Текст книги "Освободители"

Автор книги: Роберт Харви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)

Узнав об этом, Боливар обратился к конгрессу со словами: «Я прошу принять мою предыдущую просьбу об отставке. И сообщу всем о ваших интригах против меня». Сукре и его офицеры отказались принять отставку Боливара. Сантандер, находившийся в Новой Гранаде, никак не мог этому воспрепятствовать.

Боливар вынужден был распрощаться со своей возлюбленной и спуститься с гор на побережье. Сукре предполагал, что испанцы тоже покинут горы и через Арекипу двинутся на побережье. Боливар считал такое развитие событий маловероятным. Он оказался прав: это был всего лишь обманный маневр. Роялисты на самом деле решили выступить из Куско и зайти в тыл войск Сукре, отрезав ему пути отступления на север. Однако Сукре разгадал намерения испанцев и тут же отступил, сумев избежать нападения с фланга. Отступающего Сукре преследовала испанская армия, превосходившая его численно. Испанцы пытались навязать Сукре боевые действия на невыгодной для него горной местности. Сукре же решил поиграть с испанцами в кошки-мышки: он осторожно отступал по горному хребту. Однажды, чтобы избежать засады, его солдаты всю ночь шли в полной темноте.

Испанцы шли по горной местности и страдали от холода и голода. Миллер писал: «Наместник не хотел посылать солдат на поиски скота, опасаясь массового дезертирства. Роялисты быстро продвигались вперед, но они страдали от недостатка продовольствия больше, чем патриоты, поэтому вынуждены были есть лошадей, мулов и ослов».

Голодные испанские солдаты, однако, гораздо легче переносили условия высоты, и Сукре едва поспевал за ними. Боливар дал ему указание любой ценой избегать боевых действий с роялистами. Измотанная постоянной гонкой, 6 декабря армия Сукре разбила лагерь возле деревни Киноа, недалеко от равнины Айякучо.

Тем временем роялисты заняли стратегически важные высоты Кондорканка, что в переводе с индейского наречия означает «достойные кондоров». Несмотря на численное превосходство испанцев, Сукре и его офицеры решили принять бой, который теперь казался неизбежным.

Спустившись на побережье, где обязанности командующего во время его отсутствия исполнял Урданета, Боливар узнал, что Паэс наконец-то послал своих людей к нему на помощь. Четыре с половиной тысячи человек шли на Лиму. Узнав о приближении Паэса, маркиз де Торре Тагле вместе с вероломными происпански настроенными грандами скрылся в крепости Кальяо.

7 декабря Боливар прибыл в Лиму. Некогда цветущий город теперь был в запустении. С тех пор как Лиму покинул Боливар, городом управлял бригадный генерал Рамирес, которого за особо жестокий нрав прозвали перуанским Робеспьером. В окрестностях монастыря Ла-Мерсед он развлекался тем, что обезглавливал молодых жителей Лимы только за то, что они носили «республиканские» головные уборы. Пустынные улицы города заросли травой. Люди боялись покидать свои дома: кругом сновали свирепые патрули Рамиреса или банды мародерствующих патриотов. Появление Боливара в Лиме было встречено с радостью. Люди умоляли его не уводить армию в горы, а остаться в городе для поддержания порядка.

9 декабря 1824 года в 10 часов утра армия патриотов под командованием Сукре и испанская армия наместника Ла Серны начали сражение, которое должно было решить судьбу Латинской Америки. Правым флангом роялистов командовал Вальдес, лучший из испанских генералов. Генерал Моне расположил свои войска на склонах гор, спускающихся к равнине. Это была центральная позиция роялистов. Левый фланг занимали испанские резервисты под командованием маршала Гонсалеса. Напротив них расположились перуанские войска генерала де Ла Мара, кавалерийские и пехотные дивизионы Хосе Марии Кордовы, самого молодого генерала патриотов, и резервисты генерала Лары.

Испанцы занимали более сильную позицию. Они начали наступление. Вальдес считал, что перуанская армия де Ла Мары – самое слабое место патриотов, и решил атаковать ее своими хорошо обученными войсками. У испанцев было одиннадцать пушек, у патриотов – всего одна. У роялистов было девять тысяч триста солдат, у патриотов – всего пять тысяч восемьсот. Так началось одно из самых значительных сражений в истории Южной Америки.

Огонь испанских пушек и винтовок посеял панику в рядах армии де Ла Мары. Он пытался поддержать дух своих людей и послал за подкреплением в центр. Испанцы просчитали такой ход событий. Они планировали атаковать центральные позиции патриотов как раз тогда, когда оттуда будут посланы подкрепления де Ла Мару.

Моне приказал своим солдатам спускаться вниз со склонов гор, прежде чем придет подкрепление из центра. Сукре воспротивился – он считал, что им следует оставаться на месте, сражаться в окружении и не ждать никакого подкрепления.

Кордова, командовавший пехотой и кавалерией в центре, демонстративно спешился и убил своего коня. Таким образом он показал солдатам, что пути к отступлению нет. Затем прозвучал его призыв: «Солдаты! Вперед, к победе! Огонь!»

Начавшие атаку испанские кавалеристы пришли в изумление, увидев, что патриоты движутся им навстречу. В руках у патриотов были длинные копья – именно такими копьями было убито большинство испанских солдат под Хунином. Копья, метко разившие испанских всадников, и на этот раз оказались действенным оружием в получасовой рукопашной схватке. Когда ситуация прояснилась, Кордова по-прежнему наступал, а испанцы стали отходить на прежние позиции. Вскоре бой переместился на вершину холма. Там Кордова захватил артиллерию испанцев.

Де Ла Мару удалось удержать правый фланг. Теперь Сукре мог направить к нему на помощь свой резерв. Уставшие солдаты Вальдеса вынуждены были отступить. Вальдес, поняв, что исход битвы предрешен, бросился в самую гущу боя. Гордый и мужественный генерал хотел погибнуть вместе со своими солдатами, но один из адъютантов силой утащил его с поля боя.

Наместник попытался спасти положение и послал на вершину холма, захваченного Кордовой, свой резерв. Эта атака была с легкостью отбита патриотами. Командующий роялистским резервом де Кантерак был ранен. Кавалеристы Кордовы галопом бросились вниз с холма – в лагерь наместника Ла Серны. Моне удалось уйти в горы с пятью сотнями солдат. Остальные роялисты сдались после того, как Сукре обещал им безопасное возвращение в Испанию. Он захватил в плен двух генерал-лейтенантов – Ла Серну и де Кантерака, четырех фельдмаршалов, включая Вальдеса и Моне, двух бригадных генералов, семнадцать полковников, семьдесят восемь подполковников, четыреста восемьдесят четыре старших и младших офицера, две тысячи пятьсот солдат, большое количество боеприпасов. В этой битве погибло около тысячи девятисот испанских военных, семьсот человек было ранено. Патриоты потеряли всего триста десять человек убитыми, более шестисот было ранено.

Это был триумф, достойный самого Освободителя, – победа, одержанная над превосходящими силами врага, последняя великая битва за освобождение Америки от испанского господства. На следующий день после битвы Сукре обедал со своими старшими офицерами. На этот обед был приглашен Вальдес, которым Сукре восхищался. Сукре поднял свой бокал и обратился к Вальдесу со словами: «Я пью за вас. Родись вы в Америке, то стали бы самым лучшим защитником ее независимости». Боливару Сукре написал: «После пятимесячной операции вся территория Перу находится в вашей власти».

Победа была неожиданной. От этого радость ее была еще сильнее. Боливар сомневался, что армия Сукре сможет противостоять в горах хорошо экипированным испанцам. Говорят, что, получив известие о победе на своей роскошной вилле «Магдалена», расположенной недалеко от столицы, он бросил свой меч и военный мундир на землю и поклялся больше никогда не прикасаться к ним. Со свойственным ему пафосом Боливар написал Сукре: «Генерал Сукре – отец Айякучо, избавитель детей солнца. Он разрубил цепи, которыми Писарро опутал империю инков. Потомки изобразят его стоящим одной ногой на Пичинче, другой – на Потоси, держащим в своих руках колыбель Манко-Капак и созерцающим цепи, разрубленные его мечом». Боливар присвоил Сукре звание гранд-маршала и Освободителя Перу. И тут же приказал ему следовать в горы Верхнего Перу, дабы покончить с сопротивлением генерала Оланьеты, отказавшегося подчиниться приказу о капитуляции.

Сукре быстро справился с поставленной задачей. В марте 1825 года Оланьета был убит в перестрелке. Его армия сдалась. Испанцы удерживали еще порт Кальяо. Этот последний анклав испанского правления на континенте продержался еще около года. Гарнизон отчаянно страдал от голода. Наконец в январе 1826 года он сдался. Боливар пощадил оставшихся в живых, позволив им уехать в Испанию.

Перуанцы попросили Боливара стать их диктатором. Он согласился. Он вновь вспомнил о Мануэлите Саэнс – миссис Торн. Боливар предложил ей оставить замужнюю жизнь в Кито и вернуться к нему. Мануэлита стала первой дамой Лимы. Она скакала на лошади в красных, обтягивающих ноги брюках, высоких ботинках и черной накидке, фехтовала с офицерами Боливара и устраивала официальные приемы в резиденции Освободителя. Она завела себе ручного медвежонка. Чернокожая горничная Мануэлиты забавляла гостей, передразнивая известных политиков страны.

Теперь Боливар правил одной из самых огромных территорий площадью три миллиона квадратных миль – примерно это равнялось всей Европе. По завоеванным территориям Боливара можно сравнить с Тамерланом, Чингисханом, Александром Великим, Августом, Кортесом, Писарро и Клайвом. Он совершил четыре военных перехода с запада на восток по неприступным горным хребтам Анд. Обратно шли другой дорогой – через Центральные Анды в Кито, и опять вверх – к Серро-де-Паско. Для того чтобы сделать это, следовало обладать поистине героическим характером. За десять лет Боливар преодолел по крайней мере двадцать тысяч миль верхом на лошади по труднопроходимой местности. Он лично принимал участие почти в трехстах больших и малых военных операциях.

Теперь Боливар поставил перед собой задачу заложить основы эффективного и устойчивого конституционного управления в любимой им Южной Америке. Он хотел войти в историю не только как завоеватель и освободитель, но и как государственный деятель. И все еще вынашивал планы объединения всей Южной Америки под своим правлением. Теперь все казалось возможным. 31 декабря 1824 года Джордж Каннинг, министр иностранных дел Великобритании, вопреки позиции короля Георга IV и герцога Веллингтонского формально признал Великую Колумбию.

Восставшие в испанских колониях патриоты недвусмысленно предложили Великобритании коммерческие выгоды, в которых она была весьма заинтересована. В 1805 году Британия экспортировала в Южную Америку товаров на восемь миллионов фунтов. Через четыре года эта сумма увеличилась больше чем в два раза и составила восемнадцать миллионов фунтов. В 1822 году Джозеф Планта, заместитель Каслри, написал Стредфорду Каннингу, английскому посланнику в Мадриде: «Позволю себе заметить, что наша линия поведения должна быть по возможности скрытной. Мы должны обеспечить нашим подданным все те коммерческие выгоды, которыми пользуются другие страны в южноамериканских провинциях. Для этого необходимо включить специальный пункт в один из актов нашего парламента. Я думаю, что это должен быть акт о навигации. Этот пункт должен способствовать развитию нашей торговли в испанских провинциях и защищать ее… И надо сделать это по возможности незаметно. В сложившейся ситуации нам также следует поддерживать отношения с Испанией».

Попытки надменного Каслри сделать это закончились крахом. В том же, 1822 году на конгрессе в Вероне рассорившиеся европейские государства так и не смогли договориться. Эта неудача сильно сказалась на здоровье Каслри: он впал в глубокую депрессию. В августе того же года Каслри перерезал себе горло перочинным ножом. Байрон, как и многие другие либералы, со злорадством писал о самоубийстве Каслри:

 
О, Каслри! Теперь ты патриот.
Ты так же, как Катон, пал за страну родную.
Он умер, чтоб не видеть Рим порабощенным,
Ты ж, чтобы нам не увидать Британии спасенной.
 

И далее еще более цинично:

 
Потомкам не найти могилы
Благороднее, чем эта.
Лежат здесь кости Каслри —
Остановись, приятель, и…
 

Смерть Каслри ознаменовала новую фазу британской политики – новое отношение к борющимся за независимость испанским колониям. Первый этап этой политики был связан с именем Миранды. Ему, несмотря на колебания Питта, оказали поддержку несколько дальновидных британцев – Николас Ванситтарт, лорд Мельвиль и отставной губернатор Томас Паунел. На втором этапе администрация Гренвиля придерживалась политики энергичных захватнических действий, которая носила ярко выраженный империалистический характер. Неожиданно эта политика вместе с самим министерством Гренвиля потерпела полный крах. Министром иностранных дел был назначен Каслри. Начался третий этап испано-американской политики Великобритании. Он характеризовался особой осторожностью, цинизмом и приспособленчеством. Каслри мог на словах охотно одобрять те или иные действия южноамериканских повстанцев, извлекая при этом огромную экономическую выгоду. Он даже выступал посредником в решении спорных вопросов между колониями и Испанией. Однако вовсе не был склонен признавать независимость испанских колоний. От «великого альянса» он добивался хотя бы показушного мира между европейскими державами. Ему не удалось сделать более удачного дипломатического хода. Несмотря на огромный вклад британских волонтеров в борьбу за независимость Южной Америки, этот фарс все больше и больше раздражал Боливара и других латиноамериканских лидеров. Особенно заметно это стало после окончания наполеоновских войн.

После самоубийства Каслри начался четвертый этап британской политики в Южной Америке. Развал Испанской империи сулил Британии огромные выгоды. В течение нескольких десятилетий она должна была получать такие же экономические выгоды на континенте, как когда-то Испания. Однако, заменив испанцев, британцы сумели представить себя в более выгодном свете. Если первые три фазы британской политики можно условно назвать просвещенной осторожностью Питта, либеральным империализмом Гренвиля и циничным консерватизмом Каслри, то четвертая связана с романтическим реализмом Каннинга.

Джордж Каннинг сменил Каслри в министерстве иностранных дел Великобритании. Он также возглавлял нижнюю палату британского парламента. Его назначение было связано с приближающимися революционными переменами, которые ощутила на себе даже консервативная администрация лорда Ливерпуля. В молодости Джордж Каннинг был в партии вигов и даже якобинцем. В 1793 году при поддержке Питта он становится членом английского парламента. Этому событию способствовали личное влияние Питта, разочарование результатами Французской революции и несоответствие Каннинга тем требованиям, которые предъявлялись к вигам.

Отец Каннинга принадлежал к старинному английскому роду, породнившемуся с ирландцами. На протяжении ста пятидесяти лет они главенствовали в семье. После женитьбы отец Каннинга был лишен всех званий и наследства. Он умер, когда Каннингу едва исполнился год. Мать Каннинга, лишенная средств к существованию, вынуждена была пойти на сцену. Младший брат отца, Стредфорд Каннинг, усыновил Джорджа. Он послал его учиться в Итон, затем и в Оксфорд. В доме Стредфорда Джордж познакомился с видными представителями партии вигов – Чарльзом Джеймсом Фоксом и Ричардом Шериданом.

Происхождение Джорджа Каннинга и смена политических пристрастий возбуждали подозрения на его счет. Скромное имущественное положение также служило препятствием на пути в высшее общество. Однако Каннинг не противопоставлял себя истеблишменту. Он был бунтарем, скорее, внутренне. Превосходный ум, ораторское мастерство, страстность и идеализм, даже его недолгое увлечение поэзией – все это наряду с покровительством Питта сделало его весьма влиятельным человеком.

После падения Гренвиля, к ужасу его недоброжелателей, он стал министром иностранных дел. Вот что сказал по этому поводу Сидней Смит: «Что ж, посмотрим, смогут ли спасти нацию шутки и неуклюжие вирши подмастерья, оскорбительные проявления раздражения, интонации и жесты мистера Питта. Когда Каннинг весел, он силен. Когда же он серьезен, то похож на Самсона в парике».

Дерзкие планы Миранды увлекали романтичного Каннинга. В январе 1808 года он принимал Миранду в министерстве иностранных дел. Мысли Миранды показались ему «весьма привлекательными». Находясь на посту министра иностранных дел, Каннинг часто вступал в противоречия с Каслри, который в то время был военным министром администрации герцога Портлендского. Провал экспедиции Уолчерена, которая была детищем Каслри, возмутил Каннинга. Выслушав невнятные оправдания военного министра, он не смог удержаться от резких выражений. «Боже мой! Мне проще убить вас, чем читать это», – бросил он в лицо Каслри.

В сентябре 1810 года Каслри вызвал Каннинга на дуэль и ранил его в бедро. Оба лишились своих постов. Каслри вскоре вернулся в кабинет консервативного лорда Ливерпуля. Каннинг смог занять прежнее положение только через много лет.

Байрон позабавился над Каннингом, когда тот разругался с радикально настроенным политиком сэром Фрэнсисом Бурдетом. Позднее он посмеется и над Каслри. Вот эти строки:

«Итак, Каннинг и Бурдет ссорятся. Если мне не изменяет память, уже не в первый раз. Говорят, они покалечили друг другу ляжки. Один злющий проходимец написал об этом такие стихи:

 
Вперед, чемпионы! Забавен ваш фарс!
Прострелив друг другу…
Поменяйтесь местами
И, черт вас дери, постучитесь-ка лбами!»
 

Джон Уилсон Крукер, коррумпированный министр адмиралтейства, гонитель адмирала лорда Кокрейна, писал о Каннинге: «Его талант похож на яркое пламя. Он откликается на каждый порыв ветра и любую перемену погоды. Он ярко вспыхивает и мерцает, то поднимается до небес, то превращается в дым. И все это для того, чтобы привлечь к себе внимание и обогреть узкий круг людей, который немедленно образовывается вокруг него».

Каннинг мог бы стать последователем Каслри, но он не принимал политику заигрывания с «великим альянсом», которую Каслри проводил в последнее время. По мнению Каннинга, политика посредничества между абсолютными монархиями не имела никакого смысла. Он тут же принял меры, чтобы покончить с ней. Точка зрения Каннинга по этому вопросу сводилась к следующему: «Периодические встречи между четырьмя великими державами с целью достижения общих договоренностей в Европе – очень спорная политика… Она неизбежно втянет нас в политический процесс на континенте, тогда как мы всегда исповедовали политику невмешательства, за исключением чрезвычайных ситуаций, и только с доминирующих позиций». Не связанный никакими обязательствами с европейскими державами, Каннинг с легкостью изменил позицию Великобритании по отношению к латиноамериканским государствам. Он испытывал к ним искреннюю симпатию. В ноябре 1822 года он уже составил список консулов, которые будут направлены в эти государства. Это обстоятельство само по себе уже подразумевало признание независимости этих государств.

Но это было всего лишь проявлением романтического идеализма. Провал политики Каслри стал особенно очевиден, когда Франция начала готовиться к вторжению в Испанию – якобы для того, чтобы спасти короля Фердинанда, плененного либералами. На самом деле Франция намеревалась отобрать у Испании ее бывшую империю. Однако Каннинг понимал, что настоящую опасность для британских коммерческих интересов в только что образовавшихся латиноамериканских республиках представляют Соединенные Штаты Америки. Очевидно, что США были готовы извлечь выгоду из образовавшегося в Южной Америке вакуума власти и неуверенной политики британцев. Соединенные Штаты стремились усилить свое влияние и установить свой «протекторат» на территориях к югу от их границ.

Атлантический регион был поделен между четырьмя державами. Распад Испанской империи длился на протяжении последней четверти XVIII и первой четверти XIX века. Все это время Франция, Британия и Соединенные Штаты боролись за то, чтобы занять место Испании. Французы попытались это сделать, но их основные интересы были на Европейском континенте. Последнее вторжение Франции в Испанию показало, насколько ограниченны ее возможности. Русские покровители предоставили французам для перевозки их войск через Атлантику негодное судно. Британцы из-за неумелой политики Каслри упустили представившиеся им возможности. Соединенные Штаты в тот период были еще на стадии становления. Поначалу им было невыгодно вступать в конфликты за пределами своих границ. Однако к концу первого периода политической деятельности англичан в южноамериканских колониях они уже могли нарушить этот запрет.

Джон Кинси Адамс, американский посланник в Лондоне, отзывался о Каслри как о «холодном, но в чем-то все же приятном человеке». Позднее, находясь на посту государственного секретаря Соединенных Штатов, он пресек попытки своего противника Генри Клэя обеспечить признание новых латиноамериканских республик. Он убедил Каслри в том, что Соединенным Штатам и Англии следует вырабатывать совместные решения.

Планы США изменились. Американские лидеры не захотели больше терпеть нерешительность Каслри. В начале 1822 года США уже готовы были признать южноамериканские республики. Адамс направил указания американскому послу в Лондоне – успокоить разнервничавшихся британцев. «Мы надеемся, – писал он, – что британский кабинет не сочтет наши действия поспешными и несвоевременными. Стоит ли напоминать, о чем я говорю… Особенно подчеркните тот факт, что эти действия не являются свидетельством перемены в нашей политике и совершены в общих интересах. Возможно, ни одна из предполагаемых миссий не будет послана раньше следующей сессии конгресса».

С появлением Каннинга в министерстве иностранных дел отношение американцев к Великобритании несколько потеплело. Вот как писал об этом двоюродный брат Каннинга Стредфорд (сын доброжелательного дядюшки), бывший в то время британским послом в Соединенных Штатах: «Позиция, которую Вы заняли, получила здесь одобрение… Изменение общественных настроений весьма ощутимо. Это затронуло даже Адамса… В целом я хочу сказать, что уже давно нам не предоставлялась такая благоприятная возможность для сближения наших стран. Это касается и общей расстановки сил, и доброй воли обеих сторон».

В августе 1823 года Каннинг лаконично сформулировал для американцев новую политику Британии по отношению к бывшим испанским колониям:

«1. Мы считаем нецелесообразным возвращение Испании ее бывших колоний.

2. По нашему мнению, вопрос о признании независимости южноамериканских колоний является насущным и своевременным.

3. Мы будем всячески содействовать устранению каких-либо препятствий на пути установления дружественных отношений между Испанией и ее бывшими колониями.

4. Мы не ставим перед собой цели овладеть хотя бы малой частью территории бывших испанских колоний.

5. Мы не останемся безучастными наблюдателями, если любая другая держава заявит свои претензии на бывшие испанские территории».

Как говорится, жало находится в хвосте. Последний, пятый пункт этого документа, внешне направленный против Франции, на самом деле был недвусмысленным предупреждением Соединенным Штатам – не вмешиваться. И тем не менее это не помешало Каннингу в скором времени заявить: «Кровные узы дают себя знать. Дочь и мать вновь объединились против всего остального мира».

Адамс, недолюбливавший все британское и по-прежнему скептически относившийся к намерениям англичан, рассудил, что «кровные узы» не должны помешать «дочери» действовать в своих интересах за спиной у «матери». 23 декабря 1823 года он провозгласил доктрину Монро. Доктрина была предъявлена Каннингу как fait accompli, [4]4
  Свершившийся факт (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть]что уже само по себе объясняло смысл этой дипломатической стратегии. Адамс отвернулся от европейских государств. Не успев официально признать южноамериканские республики, Соединенные Штаты объявили Южную Америку зоной, закрытой для всех европейских стран, включая Великобританию.

Каннинг нанес ответный удар в свойственной ему энергичной манере. Он отозвал совместный англо-американский протест против закрытия Россией Берингова пролива и ее попыток колонизировать северо-западное побережье Северной Америки. Он также разорвал соглашения о пограничных территориях на северо-западе США. В то же самое время Каннинг сообщил представителям европейских государств, что доктрина Монро явилась следствием британской дипломатии, чем-то вроде того, на что можно будет положиться в случае развала европейского альянса. Французы пообещали не использовать оружие при решении своих проблем в Латинской Америке. Австрийцы, обидевшись, удалились. Русские выразили возмущение, обнаружив тем самым свою полную беспомощность.

Каннинг спешно направил три «комиссии» – в Мексику, Колумбию и Буэнос-Айрес с целью немедленного официального признания этих государств. Все три дипломатические «комиссии» доложили Лондону о благоприятных впечатлениях.

Вудбайн Париш, глава британской «комиссии», направленной в Буэнос-Айрес, сразу же оценил экономический потенциал латиноамериканских стран для Британии. Торговый обмен с Буэнос-Айресом уже находился в руках англичан. К тому времени там действовало уже около сорока британских торговых компаний. Почти четверть всех финансовых средств, вложенных в эти компании, принадлежали англичанам. Половина государственного долга республики также принадлежала англичанам. Каннинг торопил короля и парламент с принятием экономического договора, «который утвердил бы дипломатическое признание страны, с которой этот договор заключен». Он также торопил неповоротливый реакционный кабинет герцога Веллингтона официально признать Мексику и Колумбию: «Сейчас самой важной практической задачей Для нас является противодействие переходу испанских ресурсов к Франции. Это может сильно увеличить ее мощь. У меня нет ни малейшего сомнения, что это должно быть сделано посредством отделения ресурсов испанских колоний от самой Испании. К счастью, это уже произошло. И сейчас мы можем извлечь выгоду из ситуации».

Как уже было сказано раньше, в декабре 1824 года, к большой радости Каннинга, цель была достигнута. «Дело сделано, – заявил он, – гвоздь вбит. Испанская Америка свободна, и если мы не ошиблись в своей политике, она наша».

Княгиня Ливен, жена русского посла в Лондоне, так выразила свое восхищение по этому поводу: «Просто невероятно, до какой степени все здесь увлечены тем, что происходит в Южной Америке… Все, от королевы до лакеев, вкладывают свои деньги в тамошние предприятия. Кто-то рискует пенни, а кто-то – целым состоянием. За неделю делаются огромные состояния. Акции золотых копей Реаль-дель-Монте, купленные за 70 фунтов, через неделю были проданы за 1350 фунтов. Эти молниеносно приобретенные богатства и страсть к спекуляции напоминают мне Банк Миссисипи во времена Регентства».

Займы общей стоимостью около двадцати миллионов фунтов были расширены. Общий капитал учрежденных горнодобывающих компаний равнялся четырнадцати миллионам фунтов. Стоит ли говорить, что этот мыльный пузырь вскоре лопнул. А пока Каннинг торжествовал: «Итак, дело сделано… Янки празднуют победу, но именно они больше всех проиграли от нашего решения. Самая большая опасность – опасность, к которой могла нас привести политика союза европейских стран, – заключалась в разделении мира на европейцев и американцев, республиканцев и монархистов, на старые нации, с одной стороны, и молодые нации во главе с Соединенными Штатами – с другой. Мы сумели протиснуться между ними, обосновавшись в Мексике. Соединенные Штаты напрасно боятся нас: мы вновь связываем Америку с Европой. Если бы мы промедлили, то через пол-года потеряли бы все».

Каннинг продемонстрировал блестящее умение воздерживаться от вмешательства в дела Латинской Америки. Он считал, что «сохранение монархического правления в какой-либо части Южной Америки резко ускорит неизбежное отделение Нового Света от Старого… Но если это предложение будет исходить от нас, то проблемы исчезнут. Монархия в Мексике и монархия в Бразилии могли бы излечить зло всеобщей демократии и предотвратить ситуацию, которой я больше всего боюсь, – Америка против Европы. Соединенные Штаты стремятся к такому разделению и поддерживают демократию, которая способствует этому».

После бесплодных усилий Каслри Каннинг сумел выработать такую политическую позицию, которая снискала уважение латиноамериканских государств. Но особенно важно то, что в результате политической линии Каннинга были пресечены ранние империалистические претензии Соединенных Штатов.