Текст книги "Заговор Аквитании"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 54 страниц)

Глава 15

Эрих Ляйфхельм сидел в своей библиотеке и, склонившись над столом, говорил по телефону. Его восковое лицо побледнело еще больше, глаза прищурились, узкие белые губы приоткрылись, кровь прилила к голове.

– Погодите, Лондон… Какую фамилию вы назвали?

– Хикмен, адмирал, который…

– Нет, – резко прервал его немец, – я не о нем! Другая фамилия! Того офицера, который отказался предоставить информацию.

– Фитцпатрик. Это ирландская фамилия. Он – главный юрист военно-морской базы в Сан-Диего.

– Капитан третьего ранга Фитцпатрик?

– Да, а вы откуда знаете?

– Unglaublich! Diese Stumper! [47]

– Wiese? – спросил англичанин. – Что вы хотите сказать?

– Может, в Сан-Диего он действительно является тем, чем вы сказали, но сейчас, Englander [48] , он не в Сан-Диего! Он здесь, в Бонне!

– Вы с ума сошли? Нет, нет, простите, конечно нет. Но вы уверены?

– Он с Конверсом! Я лично с ним разговаривал. Оба они живут в “Ректорате”, номер снят на его имя. Именно благодаря ему мы и вышли на Конверса!

– И он не пытался скрыть свою фамилию?

– Наоборот, снимая номер, он предъявил документы.

– Удивительная глупость, – сказал изумленный англичанин. – Или крайняя самоуверенность, – добавил он, теперь его тон изменился. – А может быть, это симптоматично? Никто не смеет коснуться его.

– Unsinn! [49] Это не так.

– Почему?

– Он встречался с Перегрином, послом. Там был наш человек. Перегрин хотел задержать этого Фитцпатрика и силой доставить в посольство. Но произошло неожиданное осложнение, и он удрал.

– Значит, наш человек не справился со своей задачей.

– Возникло непредвиденное препятствие. Какой-то Schauspieler, актер. Перегрин отказался обсуждать этот инцидент. Он вообще ничего не говорит.

– Следовательно, никто не смеет тронуть этого офицера из Калифорнии, – сделал вывод Лондон. – И на то есть веские причины.

– Какие?

– Он – зять Престона Холлидея.

– Женева! Mein Gott! [50] Они вышли на нас.

– Кто-то о чем-то догадывается, но существенной информации у него нет. Тут я согласен с Пало-Альто, а он согласен с нашим специалистом в Моссад, да и с Абрахамсом тоже.

– С евреем? И что этот еврей говорит? Что он вообще говорит?

– Он утверждает, что этот Конверс агент, заброшенный Вашингтоном.

– Ну и что же вам еще надо?

– Он не должен покинуть ваш дом. Вам будут даны особые инструкции.

Заместитель государственного секретаря Брюстер Толланд, совершенно вышибленный из колеи, повесил трубку и обессиленно откинулся в кресле, затем стремительно протянул руку и принялся набирать новый номер.

– Чесапик, – произнес в трубке женский голос. – Ваш код, пожалуйста?

– “Шесть тысяч”, – сказал Толланд. – Соедините меня с восьмым отделом консульского управления.

– Для связи с восьмым отделом нужно назвать…

– “Плантагенет”, – прервал заместитель госсекретаря.

– Сию минуту, сэр.

– Что новенького, “Шесть тысяч”?

– Кончайте треп, Гарри, это – Брюс. Что вы там, в Бонне, проворачиваете за нашей спиной?

– Насколько мне известно, ничего.

– И вам все известно?

– Нет, но это – истинная правда. Вы в курсе всего, что у нас делается. Только вчера утром я читал сводку по ФРГ и наверняка запомнил бы, если бы что-нибудь делалось в обход нас.

– Вы-то, может, и запомнили, но, если что-то делается в обход меня, я мог бы об этом и не узнать.

– Правильно, но я бы все равно предупредил вас, хотя бы для того, чтобы вы случайно не вмешались, вы же это знаете. А в чем проблема?

– Только что я имел крайне неприятный разговор с одним очень сердитым послом, который свободно может связаться со своим старым другом в Белом доме.

– Перегрин? А какие у него проблемы?

– Если это не вы, значит, кто-то ловко маскируется под консульское управление. Перегрин вбил себе в голову, что проводится негласная проверка посольства – его посольства – и что проверка эта каким-то образом связана с военно-морским флотом.

– Военно-морским?… Полное идиотство, не вижу в этом никакой логики! Разве Бонн – порт?

– С некоторой натяжкой.

– Что-то я не слыхал, чтобы “Бисмарк” или “Граф Шпее” ходили по Рейну. Нет, это исключается, Брюс. В этой сфере у нас нет никаких интересов и не будет. У вас есть какие-нибудь имена?

– Да, одно, – ответил Толланд, глядя на торопливые пометки в блокноте. – Адвокат по имени Джоэл Конверс. Кто он такой, Гарри?

– Клянусь Богом, впервые о нем слышу. А при чем здесь флот?

– Там есть еще один человек, называет себя главным юристом крупной морской базы, в чине капитана третьего ранга.

– Называет себя?

– Незадолго до этого он выдавал себя за военного атташе, работающего в посольстве.

– Похоже, где-то разбежались обитатели сумасшедшего дома.

– Это совсем не смешно, Гарри. Перегрин – не дурак. Возможно, он назначен на этот пост лично президентом, но он чертовски хорош на своем месте и при этом весьма энергичен. Он утверждает, что эта парочка не только вполне реальна, но и, очень может быть, знает нечто такое, о чем и ему следовало бы знать.

– На чем он основывает свои выводы?

– Во-первых, на мнении человека, который общался с этим Конверсом…

– Кто он? – прервал его Гарри из восьмого отдела.

– Он не говорит, просто сказал, что полностью ему доверяет. И этот инкогнито считает Конверса блестящим специалистом в своем деле, человеком очень обеспокоенным и отнюдь не черной овцой.

– Кем-кем?

– Это выражение употребил Перегрин. По-видимому, оно означает, что с этим парнем все о’кей.

– А что еще?

– То, что Перегрин называет несколько странным поведение некоторых своих сотрудников. Тут он тоже не вдается в подробности, говорит, что обсудит это с государственным секретарем или с президентом, если не получит у меня вразумительных объяснении. Он хочет получить эти разъяснения немедленно, а нам совсем не хочется раскачивать лодку.

– Попытаюсь помочь вам, – сказал Гарри. – Может быть, мутят воду эти ублюдки из Лэнгли или Арлингтона [51] . Я за час проверю списки главных юристов баз, а Ассоциация американских адвокатов, уверен, даст нам данные об этом Конверсе, если он вообще существует в природе. Или, по крайней мере, сократит наши поиски, если есть несколько адвокатов с таким именем.

– И сразу же позвоните мне. Времени у меня в обрез, а вмешательство Белого дома крайне нежелательно.

– Да, это всегда лишнее, – согласился начальник консульского отдела, ведающего тайными операциями госдепартамента за рубежом.

– Ну и как это выглядит с вашей юридической точки зрения? – выкрикнул стоявший у окна контр-адмирал Хикмен, обращаясь к побледневшему, вытянувшемуся по стойке “смирно” Дэвиду Ремингтону. – И постарайтесь объяснить все без этих ваших дурацких статей и параграфов!

– Я просто не верю этому, сэр. Я говорил с ним вчера в полдень, а потом еще раз вечером. Он был в Сономе!

– Я тоже разговаривал с ним, лейтенант. А как он реагировал на помехи на линии? Говорил, что дожди в горах нарушили к черту всю связь?

– Именно так он и сказал, сэр.

– Два дня назад он прошел через таможенный контроль в Дюссельдорфе! Сейчас он в Бонне, в Западной Германии, с человеком, который, как он клятвенно заверял меня, причастен к убийству его зятя. И этого человека он защищает, наложив запрет на его дело. Этого Конверса!

– Не знаю, что и сказать, сэр.

– Зато государственный департамент знает, и я – тоже. Они пытаются снять эту отсрочку, или как вы там ее называете на вашем птичьем языке.

– Материалы, которые подлежат…

– Слышать не хочу, лейтенант, – заявил Хикмен, направляясь к столу и бормоча про себя: – Подумать только, сколько вы, ублюдки, вытряхнули из меня за два развода!

– Простите, сэр?

– Не важно. Приказываю вам снять все запреты. Я притащил Фитца сюда, дал ему его нашивки, а этот сукин сын врет мне. И не просто врет, врет за десять тысяч миль отсюда, хотя знает, что не должен находиться там без моего разрешения. Прекрасно это знает!… Какие-нибудь возражения, лейтенант? Только покороче, в одном-двух предложениях, да так, чтоб мне не пришлось звать еще трех юристов для перевода на человеческий язык.

Лейтенант Ремингтон, один из лучших юристов военно-морского флота США, отлично знал, когда следует дать задний ход. Юридическая этика была нарушена дезинформацией, поэтому курс его действий предельно ясен.

– Я лично ускорю снятие всех запретов, адмирал. Как второму по должности юристу базы, мне теперь стало ясно, что предыдущий приказ подлежит немедленной отмене. Такой приказ не может и не должен был быть отдан в спорных обстоятельствах. Юридически…

– Вы свободны, лейтенант, – прервал подчиненного адмирал.

– Слушаюсь, сэр.

– Нет, это еще не все, – спохватился Хикмен, наклоняясь вперед. – Когда будут готовы эти выписки?

– Учитывая, что запрос исходит из госдепартамента, это дело нескольких часов, сэр, – в полдень или около того, я полагаю. Секретный телетайп будет направлен в адрес тех, кто затребовал эти сведения. Однако, поскольку база в Сан-Диего ограничилась запретом, не запрашивая копий для себя…

– Значит, запросите их, лейтенант. И доставьте мне, как только они появятся. Да не отлучайтесь с базы, пока не выполните приказ.

– Слушаюсь, сэр!

Темно– красный лимузин марки “Мерседес” въехал по извилистой дорожке в массивные ворота имения Эриха Ляйфхельма. Оранжевые лучи клонящегося к закату солнца пронизали высокие деревья, стоящие по обеим сторонам дороги и уходившие вдаль. Поездка была бы даже приятной, если бы не зловещее зрелище, превращавшее все в какой-то кошмарный гротеск. Рядом с машиной неслись по меньшей мере полдюжины огромных доберманов, не издававшие ни единого звука. Было что-то нереальное в их молчаливом беге, в их злобных взглядах, бросаемых на окна, в обнаженных клыках и прерывистом дыхании. Конверс знал, что стоит выйти из машины, и эти могучие псы разорвут его в клочья, если их не остановят особой командой.

Широкая дуга подъездного пути подходила к ступенькам темного мрамора, ведущим к полукруглому дверному проему, арочные своды которого остались от какого-то древнего собора. Человек, стоявший на нижней ступеньке, поднес к губам серебряный свисток. Никакого звука не последовало, ко собаки тут же оставили в покое лимузин и так же молча подбежали к нему; упрятав грозные клыки, они вставали на задние лапы, чтобы заглянуть человеку в лицо, их тела извивались, выражая любовь и преданность.

– Минуточку, сэр, – сказал шофер по-английски, но с сильным немецким акцентом. Он вылез из-за руля и, бросившись к дверце Джоэла, распахнул ее. – Прошу вас, выйдите из машины и сделайте два шага в сторону от машины. Только два шага, сэр. – Шофер держал в руке черный предмет с металлическим раструбом в центре.

– Что это? – спросил Конверс не очень любезно.

– Для вашей безопасности, сэр. Наши собаки, сэр, натренированы на запах металла.

Джоэл стоял, не двигаясь, пока немец водил электронным детектором по его одежде, включая ботинки, внутреннюю часть брюк, спину и пояс.

– Вы что, всерьез думаете, что я притащу сюда пистолет?

– Я, сэр, не думаю. Я выполняю то, что мне приказано.

– Очень оригинально, – пробормотал Конверс, следя за человеком на мраморных ступенях, который снова поднес серебряный свисток к губам. И тут фаланга доберманов развернулась и одновременно бросилась вперед. Джоэл в испуге схватил шофера и рывком поставил его перед собой. Немец не сопротивлялся, он с улыбкой проводил взглядом собак, которые свернули вправо на боковую дорожку, уходящую куда-то в заросли.

– Не извиняйтесь, майн герр, – сказал шофер. – Это обычная реакция.

– А я и не собирался извиняться, – мрачно отозвался Джоэл, отпуская его. – Я собирался свернуть вам шею.

Немец отошел, а Джоэл остался стоять на месте, пораженный собственными словами. Подобных слов он не произносил уже более пятнадцати лет. Раньше – да, бывало, но он старался не вспоминать о тех временах.

– Пожалуйста, сюда, сэр, – сказал человек на ступенях. На этот раз акцент, как это ни странно, был явно британским.

Огромный холл был увешан средневековыми знаменами, свешивающимися с внутреннего балкона. Холл вел в такую же огромную гостиную, тоже выдержанную в средневековом стиле суровость которого несколько смягчалась мягкой кожаной мебелью, кокетливыми светильниками и серебряными подносами, расставленными повсюду на небольших полированных столиках. Неприятное впечатление производили, однако, многочисленные головы давних охотничьих трофеев, развешанные вверху по стенам: представители кошачьего мира, слоны, медведи взирали на вошедшего с откровенной неприязнью. Истинная берлога фельдмаршала.

Однако внимание Конверса было поглощено не этими деталями обстановки, а видом четверых мужчин, которые стояли лицом к нему у четырех отодвинутых кресел.

Следующие несколько секунд показались ему минутами: мысли его метались, пытаясь определить, кто это.

Бертольдье и Ляйфхельма он уже знал. Они стояли рядом справа. Человек среднего роста, плотного сложения, с большой лысиной, окруженной коротко подстриженными волосами, в поношенной куртке сафари, грубых ботинках и брюках цвета хаки был, несомненно, Хаим Абрахамс. Его мясистое лицо с набрякшими веками и узкими щелками злобно глядящих глаз было лицом мстителя. Очень высокий человек с орлиными чертами сухого лица и прямыми седыми волосами был генерал Ян ван Хедмер, “палач Соуэто”. Досье на Хедмера Джоэл просмотрел довольно бегло – к счастью, оно было самым коротким, и наиболее интересные детали содержались в заключительной части.

“По сути, ван Хедмер – это типичный кейптаунский аристократ, африканер, который так никогда и не признал англичан, не говоря уже об африканских племенах. Его убеждения коренятся в реальности, которую он считает незыблемой: его предки вырвали свою землю у дикарей и возделывали эту дикую землю в диких условиях, заплатив за нее множеством жизней, отнятых этими дикарями. Его образ мыслей соответствует взглядам конца XIX – начала XX столетия. Он не желал принимать социологические и политические новации, предлагаемые наиболее просвещенными банту, ибо считал их всего лишь дикарями, вышедшими из буша. Издавая приказы о массовых казнях, лишая этих людей самых элементарных прав, он думал, что имеет дело с полуговорящими животными. Во время Второй мировой войны этот образ мыслей привел его в тюрьму – вместе с премьер-министрами Фервордом и Форстером. Он целиком и полностью воспринял нацистскую теорию о высших расах. Тесное сотрудничество с Хаимом Абрахамсом представляет собой единственное отступление от нацистской доктрины, но он лично не видит в этом противоречия. Сабры вырвали землю у примитивных народов – палестинцев; оба они находятся на одной исторической параллели, и оба гордятся своим могуществом и своими делами. Между прочим, ван Хедмер – один из самых обаятельных людей. Внешне это человек глубокой культуры, великолепно воспитанный, готовый выслушать любого собеседника. Однако под этой внешностью кроется бесчувственный убийца, не случайно он – ключевая фигура Делавейна в Южной Африке со всеми ее огромными ресурсами”.

– Mein Haus ist dein Haus, – проговорил Ляйфхельм, направляясь к Джоэлу и приветливо протягивая ему руку.

Конверс сделал шаг навстречу. Последовало продолжительное рукопожатие.

– При таком теплом выражении чувств такое странное приветствие снаружи, – заметил Джоэл, отпуская руку Ляйфхельма и сразу направляясь мимо фельдмаршала к Бертольдье. – Приятно снова встретиться с вами, генерал. Приношу извинения за неприятный инцидент в Париже. Я не хотел бы небрежно говорить о человеческой жизни, но в те доли секунды я не заметил особого уважения и к своей жизни.

Прямота Джоэла произвела желаемый эффект. Бертольдье уставился на него, раздумывая, что сказать в ответ. Конверс отлично знал, что остальная троица внимательно следит за ним, без сомнения пораженная дерзостью его манер и слов.

– Конечно, мсье, – несколько бессвязно, но с важностью проговорил француз. – Как вам известно, этот человек не подчинился приказу.

– Правда? А мне сказали, что он просто неправильно его понял.

– Это одно и то же! – прозвучал сзади отрывистый, низкий, с сильным акцентом голос. Джоэл повернулся.

– Неужели? – холодно спросил он.

– На поле боя – да, – сказал Хаим Абрахамс. – Либо это ошибка, а за ошибки приходится расплачиваться человеческими жизнями. И человек этот оплатил ее своей.

– Позвольте представить вам генерала Хаима Абрахамса, – вмешался Ляйфхельм, прикасаясь к локтю Конверса и провожая его через комнату. Последовал новый обмен рукопожатиями.

– Генерал Абрахамс, это большая честь для меня, – произнес Джоэл самым искренним тоном. – Как и все здесь собравшиеся, я восхищаюсь вами, хотя ваша риторика временами бывает чересчур выразительной.

Израильтянин покраснел, и мягкий глубокий смех раскатился по всему залу. Неожиданно выступил вперед ван Хедмер, и глаза Конверса сразу же обратились к этому сильному лицу с нахмуренными бровями и сердитыми желваками под кожей.

– Вы обращаетесь к одному из моих ближайших коллег, сэр, – сказал ван Хедмер с явным осуждением в голосе. Затем умолк на мгновение, и по его тонкому, с точеными чертами лицу пробежала улыбка. – Даже я не смог бы подобрать лучших слов. Очень рад с вами познакомиться, молодой человек. – Африканер протянул Джоэлу руку, которую тот и пожал под раскаты хохота.

– Меня оскорбляют! – воскликнул Абрахамс, высоко подняв брови и кивая с шутливой укоризной. – И кто? Болтуны! Честно скажу вам, мистер Конверс, они соглашаются с вами только потому, что ни один из них уже четверть века не видел женщины. Конечно, они будут говорить вам другое – и другие тоже будут говорить другое, – но, поверьте мне, они нанимают шлюх только для того, чтобы играть с ними в карты, а еще для того, чтобы те читали им в их заросшие волосами уши всякие истории. И все для того, чтобы обмануть старых друзей. – Хохот стал еще громче, израильтянин под общий смех шагнул к Джоэлу, наклонился к нему и продолжил театральным шепотом: – Но я, верьте мне, нанимаю шлюх, чтобы они говорили мне правду, пока я долбаю их. Так вот, они говорят мне, что эти болтуны уже к девяти часам начинают клевать носом и требовать теплого молочка.

– Мой дорогой сабра, – сказал Ляйфхельм сквозь смех, – вы слишком увлекаетесь своей романтизированной биографией.

– Теперь вы понимаете, что я имею в виду, Конверс? – спросил Абрахамс, разводя руками и пожимая толстыми плечами. – Вы только послушайте! “Слишком увлекаетесь”!… Теперь вы понимаете, почему немцы проиграли войну? Вечно они говорили о “блицкриге”, об “ангриффе”, но в действительности просто трепались – трепались! – а что было дальше, вы знаете.

– Им нужно было назначить командующим вас, Хаим, – весело сказал Бертольдье. – Вы бы изменили свою фамилию, объявили евреями Роммеля и фон Рундштетта и начали воевать на два фронта.

– Но верховное командование сделало еще хуже, – подхватил израильтянин.

– Хотя, – продолжал француз, – вы бы едва ли на этом остановились. Гитлер был отличным оратором, вы – тоже. Возможно, вы и его объявили бы евреем, а сами двинулись в канцлеры.

– О, я знаю из очень верных источников, что он-таки был евреем, правда, из очень плохой семьи. Даже среди нас встречаются такие, но, конечно, все они – из Европы.

Раздавшийся взрыв хохота начал быстро стихать. Джоэл понял намек.

– Иногда я говорю слишком откровенно, генерал, – проговорил он, обращаясь к израильтянину. – Пора бы мне уже отучиться от этого, но, поверьте, я не хотел сказать ничего дурного. Я совершенно искренне восхищаюсь тем, как вы ясно заявляете о своей позиции и отстаивайте свою политику.

– Именно это нам и предстоит обсудить, – сказал Эрик Ляйфхельм, завладев всеобщим вниманием. – Позиции, политику и, если угодно, общую философскую концепцию. Мы постараемся не касаться деталей, хотя кое-что нам все-таки не обойти. Однако главное – это подход к самым общим проблемам. Прошу вас, мистер Конверс, садитесь. Давайте начнем наше совещание, первое, как я полагаю, из многих.

Контр– адмирал Хикмен медленно опустил выписки на стол и отсутствующим взглядом уставился поверх лежащих на столе ног в широкое окно с видом на океан и серое небо над ним. Он скрестил руки на груди, опустил голову и поморщился -эти движения соответствовали его мыслям. Сейчас он был так же удивлен, как и тогда, когда впервые ознакомился с содержанием выписок, и так же, как и тогда, был уверен, что сделанные Ремингтоном выводы били мимо цели. Юрист слишком молод, чтобы разобраться в событиях тех лет. Да, собственно, никто из тех, кто там не был, не мог их по-настоящему понять, и все же их понимали слишком многие: отсюда и “флажок”. Однако теперь, восемнадцать лет спустя, подходить к Конверсу с тогдашними мерками тоже казалось бессмыслицей. Вроде эксгумации трупа умершего от лихорадки, не важно, живая у него оболочка или нет. Что-то здесь было еще.

Хикмен посмотрел на часы и снял ноги со стола. Сейчас в Норфолке пятнадцать часов десять минут по местному времени. Он потянулся к телефонному аппарату.

– Хэлло, Брайан, – сказал контр-адмирал Скэнлон из Пятого округа. – Я как раз собирался поблагодарить базу Сан-Диего за помощь в этом деле.

– Базу Сан-Диего? – переспросил Хикмен, удивленный тем, как ловко замолчали участие госдепартамента.

– Ладно, генерал, вас лично. Так что, Хикки, считайте меня своим должником.

– Начните с того, что забудьте эту кличку.

– Как можно забыть наши хоккейные матчи? Вы появляетесь на льду, и все кадеты орут: “Хикки! Хикки!”

– Я уже могу открыть уши?

– Я просто хочу поблагодарить тебя, парень.

– Вот только никак не пойму, за что именно? Вы прочли эти листочки?

– Естественно.

– И что там такого, черт побери?

– Видите ли, – осторожно начал Скэнлон, – я всего лишь бегло просмотрел их. У меня был ужасный день, и, честно говоря, я, почти не глядя, передал их дальше. А что вы об этом думаете? Между нам говоря, мне хотелось бы знать ваше мнение еще и потому, что сам я просто не успел разобраться.

– Что я думаю? Да там ровным счетом ничего нет. О, конечно, мы держим “флажки” на таких делах, как это, но только потому, что в то время Белый дом опустил крышку на всю официально зафиксированную критику, и мы все подчинились. Да и нам тогда эта ругань надоела до тошноты. Но в этих протоколах нет ничего такого, о чем бы не говорилось ранее или что представляло бы хоть малейший интерес для кого-нибудь, кроме военных историков, и то лет через сто.

– Видите ли… – все так же осторожно повторил Скэнлон, – этот Конверс весьма резко отзывался о командующем Сайгоном.

– О Бешеном Маркусе? Господи, на конференции, когда разбирался токийский инцидент, я говорил о генерале кое-что и похуже, а мой начальник наговорил раз в десять больше моего. Мы высаживали по всему побережью мальчишек, которые годились только на то, чтобы поваляться денек на пляже. Ничего не могу понять. И вы, и мой пескарь-законник твердите одно и то же, а я думаю, что это все – труха, дела давно похороненные. Бешеный Маркус – ископаемое.

– Ваш – кто?

– Мой юрист Ремингтон. Я говорил вам о нем. – Ах да, “бумажный червь”.

– Он тоже стоит на Сайгоне. “Вот оно, – сказал он. – Дело в этих замечаниях. Это – Делавейн”. Он слишком молод и не знает, что Делавейн был тогда излюбленной мишенью для каждой антивоенной группировки в стране. Черт побери, мы же сами дали ему прозвище Бешеный Маркус. Нет дело здесь не в Делавейне, в чем-то еще. Может, это связано с теми побегами, особенно с последним побегом Конверса? Не исключено также, что всплыли какие-то детали, о которых мы не знаем.

– Видите ли… – в третий раз повторил адмирал в Норфолке – на этот раз более уверенно, – в том, что вы говорите, возможно, кое-что есть, но все это нас не интересует. Послушайте, буду с вами откровенен. Мне неловко об этом говорить – не хочется, чтобы вы думали, что проделали зря такую уйму работы, – но мне сказали, что этот запрос вообще был сделан по ошибке.

– Да? – удивился Хикмен и стал вслушиваться очень внимательно. – А что же произошло?

– Оказалось, это – не тот человек. По-видимому, какой-то слишком ретивый младший офицер разыскивал чье-то дело – того же периода и примерно того же содержания, наткнулся на “флажок” и сделал целый ряд неправильных выводов. Надеюсь, что он получит хороший разгон на летучке.

– И из-за этого весь шум-гам? – спросил адмирал из Сан-Диего, стараясь не выдать своего изумления.

– Так нам это объяснили. И что бы там ни думал ваш главный юрист, к нам это не имеет никакого отношения.

Хикмен не верил собственным ушам. Скэнлон не упомянул о государственном департаменте. Он ничего не знал об этом! Но он изо всех сил старался уйти подальше от Конверса с его “флажком” и явно лгал насчет того, что ему что-то сказали. Госдепартамент действовал по-тихому – возможно, через консульства, – и Скэнлон наверняка считает, будто “старику Хикки” ничего не известно о Бонне, Конверсе и местонахождении Фитцпатрика. Или о человеке по имени Престон Холлидей, убитом в Женеве. Но что же все-таки происходит? Этого ему Скэнлон не скажет. Да он и не станет расспрашивать его.

– Ну и черт с ними. Мой главный юрист вернется дня через три-четыре, и, может, тогда я что-нибудь пойму.

– Как бы там ни было, документы снова в вашем погребе, адмирал. Мои люди вышли на них по ошибке.

– Ваши люди способны утопить крейсер в купальном бассейне.

– Но я не стану винить за это вас, Хикки. Хикмен повесил трубку и занял привычную – когда нужно было подумать – позу, глядя поверх лежащих на столе ботинок на простирающуюся за окном океанскую гладь. Солнце безуспешно пыталось пробиться сквозь плотный заслон облаков.

Он всегда недолюбливал Скэнлона, но по причинам слишком незначительным, чтобы подвергать их анализу. Но он знал, что Скэнлон – лжец. Как теперь выяснилось, глупый лжец.

Лейтенант Дэвид Ремингтон был польщен. Весьма влиятельный капитан первого ранга пригласил его на завтрак, и не только пригласил, а извинился при этом за внезапность приглашения и выразил готовность безропотно принять отказ, если приглашение это Ремингтона почему-либо не устраивает. Капитан первого ранга особо подчеркнул, что дело сугубо личное и никак не связано со служебными обязанностями. Офицер этот живет постоянно в Ла-Джолле, здесь оказался случайно, и ему срочно понадобилась юридическая консультация. Лейтенанта Ремингтона ему аттестовали как одного из лучших юристов американского флота, и поэтому он просит лейтенанта Ремингтона принять его приглашение, чтобы обсудить возникшую проблему.

Конечно, Ремингтон сразу же сказал, что любая консультация, если он сможет ее дать, будет дана, так сказать, по дружбе, ни о какой оплате не должно идти и речи, поскольку это явилось бы нарушением устава…

– Может быть, я оплачу наш завтрак, лейтенант, или каждый будет платить за себя? – несколько нетерпеливо, как показалось Ремингтону, прервал его капитан первого ранга.

Ресторанчик находился высоко в горах над Ла-Джоллой, в стороне от основного шоссе, и клиентами его были окрестные жители, а также те обитатели Сан-Диего и университетского городка, которые не хотели, чтобы их видели вместе. Ремингтону не очень понравился этот выбор места: с капитаном первого ранга он предпочел бы сидеть на виду у всех в “Корона-до”, а не тащиться десять миль по горным дорогам только ради того, чтобы их не видели вместе. Но высокий чин проявил вежливую настойчивость. Дэвид успел навести справки. Этот увешанный орденами капитан первого ранга не только ждал очередного повышения, но и считался верным кандидатом в комитет начальников штабов. Ради такого знакомства Ремингтон согласился бы проехать на велосипеде по трансаляскинскому трубопроводу.

Примерно этим он и занят сейчас, подумал Ремингтон, резко проворачивая руль вправо, потом влево, а потом вправо и еще раз вправо, поднимаясь вверх по узкой извилистой дороге. Что там ни говори, думал он, снова выворачивая руль влево, но личный совет все равно остается профессиональной помощью, оказанной к тому же бесплатно, и долг этот рано или поздно можно предъявить к оплате. А если должника собираются пристроить в комитет начальников штабов… Нет, Ремингтон не имеет ничего против. С некоторым злорадством он “проболтался” коллеге по юридическому отделу – тому самому, который окрестил его “бумажным червем”, – о ленче с капитаном первого ранга, важной шишкой в Ла-Джолле, сказал, что из-за этого, возможно, запоздает на службу. А чтобы тот не пропустил это мимо ушей, подробно расспросил его о дороге.

“Боже мой! Да что это?! О Господи!”

С площадки для стоянки, расположенной на самой верхней точке горного серпантина, сорвался вдруг огромный черный тягач с прицепом. Тридцатифутовое чудовище, потеряв управление, металось по узкой дороге, то вправо, то влево, и, с каждой секундой набирая скорость, крошило все на своем пути, подобно взбесившемуся бегемоту!

Пытаясь избежать столкновения, Ремингтон повернул голову вправо и резко вывернул руль. Вдоль обочины росли чахлые молодые деревца, расцвеченные красками позднего лета, а внизу, в бездне, лежал яркий травяной ковер. Это последнее, что увидел Ремингтон, когда его машина завалилась на бок и стремительно понеслась с откоса.

Высоко вверху на другой горе на коленях стоял человек с биноклем в руке, который он поднес к глазам, когда донесшийся снизу взрыв подтвердил, что дичь убита. Без радости и без печали отнесся он к совершившемуся. Задание выполнено. В конце концов, это – война.

И лейтенант Дэвид Ремингтон, чья жизнь была аккуратно разложена по полочкам, который всегда знал, как и куда ступить, и был уверен, что не даст загнать себя в западню тем силам, которые убили его отца, принял смерть по воле компании, о которой он никогда не слышал. Называлась она “Аквитания”. и погиб он потому, что увидел одно имя – Делавейн.

“С их точки зрения, это нормальное развитие истории, поскольку все остальные идеологические построения обанкротились…” Слова эти, произнесенные Престоном Холлидеем в Женеве, звучали в ушах Конверса, когда он слушал “четыре голоса “Аквитании”. Они, безусловно, верили в то, что говорили. И это было самое страшное. Их убеждения основывались на опыте, приобретенном десятилетия назад, однако аргументация звучала вполне убедительно, ибо ошибки в мировой политике действительно привели к неописуемым страданиям и бесчисленным человеческим жертвам.

Предполагалось, будто они – как союзники, так и бывшие враги, – объединились ради наведения порядка в этом царстве хаоса, это привело бы к процветанию индустриально развитых стран, а укрепление их экономики пошло бы во благо всем народам, распространяя мощь и благоденствие многонациональной торговли и промышленности на обнищавший и неприсоединившийся третий мир, и это способствовало бы его присоединению к свободному миру. Только таким путем, объединив все усилия, можно остановить надвигающуюся волну коммунизма – остановить и повернуть вспять, пока система эта не рухнет под напором превосходящей ее военной и финансовой мощи свободных стран.