Текст книги "Заговор Аквитании"

Автор книги: Роберт Ладлэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 54 страниц)

– Именно это и могло довести его до крайности, – заметил юрист.

– Не отрицаю, Нат. Просто смотрю на собранную вами коллекцию. Абрахамс? Да ведь любой израильтянин, честно зарабатывающий на свой кошерный хлеб, скажет вам, что этот воинствующий горлопан – великолепный солдат, но без царя в голове. К тому же единственная его цель – величие Израиля. Ван Хедмер? Осколок прошлого века, скорый на расправу, но за пределами Южной Африки его голос и не слышен.

– Ваша честь, – теперь Стоун говорил гораздо тверже, чем прежде, – вы хотите сказать, что мы ошибаемся? Если вы так считаете, у нас есть и другие имена – я не имею в виду пару каких-то атташе в боннском посольстве, – я говорю о людях, которые были убиты только потому, что пытались найти ответы на все эти вопросы.

– Вы меня не слушаете! – бросил ему Уэллфлит. – Я ведь только что сказал Нату, что ничего не отрицаю. Да и что бы, черт подери, я стал отрицать? Ничего себе – противозаконная отправка экспортных грузов на сумму сорок пять миллионов! Аппарат, который способен вертеть как угодно средствами массовой информации и здесь, и по всей Европе и может легко создать, как заметил Нат, “образ убийцы-маньяка”, и все для того, чтобы добраться до вас! О нет, мистер, я не говорю, что вы ошибаетесь. Более того, я призываю вас немедленно заняться делом, в котором, как меня заверяют, вы здорово поднаторели. Заняться немедленно, не теряя ни минуты. Схватите этого Уошбурна и кого там еще вам удастся отыскать в Бонне; отловите их посредников в госдепе и в Пентагоне, накачайте их своими наркотиками – или как там эта дрянь называется? – и вытяните имена! Но если вы когда-нибудь хоть словом проболтаетесь о том, что это я посоветовал вам нарушить священные права человека, я скажу, что вы настоящее дерьмо. Поговорите с Натом. Прямо сейчас. У вас, мистер, нет времени на миндальничание.

– Но у нас нет необходимых ресурсов, – сказал Стоун. – Как я уже говорил мистеру Саймону, у меня есть несколько старых друзей, к которым я могу обратиться за информацией, не за тем, о чем вы только что сказали, – вернее, ничего не сказали. У меня просто нет ни людей, ни подходящего оборудования. Я даже не работаю больше в правительственном учреждении.

– Тут я могу помочь. – Уэллфлит сделал какую-то пометку. – У вас будет все необходимое.

– И еще одна проблема, – продолжал Стоун. – Даже соблюдая все меры предосторожности, мы все равно встревожим их. Это люди убежденные, а не просто обезумевшие экстремисты. У них распределены роли, подготовлены запасные позиции на случай отступления, и они отлично знают, что делают. Их логика – это логика наращивания событий до тех пор, пока мы не примем то, что они предлагают, а иначе – насилие, террор, убийства.

– Хорошо, мистер. Но что вы собираетесь делать? Сидеть сложа руки?

– Ни в коем случае. Так это или не так, но я поверил Конверсу, когда он говорил о действенности этих официально заверенных показаний и о том, что мистер Саймон может пробиться к тем, до кого нам самим не добраться. И почему бы мне ему не верить? Я и сам думал о том же, но имел в виду Конверса, а не мистера Саймона. Потребовалось бы больше времени, более существенные меры предосторожности, но рано или поздно мы все же вышли бы на нужных людей и организовали контрнаступление.

– И кого же вы имели в виду? – резко спросил Уэллфлит.

– Прежде всего, конечно, президента. Затем, поскольку замешаны другие страны, – государственного секретаря. Далее, в обстановке строжайшей секретности, – используя и те средства, о которых вы тут не говорили, – мы подобрали бы нужных людей, никак не связанных с “Аквитанией”, и создали из них рабочие группы, подчиненные штабам, здесь, у нас, и за границей. Кстати, у меня есть на примете человек, который мог бы оказать нам неоценимую помощь, – некий Белами из британской МИ-6. Когда-то я с ним сотрудничал, он мастер своего дела, и ему уже приходилось заниматься чем-то подобным. И как только наши группы оказались бы на местах, мы вытянули бы Уошбурна и еще кое-кого в Бонне. Прюдомм может разыскать в Сюрте имена тех, кто ведает перемещением военных грузов, и тех, кто фабриковал улики против Конверса. Как вы знаете из моих показаний, мы ведем сейчас наблюдение за островом Шархёрн. Судя по всему, это их нервный центр или центр связи. Имея подходящее оборудование, можно наладить перехват их сообщений. Главное – собрать как можно больше информации. А когда знаешь стратегические замыслы противника, легче подготовить контрнаступление, не вспугнув при этом своего врага. – Стоун приостановился и окинул взглядом своих собеседников. – Ваша честь, мистер Саймон, я возглавлял пять отделений ЦРУ в Великобритании и на континенте. И поверьте, этот план можно осуществить.

– Не сомневаюсь, – отозвался Натан Саймон. – Сколько это потребует времени?

– Если судья Уэллфлит обеспечит мне необходимую помощь, то, отобрав нужных людей – здесь и за границей, – мы с Дереком Белами можем приступить к активным действиям дней примерно через восемь – десять.

Саймон взглянул на члена Верховного суда и перевел взгляд на Стоуна.

– У нас нет восьми, а тем более десяти дней. В нашем распоряжении трое суток. – Он посмотрел на часы. – Вернее, еще меньше.

Питер Стоун уставился на высокого, осанистого адвоката с печальным и проникновенным взглядом и почувствовал, как от лица отливает кровь.

Крик ночного хищника, задушенный яростью, застрял у него в горле. Генерал Джордж Маркус Делавейн медленно опустил телефонную трубку. Его изувеченное тело было привязано ремнем к вертикальным стойкам инвалидного кресла, руки налились свинцом, дыхание участилось, вены на шее вздулись. Он сплел пальцы так сильно, что косточки на суставах побелели. Подняв крупную голову, Делавейн сузившимися от ярости глазами взглянул на стоявшего перед столом адъютанта, облаченного в полную парадную форму.

– Они исчезли, – тщательно контролируя себя, сказал он обычным высоким голосом. – Ляйфхельма взяли из ресторана в Бонне. Говорят, его увезли в неизвестном направлении на санитарной машине. Охрану Абрахамса усыпили сильной дозой наркотиков, потом подменили ее, подогнали к синагоге его собственную штабную машину и похитили на ней. Бертольдье исчез из квартиры на бульваре Монтень. Его шофер, не дождавшись генерала в назначенный час, осторожно поднялся в его квартиру и обнаружил там связанную голую женщину, у которой на груди губной помадой было написано: “Шлюха”. Она сказала, что двое неизвестных увели его под пистолетом. По ее словам, они говорили о каком-то самолете.

– А что с ван Хедмером? – спросил адъютант.

– Ничего. Наш обаятельный африканец обедает в военном клубе в Йоханнесбурге и заверяет меня, что примет чрезвычайные меры для охраны собственной персоны. Он – не на главной орбите и существенной роли не играет.

– Как вы оцениваете ситуацию, генерал? Что, по-вашему, произошло?

– Что произошло? Все дело в Конверсе – вот что произошло! Мы собственными руками создали себе опаснейшего противника, хотя, не стану отрицать, нас предупреждали. Это говорил Хаим и наш человек в Моссад. Вьетнам превратил Конверса в дьявола, сказал моссадовец, а мы создали из него чудовище. Его следовало ликвидировать в Париже, в крайнем случае – в Бонне.

– Тогда вы не могли отдать такой приказ, – сказал адъютант, протестующе качая головой. – Сначала нужно было выяснить, кто его послал, а если это не получится, изолировать его, превратить – как вы тогда сказали? – в парию, чтобы никто не решился выступить в его защиту. Это был великолепный тактический ход, генерал. Таким он и остается до сих пор. Никто не решился начать расследование; никто не усомнился в безумии Конверса. Вы выиграли время, теперь им не удастся что-либо предпринять – слишком поздно.

Делавейн испытующим взглядом уставился на адъютанта, глаза его расширились.

– Я всегда считал вас лучшим из своих адъютантов, Пол. Вы и на этот раз с присущим вам тактом напомнили своему командиру, что, вопреки всему, его решения были вполне обоснованы.

– Я всегда выражал свое несогласие, если считал это необходимым, генерал, поскольку всему, чему я научился, я научился у вас, поэтому я в основном и напоминаю вам о вас. И сейчас, в этот момент, я прав: вы действовали верно.

– Да, я был прав, и я прав сейчас. Теперь ничто не имеет значения. Механизм приведен в действие, его не остановить. Конверс, этот наглый и предприимчивый враг, был лишен возможности действовать, ибо постоянно находился в бегах. И теперь он опоздал. Во всяком случае, ценность захваченных им людей чисто символическая, они – всего лишь магнит, чтобы привлечь других. В этом-то и таится прелесть настоящей стратегии, полковник. Раз механизм запущен, все движется, подобно океанской волне. Подземные силы не видны, но они заставляют ее вздыматься все выше и выше. За развитием событий неизбежно последует одно-единственное решение. И это оправдает все мои действия, полковник.

Объяснения Натана Саймона подходили к концу. Они заняли не более трех минут. Питер Стоун слушал его не шелохнувшись, не сводя глаз со старого судьи, лицо у него посерело, горечь во рту стала почти невыносимой.

– Вам теперь понятна общая модель? – завершил свои объяснения адвокат. – Марши протеста начнутся на Ближнем Востоке и, следуя часовым поясам, пройдут в Средиземноморье и Европе, пересекут Атлантику и с особой силой продолжатся в Канаде и Соединенных Штатах. Движение за мир начнется и в Иерусалиме, а затем – в Бейруте, Риме, Париже, Бонне, Лондоне, Торонто, Вашингтоне, Нью-Йорке, Чикаго и так далее. Гигантские митинги соберутся в крупнейших городах и столицах тех стран, в правительственный аппарат которых проникли поди Делавейна. Конфронтация – сначала в виде обычных беспорядков – перерастет в столкновения, в них примут участие террористические группы. Начиненные взрывчаткой автомобили, заряды, заложенные в водопроводные и канализационные люки, бомбы, швыряемые в толпу, – все это вызовет новую волну насилия и выведет на сцену основных игроков. Точнее говоря, поставит их на те позиции, с которых удобнее всего выполнять полученные ими задания.

– Их главная цель на этой стадии – убийства определенных общественных и политических деятелей, – тихо сказал Стоун.

– Воцарение хаоса, – согласился Саймон. – Люди авторитетные и наделенные властью будут убиты, тут же встанет вопрос о власти, и сразу начнется: протесты, претензии, сцепившиеся претенденты на власть – вот вам и всеобщий хаос.

– Шархёрн! – воскликнул бывший офицер разведки. – Нам нужно во что бы то ни стало проникнуть туда. Могу я воспользоваться вашим телефоном, ваша честь? – И, не дожидаясь ответа, Стоун подошел к столу Уэллфлита и достал из кармана клочок бумаги с записанным на нем номером телефона в Куксхавене, ФРГ. Под строгим взглядом члена Верховного суда он принялся набирать номер. Соединение через множество промежуточных станций тянулось мучительно долго, но наконец раздался ответный звонок.

– Реб? – Ответная тирада с другого конца света была столь выразительна и эмоциональна, что ее можно было расслышать в любом уголке библиотеки. – Прекрати, Джонни! Меня не было ни в отеле, ни рядом с ним уже много часов, и у меня нет сейчас времени на объяснения!… Да ты что?! – У бывшего сотрудника ЦРУ отвисла челюсть. Он прикрыл трубку ладонью и повернулся к Натану Саймону: – О Господи! Просто потрясающе! – прошептал он. – Фотографии… Снимки в инфракрасных лучах… Сделаны вчера ночью и проявлены сегодня утром. Изображение очень четкое. Девяносто семь человек с Шархёрна высаживаются на берег и направляются в аэропорт и к вокзалу. Он считает, что это – террористические группы.

– Доставьте эти фотографии в Брюссель, а оттуда в Вашингтон на самом быстром военном самолете, какой найдется у этих кретинов! – приказал престарелый член Верховного суда.

Глава 39

– Наглая ложь! – выкрикнул генерал Жак Луи Бертольдье, сидя в бархатном кресле обширного кабинета альпийского шато. – Не верю ни единому вашему слову!

– Это ваше любимое выражение, не так ли? – сказал Конверс, оторвавшись от альпийского пейзажа, который он рассматривал, стоя у готического окна по другую сторону кабинета. Он был в темном костюме с белой сорочкой и строгом галстуке – все куплено в Шамони. – Вы дважды употребили его во время нашей беседы в Париже. По-видимому, вы произносите его всякий раз, когда слышите то, что вам не нравится, или не нравится тот, кто это говорит. Я правильно вас понимаю?

– Отнюдь! Я говорю так только заведомым лжецам. – Легендарный генерал Франции попытался встать. – И сейчас не вижу причин…

– Не двигаться! – Голос Джоэла прозвучал резко, как приказ. – Иначе в Париж отправят ваш труп, – добавил он уже тише и затем продолжил спокойно, без всякой враждебности, как бы разъясняя нечто само собой разумеющееся: – Я уже сказал: все, чего я хочу, – поговорить с вами. Разговор не займет много времени, а потом вы вольны отправляться куда угодно. Полагаю, это намного великодушнее вашего обращения со мной.

– Ваша жизнь ничего не стоит. Прошу прощения за прямоту, но это правда.

– В таком случае почему вы сразу не убили меня? Зачем вам понадобилось плести столь сложную интригу, превращать меня в убийцу, за которым охотится вся Европа?

– То была идея еврея.

– Еврея? Хаима Абрахамса?

– Впрочем, теперь это не имеет значения, – заметил Бертольдье. – Наш человек в Моссад – между прочим, отличнейший аналитик – посоветовал нам выяснить, кто вас к нам заслал: если же вы и сами этого не знаете, вас следует вывести на “запретную территорию”, по-моему, так он выразился. И это не было “наглой ложью”. У вас не нашлось сторонников. Вы стали неприкасаемым. И остаетесь им до сих пор.

– А почему больше не имеет значения тот факт, что, как вы сказали, мне теперь все известно?

– Потому что вы проиграли, мсье Конверс.

– Вы так полагаете?

– Я совершенно уверен. И если вы собираетесь нашпиговать меня наркотиками – как это мы сделали с вами, – избавьте себя и меня от этой процедуры. Я не располагаю информацией. Как и все остальные. Я всего лишь машина, которая приводится в движение и отдает команды.

– Другим машинам?

– Конечно нет – людям, которые будут делать то, чему они обучены, и которые верят в справедливость того, что им предстоит сделать. Но я не имею ни малейшего представления о том, кто эти люди.

– Речь в данном случае идет об убийствах, не так ли? И эти люди – убийцы.

– Все войны в конечном счете сводятся к убийствам, молодой человек. И не заблуждайтесь на этот счет – идет настоящая война. Мир уже сыт всем по горло. Увидите, мы не встретим сопротивления. Мы не только нужны, нас просто не хватает.

– “Аккумуляция”, “резкое ускорение”… – так вы говорили, не правда ли?

– Еврей всегда был слишком болтлив.

– Он говорит, что вы самая тщеславная задница на целом свете. Они с ван Хедмером собираются запереть вас в стеклянном аквариуме с мальчиками и девочками и понаблюдать, как скоро вы доведете себя до инфаркта.

– Он никогда не отличался хорошим вкусом… Впрочем, я вам не верю.

– Вот мы и вернулись к началу нашего разговора. – Джоэл отошел от окна и уселся в кресло наискось от Бертольдье. – Значит, вы мне не верите? Интересно, почему?

– Просто потому, что это – немыслимо. Конверс жестом указал на телефон.

– Вы знаете номера их домашних телефонов, – сказал он. – Позвоните в Бонн Ляйфхельму или Абрахамсу в Тель-Авив. Если угодно, можете позвонить и ван Хедмеру, хотя, насколько мне известно, он сейчас в Штатах, по-видимому в Калифорнии.

– В Калифорнии?

– Спросите любого из них, приходил ли он ко мне в тот каменный домишко в усадьбе Ляйфхельма. Спросите, о чем мы разговаривали. Телефон перед вами, действуйте.

Бертольдье бросил быстрый взгляд на телефон, и Джоэл почувствовал, что у него перехватило дыхание. Но Бертольдье снова повернулся к Конверсу – сомнения взяли вверх над соблазном.

– Чего вы добиваетесь? Что означают все эти фокусы?

– Фокусы? Вот телефонный аппарат. Я ведь не могу перебрать схему аппарата, или изменить механизм набора, или, находясь за тысячи миль, нанять кого-то, чтобы имитировать их голоса.

Француз снова поглядел на телефон.

– А что я могу им сказать? – тихо спросил он, не столько Джоэла, сколько себя самого.

– Попробуйте сказать им правду. Вы ведь большой любитель правды, когда речь идет о глобальных проблемах, и, утверждая ее, не стесняетесь прибегать к мелким натяжкам или опускать кое-что. Вот и ваши партнеры, следуя той же системе, умолчали о том, что виделись со мною. Хотя, возможно, умолчания эти были не столь уж несущественны.

– А откуда мне знать, действительно ли они приходили к вам?

– Вы не слушали меня. Я ведь советовал вам: скажите им правду. Похитил я только вас, больше никого. Я сделал это потому, что пока еще не все понимаю и, честно говоря, стараюсь спасти собственную жизнь. Вам, генерал, не завладеть всем тем огромным миром, который окружает нас. Так что и для меня найдется уголок, где я смогу спокойно коротать свою жизнь, если только мне не нужно будет бояться, что в один прекрасный день откроется дверь и кто-то всадит мне пулю в голову.

– Значит, вы не тот человек, за которого я – нет, все мы – принимали вас.

– Мы все меняемся вместе с обстоятельствами. Мне пришлось здорово попотеть. Миссия крестоносца – не по мне, я решил выйти из этого дела. И хотите знать, почему?

– Разумеется, – ответил Бертольдье, глядя на Джоэла с любопытством и некоторой растерянностью.

– Возможно, потому, что я внимательно выслушал всех вас тогда в Бонне. А может быть, потому, что меня просто бросили на произвол судьбы. А что, если нашему миру и в самом деле нужны сейчас такие наглые мерзавцы, как вы?

– Вот именно! И иного пути нет!

– Значит, это – год генералов, не так ли?

– Нет, не просто генералов! Мы – символ консолидации, дисциплины и законопорядка. Естественно, то, что появится в результате наших усилий – международный рынок, единая внешняя политика и, что там говорить, общий законопорядок, – все будет нести на себе отпечаток нашей ведущей роли, и тогда появится то, чего недостает современному миру. Стабильность, мсье Конверс! Не будет безумцев типа выжившего из ума Хомейни, взбесившегося Каддафи или разнузданных палестинцев. Эти люди и эти нации будут сокрушены превосходящим могуществом правительств-единомышленников, их настигнет возмездие, быстрое и повсеместное. Я – военный стратег высокой репутации и заверяю вас, русские не посмеют и пикнуть, зная, что теперь нас не расколоть, мы – неразделимы.

– “Аквитания”, – тихо подсказал ему Джоэл.

– Символическое название, да, именно “Аквитания”, – согласился Бертольдье.

– Вы говорите не менее убедительно, чем в Бонне, – заметил Конверс. – И очень может быть, что это и могло бы сработать, но только не с теми людьми, что у вас.

– Простите?

– Вас и не нужно разделять, ибо вы уже разделены.

– Не понимаю вас.

– Позвоните, генерал, и убедитесь сами. Начните с Ляйфхельма. Скажите ему, будто только что позвонил Абрахамс из Тель-Авива и вы глубоко возмущены. Скажите, что Абрахамс собирается встретиться с вами – у него якобы есть новая информация обо мне, что он также признался, будто вместе с ван Хедмером виделся со мной в Бонне. Можете добавить, будто я сказал Абрахамсу, что он и его африканский друг – не первые, кто побывал у меня, первым был сам Ляйфхельм.

– А зачем бы мне говорить ему все это?

– Потому что вы – вне себя от возмущения. Никто не сказал вам об этих сепаратных переговорах со мной, и вы считаете подобное поведение нелояльным, а именно таковым, черт побери, оно и является. Несколько минут назад вы сказали, что моя жизнь ничего не стоит. Так вот, позвоните, генерал. Вы будете в шоке.

– Объяснитесь, пожалуйста!

– Зачем? Воспользуйтесь телефоном. Послушайте, что он скажет, как будет реагировать на ваши слова, как они все будут реагировать. И тогда вы все поймете. А поняв, решите, прав я или нет.

Бертольдье оперся руками о подлокотник кресла и начал было подниматься, не сводя глаз с телефонного аппарата. Конверс сидел совершенно неподвижно, пристально следя за французом и чувствуя лихорадочные удары собственного сердца. И тут генерал внезапно снова упал на подушки кресла, плотно прислонился к спинке и вцепился руками в подлокотники.

– Ладно! – закричал он. – Так что же там говорилось? О чем шла речь?

– Я полагаю, что вам лучше сначала поговорить по телефону.

– Бессмысленно! – коротко бросил Бертольдье. – Как вы сказали, вы не можете изменить механизм набора, а если бы и могли – что тогда? Подставные лица? Глупости! Мне достаточно задать им пару вопросов, чтобы понять, с кем я говорю.

– Тем больше у вас оснований позвонить им, – спокойно возразил Джоэл. – Вы убедитесь, что каждое мое слово – правда.

– И тем самым дам им преимущество, которого не было у меня.

У Конверса отлегло от сердца.

– Вам решать, генерал. Я же хочу только выбраться из всего этого.

– В таком случае скажите мне, что они вам говорили.

– Каждый из них спрашивал у меня одно и то же. Можно было подумать, что они не полагаются на действие наркотиков либо на тех, кто вводил их мне, или не доверяют друг другу. Они спрашивали, кого я представляю. – Джоэл помолчал: он понимал, что подцепил на крючок важного свидетеля, но, если рыба начнет биться, следует отпустить леску. – Полагаю, под наркозом я говорил о Биле на острове Миконос? – сказал он как бы в раздумье.

– Говорили, – подтвердил генерал. – Мы вышли на него несколько месяцев назад, но наш связной не вернулся. Вы объяснили, что произошло.

– Вы полагали, что Биль мог бы присоединиться к вам, не так ли?

– Мы считали, что он отказался от блестящей военной карьеры из отвращения к военной службе. Очевидно, это было отвращение особого рода – та самая слабость, которую мы презираем. Но сейчас я хочу услышать другое. Вы говорили о некоторых аспектах ценности жизни. Это то, что меня интересует. Говорите.

– Вы ждете прямого ответа, без всяких экивоков?

– Я требую правды, мсье.

– Ляйфхельм говорил, что вас выведут из игры в ближайшие месяцы, если не раньше. Слишком уж вы раскомандовались. Ваши приказы уже всем осточертели, а кроме того, вы требуете слишком многого для Франции.

– Ляйфхельм? Этот лицемер, запродавший собственную душу, отрекшийся от всего, за что боролся?! Тот, кто предал своих вождей на Нюрнбергском процессе, снабдив суд всеми возможными доказательствами, лишь бы втереться в доверие к союзникам! Он опозорил благороднейшую в мире профессию. Позвольте сказать вам, мсье, это он будет выведен из игры, он, а не я!

– Абрахамс утверждал, что ваши сексуальные отклонения представляют угрозу для общего дела, – продолжал Конверс, делая вид, что не заметил реакции Бертольдье. – Кажется, он назвал это “сексуальной угрозой”, да, именно так. Он упомянул о материалах – один из них есть и у него – относительно ваших связей с лицами обоего пола, эти материалы, сказал он, положены под сукно только потому, что вы чертовски хороши в своем деле. Но может ли бисексуал, который преследует женщин и совращает молодых мужчин и мальчиков, который скомпрометировал слово “допрос”, а также весь офицерский корпус, может ли такой человек считаться истинным представителем Франции в “Аквитании”? Он сказал также, что вы добиваетесь слишком большой власти и не прочь сформировать собственное правительство. Но, добавил он, к тому времени, когда станет вопрос о разделении власти, вас уже не будет.

– Меня не будет? – воскликнул француз, и глаза его засветились еще ярче, чем несколько недель назад в Париже, он дрожал от ярости. – Этот хам, этот вонючий неграмотный еврей посмел вынести мне смертный приговор?

– Ван Хедмер проявил большую сдержанность. Он просто назвал вас наиболее уязвимым звеном в системе…

– Плевать на ван Хедмера! – взревел Бертольдье. – Живое ископаемое! Он всего-навсего сырьевой источник. Он ничто, пустышка.

– Я и не отводил ему важной роли, – вполне искренно сказал Джоэл.

– Но этот задавака, этот похабник израильтянин – неужели он воображает, что может противостоять мне? Позвольте вам заметить, мсье, мне и раньше угрожали, и угрозы эти исходили от великого человека. Но дальше слов дело не пошло, ибо, как вы изволили выразиться, я был “чертовски хорош в своем деле”. Таков я и сейчас! У меня есть и другой послужной список, в котором изложены все мои замечательные деяния, и он-то перекрывает любой набор грязных сплетен. Мои военные заслуги несравнимы с заслугами всех членов “Аквитании”, включая и безногого эгоманьяка в Сан-Франциско. Он считает, будто это его идея! Наглая ложь! Я все разработал! Я! Он только дал название, выуженное из исторических учебников.

– Но он дал исходный толчок, заслав вам уйму всякого товара, – возразил Конверс.

– Просто он оказался на нужном месте, мсье! И не забывайте о солидных прибылях! – Генерал умолк, не договорив, а потом доверительно наклонился вперед: – Буду с вами откровенен, мсье. В любой элитной группе руководителей выдвинуться можно только за счет ума и характера. Так вот – по сравнению со мной все остальные – все! – самые обыкновенные посредственности. Делавейн – выживший из ума калека. Ляйфхельм – ярый нацист, а Абрахамс – напыщенный тупица, он один способен вызвать во всем мире волну антисемитизма, это образец самой скверной разновидности вождизма. Когда после всеобщей паники и хаоса заработают трибуналы, они обратятся ко мне, и я стану признанным лидером “Аквитании”.

Джоэл поднялся со своего кресла и снова подошел к готическому окну, глядя на горные пастбища и с удовольствием ощущая на своем лице легкое дуновение бриза.

– Допрос окончен, генерал, – сказал он. И как бы повинуясь неслышному сигналу, в дверях появился бывший сержант из Алжира и выпроводил растерянного генерала из кабинета.

Хаим Абрахамс вскочил с бархатного кресла: как всегда, его могучую грудь облегала черная куртка сафари.

– И он сказал это обо мне? И о себе самом?

– Я предлагал вам позвонить ему, прежде чем углубляться в детали, – прервал его Конверс, сидевший напротив израильтянина; на небольшом столе, приставленном к его креслу, лежал пистолет. – Вам незачем полагаться на мое слово. Я наслышан о вашей интуиции. Позвоните Бертольдье. Можете не говорить ему, где вы находитесь, – кстати, если вы попытаетесь это сделать, я всажу вам пулю в лоб. Просто скажите, что один из подкупленных вами охранников Ляйфхельма – у вас якобы врожденное недоверие к немцам, и вам хотелось знать, что там происходит, – сообщил вам, будто он, Бертольдье, дважды приходил ко мне. А поскольку меня не могут отыскать, вас интересует цель этих визитов. Это сработает. Услышанного будет вполне достаточно, чтобы судить, прав я или нет.

Абрахамс в упор посмотрел на Джоэла.

– Но для чего вы говорите мне правду, если это и в самом деле правда? И стоило ли похищать меня ради того, чтобы сказать все это?

– Мне казалось, я вам все уже объяснил. Деньги у меня на исходе, и хотя я не в восторге от селедки или блинчиков, но предпочел бы жить в Израиле под надежной защитой, чем скитаться по всей Европе и в конце концов получить пулю в лоб. Вы способны обеспечить мне защиту, но, естественно, в обмен на нечто весомое. Именно это я вам сейчас и предлагаю. Бертольдье намерен установить свою власть над тем, что он именует “Аквитанией”. Вас он считает символом разрушения, “похабным евреем”, которого придется убрать. Примерно так же он отзывался о Ляйфхельме – они, дескать, не потерпят в своих рядах ярого нациста. Ван Хедмера, например, он называл “ископаемым”, да, именно “ископаемым”.

– Слышу его, как живого, – тихо сказал Абрахамс и, заложив руки за спину, подошел к окну. – Уверен, что этот военный бульвардье со стальным куканом называл меня еще и “вонючим евреем”. Я не раз слышал это словцо от нашего героя Франции. Правда, он всякий раз оговаривался, что ко мне это не относится.

– Да, он говорил и такое.

– И все-таки зачем вы рассказываете мне все это? Клянусь Богом, ему нельзя отказать в некоторой логике. Ляйфхельма и впрямь придется убрать, как только власть окажется в наших руках. Отдать Германию откровенному фашисту? Абсурд! Даже Делавейн понимает, что его следует пристрелить. Все мы знаем и то, что ван Хедмер безнадежно устарел. Но Южная Африка – это золото, он будет поставлять его. Но для чего Бертольдье приходил к вам?

– Спросите его об этом сами. Телефон перед вами. Израильтянин стоял неподвижно, узенькие щелки глаз, потонувших в жирных щеках, не отрывались от лица Конверса.

– Так я и сделаю, – сказал он негромко, но решительно. – Уж слишком вы хитрый, мистер юрист. Внутренний огонь пылает у вас в мозгу, а не в душе. Вы слишком рассудочны. Говорите, что вами манипулировали? Нет, это вы манипулятор. – Абрахамс решительно направился к телефону. После секундной паузы он снял трубку и набрал серию цифр, давно отложившихся в его памяти.

Джоэл не трогался с кресла, чувствуя, как удары сердца отдаются у него в висках, как спазм перехватил горло. Рука его машинально потянулась к лежавшему на столе пистолету. Пройдут секунды – и ему, возможно, придется воспользоваться им. И тогда эта стратегия – его единственная стратегия, никакой иной у него нет – разлетится вдребезги из-за этого телефонного звонка, который, как он считал, никогда не будет сделан. В чем же он ошибся? Куда завела его казавшаяся столь безупречной тактика? Или он забыл, с кем имеет дело?

– “Исайя”! – рявкнул Абрахамс в трубку, сердито уставившись на Конверса. – Соедините меня с Верден-сюр-Мез. Срочно! – Могучая грудь израильтянина вздымалась при каждом вздохе, только это и выдавало его волнение. – Да, да, пароль “Исайя”! И поторапливайтесь! – снова заговорил он, уже не сдерживая ярости. – Соедините меня с Верден-сюр-Мез! Сейчас же! – Глаза Абрахамса чуть расширились. На мгновение отведя взгляд от Конверса, он вскинул голову, потом снова посмотрел на Конверса с выражением циничной насмешки. – Повторите! – закричал в трубку и, выслушав ответ, отшвырнул ее. – Лжец! – выкрикнул израильтянин.

– Это вы обо мне? – спросил Джоэл, едва не касаясь пистолета.

– Говорят, что он исчез! Его не могут найти!

– Ну и?… – У Джоэла перехватило горло. Он проиграл.

– Врет, мерзавец! Этот стальной кукан просто трус! Трус, больше ничего. Он скрывается от меня! Боится встретиться лицом к лицу!

Джоэл сглотнул и незаметно отвел руку от пистолета.

– А вы проявите настойчивость, – посоветовал он, тщательно контролируя свой голос. – Позвоните Ляйфхельму или ван Хедмеру. Скажите, что вам срочно нужен Бертольдье.

– Бросьте! Позволить ему узнать, что я знаю? Но он должен был как-то объяснить вам свой визит. Зачем ему понадобилось разговаривать с вами?