Текст книги "Кровь и лед"

Автор книги: Роберт Маселло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

– Экерли, – обратился к нему Мерфи.

– Не сейчас, – ответил тот, не отрывая глаз от бумаги. Маленькие круглые очки ученого сползли на самый кончик носа.

Мерфи и Майкл недоумевающе переглянулись, как бы вопрошая: «Ну и что дальше?», а Дэррил, парализованный ужасом, продолжал неотрывно смотреть на коллегу. Что с ним стряслось? Глотка, частично скрытая пластиковым мешком, изодрана в клочья, а запястье левой руки, которой он бессильно придерживал дощечку, все в синяках, засохшей крови и, кажется, переломано.

– Что ты делаешь? – спросил Майкл нарочито небрежным тоном.

– Делаю заметки.

– О чем?

Экерли продолжал сосредоточенно работать.

– Что ты пишешь? – повторил вопрос Мерфи.

– Описываю процесс умирания.

– По мне, так ты не выглядишь мертвым, – сказал Дэррил, хоть, откровенно говоря, это и было лукавством.

Экерли закончил предложение и медленно поднял голову; воспаленные веки раскраснелись, и даже белки глаз стали бледно-розовыми.

– А я мертв. Только вы этого пока не поняли. – Его голос сопровождался тихим хлюпаньем.

Экерли сделал большой глоток газировки, затем безвольно разжал руку, уронив банку на пол.

Мерфи стал медленно опускать ствол оружия, но Экерли, жестом указав на пистолет, произнес:

– На вашем месте я бы этого не делал.

Шеф снова вскинул оружие.

– Я их пронумеровал, – сказал Экерли, бросая на пол последний исписанный лист, – поэтому вы легко сможете разобраться.

– В чем разобраться? – спросил Майкл.

– В том, что происходит, – ответил Экерли. – После смерти…

Несколько секунд все молчали, пока Экерли вдруг не стащил с плеч пластиковый мешок, полностью обнажая горло, настолько изувеченное, что Дэррил удивился, как тот вообще может разговаривать. Среди кровавого месива явственно просматривались подрагивающие голосовые связки.

– А теперь, – прохрипел Экерли, кивая на пистолет, – советую пустить его в ход.

– Да о чем ты толкуешь?! – воскликнул Мерфи. – Я не собираюсь в тебя стрелять! Ты, главное, не волнуйся, мы что-нибудь придумаем.

– Точно, – поддержал его Майкл. – Мы поговорим с доктором Барнс, и она обязательно придумает, как тебе помочь.

– Стреляйте, – произнес Экерли жутким булькающим голосом. – А потом, для надежности, кремируйте мои останки. – Он медленно поднялся и сделал неверный шаг в их направлении. – В противном случае можете закончить так же, как и я. Очевидно, она передается от носителя очень легко.

Все трое попятились назад.

– Что передается? – уточнил Дэррил, налетая спиной на полку с кухонной утварью. Склад огласился звоном кастрюль и сковородок в коробках.

– Инфекция. Она передается либо через кровь, либо через слюну и, кажется, как ВИЧ, в той или иной степени присутствует во всех жидкостях зараженного организма. – Замедленно моргая под круглыми стеклами очков, он уставился на оружие. – Сделайте это, иначе я вас убью. У меня просто нет выбора.

Он продолжал, пошатываясь, ковылять вперед. Ботинок Экерли натолкнулся на одну из пустых банок, и та, лениво описав дугу на бетонном полу, замерла у ног журналиста.

Майкл выставил перед собой руки и попытался оттолкнуть ботаника стволом подводного ружья, но Экерли отмахнулся от него.

– Спускайте курок, – повторил он Мерфи. – Смелее.

Он неотвратимо надвигался, и пространства для отступления становилось все меньше и меньше. Теперь, когда расстояние между ними сократилось до минимума, Дэррил увидел безумный, но решительный взгляд Экерли. Стало ясно, что тот говорит абсолютно серьезно. Биолог шарахнулся назад, выбираясь из прохода между ящиками с посудой.

– Стреляйте! – рявкнул Экерли, и из разорванного горла полезли кровавые пузыри. – Застрелите меня!

С этими словами он выбросил вперед руки и ринулся на Мерфи.

Грянул выстрел, эхо которого еще несколько секунд гуляло под крышей холодной кладовой; голова Экерли дернулась назад, очки отлетели в сторону, и он рухнул на бетонный пол.

Но глаза ботаника оставались открытыми. Напоследок он еще раз едва разборчиво просипел слово «стреляйте», после чего внезапно затих. На горле у него надулся последний кроваво-красный пузырь и лопнул.

Мерфи опустил трясущуюся руку, и Дэррил бросился к Экерли.

– Стоять! – выкрикнул Майкл.

Хирш застыл.

– Правильно, – произнес Мерфи дрожащим голосом. – Не приближайтесь к нему.

– Мне кажется, стоит немного подождать, – мрачно промолвил Майкл.

Так они и поступили. Мужчины сидели полукругом на деревянных ящиках, понурив головы, но не сводя при этом глаз с трупа. Как долго продолжалось ожидание, Дэррил не знал; он помнил лишь, что Майкл в конце концов присел на колени возле мертвеца, пощупал тому пульс и послушал биение сердца. А потом покачал головой, давая понять, что признаки жизни отсутствуют.

– Но я все равно не намерен рисковать… – сказал Мерфи.

Дэррил не осмелился возражать, прекрасно понимая, что если Мерфи хочет что-то сделать, он это сделает. В такой ситуации лучше не задавать лишних вопросов.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

20 декабря, 23.00

К этому звонку Майкл готовился долгие месяцы, тем не менее новость потрясла его до глубины души.

– И слава Богу, – повторила Карен по меньшей мере третий раз. – Мы оба знаем Крисси и знаем, что ей бы не хотелось, чтобы все и дальше так продолжалось.

Круглосуточным бдениям пришел конец. Майкл сидел в тесной комнате связи, низко согнувшись на стуле, как если бы ему нанесли мощный удар под дых. По сути, сейчас он примерно так себя и чувствовал. На столе рядом со спутниковым телефоном лежал частично заполненный кроссворд, оставленный кем-то, кто находился здесь до него.

– Когда именно это произошло?

– Около полуночи в четверг. Я звоню только сейчас, потому что тут сразу такой бедлам начался… Думаю, ты и сам понимаешь.

Он попытался припомнить, чем занимался ночью в четверг, но даже такой короткий промежуток времени не удалось восстановить в памяти. Время в Антарктике текуче, поэтому выделить определенный день хотя бы на неделе, не говоря уже о более ранних периодах, почти невозможно. И все-таки где он был и что делал в тот конкретный момент времени? Какой бы рациональностью и рассудительностью ни отличался образ мышления Майкла, он тем не менее был уверен, что шестое чувство должно было ему подсказать, что Кристин умирает. Покидает этот мир навсегда.

– Мама наверняка теперь во всем винит отца, хоть и не говорит этого вслух. Она думает, что если бы он оставил Крисси в больнице, она была бы жива. Если можно так выразиться…

– Лично я не назвал бы это жизнью.

– Как и Крисси, – вздохнула Карен.

– А когда похороны?

– Завтра. Церемония будет скромной. Я взяла на себя смелость от твоего имени заказать букет подсолнухов.

Хороший выбор. Подсолнухи с широкими ярко-желтыми корзинками были любимыми цветами Кристин. «Это не какие-нибудь там слащавые цветики-семицветики, – однажды заявила она ему, когда они бродили по подсолнечному полю в Айдахо. – Они как бы дерзко кричат: „Эй, погляди на меня! Я большой и желтый! И смирись с этим!“»

– Спасибо, – произнес Майкл. – Я твой должник.

– Мне они обошлись в девять долларов девяносто пять центов. Так что не бери в голову.

– Я совсем другое имел в виду. В частности… этот телефонный звонок.

– Гм… Ну, тогда по возвращении в Такому можешь в качестве благодарности сводить меня в свою любимую греческую закусочную.

– «Олимпик».

Повисла пауза, заполняемая лишь тихими электростатическими потрескиваниями на линии.

– Так… ты когда возвращаешься? – протянула Карен.

– Формально разрешение ННФ истекает в конце месяца.

– А потом что? Тебя просто вытурят с Южного полюса?

– А потом меня посадят на первый же самолет обеспечения и отправят назад.

– Как твоя поездка вообще? В смысле, интересный материал для статьи накопился?

Не будь сейчас Майкл в подавленном настроении, он бы, наверное, рассмеялся – от растерянности, что не знает, с чего начать рассказ о череде невообразимых событий.

– Скажем так, недостатка в интересном материале пока нет, – уклончиво ответил он.

Они распрощались, но Майкл продолжал сидеть у телефона, отрешенно уставившись в кроссворд. Глаз случайно упал на подсказку к одному из неразгаданных слов – «Фотограф-сюрреалист, женщина». Пять букв. Он взял синий карандаш, оставленный звонившим до него человеком, и вписал в пустые клетки «Арбюс». Он еще долго сидел в задумчивости и вертел в руке карандаш, пытаясь осмыслить новость, пока наконец какой-то «батрак», просунув голову в дверь, не спросил:

– Слушай, ты закончил?

– Да. – Майкл бросил карандаш на стол. – Теперь все…

Когда он вернулся в комнату, выяснилось, что Дэррил уже спит. А вот Майкл не смог бы сейчас заснуть при всем желании – во всяком случае, без пары таблеток снотворного. Но беда в том, что он как раз старался уменьшить дозу лекарства перед возвращением в большой мир, поэтому ничего не оставалось делать, кроме как отвлечься работой. Он сунул в рюкзак компьютер, стопку бумаг и, взвалив его на спину, смело отправился сквозь бушующие снежные вихри в комнату отдыха. Помнится, Мерфи говорил, что на завтра синоптики обещают период умеренной погоды, непродолжительный, правда, но достаточный для того, чтобы они могли смотаться на станцию «Стромвикен» и поискать неуловимого лейтенанта Копли.

Майкл столько наслышался от Элеонор о Синклере, что сгорал от нетерпения поскорее с ним познакомиться.

В комнате отдыха он налил себе из кофеварки чашку кофе и выключил телевизор, по которому шел фильм «Ноттинг-Хилл» (наверняка Бетти с Тиной уходили отсюда последними). Сейчас в помещении было совершенно безлюдно. Настенные часы показывали, что время перевалило за полночь. Майкл включил CD-проигрыватель, и тишину разорвали вступительные аккорды Пятой симфонии, которую опознал даже он. На диске был записан сборник произведений самых разных композиторов, и принадлежал он, без сомнения, кому-то из ученых. Майкл убавил громкость, устроился за карточным столом в задней части комнаты и приготовился погрузиться в работу.

«Не думай о Кристин, – приказал он себе, когда вдруг осознал, что Пятая симфония уже давно закончилась, а он все вертит в голове скорбную весть, которую принесла Карен. – Переключись на что-нибудь другое».

Он посмотрел на разложенные на столе бумаги, и взгляд тут же наткнулся на листы, исписанные рукой Экерли на старом продуктовом складе. Майкл едва не рассмеялся. На Южном полюсе катастрофически мало возможностей для того, чтобы отвлечься от неприятностей.

Неразборчивые каракули Экерли сразу напомнили ему о ярлычках, которыми ботаник в своей лаборатории скрупулезно снабжал каждый шкаф и ящик с образцами мхов и лишайников. Однако эти письмена оказалось прочитать еще труднее, так как листы были перемазаны кровью, а запись велась на обратной стороне инвентаризационных ведомостей и накладных.

На первых двух страницах – как Экерли и говорил, он их пронумеровал, аккуратно проставив цифры в правых верхних углах, – описывалось само нападение. В частности, то, как ботаник обернулся и увидел в проходе между стеллажей Данцига, ковыляющего к его лабораторному столу.

Я помню, как упал на пол, попутно опрокинув горшок с кропотливо выращенной орхидеей вида Cymbidium, и подвергся яростной немотивированной агрессии. Но оказалось, что нападение, на первый взгляд спонтанное и бессмысленное, преследовало вполне определенную цель.

Потрясенный Майкл откинулся на спинку стула. Надо отдать должное ботанику; даже после того как Экерли был зверски убит и восстал из мертвых – надо называть вещи своими именами, – он умудрился сохранить ясность мышления и вел повествование в сдержанном стиле истинного ученого. Запись, сделанная на продуктовом складе, который стал для ботаника настоящим карцером, читалась как статья, представленная на рецензирование перед публикацией в научном издании.

После некоторых размышлений я пришел к выводу, что действия мистера Данцига, —мистера Данцига?  – какими бы жестокими и безумными ни казались, были направлены на то, чтобы вскрыть кожные покровы и получить доступ к крови. Причины этого и то, какие именно компоненты крови требовались, на момент события были неясны и остаются неизвестными и сейчас. Мне тем не менее невольно напрашивается аналогия с поведением насекомоядных растенийNepenthes ventricosa.

Уму непостижимо, как он мог сохранить такую невозмутимость…

Смерть – во всех привычных толкованиях этого термина – наступила приблизительно через минуту. Временной интервал между ее моментом и тем, что я в дальнейшем называю «Возрождением», мне неизвестен, но, принимая во внимание тот факт, что мое тело не подверглось разложению, период не мог быть очень длительным. (Необходимо свериться с данными о заболеваемости и скорости разложения.) Считаю, что в значительной степени сохранению целостности тканей способствовало быстрое охлаждение останков.

Несколько строк дальше были безнадежно затерты, поэтому Майклу пришлось переходить сразу к следующей странице, предварительно выискав ее среди вороха других бумажек. Они усеивали стол, как фрагменты картины-паззла.

Процесс Возрождения проходил постепенно, —продолжал Экерли на полях договора поставки , – и отдаленно напоминал выход из состояния глубокого гипноза, когда граница между состоянием дремоты и реальностью несколько размыта. Сразу после пробуждения возникло чувство паники и дезориентация. Я оказался в полной темноте, в замкнутом ограниченном пространстве и, конечно, в первый момент испугался, что меня по ошибке похоронили заживо. Я кричал и бился в истерике, однако вскоре с облегчением обнаружил, что меня поместили всего лишь в негерметичные пластиковые мешки, которые я с легкостью разорвал.

«Господи Боже…» – подумал Майкл. Испытание, которому подвергся несчастный ученый, было почище любых фантазий Эдгара Алана По, и тот факт, что он сам невольно приложил руку к страданиям Экерли, породил в душе горькое чувство вины.

Однако мое левое запястье, как ни странно, было приковано наручниками к трубе. Это приводит меня к мысли, что некто – мистер О’Коннор? – имел основания считать, что (1) третья сторона может попытаться выкрасть мое тело (для какой цели?), либо (2) ожидал, что может произойти нечто наподобие Возрождения. Высвободиться удалось спустя несколько часов после истирания значительной части кожи и вывиха трех пальцев.

Необходимо отметить, что первым чувством, которое я испытал, обретя свободу, была сильнейшая, можно сказать, всепоглощающая жажда. Попытки утолить ее найденными на складе напитками не увенчались успехом. Состояние сопровождается нарушениями зрительного восприятия. Я – ученый (точнее сказать, был ученым, поскольку уверен, что мое нынешнее неестественное состояние долго не продлится), поэтому, пока память мне не изменила, считаю своим долгом по мере сил и возможностей описать произошедшую метаморфозу.

Майкл поискал следующую страницу и нашел ее прямо под чашкой кофе. Эта запись была сделана на рекламном буклете пивоваренной компании.

Все предметы в поле зрения выглядят «выцветшими». На ум мне приходит сравнение с цветовым оттенком тусклой люминесцентной лампы, только темнее. Но моргание, к которому я часто прибегаю, восстанавливает изображение. Впрочем, ненадолго. Я часто моргаю и сейчас, чтобы иметь возможность писать дальше. Вероятно, нарушение зрения является признаком регресса процесса Возрождения. На всякий случай постараюсь писать быстрее. Примечание: пожалуйста, передайте мои личные вещи и слова любви моей матери миссис Грейс Экерли, проживающей по адресу Делавэр, Уилмингтон, Френч-стрит, 505.

Господи…

Майкл застыл с листком в руке, затем, потянувшись за чашкой кофе, продолжил читать дальше.

Помимо этого, я испытываю некоторую нехватку дыхания. Очевидно, кровь недостаточно насыщается кислородом, что приводит к головокружению; хотя по ощущениям легкие и дыхательные пути ничем не перекрыты.

Майкл почувствовал на себе чей-то взгляд. Он посмотрел поверх кофейной чашки и в широкой арке прохода увидел стройную фигуру в оранжевом пальто. Несмотря на то что лицо вошедшего было скрыто низко опущенным капюшоном, а пальто чуть ли не волочилось по полу, он безошибочно узнал Элеонор.

– Почему вы не в постели? – спросил он, опуская чашку на стол.

Хотя на уме у него вертелось совершенно иное: «Ты почему покинула изолятор?! Предполагается, что ты на виртуальном карантине и не должна никому попадаться на глаза!»

– Не могла уснуть.

– Доктор Барнс могла бы вам дать снотворное.

– Я уже достаточно поспала. – Она озадаченно вертела головой в капюшоне, оглядывая убранство помещения. На секунду взгляд ее застыл на пианино, возле которого стояла банкетка, затем заскользил дальше. – Знакомая музыка.

– Бетховен, – сказал Майкл. – Но вы, наверное, и сами знаете.

– Мне известны кое-какие произведения герра Бетховена, однако…

– Это проигрыватель компакт-дисков, – быстро пояснил он, указывая рукой на стереосистему на полке. – Он воспроизводит музыку.

Майкл подошел к CD-проигрывателю, нажал кнопку «стоп», затем «старт», и из колонок полились вступительные такты «Лунной сонаты».

Заинтригованная Элеонор вошла в комнату, стягивая с головы капюшон, и направилась прямо к проигрывателю. Но в нескольких шагах от колонок остановилась, словно опасалась к ним приближаться. Когда Майкл, решив ее удивить, нажал клавишу «вперед» и снова грянули звуки оркестра из Пятой симфонии, от изумления у нее глаза на лоб полезли, а на губах… неожиданно заиграла улыбка. Улыбка, вызванная искренним восторгом, которую Майкл увидел у нее впервые. Глаза ее горели, и, кажется, Элеонор едва сдерживалась, чтобы не засмеяться.

– Как это у него получается? Прямо как в Ковент-Гардене!

Майкл предпочел обойтись без лекций по истории воспроизведения музыки, да, по правде говоря, и не знал бы, как подступиться к вопросу. Но нескрываемый восторг девушки его восхитил.

– Сложно объяснить, – просто ответил он. – Зато пользоваться просто. Могу научить, если хотите.

– Я бы не отказалась.

«Как и я», – подумал он.

В воздухе витал сильный аромат кофе, поэтому он любезно предложил ей чашечку.

– Благодарю, – ответила она. – Я раньше пила турецкий кофе. В Варне и Скутари.

Пока Майкл возился с кофеваркой, он все время тайком поглядывал на дверь. Маловероятно, чтобы кто-то завалился сюда в такой час, но если это случится, объяснить присутствие Элеонор будет затруднительно. Новые люди на станции Адели просто так не появляются.

– С сахаром? – спросил он.

– Если есть, пожалуйста.

Он достал пакетик сахара, надорвал и всыпал содержимое в кружку. Даже за такой мелочью Элеонор следила с большим интересом. Майклу пришлось снова себе напомнить, что для человека из прошлого, проснувшегося в современном мире, самые заурядные вещи могут казаться необычными, чуждыми, а подчас и пугающими.

– Я бы предложил вам молока, но, кажется, оно закончилось.

– В таком удаленном месте, как это, достать молоко, полагаю, очень трудно. Смею допустить, что коров вы здесь не держите.

– Да, с коровами тут у нас туговато, – подтвердил он. – В этом вы совершенно правы.

Он протянул ей кружку и предложил сесть.

– Спасибо, но я пока постою.

С чашкой кофе она медленно двинулась по периметру комнаты, по пути внимательно оглядывая все, на что натыкалась, – от стола для пинг-понга, у которого остановилась и повертела в руке шарик, до плазменного телевизора. О том, что это такое, она не стала спрашивать, и счастье еще, что телевизор был выключен. Майклу сейчас не очень-то хотелось пускаться в описание работы тех или иных устройств. Все стены комнаты отдыха были увешаны картинами в рамках, без сомнения, предоставленными каким-то правительственным агентством, на которых были изображены моменты национального триумфа. На одной ликовала олимпийская сборная США по хоккею, выигравшая в 1980 году золото, на другой красовался Чак Йегер [18]18
  Чарльз Элвуд Йегер, более известный как Чак Йегер; американский летчик-испытатель, впервые превысивший скорость звука на самолете «Bell Х-1».


[Закрыть]со шлемом в руке у борта X-1, а на третьей, возле которой Элеонор задержалась, – Нейл Армстронг в космическом скафандре, устанавливающий на Луне американский флаг.

Боже, только не это, пронеслось у Майкла в голове. Она ни в жизнь не поверит.

– Он в пустыне? Посреди ночи? – спросила она.

– Да… Вроде того.

– А оделся… почти как мы здесь.

Она поставила чашку прямо на телевизор, затем сняла парку и положила ее на потертую софу из искусственной кожи. На Элеонор оказалась старая одежда, правда, выстиранная и тщательно выглаженная, поэтому выглядела гостья словно оживший персонаж старинной картины. Темно-синее платье с пышными рукавами, белыми воротничком и манжетами, белая брошь из слоновой кости на груди, кожаные черные туфли, застегнутые выше щиколотки, а волосы зачесаны назад и подхвачены на затылке янтарным гребешком, который Майкл впервые увидел только сейчас.

Она бросила взгляд на стол, за которым застала журналиста, и спросила:

– Я оторвала вас от работы?

– Нет. Пустяки.

Ему меньше всего хотелось, чтобы ей на глаза попались записи Экерли, поэтому он вернулся к столу и быстро сложил бумаги в аккуратную стопку, сверху прикрыв ее рекламой пива.

– Вас что-то беспокоит, – неожиданно заявила она.

– Неужели?

– Вы постоянно поглядываете на дверь. Вас действительно так пугает, что меня могут обнаружить?

«Глянь-ка, все подмечает», – подумал Майкл.

– Я не о себе пекусь, а о вас, – ответил он.

– Почему-то люди только и делают, что пекутся обо мне, но, как ни странно, в результате я же и страдаю, – промолвила она задумчиво.

Она подошла к пианино и легонько пробежалась пальцами по клавиатуре.

– Можете поиграть, если хотите.

– Не смогу, пока оркестр… – Она махнула рукой в сторону волшебного источника музыки. Ее мягкий голос с типичным английским акцентом напоминал Майклу речь героинь из старых фильмов по романам Джейн Остин.

Он выключил проигрыватель – она посмотрела на него, как на волшебника, который внезапным жестом руки сотворил чудо, – и пододвинул банкетку к пианино.

– Прошу, – пригласил он ее сесть. Хоть Элеонор и мялась в сторонке, Майкл видел, что ей очень хочется что-нибудь сыграть. – Назвался груздем – полезай в кузовок.

Майкл догадывался, что пословица ей знакома.

Она улыбнулась и… как-то странно моргнула. Веки ее сомкнулись и разомкнулись медленно, почти как затвор старинного фотоаппарата. Майкл окаменел. Неужели все вокруг для нее вдруг сделалось, по выражению Экерли, «выцветшим» и она только что «восстановила изображение»?

Отбросив сомнения, она подобрала юбку, уселась на фортепианную скамью и занесла тонкие белые пальцы над клавишами, не касаясь их. Майкл в который раз кинул взгляд на дверь и тут же услышал начальные аккорды старинной народной песни «Барбара Аллен», известной ему по старому черно-белому фильму «Рождественская история». Он снова посмотрел на Элеонор с высоты своего роста – голова девушки склонилась над клавиатурой, но глаза опять закрыты. Пару раз она ошибалась нотами, останавливалась и вновь начинала с того места, где запнулась. Сейчас она выглядела так, словно… унеслась куда-то очень-очень далеко. Словно после долгого времени наконец очутилась в месте, по которому сильно тосковала.

Стоя у нее за спиной, Майкл поначалу то и дело поглядывал на дверь, словно караульный, но потом плюнул на все и стал просто слушать музыку. За исключением небольших помарок, играла Элеонор здорово. Она исполняла песню с такой страстью и упоением, словно с помощью музыки выплескивала все чувства, накопившиеся в душе за долгие годы забвения.

Закончив играть, она продолжала сидеть неподвижно с закрытыми глазами. Наконец открыла их – какие же они зеленые и живые, подумал Майкл, – и сказала:

– Боюсь, я немного разучилась.

– На то у вас есть уважительная причина.

Она кивнула и печально улыбнулась.

– А вы играете? – спросила она.

– Только «собачий вальс».

– А что это?

– О, это сложнейшая вещь, доступная только настоящим маэстро.

– Правда? Хотелось бы услышать. – Она стала подниматься с банкетки.

– Не вставайте, – остановил он ее. – Выступление займет всего несколько секунд.

Когда она немного подвинулась, Майкл уселся на скамью рядом с ней, попутно отметив, что девушка приятно пахнет мылом «Весна Ирландии», водрузил на клавиатуру указательные пальцы и наиграл простенькую мелодию. Но когда обернулся посмотреть, произвело ли его творчество эффект на слушательницу, понял, что совершил ужасную ошибку. Их плечи и ноги терлись друг о друга, и неожиданный физический контакт поверг ее в настоящий шок; щеки Элеонор пылали багровым румянцем, а глаза были устремлены в пол. Несмотря на шок, она, боясь его оскорбить, не стала вскакивать с сиденья и отходить, а продолжала сидеть и стоически терпеть, когда представление закончится.

– Прошу прощения, – выдавил он из себя, поднимаясь. – Я не хотел вас обидеть. Забыл, что… – Что забыл? Что сто пятьдесят лет назад такие вольности не лезли бы ни в какие ворота? – В общем, в наши дни это считается сущим пустяком…

– Ничего. Вы меня нисколько не обидели. – Голос ее был напряжен. – А это была… довольно милая вещица. – Она разгладила на коленях юбку. – Спасибо, что сыграли для меня.

– Вот вы где! – раздался со стороны входа тяжелый вздох облегчения.

Обернувшись, Майкл увидел Шарлотту в длинной парке, из-под расстегнутых пол которой выглядывали спортивные брюки и резиновые сапоги.

– Я встала вас проведать, но не обнаружила в кровати. Каких я только ужасов себе не напридумывала.

– Я в полном порядке, – успокоила ее Элеонор.

– Лично я не стала бы спешить с выводами, – ответила Шарлотта, – хотя теперь мне и очевидно, что вы идете на поправку.

– Надеюсь, вы понимаете, что меня невозможно все время держать взаперти?

Но Шарлотта, кажется, предпочла пропустить реплику мимо ушей.

– Это не ты ее привел сюда, случаем? – обратилась она к Майклу.

Майкл воздел руки вверх, показывая, что ни в чем не виноват.

– Нет, он здесь ни при чем, – поспешила ему на выручку Элеонор и тут же добавила в самозащиту: – Долгое время я была лишена очень многого, в том числе и свободы, но есть одна вещь, которая все еще остается со мной.

Майкл и Шарлотта терпеливо ждали, пока она закончит мысль.

– Я способна самостоятельно принимать решения.