Текст книги "Очищение"

Автор книги: Роберт Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

– И это жители, которые будут судить Рабирия, – пробормотал Цицерон. – У старика нет ни одного шанса.

Слуга забрал нашу верхнюю одежду и провел нас в атриум. Затем он пошел доложить о приходе Цицерона своему хозяину. Нам ничего не оставалось делать, как изучать посмертные маски предков Цезаря. Странно, но среди его прямых предков были всего три консула, не слишком много для семьи, которая утверждала, что ведет свою историю от сотворения Рима и происходит по прямой линии от Венеры. Сама богиня любви была представлена небольшой бронзовой статуэткой. Работа была очень тонкой, но сама статуэтка была исцарапанная и ветхая – как и ковры, фрески, выцветшие вышивки и мебель; все говорило о гордой семье, переживающей не лучшие времена. У нас было достаточно времени, чтобы изучить эти фамильные ценности, так как Цезарь все не появлялся.

– Этим человеком можно только восхищаться, – сказал Цицерон, обойдя комнату три или четыре раза. – Вот стою я, который станет завтра самым могущественным человеком в Риме, тогда как он не стал еще даже претором. Но мне приходится танцевать под его дудку.

Через какое-то время я заметил, что за нами наблюдают. Из-за двери на нас внимательно смотрела девочка лет десяти, которая, по всей видимости, была дочерью Цезаря. Я улыбнулся ей, и она быстро убежала в комнату. Через несколько минут из этой же комнаты появилась мать Цезаря Аурелия. Узкие темные глаза и настороженное, внимательное выражение лица делали ее похожей на хищную птицу. От нее исходила аура прохладного гостеприимства. Цицерон знал ее много лет. Все три ее брата, Котты, были консулами, и если бы Аурелия была рождена мужчиной, она сама стала бы консулом, потому что была умнее и храбрее любого из них. Теперь же ей приходилось заниматься карьерой своего сына, и когда умер ее старший брат, Аурелия повернула дело так, что Цезарь смог занять его место, как один из пятнадцати членов Коллегии жрецов – блестящий ход, как вы это скоро поймете.

– Цицерон, прости ему его грубость, – сказала она. – Я напомнила ему, что ты здесь, но ведь ты его знаешь.

В коридоре послышались шаги, и мы увидели женщину, идущую по коридору к двери. Было очевидно, что она хотела проскочить незамеченной, однако на одном из ее ботинок развязался шнурок. Прислонившись к стене, чтобы завязать его – ее рыжеватые волосы были растрепаны, – она виновато посмотрела в нашем направлении. Я не знаю, кто был больше смущен: Постумия, а именно так звали женщину, или Цицерон, который много лет знал ее как жену своего ближайшего друга, юриста и сенатора Сервия Сульпиция. Именно сегодня вечером она должна была быть у Цицерона на обеде.

Хозяин быстро перевел взгляд на статуэтку Венеры и притворился, что глубоко погружен в беседу:

– Прекрасная вещь. Это работа Мирона? – Глаз он не поднимал до тех пор, пока она не ушла.

– Ты поступил очень тактично, – одобрила Аурелия. – Я не критикую своего сына за его связи – мужчина есть мужчина, – но некоторые из современных женщин бесстыдны сверх всякой меры.

– И о чем вы здесь шепчетесь?

Любимым трюком Цезаря в войне и в мире было неожиданно подкрасться сзади, и, услышав этот голос, похожий на скрипящий песок, мы все разом обернулись. Он и сейчас стоит у меня перед глазами – его большой череп неясно вырисовывается в тусклом свете дня. Люди постоянно спрашивают меня о нем: «Ты встречался с Цезарем? Какой он был? Расскажи, каким был великий бог Цезарь?» Что ж, я помню его как удивительное соединение твердости и слабости: мускулы солдата – и небрежно повязанная туника щеголя; острый запах пота, как после военных упражнений, – и сладкий запах шафранового масла; безжалостные амбиции, скрытые под непреодолимым шармом.

– Осторожнее с Аурелией, Цицерон, – продолжил он, появляясь из тени. – Она как политик в два раза сильнее всех нас вместе взятых, правда, мама?

Обняв мать сзади за талию, он поцеловал ее за ухом.

– Немедленно прекрати, – сказала Аурелия, освобождаясь и притворяясь недовольной. – Я уже достаточно поиграла в хозяйку. Где твоя жена? Негоже ей пропадать где-то без сопровождения. Как только она вернется, немедленно пошли ее ко мне. – Она грациозно кивнула Цицерону. – Мои наилучшие пожелания на завтрашний день. Стать в семье первым, кто достиг поста консула – это что-нибудь да значит.

– Правда ведь, Цицерон, – Цезарь с восхищением смотрел на нее, – женщины в этом городе заслуживают гораздо большего уважения, чем мужчины, да и твоя жена тому хороший пример.

Намекал ли Цезарь на то, что хочет соблазнить Теренцию? Не думаю. Было бы легче завоевать самое непокорное племя галлов. Но я увидел, как Цицерон с трудом сдержался.

– Я здесь не для того, чтобы обсуждать женщин Рима, – заметил он. – Хотя лучшего эксперта, чем ты, мне будет трудно найти.

– Тогда зачем ты здесь?

Цицерон кивнул мне, и я достал из своего футляра для документов судебное предписание.

– Ты что, хочешь, чтобы я нарушил закон? – произнес Цезарь с улыбкой, возвращая мне документ. – Я не могу его обсуждать. Ведь я буду судьей.

– Я хочу, чтобы ты оправдал Рабирия по всем этим обвинениям.

– Не сомневаюсь. – Цезарь кашлянул в своей обычной манере и убрал тонкую прядь волос за ухо.

– Послушай, Цезарь, – нетерпеливо сказал Цицерон. – Давай поговорим откровенно. Все знают, что свои приказы трибуны получают от тебя и от Красса. Я сомневаюсь, что Лабиний знал имя этого своего несчастного дяди до того момента, как ты ему его назвал. Что же касается Суры, то для него «Perduellio» было сортом рыбы, пока ему не сказали обратное. Это еще одна из твоих интриг.

– Нет, правда, я не могу говорить о деле, которое буду судить.

– Признайся, цель всех этих обвинений – побольнее ужалить Сенат.

– Все свои вопросы ты должен адресовать Лабинию.

– А я адресую их тебе.

– Хорошо, если ты настаиваешь. Я бы назвал это напоминанием Сенату, что если он будет продолжать унижать достоинство жителей, убивая их представителей, то убитые будут отомщены, сколько бы времени на это ни потребовалось.

– И ты серьезно полагаешь, что сможешь укрепить достоинство людей, терроризируя беспомощного старика? Я только что видел Рабирия. Он уже ничего не соображает – слишком стар. Даже не понимает, что происходит.

– Но если он ничего не понимает, то его невозможно терроризировать.

– Послушай, мой дорогой Гай, мы дружим уже много лет, – сказал после длительной паузы Цицерон (на мой взгляд, это сильное преувеличение) уже другим тоном. – Могу я дать тебе дружеский совет, как старший брат младшему? Тебя ожидает блестящая карьера. Ты молод…

– Не так уж и молод. Мне сейчас на три года больше, чем было Александру Македонскому, когда он умер.

Цицерон вежливо засмеялся; он подумал, что Цезарь шутит.

– Ты молод. У тебя очень хорошая репутация, – продолжил он. – Зачем рисковать ею, вступая в подобную конфронтацию? Дело Рабирия не только настроит людей против Сената, его смерть будет пятном на твоей чести. Сегодня это может понравиться толпе, но завтра все разумные люди отвернутся от тебя…

– Ну что же, я готов рискнуть.

– Ты понимаешь, что, как консул, я буду обязан защищать его?

– Это будет твоей роковой ошибкой, Марк… Если позволишь, я тоже отвечу тебе как другу: подумай о тех силах, которые выступят против тебя. Нас поддерживает народ, трибуны и половина преторов. Даже Антоний Гибрида, твой коллега консул, на нашей стороне. И с кем же ты останешься? С патрициями? Но они тебя презирают. Они выбросят тебя, как только ты перестанешь быть им нужен. На мой взгляд, у тебя есть только один выход.

– И какой же?

– Присоединиться к нам.

– Ах вот как, – у Цицерона была привычка держать себя за подбородок, когда он над чем-то размышлял. Какое то время он смотрел на Цезаря. – И что под этим подразумевается?

– Тебе надо поддержать наш закон.

– А что взамен?

– Я и мой кузен можем найти в своих сердцах некоторое снисхождение по отношению к бедняге Рабирию, принимая во внимание его нынешнее состояние. – Тонкие губы Цезаря растянулись в улыбке, однако он продолжал пристально смотреть в глаза Цицерону. – Что ты на это скажешь?

Прежде чем тот успел ответить, в дом вернулась жена Цезаря. Некоторые говорили, что Цезарь женился на этой женщине, которую звали Помпея, только по настоянию своей матери, из-за связей семьи Помпеи в Сенате. Однако из того, что я увидел в тот день, я понял, что ее преимущества лежат в более земной сфере. Она была значительно моложе мужа, около двадцати, и холодный воздух, подрумянив ее щеки и шею, добавил блеска ее большим серым глазам. Она обняла своего мужа, прижавшись к нему всем телом, как кошка. Затем набросилась на Цицерона, хваля его речи и утверждая, что прочитала даже сборник его стихотворений. Мне пришло в голову, что она пьяна. Цезарь смотрел на нее с изумлением.

– Мама хочет тебя видеть, – сказал он ей, на что она надула губы как ребенок. Тогда Цезарь скомандовал: – Давай, давай! И не делай кислого лица. Ты же знаешь, какая она. – И похлопал ее по заду, подталкивая в нужном направлении.

– Вокруг тебя так много женщин, Цезарь, – сухо заметил Цицерон. – Откуда они еще появятся?

– Боюсь, что у тебя создастся неправильное мнение обо мне, – рассмеялся Цезарь.

– Мое мнение о тебе совсем не изменилось, поверь мне.

– Ну так что же, мы договорились?

– Все зависит от того, что содержится в твоем законе. До сих пор мы слышали только предвыборную агитацию типа «Землю безземельным!», «Еду голодным!». Мне нужны подробности. А также некоторые уступки.

Цезарь не ответил. Его лицо ничего не выражало. Через какое-то время молчание затянулось настолько, что это стало неудобным. Цицерон вздохнул и повернулся ко мне.

– Темнеет, – сказал он. – Нам пора идти.

– Так быстро? И вы ничего не выпьете? Позвольте я вас провожу. – Цезарь говорил со всей возможной любезностью – его манеры всегда были безукоризненны, даже когда он приговаривал человека к смерти.

– Подумай, о чем я говорил, – продолжил он, провожая нас по неотремонтированному коридору. – Подумай, каким легким будет твой срок, если ты присоединишься к нам. Через год твое консульство закончится. Ты покинешь Рим. Будешь жить в губернаторском дворце. В Македонии ты заработаешь столько денег, что хватит на всю оставшуюся жизнь. После этого возвращайся домой, купи домик на берегу Неаполитанского залива. Изучай философию и пиши мемуары. В противном случае…

Слуга подошел к нам, чтобы помочь Цицерону надеть плащ, но хозяин отмахнулся от него и повернулся к Цезарю.

– В противном случае? Что в противном случае? Что будет, если я к тебе не присоединюсь? Что тогда будет?

– Пойми, что это не направлено против тебя лично. – На лице Цезаря появилось удивленное выражение. – Мы не хотим причинить тебе зла. Более того, я хочу, чтобы ты знал: если тебе будет угрожать личная опасность, ты всегда можешь рассчитывать на мою защиту.

– Могу рассчитывать на твою защиту?

Я очень редко видел, чтобы Цицерон не мог подобрать слов для ответа. Но в этот холодный день, в этом мрачном и неухоженном доме, в этом грязном и неухоженном районе, я видел, как он пытается найти слова, которые выразили бы его чувства. Однако консулу это не удалось. Закутавшись в плащ, он вышел на улицу, в снег, под угрюмые взгляды банды головорезов, которые все еще топтались у огня, и коротко попрощался с Цезарем.

– Я всегда могу рассчитывать на его защиту, – повторил Цицерон, когда мы стали взбираться на холм. – Да кто он такой, чтобы говорить со мной в подобной манере?

– Он очень самоуверен, – вставил я.

– Самоуверен? Да он говорит со мной, как со своим клиентом![11]11
  Клиент – в Древнем Риме свободный гражданин, отдавшийся под покровительство патрона и находящийся от него в зависимости.


[Закрыть]

День заканчивался, а с ним и год. Он быстро сходил на нет, как зимние сумерки. В окнах домов зажигались лампы. Над нашими головами люди переговаривались друг с другом через улицу. От костров шел дым, и я чувствовал запах стряпни. На углах улицы благочестивые горожане выставляли маленькие тарелочки с медовыми пирожками – подношением местным богам. В те времена мы молились богам перекрестков, а не великому божеству Августу, и голодные птички слетались на это угощение, взлетая и опять садясь на края тарелок.

– Мне послать информацию Катуллу и другим? – спросил я.

– И что там написать? Что Цезарь согласен освободить Рабирия, если я предам их за их же спинами? И что я размышляю над его предложением? – Цицерон шел впереди, и его возмущение придавало ему силы. Мне было нелегко поспевать за ним. – Я заметил, что ты не делал никаких заметок.

– Мне показалось, что это не совсем удобно.

– Ты всегда должен вести записи. С сегодняшнего дня ты обязательно должен записывать все, что говорится.

– Да, сенатор.

– Мы вступаем в опасные воды, Тирон. Каждая мель и каждое течение должны быть зафиксированы.

– Да, сенатор.

– Ты запомнил этот разговор?

– Думаю что да. Большую его часть.

– Хорошо. Запиши его, как только мы вернемся. Мне нужна эта запись. Но никому ни слова. Особенно в присутствии Постумии.

– Ты думаешь, что она все-таки придет на обед?

– Конечно. Хотя бы для того, чтобы доложиться своему любовнику. У нее совсем не осталось стыда. Бедный Сервий. Он так ею гордится.

Когда мы пришли домой, Цицерон направился наверх, чтобы переодеться, тогда как я удалился в свою маленькую комнату для того, чтобы записать все, что запомнил. Этот свиток лежит сейчас передо мной, когда я пишу эти мемуары: Цицерон сохранил его среди своих секретных бумаг. Как и я, он пожелтел, сморщился и выцвел с годами. Однако, как и меня, его все еще можно понять, и когда я подношу его к глазам, я опять слышу дребезжащий голос Цезаря: «Ты всегда можешь рассчитывать на мою защиту».

Мне потребовалось больше часа, чтобы закончить работу. К этому времени гости Цицерона собрались и прошли к обеду. Закончив, я прилег на свою узкую кровать и еще раз проанализировал все, что видел. Не побоюсь сказать, что мне было не по себе, так как природа не наделила меня нервами, похожими на канаты. Вся эта публичная жизнь мне не нравилась – я бы с большим удовольствием жил в загородном имении: моей мечтой было купить себе маленькую ферму, куда я бы мог уехать и продолжить свои мемуары. Я даже скопил на это немного денег и в глубине души надеялся, что Цицерон даст мне вольную после того, как его изберут консулом. Но время шло, а он никогда об этом не упоминал, и, достигнув сорока лет, я боялся, что так и умру рабом. Последняя ночь года всегда навевает меланхолические мысли. Двуликий Янус[12]12
  Двуликий бог дверей, входов, выходов, различных проходов, а также начала и конца.


[Закрыть] смотрит и вперед, и назад, и очень часто любое из этих направлений кажется непривлекательным. В тот вечер мне было особенно грустно за себя.

В любом случае, я не показывался Цицерону на глаза до самого позднего вечера. Когда, по моим расчетам, обед уже заканчивался, я подошел к двери и встал так, чтобы Цицерон меня видел. Комната была небольшая, но приятная, украшенная свежими фресками, которые должны были создавать впечатление, что обедающие находятся в саду Цицерона в Тускулуме. За столом находилось девять человек, по три на каждое ложе – идеальная цифра. Постумия появилась так, как и предсказал Цицерон. На ней было надето платье со свободным воротником, и выглядела она абсолютно безмятежно, как будто то, что произошло в доме Цезаря ранее, никак ее не касалось. Рядом с ней расположился ее муж Сервий, один из старейших друзей Цицерона и самый выдающийся юрист Рима, что было, несомненно, истинным достижением в городе, который кишел законниками. Занятие юриспруденцией похоже на погружение в ледяную воду – ты расслабляешься, когда дело заканчивается, и скукоживаешься, когда погружаешься в новое. Годы сгорбили Сервия, и он стал слишком осторожным, в то время как Постумия оставалась красавицей. Он пользовался поддержкой в Сенате и так же, как и она, был очень амбициозен. Летом он сам хотел избираться в консулы, и Цицерон обещал ему свою поддержку.

Был только один человек, который дружил с Цицероном дольше, чем Сервий, – Аттик. Он возлежал рядом со своей сестрой Помпонией, которая была замужем – несчастливо – за младшим братом Цицерона, Квинтом. Бедный Квинт – казалось, что он, как всегда, пытается найти забвение в вине. Еще одним гостем за столом был Марк Целий Руф – ученик Цицерона, развлекавший присутствовавших нескончаемым потоком шуток и сплетен. Сам же Цицерон расположился между Теренцией и своей обожаемой Туллией. По тому, как он беззаботно смеялся шуткам Руфа, было невозможно догадаться, что у него были какие-то проблемы. Однако это было одно из свойств успешного политика – держать в голове массу проблем и переключаться с одной на другую, когда в этом возникала необходимость. Без этого жизнь политика была бы невыносимой.

Через какое-то время Цицерон посмотрел на меня и кивнул.

– Друзья мои, – сказал он достаточно громко, чтобы быть услышанным в шуме застольной беседы. – Уже поздно, и Тирон пришел напомнить мне, что я должен закончить свою инаугурационную речь. Иногда я думаю, что консулом должен быть он, а я – только его слугой.

Все рассмеялись, и я почувствовал на себе взгляды присутствовавших.

– Дамы, – продолжил хозяин. – С вашего позволения я похищу ваших мужей на несколько минут.

Он вытер рот салфеткой, которую затем бросил на стол, встал и предложил руку Теренции. Она приняла ее с улыбкой, которая была тем привлекательней, чем реже появлялась. Теренция выглядела как хрупкий зимний цветок, который неожиданно расцвел в лучах успеха Цицерона. Она отказалась от своей вечной бережливости и оделась в манере, которая подходила жене консула и будущего губернатора Македонии. Ее новое платье было расшито жемчугом, а другие, только что приобретенные, драгоценности блестели на ней повсюду. Они украшали ее шею и небольшую грудь, ее запястья, пальцы и темные локоны. Гости вышли, и женщины направились в таблиниум, а мужчины – в кабинет Цицерона. Хозяин приказал мне закрыть дверь, и улыбка удовольствия немедленно исчезла с его лица.

– В чем дело, брат? – спросил Квинт, в руках которого все еще был бокал с вином. – Ты выглядишь так, как будто съел несвежую устрицу.

– Мне бы не хотелось портить вам этот прекрасный вечер, но у меня возникла проблема. – С угрюмым видом Цицерон достал судебное предписание Рабирию и рассказал о сенатской делегации и своем визите к Цезарю, а затем приказал мне: – Прочитай, что сказал этот проходимец.

Я сделал, как было приказано, и когда дошел до последней части предложения Цезаря, то увидел, как все четверо обменялись взглядами.

– Ну что же, – сказал Аттик. – Если ты отвернешься от Катулла и его друзей после все тех обещаний, которые дал им перед выборами, то тебе действительно может понадобиться его защита. Такого они тебе никогда не простят.

– А если я сдержу слово и выступлю против закона популяров, то они признают Рабирия виновным, и я буду вынужден защищать его на Марсовом поле.

– А этого ни в коем случае нельзя допустить, – промолвил Квинт. – Цезарь абсолютно прав. Ты обязательно проиграешь. Любыми способами ты должен передать его защиту Гортензию.

– Но это невозможно. Как председатель Сената, я не могу оставаться нейтральным, когда распинают сенатора. Что же я тогда буду за консул?

– Просто ты будешь живой консул, а не мертвый, – ответил Квинт. – Потому что если выступишь на стороне патрициев, то тогда окажешься, поверь мне, в настоящей опасности. Ведь даже Сенат не будет единым, Гибрида об этом позаботится. Там, на скамейках, есть множество людей, которые ждут не дождутся, когда ты будешь низвергнут. И Катилина – первый из них.

– У меня есть идея, – сказал молодой Руф. – Почему бы нам не вывезти Рабирия из города и спрятать где-нибудь до тех пор, пока все здесь не утихнет?

– А мы сможем? – спросил Цицерон. Затем он обдумал предложение и покачал головой. – Я восхищен твоей храбростью, Руф, но из этого ничего не выйдет. Если мы не отдадим Цезарю Рабирия, то он легко может проделать то же самое с кем-нибудь другим – с Катуллом или Изауриком, например. Ты представляешь, каковы будут последствия?

Все это время Сервий внимательно изучал судебное предписание. У него были слабые глаза, и он держал документ так близко к канделябру, что я испугался, что папирус может загореться.

– Perduellio, – пробормотал он. – Странное совпадение. В этом месяце я хотел предложить Сенату отменить законодательный акт, касающийся Perduellio. Я даже изучил все случаи, когда он применялся. Они все еще лежат на столе у меня дома.

– Может быть, именно там Цезарь и подхватил эту идею? – заметил Квинт. – Ты это с ним никогда не обсуждал?

– Конечно, нет. – Сервий все еще водил носом по документу. – Я с ним никогда не разговариваю. Этот человек – абсолютный негодяй. – Он поднял глаза и увидел, что Цицерон пристально смотрит на него. – В чем дело?

– Мне кажется, я знаю, как Цезарь узнал о Perduellio.

– Как?

– Твоя жена была сегодня у Цезаря, – сказал Цицерон после некоторых колебаний.

– Это абсурд. С какой стати Постумия будет посещать Цезаря? Она его почти не знает. Сегодня она весь день провела у сестры.

– Я видел ее там. И Тирон тоже.

– Ну что ж, может быть и так. Я уверен, что этому есть простое объяснение.

Сервий притворился, что продолжает читать документ. Через некоторое время он сказал низким и обиженным голосом:

– А я все никак не мог понять, почему ты не обсудил предложение Цезаря за столом. Теперь я все понимаю. Ты не хотел открыто говорить в присутствии моей жены на тот случай, если она окажется в его кровати и все ему расскажет!

Момент был ужасно неприятный. Квинт и Аттик смотрели в пол, и даже Руф замолчал.

– Сервий, Сервий, старина, – сказал Цицерон, взяв его за плечи. – Я очень хочу, чтобы ты заменил меня на посту консула. Я тебе абсолютно доверяю. Не сомневайся в этом.

– Но ты оскорбил честь моей жены и тем самым нанес оскорбление и мне. Так зачем же мне твое доверие? – Он стряхнул руки Цицерона с плеч и с достоинством удалился из комнаты.

– Сервий! – позвал его Аттик, который не переносил подобных сцен. Однако бедняга уже вышел, а когда Аттик попытался пойти за ним, Цицерон негромко сказал:

– Оставь его, Аттик. Ему надо говорить со своей женой, а не с нами.

Повисла долгая пауза, во время которой я пытался услышать повышенные голоса в таблиниуме, однако за дверью был слышен только шум уборки.

– Так вот почему Цезарь всегда впереди своих врагов… У него шпионы во всех наших кроватях, – неожиданно рассмеялся Руф.

– Замолчи, – прервал его Квинт.

– Да будь проклят этот Цезарь! – неожиданно закричал Цицерон. – Нет ничего плохого в амбициях. Я сам амбициозен. Но его страсть к власти – это что-то запредельное. Ты смотришь ему в глаза, и кажется, что ты смотришь в черную морскую бездну во время шторма. – Он уселся в кресло и начал пальцами выбивать дробь по его подлокотнику. – У меня нет выбора. Но если я соглашусь на его условия, то смогу выиграть какое-то время. Они ведь работают над своим проклятым законом уже несколько месяцев.

– А что плохого в том, чтобы раздать пустующую землю беднякам? – спросил Руф, который, как и многие молодые люди, испытывал симпатию к популярам. – Ты же ходишь по улицам – люди действительно голодают.

– Согласен, – ответил Цицерон. – Но им нужна еда, а не земля. Чтобы обрабатывать землю, надо иметь знания и действительно пахать без остановки. Хотел бы я увидеть, как те бандиты, которых я видел у дома Цезаря, будут обрабатывать землю с восхода и до заката. Если наша еда будет зависеть от их труда, то мы умрем от голода через год.

– Но Цезарь, по крайней мере, думает о них.

– Думает о них? Цезарь не думает ни о ком, кроме самого себя. Ты что, действительно веришь, что Красс, самый богатый человек в Риме, беспокоится о бедняках? Они хотят устроить благотворительную раздачу земли – причем им самим это ничего не будет стоить – для того, чтобы создать себе армию приверженцев, которые обеспечат им вечную власть. Красс уже давно смотрит в сторону Египта. Одним богам ведомо, чего хочет Цезарь – не удивлюсь, если всего мира. Беспокоятся!.. Правда, Руф, иногда ты говоришь как молодой идиот. Ты что, ничему не научился, приехав в Рим, кроме как азартным играм и походам по публичным домам?

Не думаю, чтобы Цицерон хотел, чтобы его слова прозвучали так грубо, но я увидел, что они подействовали на Руфа как удар кнута. Когда он отвернулся, в его глазах стояли слезы, и не от обиды, а от гнева. Он давно уже перестал быть тем очаровательным подростком, которого Цицерон когда-то взял себе в ученики, и превратился в молодого человека с растущими амбициями – к сожалению, Цицерон этого не заметил. Руф больше не принимал участия в обсуждении, хотя оно и продолжалось еще какое-то время.

– Тирон, – обратился ко мне Аттик. – Ты был в доме Цезаря. Как ты думаешь, что должен сделать твой хозяин?

Я ждал этого момента, потому что на этих внутренних советах ко мне всегда обращались как к последней инстанции, и я всегда к этому готовился.

– Я думаю, что согласившись с предложением Цезаря, мы сможем добиться некоторых изменений в законе. А это можно будет выдать патрициям как нашу победу.

– А затем, – задумчиво сказал Цицерон, – если они откажутся принять эти изменения, то это будет только их вина, и меня освободят от моих обязательств. Что ж, это не так плохо.

– Молодец, Тирон! – объявил Квинт. – Как всегда, ты самый умный в этой комнате. – Нарочито зевнул. – Пойдем брат. – Он поднял Цицерона из кресла. – Уже поздно, а тебе завтра выступать. Ты должен выспаться.

К тому моменту, как мы дошли до вестибюля, в доме все стихло. Теренция и Туллия ушли спать. Сервий и его жена уехали домой. Помпония, которая ненавидела политику, отказалась ждать своего супруга и уехала вместе с ними, как сказал нам слуга. На улице ждали носилки Аттика. Снег блестел в лунном свете. Где-то в центре города раздался знакомый крик ночного сторожа, который провозгласил полночь.

– С Новым годом, – сказал Квинт.

– И с новым консулом, – добавил Аттик. – Молодец, Цицерон. Я горжусь тем, что я твой друг.

Они пожимали ему руку и хлопали по спине, и я заметил, что Руф делает то же самое, однако без большого энтузиазма. Их теплые поздравления прозвучали в холодном ночном воздухе и исчезли. А потом Цицерон стоял в ночи и махал вслед их носилкам, пока они не скрылись за поворотом. Когда он повернулся, чтобы вернуться в дом, то слегка споткнулся и попал ногой в кучу снега, которую нанесло около порога. Вытащил мокрую ногу из снега, отряхнул ее и негромко выругался. Меня так и подмывало сказать, что это тоже знак, однако я благоразумно промолчал.