Текст книги "Освободители"

Автор книги: Роберт Харви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 44 страниц)

Конвент склонялся к принятию федералистской конституции, которую продавливал конгресс. У Боливара опустились руки. Адъютант Боливара Перу де Лакруа описывал, как возрастала его отчужденность и раздражительность, слабел характер. Удача начала изменять Боливару. Но несмотря на это, он был активен, как и раньше: вставал рано, ложился спать поздно, мало ел, выпивал не больше двух стаканов вина во время еды, внимательно следил за личной гигиеной, регулярно делал физические упражнения.

Пытаясь сохранить поддержку могущественного духовенства Новой Гранады, Боливар проявлял небывалое религиозное рвение. Он стал посещать мессу каждое утро. О’Лири был очень удивлен: «Боливар был убежденным атеистом, но всегда понимал, что религия необходима государству. Безрассудство, которым славился Боливар, просто не знало границ, когда он говорил о религии. Он любил посмеяться над ней самым безжалостным образом. На мессу он обязательно брал с собой какую-нибудь книжку или газету».

Заигрывая с гражданским населением, Боливар сменил военную форму на белые брюки, синюю куртку и шляпу с широкими полями, но от своих знаменитых кавалерийских сапог так и не смог отказаться. А его ненависть к Сантандеру достигла критической точки.

«Они все в моих руках. Одно мое слово – и все они будут ликвидированы. Находясь на моем месте, они отдали бы приказ убить не только меня, но и всех моих друзей, партизан и любого, кто не разделяет их мнения. Наши так называемые либералы, жестокие, кровожадные, неистовые, нетерпимые, прикрывают свои преступления словом „свобода“! Они считают себя вправе совершать эти преступления, подобно инквизиторам и всем тем, кто проливал человеческую кровь во имя Бога и религии.

Личные интересы, амбиции, вражда, жадность, местничество, жажда мести и другие мелочные страсти управляют нашими демагогами. Они объединились для свержения существующего порядка, но затем они вновь разъединятся, устанавливая местные суверенитеты. Они будут управлять людьми, как рабами. Они заменят испанцев».

Подобно Кромвелю, Боливар в ужасе наблюдал, как избранное правительство, на которое он возлагал надежды, явно не справляется со своей задачей. Боливар понимал, что единственный способ устранить конституционный хаос – установление диктатуры. И начал действовать. По его приказу верные ему делегаты покинули заседание конвента, таким образом лишив его кворума. Старая конституция умерла, новая была уничтожена в зародыше.

Как и предполагал Боливар, образовалось безвластие, и тогда армия и знать обратились к нему с просьбой взять власть в свои руки. Так он стал диктатором. Созыв нового конституционного конвента должен был состояться через два года. Это решение далось Боливару непросто – его мучили сомнения. Освободитель не хотел войти в историю деспотом. «Запомните, что я скажу. Колумбия погибнет, если ее лидер утратит честолюбие, если он утратит желание быть вождем и не будет стремиться к славе, если тирания для него станет дороже честолюбивых устремлений… Можно ли говорить о свободе при диктатуре? Одинаково жалок и народ, который послушен диктатору, и сам диктатор, правящий самовластно».

Это были вполне искренние слова, хотя вряд ли они могли кого-то воодушевить. Человек, которому был подвластен весь континент, теперь стал диктатором небольшой страны. С трудом можно поверить, что он обрадовался этому. Теперь Боливар хотел спасти то, что осталось в результате его усилий.

Боливар правил легкой рукой. Сантандер был назначен послом в Вашингтон, но это назначение было отсрочено. Пресса не подвергалась цензуре. У врагов Боливара были развязаны руки. Оказалось, что старый Куло де Йерро (Железная Задница – так прозвали Боливара) сделан из недостаточно прочного материала, чтобы стать тираном для своих соотечественников.

ГЛАВА 18 ПОСЛЕДНЕЕ СРАЖЕНИЕ

Протеже Боливара Сукре теперь стал президентом Боливии. На поле боя он был решительным командиром. Однако в мирной жизни ему не хватало твердости – слишком часто он прощал своих врагов. Говорят, пощадил человека, которого подозревали в покушении на его жизнь. Сукре даже взял на себя расходы по его содержанию в ссылке.

Для боливийских лидеров Сукре был чужаком. Их возмущало присутствие в стране двухтысячной колумбийской армии. Реакционное правительство генерала де Ла Мара в Перу вступило в тайный сговор с генералом Гамаррой из Куско, но вовсе не для того, чтобы освободить страну от ига Великой Колумбии. Де Ла Мар вынашивал собственные амбициозные планы. Боливия была бывшей провинцией Верхнего Перу. Де Ла Мар хотел оккупировать Боливию и вновь присоединить ее территорию к Перу.

Перед лицом этой угрозы Сукре сделал попытку примирить своих врагов. Он заявил, что «оккупационные» силы Колумбии будут выведены из страны. Но в апреле 1828 года в казармах Чукисаки вспыхнуло восстание. Оно было организовано перуанцами. Сукре верхом на лошади въехал в гарнизон, чтобы усмирить бунтовщиков. Его обстреляли. Одна пуля попала в правую ногу, вторая задела голову.

Ранение Сукре стало удобным предлогом для Гамарры. Его войска пересекли границу, чтобы «защитить бесценную жизнь маршала Айякучо (Сукре) и прекратить в стране развал и анархию». Вскоре после этого Сукре оставил пост президента страны и покинул Боливию. Тридцатилетний романтичный последователь Боливара удалился с политической сцены, женился на молодой красавице из Кито Марии Карселан-и-Лареа, маркизе де Соланда. О’Лири писал:

«Сукре был очень тщеславен и уверен в себе, и не без оснований. Он во многом превосходил большинство общественных деятелей Америки, по крайней мере тех, с кем мне пришлось встречаться. По убеждениям он был либералом, а не республиканцем. Он говорил мне: „Передайте Освободителю, чтобы он объединил все войска, находящиеся в его распоряжении, и не позволял никому помыкать собой. Передайте ему, что настало время спасать страну. Если он понимает, что Колумбии необходима монархия, пусть скажет об этом, и нужные люди придут к нему на помощь“».

За пять дней в Боливии убили двух президентов. Их место занял третий. Это не предвещало стране ничего хорошего. Ее репутации был нанесен колоссальный ущерб. В стране ощущалась политическая нестабильность. Со времени установления независимости ни один президент не удержался на своем посту даже года. В отношениях между Перу и Великой Колумбией возрастало напряжение. Оно усилилось, когда Боливар подтянул свои войска к границе, а де Ла Мар привел свою армию в боевую готовность.

В Новой Гранаде произошло особенно много мятежей. Они были не столь значительны, но Боливару уже трудно было с ними справляться. Целью «черной революции» генерала Падильи в Картахене было свержение Сантандера с президентского поста. Страшным ударом для Боливара стало восстание генерала Кордовы в Антиокии. Молодой герой Айякучо поднял мятежное знамя против Боливара и был убит британским легионером. Почти наверняка это произошло не по приказу Боливара. О’Лири подавил восстание в Антиокии. О Кордове он написал: «Его самомнение было безграничным, а знание жизни недостаточным… сражаясь, как лев, он упал и, суровый, гордый и нераскаявшийся, испустил дух».

Боливар не очень охотно занимался выгодным размещением финансов Великой Колумбии и делал все, что было в его силах, для оживления экономики страны.

Однако в то время экономическое положение государства мало интересовало элиту. 25 сентября 1828 года в Боготе в доме некоего Луиса Варгаса Техады собралось много людей. Среди них были командующий артиллерийским батальоном подполковник Карухо и двое штатских активистов – Аугустин Эрмет и Флорентино Гонсалес. Эрмет и Гонсалес были руководителями оппозиционного Боливару «комитета общественного спасения». Это собрание происходило с молчаливого согласия начальника штаба армии полковника Герры и самого Сантандера, который, правда, не принимал активного участия в заговоре. Он хотел, чтобы активные действия начались после его отъезда в Соединенные Штаты Америки.

Гонсалес писал об этом: «Необходимо, чтобы пролилась кровь. Без крови не обходится ни одно великое восстание народа против тиранов. Мне было нелегко принять это жесткое решение. Двадцать гражданских лиц и двадцать пять военных под командованием Карухо в полночь должны будут ворваться во дворец правительства и захватить Боливара живым или мертвым».

…Они убили двух сторожевых собак возле дворца, закололи стражу и прорвались во дворец, тяжело ранив личного телохранителя Боливара Ибарру. Молодой британский легионер Уильям Фергюссон, защищая спальню Боливара, погиб от ножа заговорщика.

Мануэлита Саэнс была в это время вместе с Освободителем в спальне. Она оставила воспоминания об этой ночи:

«Я услышала странные звуки. Это, должно быть, убивали стражу. Я разбудила Освободителя. Он сразу же схватил саблю и пистолет и бросился к запертой двери. Я удержала его и заставила одеться. Он быстро оделся и сказал: „Что ж, теперь я готов к бою!“ – и вновь попытался открыть дверь. Я опять остановила его. „Помнишь, как ты сказал Пепе Парису, что из этого окна можно легко выпрыгнуть?“ – напомнила ему я. Спальня находилась на первом этаже. „Ты права“, – кивнул он и подошел к окну. Мимо окна проходили какие-то люди, поэтому я посоветовала ему подождать. Когда люди исчезли, я подала ему сигнал. Дверь продолжали выламывать.

Я хотела задержать заговорщиков, чтобы Боливар успел скрыться. Когда я появилась перед заговорщиками, они тут же схватили меня. „Где Боливар?“ Я сказала, что он в зале заседаний. Это было первое, что пришло мне в голову. Они обыскали дальние комнаты. Войдя в спальню, обнаружили открытое окно и закричали: „Он бежал! Он скрылся!“

Я поспешила успокоить их: „Уверяю вас, джентльмены, он здесь, в зале заседаний“. „А почему открыто окно?“ – продолжали допрашивать меня ворвавшиеся в дом заговорщики. „Это я только что открыла его, чтобы узнать, в чем дело“, – пояснила я».

Один из заговорщиков предложил убить Мануэлиту, но остальные начали ее избивать. Они так сильно избили женщину, что она не могла встать с постели двенадцать дней. Боливар пробирался по темным улицам города в сопровождении верного слуги Хосе Паласио. Они спрятались под мостом Кармен, соединявшим берега реки Сан-Аугустин. Через два часа Паласио отправился на разведку. Затем вернулся и отвел Боливара в штаб полка, которым командовал верный ему командир Варгас. Порядок тем временем был восстановлен.

Захватив чью-то лошадь, Боливар вместе со своими солдатами отправился на площадь. Там его уже ждала Мануэлита. Едва встав на ноги, она тут же отправилась на его поиски. «Вы освободили Освободителя», – обращаясь к ней, Боливар повторил слова, когда-то сказанные им Бермудесу.

По дороге домой Боливар предотвратил казнь людей, которых обвиняли в покушении на его жизнь. Боливару сказали: «Эти люди хотели убить вас». Но Боливар возразил: «Они хотели убить не меня, а страну». Генерал Рафаэль Урданета, один из самых преданных командиров Боливара, настаивал на казни зачинщиков заговора. Но Боливар был за то, чтобы сохранить Сантандеру жизнь. Сантандер тем временем скрывался в доме Урданеты, спасаясь от гнева толпы, жаждавшей расправиться с заговорщиками. Его сослали во Францию. Он вернулся оттуда только в 1832 году – уже в качестве президента Колумбии. Боливар наконец-то избавился от своего недруга.

О’Лири написал горькую эпитафию по поводу завершения, как тогда казалось, политической карьеры Сантандера:

«Сантандер был одним из тех посредственных, но целеустремленных и безнравственных людей, которые, пользуясь политической неразберихой в стране, заняли руководящие посты… Лживый, неблагодарный, ничтожный и мстительный, он был настолько жесток, что лично присутствовал на казнях и наслаждался видом крови. Его душа была развращена. Для него не существовало ни ценностей, ни добродетелей. Он был бездарным солдатом. Враги презирали его, товарищи по оружию смеялись над ним. Он отличался усердием и обладал административным талантом. Он много времени проводил за работой и мог многое сделать для своей страны, но его пороки мешали ему. Он не оставил после себя ничего достойного».

Покушение на жизнь Боливара и попытка государственного переворота тяжело сказались на его здоровье. Боливар был не только подавлен морально, но и страдал физически. Четыре часа он вынужден был провести в реке и сильно простудился. Именно в эти дни Боливара посетил французский посол, который впоследствии вспоминал:

«Мы прибыли в его поместье. Нас встретила донья Мануэлита Саэнс. Она сказала, что Боливар очень болен, но она сообщит ему о нашем приезде. Через некоторое время вышел изможденный человек с худым желтым лицом. Он кутался в плащ, а из широких холщовых брюк торчали тонкие ноги. Мы поинтересовались состоянием его здоровья. В ответ он замахал костлявыми руками и сказал: „Ох, не законы природы довели меня до этого состояния, а тяжесть, что давит на сердце. Мои соотечественники не смогли зарезать меня ножом. Теперь они убивают меня морально неблагодарностью и клеветой. Когда я умру, эти демагоги разорвут друг друга на части. Все, что я создал нечеловеческими усилиями, будет погребено в пучине революции“».

Это было удивительно проницательное замечание. Попытка государственного переворота провалилась, но Боливар прекрасно понимал, что сидит на пороховой бочке. Обстоятельства складывались не в его пользу. Народ был на его стороне, но олигархия Новой Гранады – против. Знать была недовольна действиями венесуэльских военных, выполнявших приказы Боливара. Мечта Боливара – Великая Колумбия – рушилась.

Боливар начал применять репрессивные меры. Он запретил публичные собрания и обуздал враждебно настроенных журналистов. Но даже после этого политику Боливара вряд ли можно было назвать жестокой. Всякий, кто помнил правление испанцев, понимал это. Так действовал человек, чье здоровье и силы были подорваны. Так называемые репрессии Боливара были чем-то вроде трости старика, которой он грозит непослушным мальчикам. Будущее оказалось неподвластно ему. Он был уже не в силах повлиять на судьбу освобожденных им стран.

Только слава по-прежнему оставалась с ним, но и она не вечна. Южные территории разваливались с невероятной быстротой. Боливия и Перу были в руках врагов. Новая Гранада и Венесуэла пока оставались объединенными, но это была весьма непрочная конструкция.

Боливару стало известно, что перуанский лидер де Ла Мар приближается к границе с большой армией. Перуанцев поддержали войска Новой Гранады. Они восстали против диктатуры Боливара. Освободитель отчаянно пытался защитить то, что было им создано. Он вновь оседлал коня и отправился на юг. Боливар назначил живущего в уединении Сукре командующим своей армией в Кито. Де Ла Мар со своим восьмитысячным войском захватил Лоху и затем двинулся в направлении Куэнки.

Сукре с армией, которая была в три раза меньше, чем армия де Ла Мара, двинулся наперерез перуанцам. Де Ла Мар отступил для защиты позиций через реку Сарагуро. Сукре и де Ла Мар начали переговоры. Де Ла Мар вероломно воспользовался этим и попытался в это время обойти армию Сукре с фланга и выдвинуться на Хирон, чтобы отрезать подступы к Боготе.

Сукре вовремя узнал об обманном маневре де Ла Мара. Он приказал своим войскам быстро двигаться в том же направлении. Две роты солдат армии Сукре довольно легко захватили позиции перуанцев на реке Сарагуро.

Затем две армии преследовали друг друга, пытаясь навязать бой противнику на выгодной для каждой местности. Так они дошли до Портете-де-Тарки, и де Ла Мар оккупировал его 26 февраля. На следующий день небольшая, но хорошо организованная армия Сукре начала наступление на вражеские окопы. После непродолжительного боя перуанцы отступили. Когда усталый и больной Боливар вернулся в Кито, его приемный сын вручил ему вражеские копья, захваченные им в этом бою.

Известие о том, что де Ла Мар собирает новую армию в Пьюре, встревожило его приближенных. Опасаясь, что Боливар и Сукре воспользуются этим предлогом и вновь вторгнутся в Перу, Гамарра сместил де Ла Мара. Несмотря на протесты своей жены, которая ненавидела Боливара, Гамарра заключил с ним мирное соглашение.

Вскоре Боливар получил еще одно известие, на этот раз приятное. В Боливии его преданный сторонник Санта-Крус отнял власть у перуанцев и восстановил конституцию Боливара.

Однако вскоре в Великой Колумбии распространились слухи, будто бы Боливар, Освободитель и диктатор, подыскивает себе в преемники одного из европейских принцев.

Эти слухи были спровоцированы противниками объединения страны. Так они вновь пытались завоевать влияние в регионе. Состояние здоровья Боливара стремительно ухудшалось. Самый влиятельный и самый преданный ему генерал Урданета созвал лидеров страны, чтобы рассмотреть предложение британского посла об установлении в Великой Колумбии конституционной монархии после того, как Боливар сойдет со сцены. Урданета и его приближенные были уверены, что никакая другая форма государственного правления не сможет обеспечить законность и преемственность власти в стране после ухода Освободителя.

Вот что писал об этом О’Лири:

«По приезде в столицу я обнаружил, что правительство серьезно озабочено планами установления монархии в стране. Кое-кто из министров поделился со мной своими проектами. Они говорили, что все здравомыслящие люди в стране считают республиканские институты неподходящими для страны, что покушение на Боливара привело всех в ужас, что радикальные перемены необходимы. Они говорили мне, что нет смысла советоваться с Боливаром до тех пор, пока все не будет готово. Они боялись, что Боливар будет против их плана. Предполагалось заручиться одобрением французского и британского правительств. Кандидатура принца Баварии считалась наиболее подходящей, так как он не был близко связан ни с одним из европейских дворов. Однако кандидатура наследника рода Орлеанских была предпочтительнее, так как он был очень богат. Когда спросили мнение Паэса, он не стал полностью отвергать этот проект, но посоветовал отложить его на некоторое время. Брисеньо и Сублет решительно высказались против. Они считали, что враги генерала Боливара в Венесуэле смогут воспользоваться этим предлогом и поднять революцию. Генерал Монтилья также был против. Он говорил, что сейчас не время для столь грандиозных проектов. Но к его советам никто не прислушался. Министры закрыли глаза на возможные последствия этого предприятия и продолжали настаивать на своем.

Ни у кого не возникало даже мысли, что Боливар может стать монархом. Его хотели избрать почетным президентом государства пожизненно, присвоив народный титул Освободителя. Европейский принц должен был взойти на престол страны только после смерти Боливара».

Этот проект был задуман британцами в надежде усилить их влияние на континенте в противовес Соединенным Штатам Америки. США поддерживали Сантандера, стремившегося к утверждению республиканского строя. Урданета и его сторонники хотели, чтобы Боливару наследовал не просто европейский принц, а принц из латинской страны Европы – католик, но не испанец. Таким образом, все сходилось на Франции. Такая позиция вряд ли обрадовала Англию.

Находясь в отдаленном Гуаякиле, Боливар без энтузиазма воспринял идею об установлении в стране монархии, даже в ее конституционной форме. Всю жизнь он боролся против монархического строя. Полковник Патрик Кэмпбел, посол Британии, обсуждавший эту идею с Боливаром, услышал дипломатичное «нет».

«Я даже не знаю, что сказать Вам об этом. Это сулит нам бесчисленные трудности. Вы должны знать, что с моей стороны нет никаких возражений по этому поводу. На следующем конгрессе я подаю в отставку. Но кто сможет примирить наших лидеров и избавить от страха неравенства наш народ? Вы уверены, что Англия не будет обижена, если выберут принца из династии Бурбонов? Неужели Вам не ясно, что все южноамериканские нации воспротивятся этому? Соединенные Штаты, которые считают, что у них есть право замучить весь континент во имя свободы, тоже будут против такого выбора. Я только что раскрыл крупный заговор против Колумбии, которой завидуют все республики Америки.

Пресса станет призывать к крестовому походу против тех, кто предал идеалы свободы, стал поддерживать Бурбонов и предал Америку. Перуанцы на юге, гватемальцы и мексиканцы – в районе Панамского перешейка, американцы – на Антильских островах и либералы всех мастей разожгут пламя вражды. Санто-Доминго не будет стоять в стороне. Эта страна обратится с призывом ко всем своим братьям и поднимет их против общего врага – Франции. У нас появится много врагов. Европа не сделает ничего, чтобы помочь нам. Она не станет жертвовать Священным союзом ради Нового Света».

Боливар не изменил республиканским убеждениям до конца своих дней, хотя позже, используя вышеприведенный отрывок, кое-кто из его врагов пытался утверждать обратное. Идея об установлении в стране монархической власти была забыта. Уильям Генри Харрисон, американский посланник в Великой Колумбии, осмелился обвинить Боливара в притязании на корону. Он поступил неосмотрительно, когда стал читать Боливару нравоучения об опасностях тирании. Вскоре во избежание высылки Харрисон вынужден был спешно покинуть Колумбию.

Английские солдаты много сделали для Южной Америки, английское правительство – очень мало. С Англии гнев Боливара переключился на Соединенные Штаты, которые ничем не помогли ему. Обращаясь к своему народу, Боливар шутя говорил, что ни один иностранец не захочет управлять такой анархичной страной, которая к тому же не способна содержать расточительный монархический двор.

Боливар оставался в Гуаякиле до лета 1829 года. В августе у него случился очередной приступ. Поначалу он с видимой откровенностью говорил о собственной отставке и передаче своей власти в другие руки. В письме к О’Лири Боливар писал:

«Мое настоящее состояние не идет ни в какое сравнение со всей прежней жизнью. Я абсолютно обессилел морально и физически. И уже ни на что не способен. Ничто не может вернуть меня к жизни. Мной овладели спокойствие и безразличие. Я убежден в своей неспособности продолжать общественную деятельность, поэтому считаю своим долгом поставить в известность ближайших друзей о своем желании навсегда оставить пост руководителя страны».

Это был не просто красивый жест. Боливар хотел передать власть в другие руки, пока он сам был еще достаточно силен и способен влиять на ход событий из-за кулис. Вот еще один отрывок из его письма к О’Лири:

«И для Колумбии, и для меня, а тем более для общественного мнения было бы лучше, если бы мы назначили другого президента, а я бы стал простым генералом. Я кружил бы вокруг правительства, как бык вокруг стада коров. Я защищал бы его и республику всеми возможными силами. Новое правительство должно быть сильнее моего, потому что в нем объединятся мои силы, силы правительства и сила той личности, которая будет ему служить».

Боливар имел в виду Сукре. Однако к удивлению Освободителя, Сукре отклонил его предложение стать вице-президентом Великой Колумбии, пока не закончится ссылка Сантандера. Сукре критиковал Боливара за намерение созвать конгресс в конце двухлетнего срока его диктатуры. Такой ответ Сукре разочаровал Боливара. Он пожурил своего любимца.

Боливар подписал мирный договор с Перу. Это немного оживило его. Он вновь сел в седло и отправился в нелегкое путешествие из Гуаякиля в Боготу. По дороге он посетил Пасто. Боливар был рад получить письмо от старого товарища по оружию Паэса, действующего диктатора Венесуэлы. Паэс предлагал Боливару встретиться в его поместье в Апуре, будто бы они «простые римские граждане». Боливар ответил: «Мой дорогой генерал, я остаюсь вашим преданным другом. Ваше предложение меня очень воодушевило. Я прошу Бога, чтобы он позволил мне провести остаток моей жизни в вашем обществе».

Но «дорогой генерал» обдумывал еще один ход против слабеющего Освободителя. В ноябре по дороге в Боготу Боливар узнал, что Паэс пытается занять место вице-президента Великой Колумбии. Он считал, что, поскольку пост вице-президента до сих пор занимал представитель Новой Гранады Сантандер, теперь настала очередь представителя Венесуэлы – то есть его, Паэса. Боливар медлил с ответом. Паэс пригрозил, что Венесуэла выйдет из состава Великой Колумбии. Он также обвинил Боливара в стремлении стать «абсолютным монархом, в заигрывании со Священным союзом, в желании восстановить рабство и инквизицию, в возрождении аристократических званий герцогов, графов, маркизов и баронов». Паэс боялся, что «все эти белые разрушат равноправие индейцев, чернокожих и метисов». Старый друг Боливара предал его, как когда-то Брут предал Цезаря. Паэс назначил свою цену за введение монархии в стране. Режим Паэса был жестоким. Порочный Арисменди был назначен шефом секретной полиции, щупальца которой проникали даже в самые бедные крестьянские хижины. Ходили слухи, будто Паэса поддерживают англичане. Они любыми способами стремились противостоять возведению на престол Великой Колумбии французского принца.

15 февраля 1830 года Боливар вновь въехал в Санта-Фе-де-Боготу. Это была последняя триумфальная встреча Освободителя. Один из свидетелей описал это событие:

«Улицы города особенно тщательно украшены. Все полки милицейской кавалерии саванны построились для парада… Каждый, кто имел лошадь или мог достать ее, выехал поприветствовать Освободителя. Все балконы, окна и башни заполнены людьми.

Но оживления не чувствовалось. Многочисленная толпа хранила грустное молчание. Даже артиллерийские залпы и церковные колокола звучали без радости. Интуиция подсказывала людям, что они присутствуют на торжественных похоронах республики, а не на встрече ее славного основателя. Даже самые ярые враги Боливара были растроганы…

Когда появился Боливар, многие заплакали. Он был бледен и изможден. Его когда-то выразительные глаза погасли. Он говорил глухим голосом. Его почти не было слышно. Очертания лица Боливара говорили о близкой кончине и приближении вечной жизни. Это не могло не вызывать сочувствия».

Путешествие утомило Боливара. Он сказал Мануэлите, выехавшей встречать его после очередной длительной разлуки: «Я чувствую себя шестидесятилетним стариком!» 20 января собрался конгресс. Боливар, как и обещал, сложил с себя полномочия диктатора. «Я не хочу, чтобы на меня смотрели, как на препятствие на пути укрепления и процветания республики. Я освобождаю высокую должность, которую вы доверили мне… Клянусь вам, мысли о монаршем троне никогда не посещали мою голову. Все это придумали мои враги, для того чтобы очернить меня в ваших глазах… Я желаю только одного – всячески содействовать вашей свободе… Республика только выиграет, если, приняв мою отставку, вы назовете имя президента, любимого всей нацией… Услышьте мои молитвы! Спасите республику! Сохраните мою славу, ведь это слава Колумбии!»

Боливар сдержал свое слово. Он уехал в свое поместье в пригороде Боготы. Там он узнал, что составлявшие основу его семейной собственности шахты в Ароа конфискованы Паэсом. На стенах дома сестры Боливара Марии Антонии кто-то написал: «Хочешь увидеть Боливара, отправляйся на кладбище». Не было сомнения, что это сделали агенты Паэса. Один из сторонников Боливара так описал его последние дни:

«Он шел медленно, с усилием передвигая ноги. А голос был настолько слаб, что его трудно было расслышать. Он подошел к реке… долго смотрел на нее, задумавшись… и наконец произнес: „Как долго будет течь эта река, пока не сольется с бескрайним океаном… Так и люди, опускаясь в могилу, вновь соединяются с землей, которая когда-то дала им жизнь. Большинство из них исчезнут без следа, как исчезает человеческая слова“. Неожиданно он ударил себя руками в грудь и дрожащим голосом воскликнул: „Моя слава! Моя слава! Зачем они отняли ее у меня? За что они так обидели меня? Паэс! Паэс! Бермудес был… оскорбил… Сантандер стал моим врагом. Он хотел сместить меня, хотел убить…“

Во время нашей беседы Боливар тяжело вздыхал, его дыхание было прерывистым, а взгляд – мутным. Все это говорило о слабости его тела и упадке духа, возбуждая сострадание и уважение к нему».

Произошло то, чего Боливар больше всего опасался: конгресс принял федеральную конституцию, против которой он всегда выступал. Его диктатура не смогла противостоять местничеству представителей Новой Гранады. Больше того – в награду за сохранение единства с Новой Гранадой Паэс потребовал, чтобы Освободитель покинул страну. Конгресс избрал нового президента. Им стал сторонник Сантандера генерал Хоакин Москера.

Освободитель покинул поле боя. Ради сохранения целостности Великой Колумбии Боливар решил уехать из страны. Он не сказал об этом решении ни Мануэлите, ни Сукре, хотя они были самыми близкими ему людьми. Боливар боялся, что они уговорят его остаться. Он был уверен, что поправится и вернется обратно. Он ни за что не оставил бы Мануэлиту, если бы знал, что умирает. Но больше им не суждено было встретиться.