейдоскопе. Когда он ехал в качестве пассажира, дело обстояло совершенно иначе: он сидел в тепле, надежно защищенный, и смотрел на окружающий ландшафт с высоты пары-тройки футов от земли. Но ехать, стоя во весь рост, когда ветер дует в лицо и раздувает рукава со звуком, с каким полощется флаг на станции Адели, было одновременно и утомительно, и захватывающе. Из-под лап несущихся собак взметнулся фонтан ледяных крупинок и брызнул Майклу в лицо, осев мокрыми каплями на губах и темных очках. Осторожно обтерев лицо перчаткой, он снова вцепился в поручень обеими руками.

Через некоторое время, вжившись в ритм упряжки и привыкнув к гладкому движению нарт, Майкл почувствовал себя настолько уверенно, что начал смотреть поверх собачьих голов и мелькающих хвостов на окружающий ландшафт. База находилась еще довольно далеко, чтобы ее можно было увидеть, и это радовало. Взору открывались лишь бескрайние поля снега, льда и вечной мерзлоты. Континент этот по площади больше Австралии, но он настолько безлюдный, что любая пустыня в сравнении с ним показалась бы перенаселенным городским кварталом. Береговая линия Антарктиды, вдоль которой бодро скользила упряжка, относительно обитаемое место, но стоит продвинуться в глубь континента всего на несколько миль, и уже невозможно встретить ни игривых тюленей, ни птиц, ни скромные лишайники. Антарктида – это пустыня, почти полностью лишенная жизни и, как никакое другое место на Земле, враждебно к ней настроенная. Люди нашли способ добраться до Южного полюса; смогли облететь его, водрузить на нем флаг и даже провести некоторые исследования, однако осесть на нем человеку оказалось не по зубам, да и вряд ли нашлись бы сумасшедшие, которые захотели бы остаться здесь надолго.

Бронзовое солнце висело в безжизненном небе, словно позолоченные часы-луковица. Как и для любого, кто работает в Антарктике, время для Майкла превратилось в бесконечную тягучую массу. Он уже отработал почти половину срока, отведенного ННФ на командировку, но не смог бы вычленить из него ни одного конкретного дня. Дни незаметно перетекали в ночи, а ночи в дни. Майкл постоянно сверялся с часами, но все равно редко мог с уверенностью сказать, показывают ли цифры на них время до или после полудня. Несколько раз бывало, что, проснувшись и раздвинув затемняющие шторки вокруг кровати, он оказывался в полнейшем замешательстве относительно времени суток, и тогда приходилось выходить в коридор и уточнять у первого встречного, день сейчас или ночь. Однажды таким человеком оказался Призрак, ботаник, редко высовывающий нос из своей лаборатории, или «цветника», как ее называли «батраки». Посовещавшись, мужчины пришли к заключению, что за окнами день, хотя на самом деле была глубокая ночь. Они как ни в чем не бывало пошли в буфет, но, к их величайшему удивлению, никого там не застали. И только когда Майкл более внимательно присмотрелся к Призраку, то увидел на смущенном лице ботаника явные признаки «пучеглазости» – стеклянный взгляд и мешки под глазами.

С тех пор Майкл стал регулировать цикл сна с помощью таблеток «лунесты» или «лоразепама», которые добрая доктор Барнс впервые выдала ему в тот вечер.

– Как гласит старая поговорка, если человек говорит тебе, что ты спал с лица, не обращай внимания, – сказала она тогда. – Но если тебе говорят об этом двое – ляг и отдохни.

– А ты мне что скажешь?

– Ляг и отдохни. Тебе надо сбавить обороты.

Майкл и правда работал на износ – постоянно что-то фотографировал, делал бесконечные записи в блокноте, стремился приобрести как можно больше навыков, от строительства иглу до управления собачьей упряжкой, как сейчас. Но период командировки на станции Адели был ограничен, а ему не хотелось упустить ничего важного. В канун Нового года самолет обеспечения заберет его на Большую землю, и Майклу совсем не улыбалась перспектива, вернувшись в Такому, сокрушаться, почему он, допустим, не удосужился сфотографировать старую норвежскую часовню изнутри (Майкл начал разрабатывать план возвращения к ней) или не успел разгадать загадку Спящей красавицы и Прекрасного принца.

Даже сейчас он держал в уме медленно оттаивающую льдину. Он решил сразу по возвращении на базу наведаться в лабораторию Дэррила и сделать еще несколько снимков, чтобы запечатлеть изменения в состоянии льда. Забавно, конечно, но Майкл представлял процесс его таяния как метаморфозу. Он почему-то воспринимал льдину как куколку насекомого, из которой двое возлюбленных должны выйти на свет. В том, что они возлюбленные, Майкл ни минуты не сомневался. Кого, как не любовников, могли приковать друг к другу несколькими витками цепи и приговорить к смерти в океане? Он попытался мысленно воссоздать сценарий, который привел к столь трагической развязке. Может быть, ревнивый муж застукал парочку и утопил в море? Или расправу учинили по приказу отвергнутой жены? А может, эти двое нарушили некие нормы поведения, например, морской кодекс или, принимая во внимание золотые галуны на мундире мужчины, гвардейский? За какое чудовищное преступление они понесли столь ужасную расплату?

Собаки самостоятельно изменили курс, обогнув необыкновенно высокие заструги – образованные ветрами твердые снежные гребни. Это снова навело Майкла на мысль о том, что лайки помнят маршрут лучше любого человека. Животные спешили домой к уютной псарне, где их ждала мягкая солома на полу и миски с едой.

Все, о чем Майклу приходилось думать в течение большей части пути, – это как твердо стоять на полозьях да крепко держаться за поручень. Данциг, с нахлобученным на голову капюшоном, сидел совершенно безмолвно, уткнувшись подбородком в грудь, и у Майкла мелькнула мысль, что тот просто заснул. Было ли это признаком доверия к журналисту или к упряжке, оставалось неизвестным, но как бы там ни было, Майкл надеялся, что остаток обратного пути до базы удастся проделать, не разбудив каюра.

Вдалеке слева, среди нагромождения плавучих льдов мелькнул крошечный красный огонек и исчез, но спустя несколько минут показался вновь. Маячок на крыше домика ныряльщиков, сообразил Майкл. Он несколько раз становился свидетелем тому, как в нем со дна вытягивали ловушки с рыбой. Глубоководные обитатели жадно хватали ртом воздух, таращили удивленные белесые глаза и шевелили полупрозрачными жабрами, и тех немногих счастливчиков, которые смогли пережить поднятие на поверхность, Дэррил перекладывал в специальные ведра. Майкл одного не мог понять: как такой убежденный вегетарианец и защитник прав животных может заниматься этой работой?

– Все дело в рациональности, – объяснил тогда Дэррил. – Я говорю себе, что, проводя опыты на нескольких, я спасаю многих. Первый шаг к тому, чтобы убедить людей беречь природные ресурсы, – это объяснить, что ресурсы эти могут исчезнуть. – Он поднял за хвост одну из дохлых рыб, бережно положил в отдельное ведро со льдом и пояснил: – Если действовать быстро, то иногда удается получать любопытнейшие образцы крови даже у погибших рыб.

Когда нарты поравнялись с домиком ныряльщиков, собаки свернули направо и с веселым лаем побежали прямо к базе. Сани взлетели на невысокий холм, со свистом рассекая снег, и Майкл смог рассмотреть лагерь с высоты. Разнообразные модули, складские помещения и ангары, расставленные почти без всякой системы, выглядели отсюда как домики из конструктора «Лего», в который он играл в детстве, – беспорядочное скопление черных и серых строений с большими ярко-желтыми кругами на крышах, нанесенными люминесцентной краской, чтобы пилоты самолетов обеспечения могли заметить станцию во мраке долгой полярной зимы.

Даже летом, в условиях бесконечного светового дня выживать здесь было непросто, а уж как некоторым удавалось выдерживать суровые зимы Южного полюса, у Майкла вообще не укладывалось в голове.

Данциг пошевелился в «гамаке» и приподнял голову.

– Прибыли? – пробормотал он.

– Почти, – ответил Майкл.

Он уже различил американский флаг, который под напором ветра сделался совершенно плоским.

– Раз уж вы проснулись, – добавил Майкл, – то не подскажете, как заставить собак остановиться?

– Попробуйте «тпру».

–  Попробовать?!

– Это не всегда срабатывает. Сильно потяните на себя поводья и нажмите на тормоз.

Майкл метнул взгляд под ноги на металлическую пластину с двумя клыками, служившую педалью тормоза, и приготовился нажать на нее, когда до псарни останется сотня ярдов. На быструю остановку надеяться не приходилось.

Со стороны океана донесся приглушенный рокот снегохода, и Майкл невольно сравнил его с тихим и приятным шуршанием саней. Как фотограф, то есть человек, стремящийся пользоваться самыми современными устройствами, Майкл, конечно, не имел права бросать камни в плоды научно-технического прогресса. Еще бы: не будь на свете самолетов, он никогда не очутился бы здесь, а если бы не цифровые камеры, ему пришлось бы мучиться с царапающейся и трескающейся на морозе пленкой. Тем не менее шум снегохода, который, по-видимому, также возвращался на базу, показался ему неуместным. Вроде раздражающего стрекотания мощной газонокосилки тихим августовским утром. Глядя на снегоход, ползущий по льду, подобно черному жуку по листу бумаги, Майклу пришло в голову, что, возможно, на нем восседает Дэррил с уловом новых биологических образцов.

Псарня располагалась на окраине станции, за квадратом из жилых и административных модулей. По соседству с ней ютились лаборатории, складские сараи и ангары с электрогенераторами. Несмотря на то что генераторы были отнесены от жилых помещений как можно дальше, в те ночи, когда ветер стихал, Майкл постоянно слышал их монотонное урчание. Однажды за завтраком он пожаловался, что его по ночам беспокоит неприятный шум, на что Лоусон резонно заметил:

– Я бы вам посоветовал беспокоиться, когда вы вдруг перестанетеего слышать.

Оставляя после себя узкий протоптанный след, собаки пробежали мимо ледового дворика, ботанической лаборатории, миновали гараж, где стояли «спрайты», снегоходы и буры, и направились к псарне, прямо напротив лаборатории морской биологии. Майкл крикнул: «Тпру!», но лайки и ухом не повели. Тогда он обеими ногами нажал на тормоз. Металлические клыки вгрызлись в вечную мерзлоту, немного замедлив ход саней, однако полностью остановить не смогли, поэтому Майкл гаркнул команду снова и изо всех сил потянул за главные вожжи. Покатый нос саней вздыбился, и журналист едва не упал назад, но собаки мало-помалу начали замедляться. Кодьяк ослабил тягу, перешел на рысцу, и остальные лайки сразу последовали его примеру. Некоторое время нарты продолжали беззвучно скользить по снегу и ледяной корке, пока наконец не подъехали к псарне – открытому сараю с сеновалом, освещенному яркими белыми лампами. Судя по восторженному повизгиванию собак, они чувствовали себя здесь как в пятизвездочном отеле.

– Молодец, Нанук, [16]16
  В эскимосской мифологии Нанук был хозяином медведей, который решал, нарушил ли охотник положенные табу и заслуживает ли успеха в охоте.


[Закрыть]– сказал Данциг, вылезая из саней. – Сколько на таксометре?

Синклер слышал приближение собачьей упряжки – лай собак и шуршание полозьев по снегу, – но открыть дверь и посмотреть, что снаружи, не рискнул. Опыт подсказывал, что там могли выставить охрану.

Полноценных окон в комнате не наблюдалось, зато возле двери, прямо под плоским потолком, была узкая застекленная щель. Тихо подставив под окошко стул, Синклер встал на него все еще хлюпающими от воды носками и выглянул во двор. Судя по звуку, собаки находились совсем рядом, однако стекло было так сильно занесено снегом, что рассмотреть что-либо не представлялось возможным. Впрочем, рядом на стене Синклер заметил рукоятку вроде рычага, и когда потянул за нее, окно повернулось, столкнув нижней кромкой часть снега. Он дернул за рычажок еще раз, и окно повернулось сильнее, образовав узкую щель, через которую можно было следить за улицей. Сквозь узкий просвет в лицо ему сразу ударил сильный порыв ледяного ветра.

Перед Синклером открылся вид на заснеженную аллею, по которой семенила упряжка похожих на волков собак. Сани везли двух мужчин. Один, в пышной куртке с капюшоном, управлял санями, а другой, с ожерельем из косточек на шее, ехал в качестве пассажира. Въехав в широкий открытый сарай – ярко освещенный, хотя сейчас, как показалось Синклеру, был день-деньской, – сани остановились, и пассажир вылез. Слов мужчин Синклер не слышал, зато заметил в конце псарни один очень знакомый предмет – сундук, в котором он хранил бутылки.

Когда мужчины стащили капюшоны и сняли громоздкие темные очки, Синклер смог рассмотреть их получше. Управлял упряжкой высокий молодой мужчина – примерно возраста лейтенанта, – с черными, довольно длинными волосами, тогда как пассажир саней с окладистой бородой и широкими славянскими скулами был старше и ниже ростом. На обоих была странная одежда, в которой не угадывалось ни признаков каких-нибудь национальных костюмов, ни военной формы. С другой стороны, это все равно не помогло бы понять, кто они. Синклер видывал солдат, настолько измученных навьюченным на них военным снаряжением, что к моменту прибытия к линии фронта внешним видом они больше напоминали шайку хулиганов, нежели кавалеристов ее величества.

Бородатый занялся отвязыванием упряжи (Синклеру сразу вспомнились лошади и кареты в его семейном имении в Ноттингемшире), в то время как молодой каюр вытащил из мешка корм для собак и рассыпал по мискам. Собак, буквально приросших взглядом к еде, поочередно привязали к столбам на расстоянии нескольких футов друг от друга, после чего молодой поставил перед каждой из них по миске. Пока животные жадно поглощали корм, бородач сбросил с себя куртку – под ней у него обнаружилась еще одна – и повесил ее на крюк. Там же, на настенной вешалке, Синклер заметил множество и другой теплой одежды – пестрые куртки, шапки, перчатки и даже темно-зеленые очки.

Он все больше укреплялся в мысли, что первым делом надо будет проникнуть в сарай. Там была еда, пусть и предназначенная для собак, одежда и… его сундук.

– Что ты видишь? – прошептала Элеонор.

– Нашу следующую цель.

Он спустился со стула и начал натягивать на себя одежду.

– Они уже высохли? – спросила Элеонор. – Если нет, тогда…

Он рванул саблю из ножен – секунду она упиралась, затем плавно вышла наружу, – осмотрел и снова спрятал. Синклер надеялся, что ему не придется пускать в ход оружие, но предпочел убедиться, что оно в порядке, на случай если дела примут нежелательный оборот…

– А мне что делать? – мягко спросила Элеонор.

Мягкость ее голоса, впрочем, была вызвана физической слабостью.

По-настоящему испытать свои силы ни ей, ни ему пока не представилось случая, поэтому Синклер беспокоился, сможет ли спутница перенести длительное путешествие в суровых климатических условиях здешних мест, которое им, без сомнения, предстоит осуществить.

– Я хочу, чтобы ты оделась и следовала за мной, – ответил он, срывая со спинки стула сохнущую шаль.

Пошатываясь, она неуверенно встала, и Синклер накинул прогретую решеткой шаль ей на плечи. Затем, когда Элеонор влезла в туфли, присел и застегнул на обуви пуговицы.

– Может быть, стоит подождать здесь? – заикнулась она. – Кто сказал, что нам непременно причинят вред?

– Простую медсестру не тронули бы, если только у них есть хоть капля чести, – ответил он, все еще застегивая туфли. – Но медсестру с нездоровыми пристрастиями, как у тебя, ждет плачевная участь. – Он встал и заглянул в ее изумрудные глаза. – Как ты им все это объяснишь?

О том, какие проблемы возникли бы у подверженного страшному недугу британского офицера, попади он в лапы врагов, и говорить нечего. Если и было что-то, что Синклер твердо усвоил за время войны на Востоке, так это тот факт, что людям свойственна безграничная жестокость по отношению друг к другу.

А еще он научился никому не доверять. Умный человек, оценивающий свою жизнь больше чем в фартинг, должен самостоятельно разведывать обстановку и принимать решения, основываясь на собственной информации. В противном случае можно угодить в очень бедственное положение, например, нарваться прямо на русскую пушечную батарею, расстреливающую всадников в упор…

После того как лейтенант помог Элеонор одеться, он снова влез на стул и поглядел в окно. Увидев, что двое мужчин ушли, он спустился и тихо прокрался к двери. Осторожно приоткрыл ее – его окатило потоком ледяного воздуха – и выглянул наружу.

В поле зрения никого не оказалось – лишь бесплодная снежная равнина да торчащие на ней приземистые мрачные домики, но сделанные не из дерева, а из какого-то металла, похожего на олово. Небо отливало таким же свинцовым оттенком, какой он наблюдал с палубы «Ковентри» в тот день, когда их с Элеонор обвязали цепями и под бесстрастным взором белоснежного альбатроса на нок-рее сбросили в ледяную воду.

Элеонор неуверенно шагнула вслед за ним и, повернув лицо к солнцу, зажмурилась. Синклер обернулся на спутницу: ее кожа выглядела бледной, безжизненной и гладкой, словно мрамор, длинные каштановые волосы разметались по лицу, а рот непроизвольно приоткрылся, как если бы она собиралась отведать редкий деликатес. По сути, так оно и было – они дышали воздухом морозным и кристально чистым, как сам ледник. Каким бы холодным ни был ветер – а был он ледяным, и неприкрытые лица жгло, а пальцы рук стали неметь, – но свежестью и запахом он вселял упоительное ощущение жизни. В течение десятилетий, если не столетий, они были замурованы в ледяной тюрьме, обездвиженные и одинокие. Но обжигающий ветер пробуждал мучительную жажду жизни даже сильнее, чем когда они вышли из расколовшейся льдины или согревались теплом решетки. Синклер и Элеонор молчали – слова были излишни. Они просто стояли на заснеженном пандусе, наслаждаясь возвращением в мир, полный физических ощущений, пусть враждебный и суровый, но реальный.

Одна из собак, все еще вылизывающая миску, подняла голову и тихо зарычала. Элеонор открыла глаза и посмотрела на сарай.

– Синклер… – начала было она.

– Там есть сани, – оборвал он девушку.

– Но куда мы направимся? – Она посмотрела в самый конец заснеженной улочки между домиков, за которой виднелись далекие горы.

– Собаки знают дорогу. Наверняка они регулярно бегают по какому-то определенному маршруту.

Он схватил ее за руку, прежде чем она добровольно ее подала, и стал спускаться по пандусу. Ботинки были плохо приспособлены для передвижения по снегу и льду, поэтому Синклер несколько раз поскользнулся. Ножны лязгнули по металлическим перилам, и он опасливо поглядел по сторонам, однако за воем ветра вряд ли кто-то мог их услышать. Они быстро пересекли улочку и заскочили в ярко освещенный сарай. От своры собак их отделяла лишь деревянная перегородка высотой в несколько футов.

Даже столь короткая перебежка изнурила Элеонор до крайности, вызвав дрожь в коленях; она прислонилась к стене, а Синклер тем временем направился к вешалке. Выбрав длинное пышное пальто – скользкое, как шелк, однако ткань совсем не блестела, – он заставил Элеонор надеть его. Пальто оказалось неожиданно легким и таким просторным, что Элеонор могла обмотаться им буквально в два слоя. Нижний край волочился по полу, а капюшон, после того как она накинула его на голову, скрывал лицо не хуже капюшона монашеской сутаны. Зато вскоре Элеонор перестала трястись от холода.

– И ты надень такой же, – предложила она.

Синклер снял с вешалки куртку меньшей длины – красную, с белыми крестами на рукавах и еще одним на спине, – доходящую ему до колен, но сразу застегнуть ее не сумел: спереди снизу доверху тянулись две полоски с небольшими металлическими зубчиками. Он приложил одну к другой, надеясь, что они как-нибудь соединятся между собой, но чуда не произошло. К счастью, на куртке были узкие хлястики с круглыми металлическими штучками, которые при нажатии сцеплялись друг с другом, издавая сухие щелчки.

Собаки встревожились. Несколько лаек поднялись и стали наблюдать за Элеонор и Синклером, а когда он двинулся к мешку с пищей, одна тявкнула, очевидно, полагая, что сейчас ей выдадут вторую порцию угощения. Синклер запустил руку в мешок и выудил из него горсть шариков размером с картечь. Понюхал – немного несло конюшней, – затем попробовал на зуб. Вкус оказался не изысканным, но вполне сносным. Проглотил один шарик, потом сунул себе в рот целую горсть. Шарики были хрусткими, но не такими жесткими, как галеты на бриге.

– Держи, – сказал он, протягивая горсть Элеонор. – Не деликатес, но ничуть не хуже армейских пайков.

Запах собачьего корма, видимо, не прельстил Элеонор, так как она замотала головой и отвернулась. Синклеру ничего не оставалось делать, как высыпать шарики в объемистый карман позаимствованной красной куртки. Сейчас не было времени спорить.

Он прошел к сундуку в задней части псарни и оглядел его: цепей нет, засов сорван, а крышка держится на честном слове. Медленно приподнял ее и обнаружил внутри мокрый военный мундир, стремена, шлем, пару книг, как ни странно, все еще замороженных и внешне нетронутых, и, наконец, три целых бутылки, этикетки на которых, правда, очень неразборчиво гласили, что в них мадера из Сан-Кристобаля. Он схватил их в первую очередь, завернул в военный мундир и аккуратно положил ценность на дно нарт. Сани были оборудованы просторным грузовым поддоном, который тянулся из конца в конец, поэтому Синклер свалил в него и прочее содержимое сундука – военное снаряжение и книги.

Когда наконец он подтащил к саням и мешок с собачьим кормом, привязанные к столбикам лайки, вероятно, начали подозревать, что у них крадут лакомство, и все как по команде встали, настороженно наблюдая за происходящим. Синклер не исключал, что дело вовсе не в мешке с едой, а в нем самом. Он давно обратил внимание, что в его присутствии животные часто проявляют признаки беспокойства. Так повелось с Балаклавы…

Вожак упряжки – огромное животное с глазами цвета голубого агата – яростно залаял и стал рваться с привязи.

– Уймись! – цыкнул на него Синклер, стараясь не повышать голос, но в то же время придать ему приказной тон.

Он молил Бога, чтобы завывающий ветер заглушил собачий лай.

Когда он погрузил мешок на сани, вожак стаи оскалился и прыгнул вперед, но короткая цепь крепко держала его за ошейник.

– Да заткнись ты! – прошипел Синклер.

Элеонор, съежившись, стояла у стены, и Синклеру пришлось за руку отвести ее к саням и помочь забраться внутрь.

– Как ты собираешься управлять ими? – еле слышно донеслось из-под нахлобученного капюшона.

– Так же, как управлял лошадьми всю свою жизнь.

По правде говоря, вопрос занимал и его самого. Он-то рассчитывал, что собаки проявят покорность, а они подняли гвалт. Необходимо было срочно утихомирить псов, иначе план провалится.

Синклер обошел деревянную загородку, взял головную часть упряжи и повертел в руках – на вид она мало чем отличалась от упряжи, которой запрягается четверка лошадей. Другие собаки наблюдали за его действиями с интересом, но пес-вожак имел особое мнение насчет незнакомца. Громко лая, он бросился на непрошеного гостя, но добраться до него не позволил врытый в землю столб, и пес снова припал к земле. Он быстро вскочил на лапы и снова бросился вперед, рыча и брызгая слюной, но на этот раз столб покосился и через мгновение выскочил из земли. Подобного развития событий, очевидно, не ожидала даже собака, так как она пулей пролетела мимо Синклера и с разбега ткнулась мордой в дощатую стену. Пес развернулся и, волоча за собой на цепи деревянный кол, опять ринулся на врага, однако Синклер успел сместиться вбок и одной рукой отразить атаку. По счастью, волочащийся на цепи столб зацепился за другой, и за те несколько секунд, пока собака высвобождалась, Синклер успел заскочить за деревянную ограду.

Элеонор вскрикнула, однако Синклер жестом приказал ей оставаться в нартах. Пес начал снова на него надвигаться, но когда увидел, что незнакомец пятится к задней части сарая, к лесенке, ведущей на чердак, изменил направление и начал обходить того с фланга. Не успел Синклер одолеть и половину расстояния до лестницы, как собака впилась острыми клыками ему в сапог, насквозь прокусив кожу, – вот когда он пожалел, что снял шпоры! – и резким рывком повалила на пол. Цепляясь голыми пальцами за деревянные доски и яростно отбиваясь от повисшей на сапоге зверюги, Синклер пополз в направлении спасительной лесенки.

Когда пес на мгновение отпустил жертву и отпрыгнул в сторону, он вскочил и вихрем взлетел на чердак. Внизу поднялся невообразимый собачий лай. Синклер постарался успокоиться и взять себя в руки, но тут же услышал за спиной царапанье когтей собаки, которая с трудом взбиралась по узкой лестнице, а спустя мгновение увидел в отверстии крупную песью морду с горящими глазами и злобным оскалом. Он понял, что надо делать, и, как только собака бросилась на него, выхватил саблю и встретил противника выставленным вперед клинком. Обрушившись всем весом на острое оружие, собака пронзительно взвыла, и Синклер, не выпуская саблю из руки, повалился на пол рядом с извивающимся от боли врагом. Он молниеносно прижал горло собаки запястьем и дернулся назад, одновременно выдергивая клинок из тела жертвы, однако сабля уже сделала свое дело – из раны, обагряя белый мех животного и покрытый сеном пол, хлынула кровь, а пес задергался в конвульсиях. Синклер откатился подальше, опасаясь, как бы собака не предприняла последний отчаянный бросок, и перевел дух. Из горла агонизирующего пса вырвался булькающий хрип.

Снизу раздавались взволнованные крики Элеонор:

– Синклер! Ты в порядке?! Синклер, отзовись!

– Да! – крикнул он в ответ, стараясь придать голосу твердости. – Я в порядке!

Он взглянул на разорванный сапог, мокрый от собачьей слюны, и только теперь почувствовал, что по голени у него течет кровь – пес приложился зубами основательно. Синклер поднялся на ноги, обошел умирающее животное и стал спускаться. К потолку, как он успел заметить, был прикреплен странный шар, испускающий яркий белый свет, отчего по ступенькам перед лейтенантом ползла темная, резко очерченная тень. Определенно они попали в мир чудес: люди получают тепло от бездымных очагов, свет дают стеклянные колбы, а одежду здесь шьют из такого чудного материала, которого Синклер в жизни не видывал. Но все-таки жизнь не изменилась до неузнаваемости. Нет, думал он, стирая с руки кровавое пятно, в основе своей мир остался таким же жестоким.