Текст книги "Освободители"

Автор книги: Роберт Харви

ГЛАВА 42 ПОВЕЛИТЕЛЬ МУХ

В ночь на 18 мая 1822 года сержант Пио Миоха из личного полка Итурбиде «Селега» возглавил постоянно увеличивавшуюся толпу демонстрантов на улицах Мехико. Конгресс под давлением военных только что принял требование Итурбиде о создании национальной армии численностью до тридцати пяти тысяч человек и отрядов народной милиции в тридцать тысяч человек. Он гневно заявил, что у страны «нет армии… нет флота, ее границы открыты, ее жители пребывают в растерянности и тревоге… Разве такую страну можно назвать нацией?». Скорее всего Итурбиде и его сторонники в армии стояли за этой демонстрацией; в любом случае она отражала настроения народных масс и грозила выйти из-под контроля. 19 мая конгресс провозгласил его императором – Агустином I.

Как отмечали современники, его поддерживали «духовенство, обнищавшее дворянство, значительная часть армии и простой народ, которые видели в своем вожде только освободителя страны». Позднее Итурбиде говорил «положа руку на сердце», что не хотел становиться императором, но:

«Я был исполнителем воли мексиканцев: во-первых, то, что я подписал от их имени, по-видимому, оказалось тем, чего они действительно желали; во-вторых, они уже дали мне веские доказательства одобрения моих действий, когда ко мне присоединились все способные держать в руках оружие, другие оказывали мне поддержку всеми доступными им средствами, и во всех городах, где я бывал, меня встречали приветствиями и восхвалениями… Поскольку никого из них не принуждали участвовать в этих демонстрациях, совершенно очевидно, что они одобрили мое назначение и наши желания совпадают. Первым моим порывом было выступить и объявить народу о моем нежелании принять корону, вес которой уж слишком тяжкой ношей давил на меня. И если я удержался от публичного выступления с этим заявлением, что только потому, что вынужден был согласиться с предупреждением друга, оказавшегося рядом в этот момент. „Они воспримут это как личную обиду, – успел он сказать, – и, сочтя, что к ней относятся с презрением, толпа может разъяриться. Ты обязан принести эту жертву ради всеобщего блага. Страна в опасности, и стоит тебе чуть дольше пребывать в нерешительности, как раздадутся призывы к насилию и смерти“. И я решился принять со смирением этот выбор судьбы, который оказался самым большим несчастьем, которое я когда-либо переживал…»

К чести Итурбиде стоит сказать, что он искренне верил в возможность дележа власти. Позднее он говорил: «Когда я вступил в Мехико, моим единственным желанием было установить законность; под моим началом были силы общественного порядка… И кто заставлял меня делиться властью? Я, и только я сам, поскольку был убежден в своей правоте. Если бы я сам избрал абсолютную власть, то зачем было мне желать ее позднее?» И действительно, затем он учредил конгресс и постоянно поддерживал принцип конституционной, а не абсолютной монархии? Более того, считавшийся (и бывший на деле) выразителем интересов военных и бессильный против могущественной олигархии, которая держала конгресс под своим контролем, он пользовался огромной популярностью и был поистине – в прямом смысле – наследником Идальго и Морелоса.

И все же похоже, что его поразила folie des grandeurs, [11]11
  Мания величия (фр.).


[Закрыть]которая поражает большинство тех, кто быстро взлетел на вершину власти, и которая также грозила заразить Боливара и Сан-Мартина. Его жену Ану стали называть императрицей, старший сын был объявлен императорским принцем, а всем остальным детям был присвоен королевский статус. Его сестра стала принцессой Итурбиде. День ее рождения, а также дни рождения всех детей были объявлены национальными праздниками. Коронация Итурбиде была назначена на 21 июля. Он выписал из Франции модельеров, которые шили форму Наполеону; поклоны и книксены тщательно репетировались придворными и их женами. В назначенный день президент конгресса возложил корону на голову Итурбиде, а он, в свою очередь, короновал императрицу. Вся церемония длилась свыше пяти часов, и консул Соединенных Штатов Уильям Тейлор, единственный присутствовавший на церемонии иностранный дипломат, описывал ее как утомительную и напыщенную пантомиму.

В письме к Боливару новоиспеченный император оправдывается: «Я далек от того, чтобы считать благом акт, в результате которого на мои плечи легла ноша, что так тяготит меня! Мне недостает сил, чтобы нести скипетр. Я питаю к нему отвращение, но в конечном счете я согласился принять его, дабы предотвратить беды и несчастья, в которые страна снова была готова погрузиться, – если не в недавнее рабство, то в ужасы анархии».

Императорский двор с челядью насчитывал сто тридцать четыре человека, в их число входили шестнадцать пажей, три исповедника и шесть капелланов. Он имел бюджет в полтора миллиона песо, что составляло почти половину всех управленческих расходов и в четыре раза превосходило бюджет двора последнего вице-короля. Как критически отмечал один из его сторонников: «Те, кто всего несколько месяцев назад считал его товарищем или даже своим подчиненным, высший и средний классы общества, считавшие его семью ниже или равными себе, называли его быстрый взлет просто театральным трюком. Они так и не привыкли произносить вслух без улыбки титулы принцев и принцесс». Действительно ли Мексике был нужен подобный позер-император? У Итурбиде был свой убедительный аргумент: монархия была единственным возможным сдерживающим фактором для ассамблеи, которая представляла олигархов и становилась все более неуправляемой. «План Игуалы» определил монархическую форму правления: в отсутствие Фердинанда VII или отпрысков его дома кто, кроме сильного военного, мог занять трон?

Социальные претензии Агустина способствовали появлению его заклятых врагов не только у себя дома, но и за рубежом. Мигель Санта-Мария, посол боливаровской Великой Колумбии, ярый республиканец, был отнюдь не впечатлен им, впрочем, как и новый американский посол Джоэл Пойнсетт:

«Его обвиняли в том, что он жестоко преследовал патриотов (последователей Идальго и Морелоса), что не пощадил ни одного пленного…

В период между поражением дела патриотов и последней революцией он жил в столице, в обществе, отличавшемся не слишком строгими нравами, да и сам был известен как распутник… Судя по (его) опубликованным документам, по-моему, он не отличался особыми талантами. Он быстр, смел и решителен, но не слишком разборчив в выборе средств для достижения своих целей».

Пойнсетт был настроен как против монархии, так – а может, и в большей степени – и против Итурбиде; однако, несмотря на враждебность, его суждения во многом были достоверными.

Перед новым императором вскоре возникла масса проблем, поскольку финансировал он свои расходы посредством заимствований. Цены на продукты питания резко поднялись, не оправдав надежд миллионов мексиканцев, которым внушили, что вместе с независимостью наступит процветание. Сельское хозяйство и горнорудное производство пребывали в застое, и Итурбиде отнюдь не выказывал волшебных талантов, должных оживить их. Он все более ожесточенно спорил с конгрессом, который проголосовал за лишение его права вето, а также попытался присвоить себе право назначать старших судебных чиновников: он намеревался ввести военные трибуналы по всей стране. Летом ведущие члены конгресса организовали заговор с целью поднять восстание в Мехико, захватить Агустина, лишить его трона и провозгласить республику. Заговор возглавили три лидера конгресса – Сервандо Тереса де Миер, Хуан Пабло Анайя и Карлос Мария Бустаманте. Еще одним заговорщиком был посол Колумбии Санта-Мария, за которым стоял сам Симон Боливар.

Император узнал о заговоре, и шестьдесят пять человек были арестованы. Агустин лично наблюдал за арестом Бустаманте. Санта-Марии было приказано покинуть страну, однако тот добрался только до Веракруса, откуда продолжал действовать против императора. Большая часть арестованных была освобождена в декабре – в то время Агустин еще не проявлял ни жестокости, ни мстительности. Он продолжал энергично защищаться: «Я присягнул стране, что буду управлять на конституционной основе. И я сдержу свое слово, уважая ныне существующий строй, пока благо империи позволит мне это. Но если из-за недостатков ее организации или страстей ее деятелей она пожелает стать инструментом анархии, сама нация, используя свое суверенное право, выдвинет новых представителей, и я буду первым, кто призовет к этому». Казалось, большая часть населения поддерживала его действия против своекорыстных латифундистов. На стороне Агустина была масса аргументов: конгресс, который якобы составлял конституцию, месяцами обсуждал процедурные моменты, а император не мог обеспечить прохождение основного законодательства. Говорили, что на том этапе Агустин был слишком мягок со своими оппонентами.

В конечном счете он потерял терпение и 31 октября отдал приказ разогнать конгресс. Депутаты послушно разошлись по домам, а их место немедленно заняла национальная хунта, из которой оппоненты Агустина были безжалостно изгнаны. Однако новый орган оказался также не способен увеличить доходы, как и прежний конгресс. Правительство практически обанкротилось, парализованное отсутствием финансовых поступлений: в ноябре Агустин прибег к насильственным займам и захвату средств, находившихся на счетах испанцев, покинувших Мексику. Он отбивался от гневных обвинений: «Кто виноват в нынешнем положении вещей? Я, который в чрезвычайных обстоятельствах согласился прибегнуть к естественному праву общества и использовать имеющиеся в стране средства, или конгресс, который за восемь месяцев так и не выработал плана оздоровления финансов и не предложил систему налогообложения?» Тогда правительство нашло выход в печатании денег и введении сорокапроцентного налога на недвижимость. К тому времени Агустина уже ненавидели трудящиеся всех профессий, к которым начали присоединяться даже его самые бедные сторонники. И все же армия еще оставалась на его стороне.

Затем возникла новая угроза – в лице блестящего, честолюбивого молодого офицера Антонио Лопеса де Санта-Аны. Назначенный командующим мексиканскими войсками под Веракрусом, где шестьсот испанцев еще удерживали форт Улуа, он объявил себя капитан-генералом провинции Веракрус. Агустин вознамерился отстранить его от командования, причем решил сделать это лично. Во главе большого отряда он прибыл в Халапу и приказал Санта-Ане вернуться в столицу вместе с ним. Санта-Ана отклонил это требование, объяснив, что ему требуется время, чтобы собрать личные вещи. В действительности же он пришел в ярость: «Этот удар ранил мою гордость военного и открыл мне глаза. Я увидел абсолютизм во всей его красе, и это подвигло меня на борьбу против Агустина I». Верхом на коне он вернулся в Веракрус и поднял там знамя восстания.

Восстание, хотя и было локализовано, представляло потенциальную опасность, поскольку повстанцы Санта-Аны могли соединиться с испанским гарнизоном, которым командовал генерал Лемор. Однако восстание началось неудачно: Санта-Ана атаковал Халапу, но так и не смог ее взять, а почти все его люди были убиты или взяты в плен. Ранее он вступил в альянс с Гуадалупе Викторией, одним из первых партизанских вождей, и теперь предложил ему бежать в Соединенные Штаты. Но Виктория отказался, а к повстанцам присоединился другой ветеран – Висенте Герреро.

Агустин поручил Хосе Антонио Эчеварри возглавить правительственные войска, действовавшие против повстанцев. Тем временем император, как утверждали, сильно пивший, переехал в загородную резиденцию в Сан-Косме, используя ее как личную собственность, к великому неудовольствию ее высокородных владельцев. Внешне он демонстрировал уверенность, как это видно из письма Эчеварри: «Со всех уголков империи, куда дошли вести о поступке Санта-Аны, мне пишут письма, полные негодования против этого жалкого негодяя, а общественное спокойствие не было нарушено никоим образом, несмотря на все усилия тех, кто надеется на скорое продвижение и увеличение сколоченных состояний. И я полагаю, что выходка Санта-Аны… скорее всего принесет нам больше пользы, чем зла. Мы сможем очистить землю от сорной травы, чтобы потом она нам принесла добрый урожай».

Небольшая армия Герреро на юге в конце января 1823 года была атакована силами роялистов под командованием бригадира Хосе Габриэля де Армихо. Главарь повстанцев, тяжело раненный, сумел скрыться, спрятавшись в овраге, а затем был вылечен крестьянином-индейцем. Правительство сочло его погибшим. Поскольку Санта-Ана был зажат в Веракрусе, Агустин решил, что волнения легко подавлены, и День империи отмечался в Мехико праздничными гуляньями и боями быков.

Эчеварри получил приказ продолжать осаду Веракруса, но здесь Санта-Ана обосновался прочно: испанцы обещали ему свою помощь в восстании, а также продолжали снабжать его по морю. Отчаявшись взять Веракрус, 1 февраля 1823 года Эчеварри и его командиры договорились с Санта-Аной о перемирии. Оно получило название «План Каса Маты», и по его условиям предстояло избрать новый конгресс (Санта-Ана ранее требовал созыва прежнего конгресса), взамен чего армия вновь обещала верность императору: «Поскольку неоспоримым фактом является то, что суверенитет остается основной целью нации, конгресс будет созван с максимальной быстротой… Армия никогда не будет покушаться на персону императора». Это был забавный компромисс. Поскольку император был скор на решения, он призвал самого себя к созыву нового конгресса. Но в то же время это было и актом бунтарства со стороны его командующего, ибо Эчеварри не был уполномочен ни вести переговоры с Санта-Аной, ни заключать с ним какие-либо соглашения; фактически это был отказ действовать в направлении главной цели Агустина – сокрушить Санта-Ану.

Поскольку «План…» декларировал верность императору, у него быстро появилось много сторонников в изолированных гарнизонах, являвшихся основой мексиканской военной системы; его положения о децентрализации военной и политической власти, которые предоставляли центрам провинций достаточно самоуправления, являлись как бы посланием к военным командирам и к тем, кто обладал реальной властью на местах. Гарнизоны Оахаки и Пуэблы тут же высказались в поддержку документа, но даже в этом случае примкнувших насчитывалось около тысячи бойцов из тридцати тысяч номинально лояльных Агустину. В очередной раз он послушался своего инстинкта и предпочел компромисс и переговоры. «У меня достаточно силы и ума, чтобы заставить подчиняться мне и выказывать уважение, а это могло бы стоить крови, но, пока это зависит от меня, ни капли крови не прольется» – достойный восхищения гуманистический подход к проблеме, однако абсолютно неверный в то время и в тех обстоятельствах для человека, желавшего сохранить престол. Его оппоненты продолжали заявлять о своей верности ему, выискивая в то же время любую возможность, чтобы перехватить инициативу.

В конце февраля газеты донесли детали основных положений «Плана…» до самых отдаленных провинций; статьи о децентрализации власти оказались столь привлекательными, что города и их гарнизоны один за другим стали высказываться в его пользу. А поскольку в нем позиция императора формально поддерживалась, многие полагали, что они проявляют свою лояльность ему. И вдруг генерал Педро Негрете, доверенный адъютант Агустина, отправленный для переговоров с мятежниками, объявил, что переходит на их сторону.

ГЛАВА 43 ВОЗВРАЩЕНИЕ

В Мехико основные армейские подразделения разбежались, а политические заключенные, например Бустаманте и падре Миер, были освобождены. Теперь император контролировал только часть столицы и провинцию Чьяпас на юго-востоке страны. У него не было иного выбора, как выполнить требование повстанцев – восстановить прежний конгресс. Делая это, он надеялся, что они сдержат свое обещание и останутся лояльны к нему как к конституционному монарху. Конгресс начал свою работу в марте 1823 года. Его открыл сам Агустин (что было для него невиданным унижением), он призвал к национальному примирению. Агустин перенес штаб-квартиру в свою загородную резиденцию в Такубайе. Затем он вошел в Мехико во главе Первого ударного батальона. Его приветствовали толпы сторонников, и, когда он попытался уехать, люди распрягли его лошадей и втолкнули карету обратно во двор его городского дворца. Во время этой свалки он даже потерял часы. С балкона дворца он обратился к толпе с речью. Агустин призвал всех соблюдать мир и порядок. Во дворце совсем не было еды, поэтому он был вынужден одолжить немного шоколада у епископа Переса из Пуэблы, который жил напротив. Недоброжелатели Агустина утверждали, что он сам организовывал демонстрации в свою поддержку, но их масштаб свидетельствовал об обратном: они были слишком грандиозны, что исключало подобные подозрения. Да было и много других свидетельств того, что он по-прежнему популярен среди простого люда. Ползли слухи о назревающем восстании против латифундистов.

Конечно, пропасть, разделявшая бедных и богатых, была огромной. Вот как Фанни Кальдерон де ла Барка, англичанка, бывшая замужем за испанским дипломатом, описывала женщин из высшего креольского общества: «Одна могла быть одета в ярко-красную атласную юбку и розовое атласное платье с лентами цвета юбки поверх нее. Другая могла быть в богатом платье из голубого атласа, из-под которого виднелась пурпурная, атласная же, нижняя юбка… На всех были бриллианты и жемчуг… Я ни одной не видела без серег, ожерелья и брошей». Пойнсетт, американский посол, пишет о вопиющей разнице между богатыми людьми и «прокаженными» – нищими Мехико:

«Перед храмами и на прилегающей территории мы увидели необычайно много попрошаек. Они выставляли напоказ свои ужасные язвы и уродства, чтобы вызвать нашу жалость. Я посмотрел на одного из них, завернутого в большую белую простыню. Как только он понял, что привлек мое внимание, то приблизился ко мне и, открыв свое одеяние, начал демонстрировать мне свое обнаженное тело, сплошь покрытое язвами… Ни в одном городе Италии нет столько несчастных нищих, и ни в одном городе мира нет столько слепых».

Конгресс, запаниковавший при первых признаках недовольства, издал декрет, согласно которому правительство должно было поддерживать порядок, но Агустин держал своих солдат за городом. 17 марта тут и там начали вспыхивать стычки, и казалось, что Мексика вместо войны за независимость движется к гражданской войне между городскими массами, поддерживающими императора, и аристократией, средним классом и провинциальной элитой, поддерживающими всех, кто против него. После нескольких дней бездействия 19 марта Агустин ошеломил всю страну, объявив о своем отречении. Он заявил, что занимал трон неохотно, а теперь освобождает его, стремясь избежать гражданской войны. Он выразил добровольное согласие удалиться в изгнание и просил две недели на завершение личных дел. Через несколько дней «армия освобождения» повстанцев вошла в Мехико, где была встречена населением враждебно. Семь человек были убиты и пятьдесят арестованы в ходе кровавых схваток. Решение Агустина прозвучало как гром среди ясного неба. Повстанцы не требовали отречения императора, хотя, несомненно, оно могло их обрадовать.

Возможны три разумных объяснения этому шагу. Он действительно очень не хотел гражданской войны в стране, к тому же, будучи столь популярен среди народных масс, в армии он почти не имел сторонников. Кроме того, он не видел возможности управлять страной при оппозиционном конгрессе и фактически автономных региональных правительствах. Его попытки поднять налоги были заморожены на долгие месяцы. И он, вероятно, полагал, что вслед за его уходом последует такая анархия, что империя вновь призовет его.

Обстоятельства отречения Агустина повторились спустя десятилетие, когда император Бразилии Педру I, не желая проливать кровь, отказался от престола, вступив в конфликт с непокорным парламентом. Было также и некоторое сходство с ситуацией, в которой оказался Боливар, когда решил окончательно покинуть Санта-Фе-де-Боготу, и даже с отречением Сан-Мартина. История Латинской Америки вновь и вновь учит тому, что недостаточно создать независимое государство; в конфликте между личной властью и интересами правящих классов попытки слишком прямолинейно мысливших Освободителей управлять страной наталкивались на парламенты, мнившие себя всемогущими.

Последнее послание Агустина конгрессу было исполнено патетики: «Я люблю страну, в которой родился, но уверен, что оставлю своим детям славное, незапятнанное имя, пожертвовав ради этого возможностью править с опасной высоты трона». Несмотря на приобретенную в молодые годы репутацию бойца, Агустин в период своего правления проявил себя как человек, предпочитавший согласие конфронтации, как умелый переговорщик, старавшийся избежать репрессий.

«План Игуалы» и «План Каса Маты» со временем стерлись из памяти мексиканцев, и Итурбиде стал лишь объектом насмешек, о нем говорили в пренебрежительном тоне. Бустаманте, его наиболее активный недоброжелатель, объявил бывшего императора сторонником реставрации власти Бурбонов в Мексике, утверждал, что Агустин не перенес отказа конгресса работать по его указаниям. Это была явная чепуха. Во-первых, он сам сместил Бурбонов, а во-вторых, конгресс, если это было не в его интересах, пресекал все попытки императора управлять страной.

Прокламация, выпущенная провинцией Халиско, на западном побережье, может служить типичным примером кампании очернительства, ведшейся против него: «Итурбиде не был нашим освободителем, это – лицемер, который обманул нас, как сегодня опять хотят сделать его сторонники. Он не разорвал наших цепей… Он заменил их на новые… Да, сограждане, Итурбиде – лицемер, предатель и нечестный человек, который уничтожил собрание, получившее от народа на хранение независимость, чтобы все прибрать к рукам». Вместо него Идальго и Морелос незаслуженно обрели статус основателей Мексиканского государства.

К побережью Итурбиде сопровождал один из его главных противников – генерал Николас Браво, который видел в нем обычного заключенного, в то время как Агустин считал себя бывшим правителем страны, добровольно ее покидающим. Многие люди в селениях, которые они проезжали, приветствовали Агустина и его кортеж, выражая ему свою преданность. Их сопровождал эскорт из верных ему солдат, и, естественно, en route [12]12
  В дороге (фр.).


[Закрыть]постоянно случались стычки между ними. В конце концов новое правительство вспомнило о сторонниках Итурбиде и приказало арестовать его секретаря Франсиско де Паула Альвареса, нескольких офицеров и священников. Чувствуя себя нездоровым, Итурбиде заставил сестру Николасу и престарелого отца вернуться в Мехико, но его жена и восемь детей оказались в числе группы из двадцати восьми человек, которые должны были сопровождать его.

В Веракрусе Итурбиде потребовал, чтобы его багаж был досмотрен, дабы избежать в дальнейшем обвинений, будто он вывозил из страны деньги. Но таможенные чиновники почтительно отказались. Он взял с собой триста сорок ящиков кларета, двенадцать бочонков испанского вина и личное имущество, в том числе серебро, драгоценности и картины работы Рубенса и Веласкеса. Он отплыл из Веракруса в мае 1823 года и добрался до Ливорно, что в Италии, через три месяца. Но из-за испанских роялистов в Италии он не мог себя чувствовать в безопасности, кроме того, он хотел, чтобы его дети получили английское образование. В декабре 1823 года через Швейцарию, Германию и Нидерланды Итурбиде отправился в Англию и прибыл в Лондон 1 января 1824 года. Он поселился в большом доме в городе Бат, и его старший сын поступил учиться в Эмплфорт.

Нет сомнений, что он поддерживал контакты со своими сторонниками, оставшимися дома. Его отъезд в Англию вызвал в Мексике серьезные волнения, и правительство опасалось (впрочем, не без оснований), что он планирует вернуться и собирается восстановить испанское владычество. В апреле 1824 года конгресс принял положение, согласно которому Итурбиде должен считаться преступником, если ступит на мексиканскую землю. Иными словами, его могли немедленно казнить без суда и следствия. Тем временем Итурбиде обратился к министру иностранных дел Великобритании Джорджу Каннингу с просьбой помочь ему в установлении в Мексике конституционной монархии по британскому образцу. Каннинг отказался принять его, но министерство иностранных дел предложило помощь. Во время отсутствия Итурбиде Мексика разделилась на отдельные штаты, и он был убежден, что сограждане поддержат его: «Хотя я не переоцениваю себя, но уверен, что смогу объединить многие интересы этих провинций и успокоить накалившиеся страсти, которые могут привести к разрушительной анархии. Я еду с этим намерением». Капитан Бэзил Холл, хорошо знавший его, писал: «Вне всякого сомнения, это – патриотическое и бескорыстное решение. Нет никаких причин предполагать, что у него имеются какие-либо другие, нежели служение Мексике, намерения».

11 мая 1824 года Итурбиде с женой, двумя детьми и печатным станком на борту британского корабля отправился в Мексику. Подробности ставящего его вне закона приказа стали известны слишком поздно: он не знал о нем, отъезжая. Вероятно, курсы его корабля и судна, везшего приказ о его аресте, пересеклись где-то посреди Атлантического океана. В середине июля Итурбиде высадился вблизи далекого городка Сото-Ла-Марина, в штате Тамаулипас. Там его сразу же арестовал командир местного гарнизона Фелипе де Ла Гарса и препроводил в глубь территории – в город Падилья. Власти штата решили, что принятый в апреле закон должен быть немедленно исполнен.

Ожидая, что его приезд послужит толчком к началу восстания, Итурбиде был захвачен врасплох. 19 июля, то есть через два дня после своего ареста, он начал писать письмо конгрессу, в котором спрашивал, какое преступление совершил. Еще до того, как он закончил письмо, ему сообщили, что он будет казнен в шесть часов этим же вечером, то есть прежде, чем ему удастся связаться с властями в Мехико. Ему позволили написать одно письмо жене Ане – «благословенная женщина моей любви». Он попросил отослать ей часы и четки – как «единственное наследство, которое может оставить тебе в этот кровавый миг твой несчастный Агустин». Человек, который думал, что его встретят как спасителя, будет застрелен без суда в каком-то заброшенном провинциальном городке. Он держался с достоинством, велел раздать золотые монеты расстрельной команде, чтобы они хорошо сделали свою работу. Его исповедовали, завязали глаза и связали. Он сказал: «Мексиканцы, я умираю с достоинством, а не как предатель. Я не оставляю этого пятна моим детям и их потомкам. Я не предатель, нет». Одна пуля попала ему около носа, другая вошла в горло, а третья, которая убила его, – в лоб. Тело Итурбиде было перенесено в здание местного парламента, которое использовалось также в качестве часовни. Обряженный по францисканскому обычаю, бывший император Агустин был похоронен в развалинах местной приходской церкви. Изучая великий XIX век, мексиканский историк и писатель Хусто Сьерра писал: «Это было политическое убийство, а не акт справедливости. Итурбиде сослужил своей стране великую службу, которую нельзя преуменьшать, называя ее предательством по отношению к Испании. Он не смог подняться до тех высот, каких требовала его работа, но не заслужил и того, чтобы получить эшафот в качестве вознаграждения. Если бы нация могла говорить, она бы его оправдала».

Карьера Итурбиде была наиболее короткой и стремительной из всех Освободителей. Простой армейский офицер в 1821 году, всего через семь месяцев он стал Освободителем Новой Испании, страны более обширной, чем Соединенные Штаты сегодня, а еще через восемь месяцев – ее императором. Через десять месяцев он был вынужден отречься от престола, а пятнадцать месяцев спустя – казнен. Его смерть особенно тронула сердца двух человек. Мануэль Миер-и-Теран, генерал, который безуспешно защищал Техас от Соединенных Штатов в 1836 году, впоследствии поехал в Падилью и некоторое время жил в комнатах, где держали Итурбиде. Однажды, осматривая могилу бывшего императора, он подошел к тому месту, где был казнен Агустин, и бросился на свою саблю. Его похоронили в той же могиле. В 1838 году генерал Анастасио Бустаманте, один из главных сторонников Итурбиде, перенес его прах в Мехико. Он не решился похоронить его рядом с другими героями борьбы за мексиканскую независимость – Идальго и Морелосом, но надпись в соборе в его честь гласит:

 
Агустин де Итурбиде —
Творец мексиканской независимости.
Соотечественник, плачь по нему.
Прохожий, восхищайся им.
Этот памятник охраняет прах героя.
Его душа покоится в лоне Господа.
 

Бустаманте просил, чтобы и его похоронили рядом с Итурбиде.

Бывшей императрице Ане Марии, которая на момент казни носила девятого ребенка Агустина, было дозволено выехать в Новый Орлеан. Оттуда она перебралась в Филадельфию, где и прожила до конца дней. Она вела жизнь богатой вдовы и содержала двор, который состоял из мексиканцев, живущих на чужбине, включая генерала Эчеварри, сыгравшего большую роль в падении ее мужа, а впоследствии тоже ставшего политическим изгнанником. В 1864 году, во времена короткой и трагической Второй Мексиканской империи эрцгерцога Максимилиана Габсбургского, семье Итурбиде восстановили королевский статус, и его сын Агустин даже считался возможным наследником престола. Но когда после Максимилиана страна впала в национализм и революцию, Итурбиде вновь перестали чтить в Мексике. Его тело не перенесли в грандиозный Монумент независимости, возведенный в 1925 году, и не похоронили рядом с Идальго, Морелосом, Матаморосом и Герреро – всеми теми, кому вовсе не удалось обеспечить независимость Мексики. Человек, который действительно дал Мексике чувство национального самосознания, пребывает в презрении и забвении.

Тем временем популистское правительство, пришедшее на смену Итурбиде, работало беспорядочно, доведя страну до разрухи. Первым президентом стал ветеран повстанческого движения Гуадалупе Виктория – Мануэль Феликс Фернандес. Он управлял страной в течение пяти лет, в условиях постоянного кризиса в отношениях правительства и провинций, а также полного банкротства. Армия при этом разрослась до пятидесяти тысяч человек. В 1829 году его сменил еще один из оставшихся в живых партизанских командиров – Висенте Герреро. Год спустя, после того как Санта-Ана отразил попытку испанского вторжения, он был смещен генералом Бустаманте. Санта-Ана, сильный человек из военных, который внес значительный вклад в свержение Итурбиде, сам стал президентом в 1833 году.