Текст книги "Очищение"

Автор книги: Роберт Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

– Какого черта? Что здесь происходит?! – заорал Целер.

– Метелл Целер, – произнес Цезарь твердым голосом, – это религиозная церемония, и не вмешивайся в нее.

– Религиозная церемония! С главным святым Рима на коленях – человеком, который трахнул твою собственную жену! – Целер хотел пнуть Клавдия ногой, однако тот быстро отполз к Цезарю. – А это что еще за ребенок? – спросил он, указывая на другого коленопреклоненного. – Посмотрим, кто пришел в нашу семью! – Он за шиворот поставил его на ноги и повернул лицом к нам – дрожащего прыщавого юнца лет двадцати от роду.

– Изволь уважать моего приемного отца, – сказал Клавдий, который, несмотря на страх, не мог сдержаться от смеха.

– Ты отвратителен!

Целер отбросил юнца и сосредоточил свое внимание на Клавдии, подняв громадный кулак, чтобы ударить его, однако Цицерон удержал его.

– Нет, Целер, не давай им повода арестовать тебя.

– Правильно, – согласился Цезарь.

– Так твой новый отец моложе тебя? Ну и фарс вы здесь устроили! – произнес Целер после паузы, опуская руку.

– Ничего лучше второпях найти не смогли, – самодовольно ухмыльнулся Клавдий.

Что из всего этого поняли старейшины триб, каждому из которых было не меньше пятидесяти, я себе представить не могу. Многие из них были старыми приятелями Цицерона. Позже мы узнали, что посыльные Цезаря вытащили их из домов и гуськом привели в Сенат, где Цезарь практически приказал им одобрить усыновление Клавдия.

– Ну что, мы уже закончили? – спросил Помпей. Он не только странно выглядел в одежде авгура, но и был, по-видимому, сбит с толку.

– Да, мы закончили, – ответил ему Цезарь. Он вытянул руку, как будто благословлял свадьбу. – Публий Клавдий Пульхр, властью, данной мне как верховному жрецу, я объявляю, что с сегодняшнего дня ты приемный сын Публия Фонтея и будешь занесен в городские книги как плебей. Изменение твоего статуса вступает в силу немедленно, поэтому если ты этого хочешь, то можешь выдвинуть свою кандидатуру на выборах трибуна. Благодарю вас, граждане.

Цезарь слегка кивнул, распуская курию, и старейшины встали, а консул и верховный жрец Рима слегка приподнял свою тогу и спустился с возвышения с сознанием выполненной работы. Он прошел мимо Клавдия, с отвращением отвернувшись от него, как прохожий отвернулся бы от разложившегося трупа, лежащего на улице.

– Тебе надо было бы прислушаться к моему предупреждению, – прошипел Цезарь Цицерону, проходя мимо. – А теперь полюбуйся, что мне пришлось сделать.

Вместе со своими ликторами он проследовал к двери в сопровождении Помпея, который все еще не решался поднять на Цицерона глаза; только Красс позволил себе улыбнуться.

– Пойдем, папочка, – сказал Клодий[56]56
  Клодий – народно-стяженная популярная у плебеев форма имени Клавдий. Использовалась Клавдием с 59 г. до Р.Х, после того как он стал плебеем, в популистских целях.


[Закрыть], обнимая Фонтея за плечи. – Я провожу тебя домой. – Он издал один из своих нервных, почти женских, смешков и, поклонившись своему шурину и Цицерону, пристроился в конец процессии.

– Ты, может быть, и закончил, Цезарь! – закричал Целер вслед консулу. – Но я – нет! Я губернатор Дальней Галлии и командую легионами, тогда как у тебя войска нет! И я еще даже не начал!

У него был громкий голос, и его, должно быть, было хорошо слышно на Форуме, однако Цезарь, выйдя из помещения на яркий солнечный свет, даже не повернул головы. Когда он и его компания исчезли из виду и мы остались одни, Цицерон опустился на ближайшую скамью и обхватил голову руками. Под крышей, на стропилах, курлыкали голуби – до сего дня я не могу слышать этих грязных птиц, не вспоминая старое здание Сената, – а вот остальные звуки как-то странно отдалились от меня и казались неземными, как будто я уже был в тюрьме.

– Не отчаивайся, Цицерон, – резко сказал Целер через какое-то время. – Он ведь даже еще не трибун – и никогда им не станет, если это будет зависеть от меня.

– Красса я могу победить, – ответил Цицерон. – Помпея я могу перехитрить. Даже Цезаря мне удавалось в прошлом держать в рамках приличий. Но все они вместе, и Клавдий в качестве их главного оружия? – Он устало покачал головой. – Как мне жить дальше?

В тот вечер Цицерон отправился к Помпею и захватил меня с собой, частично чтобы показать полководцу, что это деловой визит, а частично для того, чтобы я оказывал ему моральную поддержку. Мы нашли Великого Человека выпивающим в холостяцкой столовой со своим другом и товарищем по оружию Аулом Габинием. Когда мы вошли, они изучали макет театра Помпея, и Габиний весь светился от энтузиазма. Он был тем самым человеком, который, будучи амбициозным трибуном, предложил закон, обеспечивший Помпею его неслыханную военную власть, за что и получил легатство под командованием Помпея на Востоке. Он отсутствовал несколько лет, в течение которых – тайно от него – Цезарь спал с его женой, толстой Лоллией (в это же время он крутил роман и с женой Помпея – подумать только!). Теперь Габиний вернулся в Рим – такой же амбициозный, но в сотни раз богаче и с твердым намерением стать консулом.

– Цицерон, дорогой мой, – сказал Помпей, вставая, чтобы обнять хозяина. – Ты выпьешь с нами?

– Нет, не выпью, – сказал Цицерон напряженным голосом.

– О, боги, – сказал Помпей, обращаясь к Габинию, – ты слышал этот тон? Он пришел, чтобы отругать меня за то, что произошло сегодня днем, – я тебе рассказывал. – Он повернулся к Цицерону и спросил: – Мне что, действительно надо объяснять тебе, что это была полностью идея Цезаря? Я пытался его отговорить.

– Правда? И что же тебе помешало?

– Он считает, и я с ним согласен, что тон твоего выступления в суде сегодня был слишком угрожающим и ты заслуживаешь публичной порки.

– Поэтому вы открыли Клавдию путь к посту трибуна – зная, что его главное желание заключается в том, чтобы отдать меня под суд?

– Я бы не стал заходить так далеко, но Цезарь настаивал.

– Многие годы я поддерживал все твои начинания. И я ничего не просил взамен, кроме твоей дружбы, которая для меня важнее всего в моей публичной жизни. И вот сейчас наконец ты показал всему миру, как ты меня ценишь. Ты дал моему смертельному врагу оружие, которым он меня уничтожит, – сказал хозяин с пугающим спокойствием.

– Цицерон, я возмущен. Как у тебя язык поворачивается говорить подобные вещи? – Губы Помпея сжались, а в его рыбьих глазах появились слезы. – Я никогда не буду стоять в стороне и спокойно наблюдать, как тебя уничтожают. Но я нахожусь в непростой ситуации, ты же знаешь; постоянные усилия, чтобы держать Цезаря в узде, – эта та жертва, которую я ежедневно приношу на алтарь Республики.

– Только сегодня ты решил взять выходной.

– Он почувствовал, что твои слова угрожают его достоинству и авторитету.

– А они и наполовину не столь угрожающи, какими могли бы быть, если бы я раскрыл все, что знаю о Трехглавом Чудовище и его связях с Катилиной!

– Я не думаю, что тебе позволительно говорить с Помпеем Великим в таком тоне! – вмешался Габиний.

– Нет, нет, Аул, – печально произнес Помпей, – Цицерон говорит правильные вещи. Цезарь зашел слишком далеко. Только богам известно, сколько сил я потратил на то, чтобы хоть немного привести его в чувство. Когда Катона бросили в тюрьму, я ведь сразу освободил его. Да и бедный Бибул пережил бы гораздо более тяжелые моменты, чем простое купание в дерьме, если бы не я. Но сейчас я потерпел фиаско. У меня был всего один день. Боюсь, что Цезарь слишком… безжалостен. – Он вздохнул, взял одну из моделей храмов и стал внимательно ее рассматривать. – Возможно, подходит время, когда мне придется сломать его. – Он бросил на Цицерона хитрый взгляд, и я заметил, как его глаза мгновенно высохли. – Что ты на это скажешь?

– Скажу, что давно пора.

– Наверное, ты прав. – Триумфатор взял модель двумя толстыми пальцами и с неожиданной ловкостью поставил ее на место. – Ты знаешь, каков его новый план?

– Нет.

– Он хочет получить в свое распоряжение армию.

– Ну, в этом-то я не сомневаюсь. Но Сенат уже объявил, что в этом году провинции между консулами распределяться не будут.

– Да, Сенат так решил, однако Цезарю на Сенат наплевать. Ватиний предложит соответствующий закон народному собранию.

– Что?

– Закон, по которому к нему перейдет не одна провинция, а две – Ближняя Галлия и Вифиния – с разрешением набрать армию в два легиона. И получит он их не на один год, а на пять лет!

– Но провинции всегда распределялись Сенатом, а не народом! – запротестовал Цицерон. – Пять лет! От этого наша конституция разлетится вдребезги!

– Цезарь так не считает. Он сказал мне: «Что плохого в том, чтобы доверить выбор народу?»

– Но это не народ! Это толпа, которую полностью контролирует Ватиний!

– Так вот, – продолжил Помпей, – теперь ты, может быть, поймешь, почему я согласился сегодня понаблюдать за небом. Конечно, мне надо было бы отказаться. Но я должен был думать обо всей ситуации в целом. Кто-то должен держать Цезаря в узде.

– Могу я рассказать об этом некоторым из моих друзей? Иначе они могут подумать, что я лишился твоей поддержки, – спросил Цицерон, схватившись в отчаянии за волосы.

– Если это надо – только строго по секрету. Ты также можешь сказать им – и Аул тому свидетель, – что ничего не случится с Марком Туллием Цицероном, пока в Риме живет Помпей Великий!

По дороге домой Цицерон был очень задумчив и все время молчал. Вместо того чтобы пройти прямо в библиотеку, он сделал несколько кругов по темному саду, а я в это время сидел у стола с лампой и быстро записывал все, что говорилось у Помпея. Когда я закончил, Цицерон велел мне идти вместе с ним, и мы пошли в соседний дом навестить Метелла Целера.

Я боялся встречи с Клодией, но ее нигде не было видно. Целер в одиночестве сидел в столовой и обгладывал ножку холодного цыпленка. Рядом с ним стоял кувшин с вином. Цицерон второй раз за вечер отказался от выпивки и велел мне зачитать то, что недавно сказал Помпей. Ярость Целера была вполне предсказуема.

– Это что же, у меня будет Дальняя Галлия, где идет настоящая война, а у него – Ближняя, где ничего не происходит, и все же каждый из нас будет иметь по два легиона?

– Вот именно. Только он будет управлять провинцией в течение всего люстра, а ты свою сдашь через год. И можешь быть спокоен, вся слава достанется Цезарю.

– Его надо остановить! И не важно, что они втроем управляют Республикой, – нас многие сотни! – зарычал от ярости Целер, потрясая кулаками.

– Нам совсем не обязательно разбираться со всеми тремя, – тихо произнес хозяин, присев к Целеру на ложе. – Будет достаточно и одного. Ты слышал, что сказал Помпей. Если мы каким-то образом сможем разобраться с Цезарем, мне кажется, Фараон не будет сильно огорчен. Помпея волнует только его достоинство.

– А как быть с Крассом?

– Когда Цезарь исчезнет со сцены, его союз с Помпеем не продлится и часа – они ненавидят друг друга. Нет, Цезарь – вот тот камень, на котором стоит здание. Убери его, и вся конструкция рухнет.

– И что, по твоему мнению, мы должны сделать?

– Арестовать его.

– Но персона Цезаря дважды неприкосновенна: как верховного жреца и как консула. – Сказав это, Целер внимательно посмотрел на Отца Отечества.

– А ты действительно думаешь, что на нашем месте он думал бы о законах? Тогда почему же все его действия в качестве консула были незаконными? Мы или остановим его сейчас, пока у нас есть время и силы, или дождемся того, что он избавится от нас по одному, и тогда некому будет ему сопротивляться.

Я был потрясен тем, что слышал. Уверен, что до того вечера Цицерону и в голову не приходила возможность столь решительных действий. Он должен был оказаться на краю пропасти, чтобы заговорить о них.

– И как мы это сделаем?

– Только у тебя есть солдаты в подчинении. Сколько их здесь у тебя?

– Две когорты в лагере за городской чертой, готовые выступить со мной в Галлию.

– И насколько они верны?

– Мне? Абсолютно!

– Они смогут захватить Цезаря в его резиденции после наступления темноты и где-то его спрятать?

– Конечно, если я им прикажу. Но мне кажется, что проще сразу убить его.

– Нет, – ответил Цицерон. – Должен быть суд. Я на этом настаиваю. Я не хочу никаких «случайностей». Мы должны будем принять закон о создании специального трибунала, который будет судить его за противозаконные действия. Я сам возглавлю обвинение. Все должно быть честно и по закону.

– Но ведь ты согласен, что приговор может быть только один. – Было видно, что Целер колеблется.

– Помпей тоже должен будет одобрить это. Не думай, что вы сможете во всем выступать против Великого Человека, как делали это раньше. Мы должны будем дать ему гарантии, что фермы в восточных поселениях останутся у его людей, а может быть, даже предложить триумфатору второе консульство.

– А не слишком ли это много? Не заменим ли мы одного тирана на другого?

– Нет, – убежденно произнес Цицерон. – Цезарь принадлежит к совсем другой породе людей. Помпей просто хочет править миром. Цезарь же хочет сначала разрушить этот мир до основания, а затем построить его под себя. И вот еще что… – Он замолчал, подбирая слова.

– Что? Он, без сомнения, умнее Помпея – этого у него не отнимешь.

– Да-да, конечно. В тысячу раз. Нет, это не то… Больше того… Я просто не знаю… В Цезаре есть какая-то нечеловеческая жестокость – презрение, если хочешь, ко всему миру, как будто он уверен, что жизнь – это просто игра. В любом случае это… это свойство делает консула практически неудержимым.

– Все это философия, а я расскажу тебе, как мы его удержим. Очень просто. Мы приставим ему меч к горлу, и ты увидишь, что он умрет так же, как и любой другой человек. Но мы должны сделать это так же, как сделал бы сам Цезарь – быстро и безжалостно, и в то время, когда он меньше всего это ожидает.

– И когда же?

– Сегодня ночью.

– Нет, это слишком быстро, – сказал Цицерон. – В одиночку мы этого сделать не сможем, поэтому надо позвать на помощь других.

– Тогда Цезарь обязательно об этом узнает. Ты же знаешь, сколько у него информаторов.

– Я говорю о пяти-шести сенаторах. Все абсолютно надежны.

– И кто же это?

– Лукулл. Гортензий. Изаурик – он все еще обладает большим весом в Сенате и никогда не простит Цезарю того, что тот забрал у него пост верховного жреца. Возможно, Катон.

– Катон! – фыркнул Целер. – В этом случае Цезарь успеет умереть своей смертью от старости, а мы все еще будем обсуждать этическую сторону вопроса!

– Не думаю. Катон громче всех требовал разобраться с бандой Катилины. И люди уважают его почти так же, как любят Цезаря.

Скрипнула половица. Целер поднес палец к губам и громко спросил:

– Кто там?

Дверь открылась. Это была Клодия. Интересно, как долго она стояла за дверью, подумал я. И что она смогла услышать? Очевидно, эти же мысли пришли в голову Целеру.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Я услышала голоса. Я уже уходила.

– Уходила? – спросил он подозрительно. – В такое время? И куда же ты уходишь?

– А куда ты думаешь? К моему брату-плебею. Праздновать!

Целер выругался, схватил кувшин с вином и запустил ей в голову. Но она уже исчезла, и кувшин разбился о стену, никого не задев. Я задержал дыхание в ожидании ее ответа, но услышал только, как закрылась входная дверь.

– Как быстро ты сможешь собрать остальных? – спросил Целер. – Завтра?

– Давай лучше послезавтра, – ответил Цицерон; было видно, что весь этот разговор доставляет ему удовольствие. – В противном случае нам придется действовать в спешке, и Цезарь может про это пронюхать. Давай встретимся у меня, после захода солнца, послезавтра вечером.

На следующее утро Цицерон лично написал приглашения и послал меня разнести их с наказом вручить каждое прямо в руки адресатам. Все четверо были сильно заинтригованы, особенно потому, что по городу уже разнесся слух о том, что Клавдий стал плебеем. Лукулл, со своим обычным надменным видом и саркастической улыбкой спросил:

– И что твой хозяин собирается обсуждать со мной? Убийство?

Но каждый согласился прийти, даже Катон, который обычно из дома никуда не выходил. Все действительно были ошарашены тем, что происходило вокруг. Закон Ватиния, предлагающий передать Цезарю две провинции и легионы сроком на пять лет, был только что размещен на Форуме. Патриции были взбешены, популяры радовались, а в городе стояла предгрозовая атмосфера. Гортензий отвел меня в сторонку и посоветовал, если я хочу узнать, как все плохо, сходить к усыпальнице Сергия, которая располагалась на перекрестке дорог прямо за Капенскими воротами. Там была закопана голова Катилины. Я пошел туда и увидел, что усыпальница усыпана свежими цветами.

Я решил ничего не говорить об этом Цицерону: он и так был на пределе. В день встречи он заперся в библиотеке и вышел только незадолго до назначенного часа. Принял ванну, оделся во все чистое и занялся расстановкой кресел в таблиниуме.

– Все дело в том, что для подобных дел я слишком юрист, – пожаловался он мне.

Я пробормотал свое согласие, однако думаю, что беспокоила хозяина не законность его действий – все это было связано с его обычной брезгливостью.

Катон появился первым – в своем обычном одеянии из заношенной, вонючей тоги и с босыми ногами. Он скривился, увидев роскошь убранства дома, но с радостью согласился принять предложенное вино – он сильно пил, и это было его единственным недостатком. За ним появился Гортензий, который полностью поддерживал беспокойство Цицерона по поводу Клавдия; адвокат полагал, что именно это будет обсуждаться на встрече. Лукулл и Изаурик, два старых полководца, появились вместе.

– Похоже на настоящий заговор, – заметил Изаурик, посмотрев на остальных. – Будет еще кто-то?

– Метелл Целер, – ответил Цицерон.

– Это хорошо, – сказал Изаурик. – Мне он нравится. Думаю, что он – наша единственная надежда на будущее. Этот парень знает, как вести боевые действия.

Все пятеро уселись в кружок. Кроме них и меня, в комнате никого больше не было. Я разлил всем вино и притих в углу. Цицерон приказал мне ничего не записывать, но постараться все как следует запомнить и позже записать. За эти годы я присутствовал на стольких встречах с этими людьми, что никто из них не обращал на меня внимания.

– Так ты расскажешь нам, в чем дело? – спросил Катон.

– Я думаю, что нетрудно догадаться, – заметил Лукулл.

– Предлагаю дождаться Целера. Он здесь самая главная фигура, – ответил им хозяин.

Они сидели молча, пока, наконец, Цицерону не надоело ожидание и он не послал меня к Целеру, чтобы выяснить, почему тот задерживается.

Я не хочу сказать, что обладаю даром предвидения, но, подойдя к дому Целера, я понял, что что-то произошло. Было слишком тихо, никто не входил и не выходил из дома. Внутри стояла тишина, которая всегда сопровождает несчастье. Личный слуга Целера, которого я неплохо знал, встретил меня со слезами на глазах и сказал, что вчера у его хозяина начались страшные боли и, хотя врачи и не могли договориться о том, что это такое, все они соглашались, что это может привести к смерти. Мне самому стало нехорошо, и я умолил его пойти к Целеру и узнать, нет ли у того какой-нибудь информации для Цицерона, который ждет его в своем доме. Слуга ушел и вернулся с единственным словом, которое смог произнести Целер: «Приходи!».

Я бросился назад. Когда я вошел в таблиниум, все головы повернулись в мою сторону, так как сенаторы подумали, что это пришел Целер. Когда же я вызвал Цицерона, все стали выказывать свое нетерпение.

– Что это еще за игры? – зло прошептал хозяин, выходя ко мне в атриум. Было видно, что его нервы на пределе. – Где Целер?

– Смертельно болен, – ответил я. – Возможно, умирает. Он хочет, чтобы ты немедленно пришел.

Бедный Цицерон. Для него это был настоящий удар. Казалось, он даже пошатнулся. Не говоря ни слова, мы немедленно направились в дом Целера, где нас ждал слуга, который проводил нас на хозяйскую половину дома. Я никогда не забуду эти мрачные переходы с тусклыми свечами, заполненные запахом благовоний, которые жгли для того, чтобы отбить тяжелый запах рвоты и человеческих испражнений. Было вызвано так много врачей, что те полностью заблокировали вход в спальню. Все они тихо переговаривались на греческом языке. Нам пришлось проталкиваться вперед. В спальне было удушающе жарко и темно. Цицерону даже пришлось взять лампу и поднести ее к ложу, на котором лежал сенатор. Он был обнажен, за исключением бинтов на тех местах, где ему пускали кровь. Десятки пиявок облепляли его руки и внутренние части ног. На губах у него была видна черная пена: позже я узнал, что ему давали древесный уголь, как часть какого-то безумного курса лечения. Из-за сильных конвульсий его пришлось привязать к кровати.

– Целер, – сказал Цицерон нежным голосом, – мой дорогой друг. Кто это с тобой сделал? – Хозяин опустился на колени рядом с ложем больного.

Услышав голос Цицерона, Целер повернул к нему свое лицо и попытался что-то сказать, однако из его горла раздалось только бульканье. После этого он прекратил бороться. Глаза его закрылись и больше уже не открывались.

Цицерон немного подождал, а потом стал задавать вопросы врачам. Как и все врачи, они никак не могли договориться друг с другом о характере болезни, но одно признали единогласно: никогда никто из них не видел, чтобы болезнь так быстро унесла здорового человека.

– Болезнь? – с недоверием спросил Цицерон. – А вы не думаете, что его отравили?

Отравили? Врачи не могли произнести само это слово. Нет-нет – это была разрушительная болезнь, возможно, какое-то вирулентное расстройство, укус змеи, наконец: все что угодно, но не отравление, сама мысль о котором была слишком невероятной, чтобы ее обсуждать. А кроме того, кому могло прийти в голову отравить благородного Целера?

Цицерон не стал с ними спорить. Он никогда не сомневался, что Целера убили, хотя и не был уверен, приложил ли к этому руку Цезарь, или это сделал Клавдий, или, может быть, они оба. Правда так никому и не известна. Однако он никогда не сомневался в том, кто дал Целеру смертельную дозу яда, потому что, когда мы покидали этот дом смерти, мы встретили входящую Клодию, сопровождаемую – как ни странно – Целием Руфом, который все еще праздновал свой триумф в суде над Гибридой. И хотя они мгновенно натянули на свои лица маски горя, было видно, что за минуту до этого они весело смеялись; и хотя шли на некотором расстоянии друг от друга, было понятно, что они любовники.