Текст книги "Освободители"

Автор книги: Роберт Харви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 44 страниц)

В Англии Кокрейн с удовольствием рассказал свою историю в палате общин. Список обвинений мистера Джексона со стола спикера попал к юристу палаты общин. Нижняя палата английского парламента была потрясена, узнав о деяниях Джексона.

Через некоторое время член парламента сэр Фрэнсис Бурдетт был приговорен палатой общин к тюремному заключению в лондонском Тауэре за то, что обвинил членов парламента в автократических методах правления страной. Такое решение вызвало протест населения. Дома некоторых министров подверглись нападению толпы. Когда толпа появилась на площади Пиккадилли, ее пришлось разгонять силами лейб-гвардии. Кокрейн принес к дому Бурдетта огромный бочонок с порохом. Он намеревался взорвать его, когда появится полиция. Однако сторонники Бурдетта, пришедшие поддержать его, отговаривали Кокрейна от этого поступка. В ту же ночь Бурдетт был арестован солдатами, которые пробрались в его дом с черного хода.

Кокрейн стал для консерваторов в парламенте чем-то вроде гвоздя в стуле, на котором они сидели. Он был всего лишь обыкновенным депутатом, но не боялся делать громкие разоблачения относительно деятельности семьи Уэлсли в правительстве. Уэлсли – одно из самых могущественных семейств Англии. А разоблачения касались пенсий и льгот. Кокрейн указывал на несоответствие пенсий, получаемых теми, кто отслужил военную службу и был ранен, и получаемых теми, кто ими управлял. Офицеру, потерявшему в бою ногу, полагалось всего лишь сорок фунтов в год, а секретарю адмиралтейства – полтора тысячи фунтов в год.

Уильям Уэлсли-Поул, сам в прошлом секретарь адмиралтейства, защищая семью, предупреждал Кокрейна, что его заявления могут ему дорого обойтись: «Позвольте мне посоветовать ему, чтобы он больше занимался своей непосредственной профессией, украшением которой он является. Это сделает ему больше чести и принесет больше пользы его стране, чем то дело, за которое он взялся в последнее время. Оно сможет привести его только к ошибкам и сделать его игрушкой в руках тех, кто использует его имя для достижения своих нечистоплотных целей».

Единственным светлым событием в жизни Кокрейна того времени стало знакомство и женитьба на красивой шестнадцатилетней девушке Китти Барнес, осиротевшей дочери испанской танцовщицы и англичанина. Китти была простого происхождения, не имела ни богатства, ни связей. Некому даже было рекомендовать ее родственникам Кокрейна, поэтому странная пара (Кокрейн был на двадцать один год старше Китти и уже начинал полнеть) тайно отправилась в Шотландию. 8 августа 1812 года в городе Арране они зарегистрировали брак по гражданскому обряду.

Дядюшка Бэзил лишил Кокрейна наследства. Позднее Кокрейн галантно записал, что эта потеря была восполнена «обретением жены, с которой никакое богатство не могло сравниться». Однако несмотря на это, Кокрейн поддерживал хорошие отношения со своим дядей. Вместе с женой они прожили в доме дядюшки Бэзила первые восемнадцать месяцев совместной жизни. Семейное счастье дало Кокрейну возможность на время забыть об унизительном положении офицера, которому выплачивали всего лишь половину жалованья.

В 1812 году между Британией и Соединенными Штатами началась война. В начале 1814 года Кокрейн был назначен капитаном флагмана. Его непосредственным командиром стал его дядя адмирал сэр Александр Кокрейн, недавно назначенный командующим военно-морской базой в Северной Америке. После пяти лет вынужденной разлуки с морем Кокрейн с энтузиазмом принялся за переоборудование своего флагмана – корабля ее королевского величества под названием «Тоннант».

ГЛАВА 35 ОПАЛА

21 февраля 1814 года Кокрейн завтракал со своим дядюшкой, прибывшим из Вест-Индии, – Эндрю Кокрейном-Джонстоуном и деловым партнером Ричардом Баттом. У Эндрю Кокрейна была неважная репутация. После завтрака все трое поехали на фабрику, где Кокрейн разрабатывал новый проект светильника на масле. Неожиданно на фабрику сообщили, что Кокрейну следует вернуться домой. Там его ждал странный гость – Рэндом де Беренджер. Этот человек был наемником, залез в долги и теперь стремился попасть в экипаж «Тоннанта». Гость был одет в зеленую форму снайпера. Он попросил у Кокрейна другую одежду, чтобы переодеться. Де Беренджер объяснил, что форма снайпера может навлечь на него подозрение. Люди подумают, что он нарушает устав и хочет сбежать. Тогда его заставят вернуться в долговую тюрьму. Эта просьба, несмотря на очевидную курьезность, тронула щедрую и импульсивную натуру Кокрейна.

Кокрейн не знал – по крайней мере позже он утверждал именно так, – что прошлой ночью «подполковник дю Бург, помощник британского посла в России», прибыл в Дувр и объявил о полной победе союзников над Наполеоном в Восточной Франции. По утверждению дю Бурга, императора захватили русские казаки. Они будто бы убили его и надругались над его трупом. Дю Бург дилижансом отправился в Лондон. А несколькими часами позже из Лондона выехал другой дилижанс. В нем находились три французских офицера в форме с белыми кокардами Бурбонов. Когда дилижанс с французскими офицерами проезжал мимо лондонского Сити, его пассажиры стали разбрасывать листовки и выкрикивать: «Да здравствует король!», «Слава Бурбонам!»

Фондовую биржу охватила паника. Акции государственных фондов, вовлеченных в относительно новую практику маржевой торговли, рассчитанной на большую разницу между покупной и продажной ценой, за несколько часов взлетели с 26,5 пункта до 32 пунктов. Воспользовавшись этим, некоторые люди сделали целые состояния. Однако к концу дня стало ясно, что известие о смерти Наполеона было преднамеренным обманом. Наполеон был жив, здоров и оставался победителем, хотя несколько дней назад он действительно чудом избежал смерти.

На бирже началось немедленное расследование. Его результаты показали, что Кокрейн-Джонстоун и Батт сделали огромные состояния в тот день. Батт выступал в качестве биржевого маклера лорда Кокрейна. В тот день он также продал акции основных государственных фондов, принадлежавшие Кокрейну. В соответствии с данными ему указаниями он сделал это, когда курс акций поднялся всего лишь на один процент. Прибыль Кокрейна была долей от прибыли, полученной в тот день другими людьми.

Следствие обнаружило связь между дядюшкой Кокрейна, его партнером и теми тремя людьми, которые выдавали себя за французских офицеров. Ужаснее всего было то, что де Беренджер оказался не кем иным, как мнимым полковником дю Бургом. У де Беренджера обнаружили деньги, данные ему Кокрейном, и документы, доказывающие его связь с Кокрейном-Джонстоуном и Баттом. 27 апреля Кокрейн, его дядя и Батт были осуждены за организацию махинаций на фондовой бирже. Кокрейна лишили также звания капитана. Обвинение Кокрейну было выдвинуто на том основании, что он встречался с главным злоумышленником в день преступления, дал ему денег и одежду.

Разумеется, Кокрейн получил прибыль от биржевой махинации в результате того самого указания – продавать его акции после того, как курс поднимется на один процент, но она была не очень большой. Однако – и тому есть подтверждения – это могло быть сделано специально, чтобы отвлечь подозрения от партнеров Кокрейна. Впоследствии прибыль поделили бы в их пользу. Деньги, которые Кокрейн якобы дал де Беренджеру, на самом деле прошли через руки Батта в уплату залога. Выражаясь современным языком, это было обычное отмывание денег. Практически нет сомнений, что между Кокрейном-Джонстоуном и Баттом существовал сговор и они намеренно приехали к Кокрейну утром того дня, когда на бирже был спровоцирован резкий скачок цен на акции.

В обществе сложилось не совсем правильное и неблагоприятное для Кокрейна представление о его участии в этом деле. Он недавно женился и испытывал финансовые трудности. Дядя лишил его наследства и выдворил из дома. Работа Томаса над новым изобретением была продолжением попытки отца увеличить состояние. Военно-морская карьера Кокрейна находилась под угрозой. И наконец, и это выглядело убедительнее всего, вся эта невероятная мистификация на бирже, хитроумная эксплуатация людской жадности и красочный маскарад были очень похожи на то, чем всю жизнь так любил заниматься Томас Кокрейн.

Никакой суд присяжных не смог бы оправдать его. Единственная возможная линия защиты зиждилась на утверждении, что Кокрейна одурачили дядюшка и его партнеры. Кокрейн-Джонстоун был на редкость бессовестным человеком. И вполне мог пойти на это. Однако зачем ему это понадобилось? В чем цель вовлечения Томаса Кокрейна в темные дела? Неужели мошенники думали, что его репутация защитит их от уголовного преследования? Разумеется, это было ошибкой. Возможно, все было спланировано так, будто идея махинации принадлежала Кокрейну и он использовал своего дядюшку и Батта как прикрытие, чтобы избежать обвинений.

Кокрейн не присутствовал на слушании дела. Так ему посоветовали адвокаты. Но со стороны это выглядело как высокомерное пренебрежение к суду и только повредило Кокрейну. Враги Кокрейна объединились против него. Главный судья лорд Элленбург был ярым противником радикальной партии, которую Кокрейн поддерживал в парламенте. Обвинителем являлся бывший его адвокат Ричард Гурни. Адвокатом обвинения – солиситор адмиралтейства, выступавший против Кокрейна в военном трибунале, оправдавшем Гамбьера. Все было представлено так, будто Кокрейн виновен. Правящие круги были решительно настроены доказать это.

Судебное расследование длилось десять дней. Защитники Кокрейна, однако, с легкостью доказали несостоятельность обвинений против него. А вот де Беренджеру не удалось так просто отделаться. Показания, данные под присягой, весьма отличались: кто-то говорил, что де Беренджер был одет в зеленую форму снайпера; кто-то утверждал, что во время его появления в доме Кокрейна он был в алой форме и с медалями мнимого полковника дю Бурга. Но во что бы ни был одет главный обвиняемый, он, безусловно, был в доме Кокрейна утром того самого дня, когда на бирже произошло мошенничество, и хозяин предоставил ему возможность переодеться. Все это свидетельствовало против Кокрейна.

Приближалось время вынесения приговора. И тут Кокрейн-Джонстоун сбежал. 20 июня Томас Кокрейн, Батт, де Беренджер и другие обвиняемые были приговорены к двенадцати месяцам тюремного заключения каждый. Кокрейн, кроме того, был оштрафован на тысячу фунтов. Он, Батт и де Беренджер были также приговорены к стоянию у позорного столба напротив королевской фондовой биржи в течение часа.

Наполеон пришел в ужас, узнав, как британцы обращаются со своим героем. Из ссылки на Эльбе он писал: «Такому человеку нельзя назначать столь унизительное наказание». В страхе перед народными волнениями правительство позже отменило наказание у позорного столба.

Имя Томаса Кокрейна было вычеркнуто из списка офицеров военно-морского флота. Он был лишен членства в парламенте. Принц-регент заявил: «Я не позволю, чтобы войска с безупречной репутацией были опорочены именем лорда Кокрейна. Я также лишаю его ордена Бани».

В тюрьме для финансовых преступников Кокрейн, привыкший к суровым условиям жизни в море, не испытывал особого дискомфорта. У него было две комнаты, которые он оплачивал. Он платил также за пищу, доставляемую по его заказу. Кокрейну предложили совершать прогулки возле здания тюрьмы, но он отказался от этой привилегии. Ему было позволено пользоваться письменными принадлежностями, и он с удовольствием продолжил работу над масляной лампой.

В марте 1815 года глубокой ночью он выбрался из незарешеченного окна своей камеры на крышу тюрьмы. Кокрейн перебросил крученую веревку, которую ему тайно переправили в тюрьму, через острые прутья ограды. Ловко спустился с крыши, перелез через ограду, а затем стал спускаться по другой веревке. Когда Кокрейн находился в двадцати футах от земли, веревка оборвалась. Падая, Кокрейн сильно ушибся. Хромая, с трудом добрался до дома своего друга и… пропал. Никто не знал, где он находится. Скрываясь, Кокрейн написал письмо спикеру нижней палаты парламента, заявив о намерении занять свое место в палате общин, куда он был избран гражданами, убежденными в его невиновности.

Через две недели Кокрейн появился на заседании палаты общин. Полицейские поспешили арестовать его. Однако он оказал сопротивление, громко протестуя против ареста. Три недели его продержали в одиночной камере строгого режима в тюрьме Суда королевской скамьи. В этом сыром подвальном и неотапливаемом помещении у Кокрейна начались сильные боли в груди. Обследование выявило признаки тифа.

Через два месяца Англия узнала о великой победе при Ватерлоо. Приговор суда по делу Кокрейна вступил в силу. Но он отказался платить штраф, написав на оборотной стороне долговой расписки: «Мое здоровье подорвано длительным тюремным заключением. Мои притеснители хотят лишить меня либо собственности, либо жизни. Я предпочту смириться с грабежом, чтобы сохранить себе жизнь, в надежде на то, что смогу вывести своих обидчиков на чистую воду».

В июле 1815 года Кокрейн вновь занял свое место в палате общин. Правительство внесло в палату предложение увеличить денежное содержание брату принца-регента герцогу Камберлендскому. Палата отклонила это предложение, и голос Кокрейна стал здесь решающим. Говорили, что герцог убил своего камердинера, непристойно оскорблял жену лорда-канцлера и стал отцом ребенка, рожденного его сестрой принцессой Софи.

Затем Кокрейн попытался предъявить обвинение главному судье лорду Элленбургу. Кокрейн считал, что именно Элленбург настоял на заключении его в тюрьму на основании «предвзятости, искажения фактов, обмана и притеснения». Но его поддержал только Бурдетт.

Пребывание Кокрейна в тюрьме сделало его народным героем. Его объявили борцом за всеобщее избирательное право. Насущная потребность в нем усиливалась в связи с экономическим спадом, сопровождавшим окончание наполеоновских войн, и растущим недоверием к монархии. Кокрейн выступал на многолюдных митингах. В Бристоле он собрал двадцать тысяч человек, в Лондоне – двадцать четыре тысячи. Третий митинг состоялся в Йоркшире.

В ответ правительство запретило оппозиционные газеты и приостановило действие закона о неприкосновенности личности – «Хабеас корпус акт». Британия, казалось, была на грани революционного переворота. Вопреки репутации Кокрейн выступал за реформы, а не за революцию. В июне 1818 года он предостерегал правительство: если оно не реформирует себя само, его «безжалостно» реформируют извне.

В той же самой речи он удивил своих слушателей, заявив, что «возможно, в последний раз обращается к палате общин». Правда заключалась в том, что Кокрейн очень нуждался в деньгах. За несколько недель до того его дом в Холли-Хилл в Гэмпшире был арестован шерифом графства и двадцатью пятью констеблями в счет оплаты долга в тысячу двести фунтов, который числился за Кокрейном еще с 1806 года.

Кокрейн с вызовом писал: «Я не сдаюсь… Мешки со взрывчаткой заложены в амбразуры, и весь гарнизон поставлен под ружье». Он блефовал. В конце концов его схватили и заставили угомониться. Однако его приблизил к себе дон Хосе Альварес, чилийский посол в Лондоне. Альварес сделал Кокрейну заманчивое предложение – возглавить военно-морской флот, который должен был переправить экспедицию Сан-Мартина из Чили в Перу.

ГЛАВА 36 ШОТЛАНДСКИЙ ОСВОБОДИТЕЛЬ

Предстоящая экспедиция Сан-Мартина пробудила донкихотскую страсть Кокрейна к авантюрам; к тому же ему было обещано богатое вознаграждение, за которым он гонялся на протяжении всей жизни (он еще продолжал тяжбу с Гамбьером по поводу своей доли от причитавшихся ему призовых денег после сражения за баскские дороги). В августе 1818 года Кокрейн вместе с Китти приехал в Булонь. Он собирался взять новый пароход, «Восходящая звезда», дабы вновь терроризировать испанцев на море, однако судно не было готово. Тогда они отправились на паруснике «Роза». Кокрейн уже замыслил план действий, который пока утаил даже от чилийцев, нанявших его. Он собирался высадиться на острове Святой Елены, где томился в изгнании Наполеон. «Полный решимости любой ценой перехитрить английское правительство, министры которого подозревали, что он готовит заговор с целью спасения королевского изгнанника, он отправлялся на Святую Елену, чтобы побеседовать с ним и выяснить отношение Его Величества к возможности возведения его на трон в Латинской Америке».

Осталось неизвестным, был ли Наполеон в курсе столь замечательного плана. Себе Кокрейн уготовил роль наместника в обширной новой империи, возглавляемой человеком, против которого он ранее так храбро сражался, но которым он восхищался и которого почитал. По слухам, такую возможность Наполеон обсуждал со своими командирами перед Ватерлоо.

Чилийцы не возражали против намерения Кокрейна сделать остановку на Святой Елене, но вскоре ситуация изменилась – пришло известие, что роялисты сконцентрировали силы у города Вальдивия, южнее Сантьяго. Было очевидно, что эта проблема требовала срочного решения, и он немедленно отправился на юг, обогнул мыс Горн и в конце ноября прибыл в порт Вальпараисо в Чили.

Вальпараисо оказался на удивление благоприятным местом как для него, так и для Китти и его сыновей – четырехлетнего Томаса и восьмимесячного Уильяма. Испанская угроза отошла на второй план, его приветствовали О’Хиггинс и его аргентинский союзник Сан-Мартин – Кокрейн почему-то сразу почувствовал неприязнь к нему. На рейде стояли несколько английских судов – «Андромаха» и «Блоссом» даже организовали свою команду по крикету. В чилийской армии было много английских волонтеров. А Китти Кокрейн скоро стала блистать в светском обществе Вальпараисо. На вечерних балах и приемах молодые британские офицеры теряли голову из-за юных чилиек, вплетавших в волосы жасминовые бутоны, которые через час распускались на напудренных париках. Наряженный в костюм главы шотландского клана, Кокрейн устроил банкет по случаю Дня святого Андрея. В своих мемуарах Уильям Миллер, молодой майор морской пехоты, горячий поклонник Кокрейна, вспоминал: «Ему был оказан чрезвычайно сердечный прием. За приветственными возгласами последовали тосты, за них пили с невиданным энтузиазмом очень хорошее вино. Никто не избежал его животворного влияния. Святой Андрей был провозглашен покровителем шампанского, а многие курьезные случаи и приключения той ночи стали темой анекдотов, дошедших до нашего времени». О’Хиггинс пригласил Кокрейна на роскошный банкет в правительственном дворце в Сантьяго, продолженный рядом пикников и спектаклем «Отелло».

Радостную атмосферу омрачали лишь брюзжание недовольного Бланко Энкалады, молодого чилийского адмирала, которому пришлось уступить свое место Кокрейну, недовольство самого Кокрейна, которого подчинили Сан-Мартину, и нападки на адмирала двух британских моряков-наемников, капитанов Гайса и Спрая, обвинявших его за роскошный образ жизни. А набиравший все большую силу помощник Сан-Мартина Лаутеро Лодж, весьма сомневавшийся в приверженности Кокрейна делу освобождения Латинской Америки, назначил своего соглядатая Альвареса Хонте на должность секретаря адмирала, поручив ему следить за лордом.

Лишенный в течение последних девяти лет активной морской деятельности, Кокрейн находился в чрезвычайно возбужденном состоянии: впервые в жизни под его командованием находилась вполне приличная эскадра. Он узнал, что находившийся в зачаточном состоянии флот О’Хиггинса тем не менее уже прошел испытание крупным морским сражением. С моря Вальпараисо был блокирован флагманом роялистов «Эсмеральда» и бригантиной «Песуэла». Чилийский барк «Лаутаро» водоизмещением восемьсот тонн с тридцатью четырьмя пушками на борту (ранее принадлежавший вест-индской компании), под командованием бывшего капитана Королевского морского флота Уильяма О’Брайена и отважного, но неопытного Бланко Энкалады, напал и попытался взять на абордаж гораздо более мощную «Эсмеральду». О’Брайен был убит, а экипаж «Эсмеральды» отбил нападение, но зато оба испанских корабля прекратили блокаду и бежали в Талькауано. И теперь чилийский флот насчитывал семь судов, офицерами на которых были главным образом англичане, а матросами – чилийцы и американцы. Ему противостояли четырнадцать испанских линейных кораблей и канонерок.

Кокрейн решил ввести на флоте жесткие требования к дисциплине, а также обновил оснастку и вооружение боевых кораблей. Этот процесс занял у него год. Первым его намерением было отправиться на север, в глубь вражеской территории – к укрепленным морским воротам Лимы, порту Кальяо – на четырех самых больших судах: «О’Хиггинс», «Сан-Мартин», «Лаутаро» и «Чакабуко».

Когда Китти махала ему на прощание 16 января 1819 года, она вдруг, к своему ужасу, увидела, что моряки из команды ведут ее сына. И прежде чем она могла остановить его, они погрузились в шлюпку. Кокрейн не мог задержать отплытие и взял сына с собой: моряки на борту «О’Хиггинса» нарядили его в морскую форму, и он превратился в маленького гардемарина.

Затем был мятеж на борту «Лаутаро», а часть моряков на «Чакабуко» решили вдруг стать пиратами… Однако Кокрейн без особого труда управился и с теми, и с другими.

На подходах к Кальяо Кокрейн довольно легко захватил испанскую канонерку, но сам оказался в густом тумане. Его флагман «О’Хиггинс» поначалу дрейфовал вместе с «Лаутаро», а затем застыл неподвижно. К тому времени, когда туман частично рассеялся, «Лаутаро» унесло течением, а «О’Хиггинс» остался в одиночестве, неспособный сдвинуться с места, прямо перед стадесятипушечной береговой батареей и тремястами пятьюдесятью орудиями всей испанской эскадры, находившейся от него в нескольких сотнях ярдов. Под грохот канонады Кокрейн с ужасом обнаружил, что Том через иллюминатор вылез из каюты, в которой его заперли. Он был забрызган кровью человека, убитого рядом с ним, но сам был невредим.

Как только поднялся ветер, Кокрейн отступил к острову Сан-Лоренсо вблизи побережья. Он освободил несколько изможденных чилийцев, обнаруженных там, а затем приступил к блокаде Кальяо. Как отмечалось в современной испанской хронике, он оборудовал на Сан-Лоренсо лабораторию (мастерскую) под надзором майора Миллера (для строительства очередного брандера Кокрейна). 19 марта произошел случайный взрыв, в результате которого майор и еще с десяток людей получили тяжелые ожоги…

Майор ослеп и несколько дней находился в бреду, а затем в течение шести недель не мог покинуть свою каюту. Единственный брандер был направлен на испанский флот, но был потоплен пушечным огнем, а у Кокрейна не было материалов, чтобы построить новый.

В ответ на предложение Кокрейна обменяться пленными испанский вице-король обрушился на него с упреками за то, что тот присоединился к бунтовщикам; Кокрейн ответил, что «британский дворянин является свободным человеком, а потому он свободен в выборе оказывать помощь любой стране, сражающейся за восстановление прав униженного человека».

Кокрейн поручил Бланко Энкаладе блокаду Кальяо, а сам на протяжении шести месяцев курсировал вдоль побережья, грабил испанские грузовые корабли и пополнял запасы складов на берегу. В Пативильке, к северу от Кальяо, он захватил семьдесят тысяч долларов и снова едва не пленил барк «Газель». Испанцы прозвали его Дьяволом, и большинство из них обращались в бегство при его приближении. Они становились легкой добычей, но испанский флот в целом оставался невредим. Тем временем Энкалада, сославшись на нехватку продовольствия и амуниции, неожиданно вернулся в Вальдивию. Взбешенный О’Хиггинс предал его военному трибуналу. Три недели спустя, в конце июня 1819 года, вернулся сам Кокрейн и арестовал своего секретаря Хонхе, соглядатая Лаутеро Лоджа, за то, что тот рылся в его личных бумагах.

Но тут до Кокрейна дошли слухи о готовящемся вторжении испанского экспедиционного корпуса численностью двадцать тысяч человек – сначала в районе Ла-Платы, а затем в Чили. Сан-Мартин решил, что флот должен отправиться на юг и, обогнув мыс Горн, перехватить испанцев. Кокрейн отказался: отчасти потому, что его люди были плохо снаряжены для столь дальнего похода, отчасти потому, что Чили оставалась незащищенной. О’Хиггинс согласился с ним. Тем не менее спор разрешился лишь тогда, когда выяснилось, что испанцы реально не смогут собрать и снарядить свой экспедиционный корпус. Кокрейн решил отправиться обратно к Кальяо. Несмотря на настойчивое требование Хосе Сентено, чилийского морского министра, держать драгоценный чилийский флот на расстоянии пушечного выстрела, вне досягаемости береговых батарей, как писал Сан-Мартин, «Кокрейн заявил, что двадцать восьмого (сентября) после восьми вечера порт и корабли будут гореть, а к пятнадцатому октября я получу от него подробное донесение. И я был уверен, что Кокрейн окажется столь же хорош на деле, как и на словах».

Эту, казалось бы, невыполнимую задачу предполагалось решить с помощью «ракет Конгрива», запущенных с плотов. Заряды были собраны на месте, однако, как писал английский наблюдатель, «срабатывала должным образом лишь одна ракета из шести. Одни взрывались из-за дефектов цилиндров. Другие летели в неверном направлении, ибо направляющие балки были сделаны из сучковатой древесины. Большая часть их вообще не долетала до цели. Пушечным огнем удалось потопить одну канонерку и нанести некоторые повреждения форту и укрывшимся в бухте кораблям, однако канатные крепления под мортирами полопались, стало трудно вести огонь, так как бревна, из которых были сделаны плоты, разошлись. Много времени ушло на ремонт. С наступлением дня ракеты продолжали падать мимо цели, поступил приказ возвращаться, и плоты были отбуксированы…

Как показало дальнейшее расследование, испанские пленные пользовались любой возможностью, чтобы подсыпать горсть песка или опилок в пусковую трубу (ствол), препятствуя тем самым процессу сгорания, или же подмешивали посторонние материалы в состав взрывчатой смеси, так что заряд вообще не воспламенялся. В результате экспедиция провалилась»…

Кокрейн попытался выманить испанский флот из бухты для открытого сражения, но безуспешно. Из-за невозможности войти в Кальяо он решил подыскать себе другую цель. Его взор обратился на порт Вальдивия на юге Чили, все еще находившийся в руках испанцев. Известный как «чилийский Гибралтар», благодаря своей неприступности форт этот (вот ирония судьбы!) был сооружен отцом О’Хиггинса. Гавань Вальдивии представляла собой полосу моря, заканчивавшуюся узким каналом длиной в тысячу двести ярдов, ведущим к реке Вальдес. Якорную стоянку (рейд), почти целиком окруженную сушей, с одной стороны прикрывали по меньшей мере четыре форта, а с другой – один крупный и четыре небольших форта.

В середине канала находился укрепленный остров Мансанера. Атака с моря для любого корабля под огнем стольких орудий могла окончиться плачевно.

На подходах к порту Кокрейн провел разведку. По слухам, в Вальдивии ожидалось прибытие трех испанских судов, причем один корабль шел с опозданием, другой затонул у мыса Горн, а третий где-то скрывался. Кокрейн поднял испанский флаг, спокойно бросил якорь на рейде и потребовал лоцмана. Как только шлюпка с лоцманской командой прибыла, их тут же захватили, а самого лоцмана заставили провести Кокрейна ко входу в канал, где он смог изучить расположение и количество укреплений, а затем вновь удалился в море под взглядами пораженных испанцев на берегу. От лоцмана Кокрейн также узнал, что еще один корабль подходил к устью реки. Это судно было немедленно захвачено вместе с двадцатью тысячами долларов на борту.

Затем Кокрейн отправился на север – к Консепсьону, где губернатором был генерал Фрейре – протеже О’Хиггинса. Одолжил у него двести пятьдесят солдат и в конце января 1820 года вновь направился в Вальдивию. На подходах к Вальдивии в ночь на 19 января, пока Кокрейн спал, а вахту держал один гардемарин, «О’Хиггинс» наскочил на риф. Повреждение оказалось серьезным, уровень воды в трюме поднялся, а корабельные помпы не действовали. Возникла угроза, что корабль пойдет ко дну. Поскольку чилийский экипаж абсолютно не разбирался в механизмах, Кокрейн самолично занялся ремонтом помпы. Затем он бросил один якорь, а его люди сумели снять корабль с рифа. Несмотря на серьезные повреждения, корабль был вне опасности. Кокрейн заявил: «По трезвому расчету может показаться, что любая попытка взять штурмом Вальдивию была бы чистым безумием. Именно поэтому испанцы вряд ли поверят в серьезность наших намерений, даже когда мы начнем действовать. И вы убедитесь, что лихой налет, а затем немного упорства и настойчивости принесут нам полный триумф».

Кокрейн решает начать штурм не с моря, а с суши, сделав бесполезными форты, прикрывающие вход в гавань. Переведя своих людей с поврежденного флагмана, который, как он опасался, могут узнать в Вальдивии, на два небольших корабля сопровождения – бриг «Интрепидо» и шхуну «Монтесума», он решает высадиться на омываемом бурунами отлогом берегу – прямо у входа в гавань Агуада-дель-Инглес, позади форта Инглес. Но чтобы добраться до него, его корабли должны пройти в пределах досягаемости орудий форта. Он снова воспользовался испанскими флагами и подошел достаточно близко, и его офицеры испанского происхождения сообщили командиру форта, что они сопровождают испанский конвой, отделившийся от основной эскадры, что они потеряли свои шлюпки и поэтому не могут высадиться на берег. В действительности же шлюпки были спрятаны за бортами кораблей, обращенными к морю. Однако одну шлюпку унесло течением, и обман раскрылся.

Была поднята тревога, и пушки порта открыли огонь прямой наводкой. Кокрейн немедленно отправил на берег Миллера с сорока четырьмя морскими пехотинцами. Весла гребцов застревали в морских водорослях, и их встретил с берега мушкетный залп отряда из семидесяти пяти испанцев, которые, впрочем, были быстро рассеяны штыковой атакой. Двести пятьдесят чилийских солдат под прикрытием авангарда благополучно высадились и окопались.

С наступлением темноты Кокрейн разделил своих людей на две группы, одна из которых расположилась перед фортом, а другая ползком обошла его сзади. Фронтальная группа должна была начать атаку с максимальным шумом и гамом, дабы приковать к себе внимание защитников гарнизона, в то время как вторая группа под началом лейтенанта Видаля карабкалась на укрепления в тылу испанцев. Затем этот отряд бросился в атаку с яростным боевым кличем арауканских индейцев. Гарнизон обратился в бегство, посеяв панику в отряде из трехсот человек, отправленном форту на подмогу. Вскоре о высадке чилийцев стало известно на других испанских позициях. Яростной штыковой атакой чилийцы обратили их в бегство. Испанцы отступали до форта Карлос, защитники которого не успели закрыть ворота, и чилийцы с боем ворвались в него. Беспорядочное отступление продолжилось вместе с защитниками форта Карлос. Они попытались укрыться в форте Амаргос, но чилийцы сумели прорваться и туда, по пятам преследуя испанцев. Только в крепости Коррал-Касл испанцы наконец смогли укрыться от чилийцев. Эта крепость была защищена гораздо лучше других и могла выдержать продолжительную осаду.