Текст книги "Заговор Аквитании"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 54 страниц)

Конверс покачал головой.

– Вэл, все это очень здорово, но ты меня не слушала. Люди Ляйфхельма уже видели меня, и как раз на этом самом вокзале. Они знают, как я выгляжу.

– Они видели бледного, заросшего бородой человека со следами побоев на лице. Побрейся сегодня же.

– И сделай небольшую косметическую операцию.

– Не обязательно. А вот крема не жалей. Наложи на лицо и руки слой “моментального загара”, да потолще – я уложила его вместе с вещами. Так ты станешь больше похож на свою фотографию в паспорте, а заодно крем прикроет синяки. Ну а черная шляпа и клерикальный воротничок довершат остальное.

Джоэл ощупал лицо – болело значительно меньше.

– Помнишь, когда ты упала и ударилась о столик в прихожей? Не забыла тот синяк?

– Еще бы! Я была тогда в панике, ведь на следующий день предстояла презентация. Ты тогда сходил и купил мне грим.

– Точно такую же штуку я купил сегодня утром. Помогло.

– Я рада.

Сидя очень близко под лунным светом, заливающим поле, они молча взглянули друг на друга.

– Мне очень жаль, что все так сложилось, Вэл. Я не хотел, чтобы ты участвовала во всем этом. Будь хоть какая-нибудь возможность обойтись без тебя, я бы ни за что не пошел на это.

– Знаю. Но мне это безразлично. Я здесь потому, что дала себе обещание, можно сказать – обет. Не тебе, Джоэл, поверь мне.

– Но это я спровоцировал тебя на эту клятву. А поскольку ты была пострадавшей стороной, то ее нельзя считать правомочной.

– Это – юридическое крючкотворство, – сказала Вэл, подгибая ноги и глядя вдаль. – Но есть и другие причины: все, что ты рассказал, приводит меня в ужас, нет, не отдельный факт А или B и не то, что кто-то с кем-то вступил в преступный сговор. Я пейзажист, и частности меня не интересуют. Но я напугана до смерти, потому что многое из сказанного тобой затрагивает меня лично. Я легко могу представить себе, как эти люди – эта “Аквитания”, – придя к власти, установят контроль над нашими судьбами и превратят всех нас в покорное стадо. Господи, Джоэл, и мы еще будем встречать их с распростертыми объятиями!

– Что-то я не вижу здесь смысла.

– Значит, ты – слепой. И не думай, что так чувствуют только женщины, да еще одинокие женщины, вроде меня. Подавляющее большинство людей на наших улицах, те, кто зарабатывает себе на жизнь, выплачивает ссуды, платит за квартиру, покупает дом или автомобиль, то есть все, живущие нормальной, обычной жизнью, чувствуют то же, что и я. Нам до тошноты надоело творящееся вокруг нас! То нам заявляют, что в любую секунду мы можем погибнуть в ядерной войне, если не будем платить все новые и новые налоги, которые идут на создание еще больших бомб. То нам толкуют о загрязнении питьевой воды или о том, что нельзя покупать какие-то товары, потому что они могут оказаться отравленными. Исчезают дети, а людей убивают по пути в магазин за бутылкой молока. Наркоманы и всевозможные подонки с ружьями и ножами грабят и убивают на улицах. Я живу в маленьком городке и не выхожу из дому после наступления сумерек, но, живи я в большом городе – любом большом городе, – я испуганно озиралась бы по сторонам и среди бела дня. И будь я проклята, если решусь сесть в лифт, когда он не набит до предела… Мне это не по средствам, но я установила систему сигнализации в доме, который мне не принадлежит, потому что однажды перед моими окнами появилась какая-то лодка и до утра простояла там на якоре. В своем воображении я уже видела, как какие-то люди подползают ночью к моему дому и врываются в него. Нам всюду чудятся страхи – на морском берегу, на городских улицах и даже в поле, как сейчас. Мы перепуганы! Мы больны – от всевозможных проблем, от царящего повсюду насилия. Пусть придет кто угодно, лишь бы положить конец всему этому, – я даже не уверена, что нам не безразлично, кто это будет. И если люди, о которых ты говоришь, намереваются усугубить весь этот ужас, то, поверь мне, они отлично знают что делают. После этого им остается только выйти на сцену и напялить на себя корону – до голосования дело не дойдет… И все же перспектива эта – еще более ужасная, чем то, о чем я только что говорила. Именно поэтому ты сейчас и отвезешь меня в аэропорт.

– Как я мог позволить тебе уйти? – прошептал Джоэл скорее себе, чем ей.

– Перестань, Конверс. С этим покончено. Мы разошлись.

С автостоянки у амстердамского аэропорта Шифол Джоэл следил за тем, как самолет, набрав скорость, взмыл в ночное небо. Пока все идет по плану. Всего несколько минут назад он подъехал к переполненной людьми платформе, и Вэл вышла из машины, оставив ему адрес квартиры, которая станет его прибежищем на эту ночь. Они договорились: в подтверждение того, что ей удалось приобрести билет, она выйдет из стеклянных дверей, посмотрит на часы и вернется в вокзал. Если билеты распроданы, она пройдет сотню ярдов к стоянке автомобилей, где он будет ждать ее. Вэл вышла, взглянула на часы и вернулась в аэровокзал. Одна его часть почувствовала огромное облегчение, другая – ощутила холодную ноющую пустоту в сердце.

Огромное серебристое тело самолета подалось чуть влево и постепенно исчезло из глаз, и только огоньки его еще некоторое время продолжали светиться в черном небе.

Джоэл стоял обнаженный перед зеркалом в маленькой ванной комнате в квартире на Линденграхт. Машину он бросил кварталах в двадцати от дома и добирался сюда пешком. Старик, хозяин квартиры, был очень мил и говорил, хотя и запинаясь, на довольно чистом английском, но Джоэлу так и не удалось поймать его взгляд. Мысли старика блуждали, очевидно, в каком-то ином месте и ином времени.

Джоэл осторожно побрился, а потом долго стоял под душем – значительно дольше, чем это приличествовало гостю. Выйдя из-под душа, он щедро натер темно-красной жидкостью лицо, шею и руки, отчего буквально в несколько секунд кожа его приобрела цвет бронзового загара. Оттенок был более естественным, чем когда он пользовался этим кремом раньше. Грим скрыл царапины, и лицо выглядело почти нормально. Теперь придется отказаться от темных очков – они будут только привлекать к нему внимание, особенно тех, кому поручено выслеживать его. Он еще раз вымыл руки, следя за тем, чтобы не осталось пятен на пальцах.

Послышался прерывистый звук звонка, и он замер, затаив дыхание, потом быстро завернул кран и стал прислушиваться, поглядывая на пистолет, лежавший на узенькой полочке под зеркалом. Звонок повторился и оборвался. Потом до него донесся голос старика хозяина, он разговаривал по телефону. Джоэл надел коротковатый халат, лежавший на кровати в его маленькой и безукоризненно чистой спальне, сунул пистолет в карман и направился по темному узкому коридору к “кабинету” старика, заваленному старыми журналами, книгами и отдельными газетными номерами, в которых красным карандашом были обведены статьи, повествующие о былых кровавых подвигах. На стенах висели гравюры и фотографии давно прошедших военных свершений, включая и человеческие трупы в самых различных позах. Каким-то странным образом это напомнило Конверсу “Непорочное знамя” в Париже, только здесь была представлена не слава войны, а ужас смерти. “Тут все честнее”, – подумал Джоэл.

– Ах, менеер, – сказал старик – огромное кожаное кресло целиком поглощало его щуплую фигурку; телефон стоял на полу рядом с ним. – Здесь вы в безопасности, в полной безопасности! Это Кабел, Кабел, natuurijk, подпольная кличка. Он ушел из отеля и сообщал о ходе операции. – Тощий голландец, которому было уже за семьдесят, с трудом выбрался из кресла и, выпрямившись во весь рост, расправил плечи – выживший из ума старик, играющий в солдатики. – Операция “Оснабрюк” развивается по плану! – выкрикнул он, как бы докладывая командиру. – Как и предвидела наша подпольно-разведывательная служба, противник попытался просочиться на интересующий нас объект, но был там скомпрометирован.

– Был – что?

– Был предан казни, менеер. С помощью провода, наброшенного сзади на шею. Шея сломана, следов борьбы нет. Улики с места компрометации убраны.

– Что вы сказали?

– Кабел очень силен для своего возраста, – сказал старик, усмехаясь, его увядшее лицо покрылось тысячью морщин, он расслабился. – Труп он вынес через пожарный выход сначала в переулок, а потом затащил в подвал и уложил у отопительных печей. Сейчас лето, значит, обнаружат его только через несколько дней – по запаху.

Конверс слушал эту речь, почти не вникая в ее смысл, внимание его привлекло одно слово: “компрометация”. Оказывается, в этом странном лексиконе, сохранившемся с давно ушедших времен, оно означало приведение в исполнение смертного приговора. Казнь… смерть… убийство!…

“Что сказали бы вы о компрометации некоторых весьма весомых фигур в отдельных правительствах?…” – слова Ляйфхельма.

“Это не сработает” – его слова.

“Вы не учитываете элемента внезапности. Аккумуляция! Резкое ускорение!” – это слова Хаима Абрахамса.

“О Господи! – подумал Джоэл. – Так, значит, вот о чем толковали генералы “Аквитании”? Убийства! Вот откуда неодобрительные взгляды в сторону израильтянина и его неожиданное отступление: “Это всего лишь мое соображение… Я даже не уверен, что это применимо”.

“Аккумуляция, резкое ускорение” – следующие одно за другим убийства национальных лидеров по всему миру, а также президентов и премьер-министров, вице-президентов и министров, обладающих властью мужчин и женщин. И тогда – правительства этих стран в состоянии хаоса. И все это – в течение нескольких часов, прямо на улицах, в состоянии всеобщей истерии и паники, когда смешаются жертвы и убийцы, и только командиры, призванные восстановить порядок, смогут удержать контроль над ситуацией. И этот день близится. Убийства!

Он должен вернуться в Германию. Он должен добраться до Оснабрюка и ждать звонка Вэл. Необходимо срочно оповестить Сэма Эббота.

Глава 29

Руками в наручниках, прикованных к общей цепи, – правое раненое предплечье обмотано грязной повязкой, – Коннел Фитцпатрик ухватился за подоконник маленького зарешеченного окна и выглянул наружу – на огромном бетонном плаце для парадов царила лихорадочная активность. На следующее утро после его пленения ему вместе с другими заключенными позволили заниматься на этом плацу физическими упражнениями – приятная возможность побыть один час вне бетонных бараков, а это, как он догадывался, и были самые настоящие бараки, принадлежащие заправочной станции для подводных лодок. Стапели, тянувшиеся вдоль берега, и подъемные механизмы были слишком малы для современных атомных чудовищ – “трайдентам” было бы слишком тесно у железобетонных пирсов; по-видимому, решил он, эта база обслуживала когда-то германский подводный флот.

Однако теперь она использовалась для подготовки грандиозного выступления против правительства ФРГ, как, впрочем, и большинства остальных законных правительств Запада. Это была тренировочная площадка “Аквитании”, где отрабатывалась ее стратегия и проводилась завершающая подготовка к массовым выступлениям, которые должны подвигнуть приспешников Делавейна к захвату власти из рук парализованных гражданских властей. Ставка делалась на убийства, наглые и открытые, которые должны были вызвать волну насилия.

На плацу команды из четырех-пяти человек каждая действовали то вместе, то рассредоточившись в толпе, насчитывающей, возможно, не меньше сотни человек. В конце площадки возвышалась бетонная платформа высотой семь и шириной примерно тридцать футов, на которой были выставлены в ряд манекены – одни стояли, другие сидели на стульях, глядя перед собой безжизненными стеклянными глазами. В центре каждой фигуры – и женской, и мужской – находился кружок из пуленепробиваемой сетки, за которым по команде инструктора зажигался яркий желтый свет, хорошо видимый в лучах послеполуденного солнца. Это указывало, какой манекен должен стать мишенью для данной команды. Попадания фиксировались на табло с помощью электронных устройств на высокой каменной кладке за каждой фигурой на платформе: красный свет – смерть, синий – ранение. Красный считался положительной отметкой, синий – нет.

Из репродуктора доносились визгливые команды, в которых менялись только цифры. Команды отдавались на девяти языках, из которых Коннел понимал четыре. Слова были одни и те же:

“Тридцать дней до часа “икс”! Главное – точность! Спасение – в поражении цели! Промах – смерть!…”

“Одиннадцать дней до часа “икс”! Главное – точность!…”

“Восемь дней до часа “икс”! Главное…”

Каждый из команды стрелял по своей цели, разнося на куски муляжные черепа и превращая в решето муляжные грудные клетки и животы, иногда он действовал индивидуально, иногда – в составе своей команды. Каждое точное попадание сопровождалось одобрительными возгласами зрителей. Выстрелившие тут же сливались с толпой, на смену им выкупала новая команда из бывших зрителей – процесс убийства отрабатывался с последовательностью и быстротой. Так оно и шло – час за часом, толпа реагировала на “убийства” криками одобрения, после чего оружие перезаряжали для стрельбы по ярко окрашенным манекенам. Примерно каждые двадцать минут безжизненные фигуры, разнесенные на куски, заменялись новыми. Не хватало только потоков крови и массовой истерии.

В бессильном гневе Коннел изо всех сил рванул наручники, но зубчатые браслеты только сильней впились в плоть, ссадины покраснели, на запястьях проступили синяки. Ничего не сделать, отсюда не вырваться! Он узнал секрет “Аквитании”! Загадка их стратегии у него перед глазами! Убийства! Повсеместные убийства политических деятелей в девяти странах – и теперь оставалось всего восемь дней! По-видимому, через восемь дней намечалось какое-то событие, настолько значительное, что должны были собраться государственные деятели со всего мира. Что это за событие, он не знал, но другие-то знают – только бы добраться до них! Его мучило осознание того факта, что он ничего не может сделать – ровным счетом ничего!

Фитцпатрик отвернулся от окна – руки и рана болели, запястья сводило от боли – и оглядел полный заключенных барак: сорок три человека, которые всеми силами старались держаться, но тем не менее быстро опускались. Одни безучастно лежали на своих койках, другие тоскливо глядели в окна; несколько человек, собравшись группками, тихо переговаривались у голых стен. Все, как и он, были скованы наручниками, и у всех был жалкий вид, впрочем, и он сам выглядел не лучше. Скудный рацион и изнурительные физические упражнения быстро лишали их и моральных и физических сил. Перешептываясь друг с другом, если позволяло знание языка, они пришли кое к каким выводам, однако подлинный смысл их пребывания в плену все еще ускользал от них. Они были частью какой-то непонятной стратегии, и только Коннел знал, кто был ее автором. Поначалу он пытался объяснить это остальным, но встречал только непонимающие тревожные взгляды.

Существовало несколько общих для всех заключенных черт. Во-первых, все пленники были офицерами среднего или высшего командного состава. Во-вторых, все они были холостяками или разведенными, бездетными и не имели связей, требующих постоянного общения. И наконец, последнее – все они находились в отпусках сроком от тридцати до сорока пяти дней, и только один из них был, подобно Коннелу, в отпуске по семейным обстоятельствам. Здесь явно просматривалась какая-то система, но какая?

Правда, была еще одна нить, но и она никуда не вела. Каждый второй или третий день заключенным вручали открытки с изображением самых разных мест, преимущественно курортов Европы и Северной Америки. К открыткам прилагались тексты и имена адресатов, в которых они с удивлением узнавали своих сослуживцев. Тексты были составлены таким образом, что производили впечатление обыкновенных отпускных весточек. Там было что-то вроде: “Отлично провожу время”, “Жаль, что тебя здесь нет”, “Уезжаю” (и адрес нового курорта). Отказавшихся писать такие открытки для начала лишали жалкой пищи, потом выгоняли на плац и гоняли до тех пор, пока они не падали от усталости.

Заключенные пришли к выводу, что скудость рациона преследует вполне определенную цель: все они – тренированные и компетентные офицеры и, будучи в хорошей форме, могли бы организовать побег или по меньшей мере доставить много серьезных неприятностей. Но дальше этого их выводы не шли.

Все, кроме Коннела, находились здесь от двадцати двух до тридцати четырех дней. При подобном режиме, с частыми наказаниями и на голодной диете, такой срок заключения привел к серьезным физическим и психическим нарушениям. Не зная за собой никакой вины, они оказались в концентрационном лагере особого типа где-то на заброшенном острове.

– Que pasa? [155] – спросил как-то заключенный по имени Энрико.

– Afuera en el campo de maniobras es lo mismo [156] , – ответил Фитцпатрик, кивая в сторону окна, и продолжал по-английски: – И при этом они чувствуют себя не то героями, не то мучениками, а возможно, и тем и другим вместе.

– Это сумасшествие! – воскликнул испанец. – У них какое-то массовое помешательство! К чему они готовятся?

– Они готовятся угробить немалое число важных людей через восемь дней, считая с сегодняшнего. Намечаются какие-то международные празднества, какой-то юбилей или что-то в этом роде. Что, черт побери, должно произойти через восемь дней?

– Я всего лишь майор из Сарагосы. Докладываю о деятельности баскских сепаратистов и читаю свои книги. Что я могу знать о подобных вещах? Такие события не докатываются до Сарагосы – довольно захудалого городишки, хотя сейчас я согласился бы вернуться туда даже капралом.

– Быстро! К стене!

Четверо охранников ворвались в барак, за ними следовали другие, повторяя на разных языках ту же команду. Шла очередная проверка наручников и общей цепи, которая проводилась ежечасно днем и не менее четырех раз за ночь. Малейшая попытка сломать или расшатать цепь или наручники влекла за собой суровое наказание. Приговор был един для всех: бег нагишом, предпочтительно под дождем, до полного изнеможения, после чего виновного оставляли валяться там, где он упал, лишая в течение полутора суток пищи и воды. Из сорока трех заключенных двадцать девять, преимущественно самых сильных, уже подверглись подобным наказаниям, а некоторые из них – дважды и даже трижды, после чего у них почти не осталось сил. Коннелу удалось испытать это всего один раз, по-видимому благодаря своему двуязычному стражу, итальянцу, который, кажется, оценил тот факт, что americano [157] не поленился выучить italiano [158] . Этот уроженец Генуи, грубый, циничный, бывший парашютист, а возможно и каторжанин, считал, что за пребывание на этой помойке он будет достойно награжден. Как большинство людей из этой части света, он испытывал подсознательное влечение к иностранцу, который имеет хоть какое-то отношение к его bella Italia, belissima Roma [159] .

Из коротких отрывистых бесед с ним Фитцпатрик и почерпнул все свои сведения – навыки юриста, военного юриста, позволили ему избрать с ним правильную линию поведения: итальянец был для него своего рода “свидетелем противной стороны”.

– А тебе лично для чего все это? Вы ведь для них просто мусор!

– Мне пообещали… Они хорошо платят за то, что я учу их тому, что сам умею. Без таких, как я, – а таких здесь много – дело у них не выгорит.

– Какое дело?

– А это уж пусть рассказывают они сами. Я, как вы говорите, человек наемный.

– Тебя наняли, чтобы учить убивать?

– И незаметно ускользать после этого. Так мы здесь и живем, большинство из нас.

– Но на этом можно и все потерять.

– Большинству из нас нечего терять. Нас использовали и выбросили.

– Эти люди сделают с вами то же.

– Тогда мы снова пойдем убивать. Это мы умеем, синьор.

– А вдруг их противники найдут это место?

– Никогда не найдут. Не могут.

– Почему?

– Об этом острове все давно забыли.

– А если все-таки его обнаружат?

– Это невозможно! Самолеты тут не пролетают, суда не подходят. А если бы попробовали, мы бы сразу узнали.

– Ты хоть представляешь, что здесь было раньше?

– А что?

– Подводные лодки. А вдруг они окружат ваш остров?

– В таком случае, americano, наш custode – как это называется по-вашему?…

– Начальник охраны.

– …он все взорвет. Все на этой стороне острова будет fumo – дым, больше ничего. Это часть нашего contralto [160] . Мы понимаем.

– А начальник охраны, the custode, это крупный немец с короткими седыми волосами, верно?

– Хватит болтать. Получайте свою порцию воды и идите.

– У меня есть для тебя информация, – прошептал Коннел, когда охранник осматривал его наручники. – Моя информация гарантирует тебе награду, а мне, возможно, спасет жизнь.

– Какая еще информация?

– Не здесь. И не сейчас. Приходи ночью; все заключенные сразу засыпают от усталости, не дойдя до своих коек. Я не буду спать. Выведи меня наружу, там и поговорим, но приходи один. Такой информацией тебе ни с кем не захочется делиться.

– Я что, по-вашему, дурак? Приходить одному в барак, полный обреченных?

– А что может сделать любой из нас? Что могу сделать я? Я буду сидеть у двери; едва я выйду, ты, без сомнения, приставишь мне к виску пистолет. Умирать я не собираюсь, поэтому и хочу переговорить с тобой.

– Вы все умрете. И Господь примет ваши души.

– Ты – buffone, дурак! А мог бы иметь состояние, вместо пули в затылок.

Итальянец настороженно взглянул на Фитцпатрика, потом огляделся вокруг – проверка подходила к концу.

– Я слишком мало знаю, чтобы согласиться на это.

– Двое ваших охранников – предатели, – прошептал Коннел.

– Che cosa? [161]

– Пока я больше ничего не скажу, встретимся ночью.

Лежа в темноте, Фитцпатрик напряженно прислушивался к звукам, доносившимся снаружи. Пот заливал его лицо. Вокруг него стонали во сне голодные, измученные люди. Мысли о собственных мучениях он постарался загнать как можно глубже – сейчас нужно думать о другом. Только бы добраться до воды. Конечно, скованные руки осложнят задачу, но не остановят его – он может плыть и без помощи рук, а потом подвернется бухточка или пологий берег, и он выберется на сушу. Иного выбора у него нет. Он должен сделать эту попытку. Придется позаботиться и о том, чтобы его итальянский охранник не успел поднять тревогу.

Засов с наружной стороны двери тихо отодвинули! Занятый своими мыслями, Фитцпатрик не расслышал шагов. Он встал и тихо, на цыпочках, пошел по проходу, расслабив руки, но держа цепь натянутой, чтобы она не звякнула: у некоторых заключенных малейший шум вызывал галлюцинации. Чутье подсказало ему, что он сам должен толкнуть дверь – охранник наверняка стоит немного в стороне с оружием на изготовку.

Так оно и оказалось. Итальянец махнул в сторону Коннела пистолетом, дав знак, чтобы он прошел вперед, а сам боком шагнул к двери и задвинул засов. Через несколько минут они были уже в тени перед бараком. Отсюда виднелись контуры заправочной станции, у опор которой плескались океанские волны.

– Давайте теперь поговорим, синьор, – сказал охранник. – Кто эти предатели и почему я должен вам верить?

– Сначала пообещай мне, что сообщишь своему начальству, кто рассказал тебе о них. До этого я не произнесу ни звука.

– Пообещать вам, americano? – тихо рассмеялся итальянец. – Хорошо, amigo, даю честное слово.

Тихий циничный смех охранника быстро оборвался. Коннел цепью наручников зацепил за ствол пистолета, перехватил его и вывернул из рук хозяина. Пистолет упал в траву. Коннел, схватив одно из звеньев тяжелой цепи, ударил охранника в лицо, одновременно всадив ему колено в пах. Он молотил стальными наручниками по черепу итальянца до тех пор, пока глаза того не расширились, потом они закрылись, и он потерял сознание. Фитцпатрик присел, пытаясь сориентироваться.

Прямо перед ним, далеко вдаваясь в море, тянулся длинный пирс. Вскочив, он помчался к нему, бриз, дующий с моря, будто подгонял его: быстрее, быстрее!… Через несколько секунд откроется путь к свободе!

Он бросился в воду – у него хватит сил на все, теперь он доплывет куда угодно. Он свободен!

Внезапно его ослепил яркий свет прожекторов. Вокруг него засвистели пули, вздымая мелкие фонтанчики брызг, но ни одна не тронула его, не разнесла в клочья его череп. И тут из скрытого ночным мраком громкоговорителя прозвучали слова:

– Везет тебе, заключенный номер сорок третий. Возможно, нам еще потребуется твой почерк или твой голос по телефону. Иначе ты бы уже кормил собой рыб Северного моря.