Текст книги "Заговор Аквитании"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 54 страниц)

– Совершенно справедливо. Но нам приходится иметь дело и с теми, с кем не хотелось бы его иметь.

– А-а… Значит, нечто вроде миссионерской работы. И кто же этот человек?

– Обещаешь сохранить это в тайне? Никому ни слова, понимаешь?

– А разве я болтлив? Если человек этот связан с нашей фирмой, я честно скажу, чтобы ты не рассчитывал на мою помощь.

– Справедливо. Речь идет о Жаке Луи Бертольдье. Маттильон высоко поднял брови, и на этот раз изумление его не было притворным.

– Его императорское величество во всем его великолепии, – тихо рассмеялся француз. – И горе тем, кто думает иначе. Ты начинаешь с верхнего эшелона, так, кажется, говорят у вас в Нью-Йорке. Мы не ведем с ним дел. И вообще, мой друг, он не из нашей команды. Тоже ваше выражение.

– А почему?

– Он вращается в кругу святых и воителей. Воителей, которые могли бы оказаться канонизированными, и святых, вполне достойных быть воинами. Кто рискнет вмешиваться в их дела?

– Ты хочешь сказать, что его не воспринимают всерьез?

– О нет! Он воспринимается очень серьезно теми, у кого есть время и желание штурмовать абстрактные вершины. Он – столп, Джоэл, неколебимый монумент, триумфальная колонна, высеченная из мрамора. Его считали де Голлем, но только не способным на уступки, и многие говорят о нем с ностальгией.

– А сам ты что скажешь на все это?

Маттильон нахмурился, а потом с чисто галльским легкомыслием пожал плечами:

– Трудно сказать. Бог свидетель – страна нуждалась в сильной личности, и очень может быть, что именно Бертольдье мог бы вывести ее на более правильный курс, но время было неподходящим. Елисейский дворец превратился в подобие императорского двора, всем надоели королевские эдикты и имперские проповеди. Теперь, правда, от этого мы избавлены. Но на смену им пришли пошлые банальности, изрекаемые от имени народных масс. Глупо сожалеть о том, чего не произошло, но, как я полагаю, ошибка Бертольдье состояла в том, что штурм политического Олимпа он предпринял в слишком юном возрасте.

– А его связь с ОАС? С салановцами в Алжире? Они ведь полностью дискредитировали себя и считаются национальным позором.

– Подобная трактовка нуждается сейчас в пересмотре, это, хотя и неохотно, признают даже самые ярые интеллектуалы. Учитывая то, что происходит сегодня в Северной Африке и на всем Ближнем Востоке, события во французском Алжире Бертольдье, пожелай он того, мог бы использовать в качестве козырной карты. – Маттильон умолк, задумчиво потирая подбородок. – А если так, то с чего бы, скажите на милость, “Тальботу, Бруксу и Саймону” чураться Бертольдье? Не отрицаю, в глубине души он ярый монархист, но одновременно он считается и олицетворением чести. Он величествен и даже помпезен, но, исходя из всего сказанного, вполне приемлем как ваш клиент.

– Просто до нас докатились кое-какие слухи, – сказал тихо Конверс, в свою очередь пожимая плечами в знак своего якобы пренебрежительного отношения к слухам.

– Бог мой, но не о женщинах же идет речь? – со смехом воскликнул Маттильон. – Господи, когда же вы, американцы, повзрослеете?

– Нет, дело не в женщинах.

– А в чем же?

– Ну, скажем так – некоторые его деловые связи, знакомства.

– Полно, Джоэл. Человеку ранга Бертольдье, конечно, следует строго выбирать деловых партнеров, но знакомства?… Стоит ему где-нибудь появиться, как все наперебой начинают набиваться ему в друзья, а кое-кто и выдает себя за такового без всяких оснований.

– Вот тут-то нам и хотелось бы кое-что уточнить. Я намереваюсь в его присутствии упомянуть вскользь несколько имен и проследить за его реакцией.

– Логично, в этом есть смысл. Так вот – я могу помочь тебе и обязательно помогу. Завтра же мы пообедаем в этом клубе и если потребуется, то и послезавтра. Сейчас середина недели, и Бертольдье наверняка сегодня-завтра там появится. Если дело не выгорит, придумаем еще что-нибудь. Время терпит.

– Но ведь ты туда не вхож?

– Верно. Но я знаю того, кто с восторгом распахнет перед нами двери этого клуба, можешь не сомневаться.

– А почему?

– Он готов говорить со мной когда и где угодно. Он ужасная зануда и, вынужден тебя огорчить, почти не знает английского, кроме таких слов, как “взлетная полоса”, “перехожу на прием”, “маневр уклонения” или “уклонение от маневра” – не помню точно, – “шестая полоса”, “посадочная площадка” и прочих столь же невразумительных фраз.

– Он – летчик?

– Он осваивал первые “миражи”, и, должен признать, делал это великолепно, а теперь никому не дает забыть об этом. Я буду у вас переводчиком. Это, по крайней мере, избавит меня от необходимости поддерживать разговор. Ты разбираешься в “миражах”?

– Реактивный самолет – это реактивный самолет, – отозвался Джоэл. – Бери на себя и пошел, в чем там еще разбираться?

– Вот-вот, именно так он и выразился однажды: “Бери, говорит, на себя и иди”. Я подумал, он толкует об уборке гаража.

– А почему это он так любит разговаривать с тобой? Насколько я понимаю, он является членом этого клуба.

– Один из его завсегдатаев. Мы представляем его интересы в совершенно безнадежном иске к самолетостроительной фирме. У него собственный реактивный самолет, на котором он умудрился потерять ногу при вынужденной посадке.

– Бедный парень.

– Заклинило дверь. Он не смог катапультироваться, когда скорость была самой подходящей для этого.

– Забыл нажать нужную кнопку.

– Он утверждает, будто нажал.

– Там минимум два дублирующих устройства, а кроме того, и ручное управление, все это есть даже на тех колымагах, которые вы гордо именуете самолетами.

– Все это нам не раз разъясняли. Но дело здесь, как ты понимаешь, совсем не в деньгах – он сказочно богат. Проигрыш дела поставил бы под сомнение его способность управлять самолетом, да еще в таком возрасте.

– При перекрестном допросе у него будут большие сложности. Полагаю, ты предупредил его об этом.

– Очень деликатно. К этому мы его все время подводим.

– И дерете с него солидный гонорар за каждую консультацию?

– Мы спасаем его от него самого. Поведи мы себя с грубой прямотой, он отказался бы от наших услуг и обратился бы к кому-то менее принципиальному. Кто еще возьмется за такое дело? Авиазавод принадлежит сейчас государству, а оно-то уж не раскошелится.

– Это точно. А как ты объяснишь ему мое появление в клубе?

– Боевой летчик в прошлом и отличный адвокат в настоящем, ты можешь провести полезную для него экспертизу. Неплохо, если “Непорочное знамя” произведет на тебя должное впечатление. Я выдам тебя за эдакого небесного Аттилу. Подходящая роль?

– Едва ли.

– Но ты сумеешь ее сыграть? – спросил француз. Вопрос этот задан был всерьез. – Учти, это единственная возможность познакомиться с Бертольдье. Мой клиент не просто знаком с ним, они настоящие друзья.

– Будет выполнено.

– Твое пребывание в плену тоже может помочь делу. Если, увидев входящего Бертольдье, ты выразишь страстное желание быть представленным ему, будет трудно отказать бывшему страдальцу.

– Я не стал бы особенно нажимать на это обстоятельство, – заметил Конверс.

– Почему?

– Стоит навести справки, и тут же выяснится, что я совсем не то, за что себя выдаю.

– Да? – Брови Маттильона в удивлении снова поползли вверх. – О случайных знакомых, которые называют несколько случайных имен, справок не наводят.

– Ты полагаешь? – Недовольный собой, Джоэл отодвинул стакан, понимая, что любые объяснения только усугубят его оплошность. – Извини, это просто инстинктивная реакция. Ты ведь знаешь, я не люблю разговоров на эту тему.

– Да, конечно, просто я упустил это из виду. Извини, пожалуйста.

– Кстати, мне не хотелось бы фигурировать под своей на стоящей фамилией. Ты не возражаешь?

– Ты же миссионер, а не я. И как же мы представим тебя? – Теперь француз смотрел на Конверса довольно строго

– Это не играет роли.

Маттильон прищурился.

– А что, если мы воспользуемся фамилией твоего патрона Саймона? По-французски это звучит “Симон” и может произвести на Бертольдье благоприятное впечатление. Был такой герцог Сен-Симон, который оставил описание французского двора – Анри Симон. А в Штатах наверняка найдется не менее десятка тысяч генри саймонов, адвокатов.

– Пусть будет Саймон.

– И еще, мой друг. Все ли ты сказал мне? – спросил Рене как можно небрежнее. – Все, что ты счел нужным?

– Все, – ответил Джоэл, сохраняя каменное лицо. – Давай еще выпьем.

– Пожалуй, хватит. Уже поздно, а моя нынешняя жена страшно убивается, когда простывает обед. Кстати, она отличный кулинар.

– Счастливчик.

– Точно. – Маттильон допил, поставил стакан на стол и как бы невзначай заметил: – Такой же была и Валери. Никогда не забуду жареной утки, которой она потчевала нас в Нью-Йорке. Что-нибудь слышал о ней?

– И слышал, и видел, – отозвался Конверс. – В прошлое месяце мы завтракали вместе в Бостоне. Выписал чек на алименты. Кстати, ее картины начали раскупаться.

– Я никогда не сомневался, что так оно и будет.

– Она сомневалась.

– И зря… Мне всегда очень нравилась Валери. Если увидитесь, передай ей мой самый горячий привет.

– Спасибо, обязательно.

Маттильон поднялся из глубокого кресла, и глаза его снова потеплели.

– Прости меня, я часто думал – вы были такой… подходящей парой, если ты понимаешь, что я имею в виду.

– Думаю, что понимаю. И обязательно передам ей от тебя привет.

– Спасибо за выпивку. Утром позвоню.

“Непорочное знамя” вполне могло бы привидеться пацифисту в кошмарном сне. Стены, обшитые темными деревянными панелями, были увешаны фотографиями и списками отличившихся в боях вперемежку с медалями – красные ленты, золотые и серебряные кружочки на черном бархате, отражая свет привлекали внимание тех, кто рассматривал картинки, илпюстрирующие историю двух столетий героических побоищ. Пожелтевшие от времени гравюры постепенно уступали место фотографиям; лошади, повозки и сабли сменялись мотоциклами танками, самолетами и самоходными орудиями, но отображаемые на них сцены не претерпевали особых изменений, тематика их оставалась прежней. Страданию здесь не было места, только воинственные позы и соответствующее выражение глаз, свидетельствующее о настроении героев. Здесь не было убитых, людей с оторванными конечностями или просто искаженных ужасом лиц – только сильные и суровые люди, разные и все же похожие, застывшие с выражением полной готовности на лице.

Разглядывая это воинское множество, Джоэл почувствовал страх. Здесь не было обыкновенных людей, да и откуда бы им тут взяться? Те, что смотрели с фотографий, презирали их, считая, что они годятся, только чтобы командовать ими. Как это говорил Биль на Миконосе, Рыжая Лиса Инчона, который сам некогда принадлежал к людям подобного толка? “…Я знаю, что они способны натворить, если мы попросим их сделать что-то. И сколько же они натворят, если окажется, что им не нужно будет отчитываться, отвечать на запросы и вообще считаться с гражданскими властями?”

– Любок прибыл, – тихо сказал Маттильон, приблизившись сзади к Конверсу. – Я слышу его голос в фойе. Помни, не переигрывай, хотя в любом случае я буду переводить лишь то и так, как сочту нужным, – тебе придется лишь только кивать при каждой его тираде. И обязательно смейся, если ему взбредет на ум шутить. Остроты его ужасны, но он от них в восторге.

– Постараюсь.

– Я тебя подбодрю, дам тебе стимул: Бертольдье заказал на сегодня столик. Одиннадцатый, как обычно, тот, что у окна.

– А у нас какой? – спросил Джоэл, видя победное выражение на лице француза.

– Двенадцатый. Так-то вот…

– Если мне когда-нибудь потребуется адвокат, обязательно обращусь к тебе.

– Наши услуги стоят ужасно дорого. Пошли. “Ваш черед, мсье Симон” – как обычно говорят в ваших ужасных фильмах. Начинай играть роль Аттилы, только не переигрывай.

– Тот, кто владеет английским так, как ты, мог бы и не говорить банальностей.

– Английский язык и американская речь имеют мало общего, Джоэл. Даже когда это касается банальностей.

– Ладно уж, умник.

– Нужно ли мне говорить о… Ах, мсье Любок! Серж, мой друг!

Третий глаз Маттильона мгновенно засек появление Сержа Любока, и он быстро повернулся в сторону входа, откуда доносились все более громкие удары протеза. Возможно, это и помогло юристу точно установить момент появления старого аса. Невысокая и стройная фигурка Любока воскрешала в памяти те давние времена реактивной авиации, когда компактность сложения пилотов была чуть ли не главным из предъявляемых им требований. Вместе с тем он был как бы и карикатурой на самого себя. Узкая полоска нафабренных усиков казалась приклеенной к его личику, застывшему в высокомерно-презрительном выражении, адресованном всем и никому в частности. Кем бы он ни был в прошлом, теперь Любок был всего лишь позером. Блестящее и полное смысла прошлое ушло безвозвратно, оставив воспоминания и гнев.

– Et voici l’expert legal des compagnies aeriennes [8] , – проговорил он, вперяя взгляд в Конверса и протягивая ему руку, которую Джоэл тут же энергично пожал.

– Серж рад познакомиться с тобой, он уверен, что ты сможешь помочь нам, – перевел Маттильон.

– Сделаю все возможное, – сказал Конверс. – И извинись за мое незнание французского.

Рене, по– видимому, так и сделал, потому что в ответ Любок пожал плечами и быстро затараторил что-то непонятное в котором несколько раз повторялось слово “англез”.

– Он тоже приносит извинения за незнание английского, – сказал Маттильон, и в глазах у него забегали веселые чертики. – И если он врет, пусть нас обоих, мсье Симон, поставят к этим украшенным стенам и расстреляют.

– Ничего с этим не выйдет, – ответил, посмеиваясь, Конверс. – Ваши исполнители перебьют картины и продырявят медали. Каждому известно, что французы – паршивые стрелки

– Qu’est-ce que vous dites? [9]

– Monsieur Simon tient a vous remercier de ce dejeuner, – ответил Маттильон, поворачиваясь к своему клиенту. – Il en est tres fier car il estime que 1’officier francais est meilleur di monde.

– Что ты сказал?

– Я объяснил ему, – сказал юрист, снова поворачиваясь к Джоэлу, – что быть здесь для тебя большая честь, потому что ты считаешь, что французская армия, а особенно ее офицерский корпус – лучшие в мире.

– Не только паршивые стрелки, но и никудышные летчики, – улыбаясь, ответил Джоэл и торжественно кивнул.

– Est-il vrai que vous avez pris part a de nombreuses missions dans l’Asie du Sud? [10] – спросил Любок, не отрывая строгого взгляда от Конверса.

– Простите?

– Он ждет подтверждения версии о том, что ты – самый настоящий небесный Аттила. Сколько у тебя было боевых вылетов?

– Всего несколько, – ответил Джоэл.

– Blancoup [11] , – подытожил Маттильон.

Но тут Любок снова быстро затараторил, на этот раз еще более неразборчиво, и щелкнул пальцами, подзывая официанта.

– Что дальше?

– Он решил поведать тебе о собственных подвигах, в интересах дела разумеется.

– Естественно, – сказал Конверс, не переставая улыбаться. – Паршивые стрелки, никудышные летчики и неуемные хвастуны.

– Ты забываешь о наших женщинах, нашей кухне и отличном понимании жизни.

– Есть очень короткое французское словцо – одно из немногих, которому я научился у бывшей жены, но думаю, не стоит его сейчас употреблять. – Улыбка окончательно зацементировалась на его губах.

– Правильно, я совсем забыл, – спохватился Маттильон. – Мы же часто беседовали с ней на нашем la bella langue [12] . Помню, как тебя это раздражало… На этот раз воздержись… Не забывай о своей миссии.

– Qu’est-ce que vous dites encore? La belle langue? [13] – спросил Любок, когда около него остановился стюарт.

– Notre ami. Monsieur Simon, suivra un cours a l’ecole Berlitz et pourra ainsi s’entretenir directement avec vous, – сказал Маттильон.

– Bien! [14]

– Я объявил ему, что ты собираешься учить французский по Берлитцу ради. того, чтобы обедать с ним, бывая в Париже. Тебе разрешено звонить ему. Кивни же… счастливчик.

Конверс кивнул.

Так у них и шло. Кивок с одной стороны, кивок с другой. Серж Любок играл первую скрипку в том, что касалось выпивки. Маттильон переводил, не обращая внимания на английский текст, не забывая подсказывать Конверсу, какие чувства должны отобразиться на его лице.

Наконец, Любок скрипучим голосом описал аварию, завершившуюся потерей левой ноги, и те бесспорные дефекты в конструкции самолета, которые вынуждают его из принципа требовать компенсации. Изобразив на лице сложную гамму со чувствия и возмущения, Конверс предложил составить юридическое обоснование для суда, основанное на его экспертизе. Маттильон перевел; Любок просиял и выпустил пулеметную очередь согласных, которую Джоэл воспринял как выражение благодарности.

– Он твой вечный должник, – перевел Рене.

– Он перестанет считать себя таковым, как только прочтет это заключение, – возразил Конверс. – Насколько я понимаю, он заперся изнутри в летной кабине, а ключ выбросил в иллюминатор.

– Так и напиши, – улыбаясь, посоветовал Маттильон. – Этим ты компенсируешь потерянное мною время. А кроме того, мы используем твое заключение в качестве средства давления – постараемся убедить его отступить с честью. Правда, после этого он ни за что не пригласит тебя на обед во время твоих парижских визитов.

– А где обещанный ленч? У меня лицо сводит от улыбок. Ленч был подан, а вернее, они промаршировали запинающимся церемониальным маршем, соразмеряя шаги с ковыляющим на протезе Любеком, к столу. Стук протеза как бы задавал им ритм. Было подано вино, причем первую бутылку неисправимый позер после тщательного обследования забраковал. Конверс все чаще поглядывал в сторону входа в обеденный зал.

И вот долгожданный момент наступил: пожаловал Бертольдье. Он стоял во входной арке, чуть склонив голову влево, слушая то, что говорил ему человек в светло-коричневом габардиновом плаще. Затем генерал слегка кивнул, и подданный, пятясь, удалился. Великий воин вошел, двигаясь со сдержанной энергией, отлично сознавая, что величие его не требует никаких дополнительных атрибутов.

Все головы повернулись в его сторону, и он оглядел обращенные к нему лица испытующим взглядом взошедшего на престол наследника, принимающего изъявления преданности министров, правивших при покойном монархе. Эффект был поразительный. Здесь не было ни королевства, ни трона, не было захваченных и подлежащих разделу земель, но тем не менее на человека этого здесь смотрели как (Конверс мысленно запнулся, подбирая надлежащее сравнение)… как на императора и империю в одном лице.

Жак Луи Бертольдье не отличался высоким ростом – во всяком случае, в нем было не больше пяти футов и одиннадцати дюймов, – однако манера держать себя, прямая фигура, ширина плеч, длинная и стройная шея как бы прибавляли ему роста. Он был среди своих, и все же, по общему согласию, он считался выше других.

– Скажи что-нибудь подобающее, – прошептал Маттильон, когда Бертольдье, направляясь к своему столу, проходил мимо них. – А лучше – брось на него восхищенный взгляд. Остальное я беру на себя.

Конверс точно выполнил полученное указание, произнеся имя Бертольдье, как бы в забытьи, но достаточно громко, чтобы быть услышанным. А затем для полной ясности, наклонившись к Маттильону, сказал театральным шепотом:

– Вот человек, с которым я всегда мечтал познакомиться. Последовал короткий обмен французскими фразами между Рене и Любеком, последний согласно кивнул, и лицо его тут же приняло выражение человека, готового облагодетельствовать своего нового знакомца.

Бертольдье опустился в кресло, метрдотель и официант заняли места по обеим его сторонам. Все это происходило менее чем в четырех футах от Конверса.

– Mon General [15] , – проговорил Любок, поднимаясь.

– Serge, – отозвался Бертольдье, движением руки удерживая его в кресле, – заботливый командир никогда не забывает о ране своего подчиненного. – Comment ca va? [16]

– Bien, Jacques. Et vous? [17]

Обмен приветствиями завершился, и Любок быстро изменил направление разговора, указав в сторону Конверса и при этом не умолкая ни на секунду. Джоэл инстинктивно вскочил и вытянулся по-военному, пожирая Бертольдье спокойным немигающим взглядом, столь же пронзительным, как у генерала, на которого он смотрел почтительно, но без страха… По-видимому, эта тактика оказалась верной. Наверняка сыграла свою роль и его эпопея в Юго-Восточной Азии. А почему бы и нет? У Бертольдье тоже были воспоминания, связанные с этими местами. Маттильон тоже удостоился чести быть представленным, но сделано было это как-то походя: воин просто кивнул ему, но с Джоэлом обменялся рукопожатиями.

– Очень рад, мсье Симон, – сказал Бертольдье, его английский был точным, рукопожатие крепким (истинно дружеское рукопожатие) – царственное обаяние генерала проявлялось во всем.

– Уверен, сэр, что вам это говорили тысячи раз, – сказал Джоэл, тщательно поддерживая сияющий в его глазах огонь, – но я никогда не надеялся, что такая возможность представится и мне. Познакомиться с вами, генерал, – огромная честь.

– А для меня большая честь познакомиться с вами, – отпарировал Бертольдье. – Вы, повелители воздуха, творили чудеса, а уж я-то знаю, в каких условиях вам приходилось действовать. Я думаю иногда, что на земле было легче! – Генерал благодушно рассмеялся. Великий воин отдавал должное своему менее прославленному или вовсе безвестному товарищу по оружию.

“Повелители воздуха…” “Да в каких же эмпиреях витает этот человек!” – подумал Конверс. Но некая связь между ними несомненно установилась – он чувствовал это. Нужный набор слов, манера держаться расположили к нему генерала. Все очень просто – обычные адвокатские уловки для укрощения и приручения оппонента, а на этот раз – врага. Да, именно так – врага.

– Позвольте не согласиться с вами, генерал, в воздухе у нас было значительно чище. Будь на земле – я говорю о земле Индокитая – побольше таких людей, как вы, и никогда бы не дошло до трагедии Дьенбьенфу.

– Лестное утверждение, но не уверен, что оно выдержало бы испытание реальностью.

– Я уверен, – тихо, но решительно возразил Джоэл. – Я в этом убежден.

Любок, которого Маттильон предусмотрительно отвлекал разговором, неожиданно вмешался:

– Mon General, voulez-vous vous joindre a nous? [18]

– Je m’excuse. le suis occupe… mes invites [19] , – ответил Бертольдье и, снова повернувшись к Конверсу, пояснил: – Я жду гостей и вынужден отклонить приглашение Сержа. Он говорит, что вы юрист и эксперт в области авиации.

– Это всего лишь малая часть значительно более широких интересов нашей фирмы. Мы занимаемся авиацией, сухопутными и военно-морскими делами… Стараемся охватить как можно более широкий спектр. Впервые в жизни я чувствую себя новичком… Нет, не в области экспертизы, а в качестве представителя…

– Понимаю, – сказал генерал, пытаясь переварить услышанное. – В Париже вы по делам?

“Вот оно, – подумал Джоэл. – Слова, выражение глаз, тон голоса – все должно заинтриговать. Особенно выражение глаз – они дополняют то, что не сказано словами”.

– Нет, – ответил он, – здесь я решил просто перевести дух. Я летел из Сан-Франциско в Нью-Йорк и затем в Париж. Завтра я буду в Бонне, проведу там денек-другой, а потом подамся в Тель-Авив.

– Да, это, должно быть, утомительно. – Теперь Бертольдье не отрывал пристального взгляда от Конверса.

– Боюсь, это еще не самое страшное, – произнес Конверс, и слабая улыбка искривила его губы. – После Тель-Авива мне предстоит целую ночь добираться до Йоханнесбурга.

– Бонн, Тель-Авив, Йоханнесбург… – тихо повторил генерал, внимательно глядя на Конверса. – Весьма странный маршрут.

– Мы полагаем, что этот маршрут принесет неплохие дивиденды. По крайней мере, надеемся на это.

– Мы?

– Наш новый клиент, генерал. Наш новый клиент.

– Deraisonnable! [20] – воскликнул Маттильон, смеясь какой-то очередной остроте Любока и, очевидно, давая понять Джоэлу, что ему не следует больше злоупотреблять временем столь важной персоны.

Бертольдье, однако, не отрывал взгляда от Конверса.

– А где вы остановились, мой юный друг-пилот?

– Не такой-то уж и юный, генерал.

– Где?

– “Георг V”, номер двести тридцать пять.

– Прекрасный выбор.

– Это вошло в привычку. Моя прошлая фирма всегда ставила меня там на постой.

– На постой? Это уж совсем по-военному, – заметил Бертольдье с полузаметной улыбкой.

– Простите, оговорился, – сказал Джоэл. – Иногда такое случается, не так ли, сэр?

– Действительно… О, мои гости прибыли! – Генерал протянул руку. – Рад был познакомиться, мсье Симон.

Прощание завершилось кивком и быстрым рукопожатием и Бертольдье вернулся к своему столу. Через Маттильона Джоэл поблагодарил Любека за оказанную любезность, на что отставной летчик сделал успокаивающий жест обеими руками, и Конверс решил, что обряд посвящения благополучно состоялся. Дурацкий трехсторонний разговор возобновился с прежней интенсивностью, и Джоэл всеми силами старался не дать ему затихнуть.

Успех был очевиден. Джоэл заметил это по глазам Бертольдье: время от времени в разгар оживленной беседы, которая шла за обоими столами, он ловил на себе его взгляд. Генерал сидел чуть влево от Конверса, по диагонали, и, чтобы встретиться взглядами, достаточно было легкого поворота головы. Такое произошло дважды. В первый раз Джоэл почувствовал генеральский взгляд – словно энергия солнечных лучей прошла через увеличительное стекло и прожгла кожу на его виске. Он повернул голову на несколько дюймов, и их взгляды встретились, взгляд генерала был вопрошающим, суровым, пронзительным. Полчаса спустя инициатором стал Джоэл. Любок и Маттильон обсуждали правовые аспекты предстоящего дела, а Джоэл, как бы подчиняясь магнетической силе, медленно повернул голову налево и стал следить за Бертольдье, который неторопливо объяснял что-то одному из своих гостей. Внезапно, когда тот принялся отвечать ему, генерал резко повернул голову в сторону Конверса, и на этот раз во взгляде не было ничего вопрошающего – он был холоден как лед. Так же внезапно взгляд этот потеплел, и прославленный воин с чуть заметной улыбкой кивнул ему.

Джоэл сидел в мягком кожаном кресле у окна в гостиной, освещаемой мягким светом настольной лампы. Он поглядывал то на телефон, стоявший у самой лампы, то в окно – на кипящий жизнью широкий бульвар внизу, однако ночная жизнь Парижа не интересовала его. Он то и дело возвращался взглядом к телефонному аппарату, воспринимая его как живое и наделенное собственной волей существо. Такое часто бывало, когда он ждал звонка адвоката противной стороны, который, по его расчетам, должен был капитулировать.

Сейчас он ждал не капитуляции, а всего лишь выхода на связь с клиентом – определенным клиентом, – которая была ему так необходима. Как именно это произойдет, он не имел ни малейшего представления, но знал, что произойдет непременно. Не может не произойти.

Было около половины восьмого, прошло четыре часа, как он покинул стены “Непорочного знамени”, обменявшись энергичным прощальным рукопожатием с Жаком Луи Бертольдье. Выражение глаз генерала-воителя не могло его обмануть: Бертольдье во что бы то ни стало постарается удовлетворить хотя бы собственное любопытство.

Джоэл обезопасил себя со стороны администрации отеля, щедро раздавая стофранковые купюры. В атмосфере правительственной и финансовой неразберихи подобные меры не считались чем-то предосудительным или необычным, а если говорить правду, то и независимо от неразберихи такое практиковалось уже многие годы. Деловые люди часто скрывают свое настоящее имя и делают это по целому ряду причин, начиная с ведущихся ими тайных переговоров и кончая чисто амурными делами. Использование Конверсом фамилии Саймон выглядело вполне логично, хоть и не очень респектабельно. Если “Тальбот, Брукс и Саймон” решили вести дело от имени одного из владельцев фирмы, то кто может оспорить правильность подобного решения? Джоэл, однако, пошел несколько дальше. После звонка в Нью-Йорк он объяснил, что получил указание вообще не упоминать собственного имени, ибо интересы фирмы требуют, чтобы никто не знал о его визите в Париж. Именно поэтому и произошла досадная путаница с заказом на номер, который в любом случае остается за ним. Однако счет за него не надо направлять в Нью-Йорк, он заплатит наличными. Никто не возражал, поскольку задержки с оплатой банковских счетов давно превратились в бич Божий.

Его абсолютно не интересовало, поверил кто-нибудь этой галиматье или нет. Все было достаточно логично, а стофранковые банкноты придали особую убедительность этой логике. Первоначальная регистрационная карточка была изъята и уничтожена, а на ее место поставлена новая. Генри Саймон сменил Джоэла Конверса. В качестве постоянного адреса этого Генри Саймона Джоэл указал номер дома и улицы в Чикаго, штат Иллинойс, хотя ни дома, ни улицы под таким номером в этом городе, скорее всего, не было. Если же кто-нибудь все-таки позвонит и спросит мистера Конверса, ему ответят, что постояльцев под таким именем в отеле “Георг V” в данный момент нет. Джоэл обезопасил себя даже от Рене Маттильона, заявив, что, поскольку дела в Париже у него завершены, он в шесть вечера вылетает в Лондон – проведет там несколько дней у друзей перед возвращением в Нью-Йорк. Сердечно поблагодарив Рене за оказанное содействие, он заверил его что все сомнения его фирмы относительно Бертольдье были безосновательны: в беседе он якобы назвал три ключевые фамилии, которые не только не вызвали ответной реакции у Бертольдье, но, более того, генерал еще и извинился за плохую память.

“Он не лгал”, – сказал тогда Джоэл.

“Не могу представить, зачем бы ему это делать”, – отозвался Маттильон.

“А я могу, – подумал Конверс. – Все это называется “Аквитания”.

Что– то скрипнуло. Резкий металлический звук повторился, еще и еще… Через распахнутую дверь в спальню он видел, как язычок замка отошел, повернулась ручка. Джоэл чуть было не вскочил с кресла, но, взглянув на часы, облегченно вздохнул -в это время горничные приводят в порядок постели. Видимо, упорно молчавший телефон изрядно расшатал его нервную систему. Когда же он зазвонит? И зазвонит ли вообще? Минуты превращались в бесконечность, часы пролетали как одно мгновение.

– Пардон, мсье, – произнес женский голос одновременно с тихим постукиванием по дверному косяку. Джоэл не мог разглядеть говорившую.

– Да? – Джоэл с трудом отвел взгляд от телефона. И от удивления у него перехватило дух – вместо одетой в гостиничную форму горничной перед ним, откинув голову, стоял Жак Луи Бертольдье – напряженная поза, оценивающий, холодный взгляд, в котором, если он не ошибается, затаился страх. Некоторое время генерал молча стоял в распахнутой двери, потом шагнул в комнату и заговорил. Голос его был подобен звуку трущихся друг о друга льдин.