Текст книги "Очищение"

Автор книги: Роберт Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– Тогда, по крайней мере, это уже будет проблема следующего консула, – ответил я. – А не твоя.

– Ты будешь выглядеть слабаком, – предупредил Квинт. – Подумай о будущих поколениях. Что они будут думать о тебе? Ты должен выступить.

Плечи Цицерона опустились. Ведь именно этого он больше всего и боялся. Я никогда не видел, чтобы хозяин так мучился, принимая решение.

– Ты прав, – сказал он. – Хотя любой результат будет для меня разрушительным.

И после перерыва он сообщил, что все-таки выскажется.

– Я вижу ваши лица и глаза, граждане, обращенные в мою сторону, поэтому скажу то, что обязан сказать как консул. Перед нами два предложения: одно, Силана – хотя он и не собирается голосовать за него, – требующее смертной казни для заговорщиков; второе – Цезаря, который предлагает пожизненное заключение за отвратительное преступление. Цезарь говорит, что это гораздо страшнее смертной казни, так как осужденные лишаются даже малейшей надежды на освобождение – единственного слабого утешения для любого заключенного. Кроме того, он предлагает конфисковать их имущество, чтобы наказать их еще и нищетой. Единственное, что он оставляет этим преступникам, – саму жизнь, в то время как если бы ее у них отобрали, то одним движением освободили бы их от множества страданий. Мне понятно, граждане, что ждет меня после голосования. Если вы поддержите предложение Цезаря, а он видный представитель популяров, мне не придется бояться нападок людей в будущем, так как я сделаю то, что предложил от их имени Цезарь. Если же вы поддержите другое предложение, то я предвижу, что в этом случае масса проблем свалится на мою голову. Но пусть интересы Республики будут выше моих собственных. Мы должны сделать то, что правильно для Республики. Ответьте мне на такой вопрос: если хозяин дома обнаружит, что раб убил его детей и жену, сжег его дом, и не накажет такого раба самым страшным наказанием, его будут считать добрым и сострадательным – или жестоким недочеловеком, который не отомстил за страдания близких в полной мере? На мой взгляд, человек, который равной мерой не мстит за страдания, причиненные его близким, не может считаться достойным человеком. У него каменное сердце. Я поддерживаю предложение Силана.

– В рассуждениях консула есть только один маленький недостаток, – быстро встал Цезарь, – эти люди преступлений не совершали; их судят за их намерения, а не за их действия.

– Вот именно, – раздался голос с другой стороны зала, и все головы повернулись в сторону Катона.

Если бы голосование происходило прямо в тот момент, то я почти уверен, что предложение Цезаря было бы принято, несмотря на мнение консула. Приговоренных рассовали бы по разным городам и оставили бы гнить там, в полной зависимости от капризов политиков, а будущее Цицерона было бы совсем другим. Но именно предсказуемость результата голосования заставила подняться с последней скамьи около стенки это неухоженное, странное существо с торчащими в разные стороны волосами, обнаженными, несмотря на мороз, плечами, и с поднятой рукой, означающей желание говорить.

– Марк Порций Катон, – настороженно произнес Цицерон, так как никто не мог предсказать, куда заведет Катона его странная логика. – Ты хочешь говорить?

– Да, я хочу говорить, – ответил тот. – Я хочу говорить, потому что должен найтись хоть один человек, который объяснит этому собранию суть вопроса. Все дело в том, граждане, что мы действительно судим намерения, а не преступления. Именно по этой простой причине мы не можем сейчас пользоваться существующими законами – толпа просто разорвет нас. – По скамьям разнесся шепот согласия: он говорил правду. Я взглянул на Цицерона, тот кивал в знак согласия. – Слишком многие из сидящих здесь, – объявил Катон, и голос его становился все громче, – думают гораздо больше о своих виллах и памятниках, чем о своей стране. Люди, во имя богов, проснитесь! Проснитесь, пока не поздно, и протяните руку помощи Республике. На карту поставлены наша свобода и самая жизнь! И в такое время кто-то решится рассказывать мне о милосердии и снисходительности?

Он стоял в проходе босой, и его резкий и визгливый голос напоминал скрежет лезвия по точильному камню. Казалось, что его знаменитый прапрадед поднялся из могилы и с остервенением трясет перед нами своими грязными космами.

– Не думайте, граждане, что наши предки превратили крохотную страну в великую Республику только силой оружия. Если бы это было так, то мы бы ныне были в зените нашей славы, так как у нас сейчас больше жителей, земель, оружия и лошадей, чем когда-либо. Нет, было еще что-то, совсем другое, что сделало их великими, – то, что сейчас мы полностью растеряли. Они были трудолюбивыми работниками дома, справедливыми правителями за границей и направляли в Сенат тех своих представителей, чьи мозги не были затуманены чувством вины или страстями. Вот что мы потеряли. Мы копим богатства для самих себя в то время, когда наше государство – банкрот. Мы проводим нашу жизнь в безделье и праздности, а когда на нас надвигается беда, то нет никого, кто готов был бы встать на защиту Республики. Граждане высочайшего положения составили заговор, чтобы сжечь свой родной город. Они прибегли к помощи галлов – величайших врагов римлян. Армия разбойников, во главе со своим лидером, готова наброситься на нас. А вы все еще колеблетесь и не можете решить, как наказать врагов, захваченных в вашем собственном городе? – Он просто источал сарказм, заражая им сидящих вокруг него. – Что же, тогда я предлагаю их помиловать – они еще молоды и их сбили с пути их собственные амбиции. И хотя они вооружены – пусть уходят. Но подумайте, куда может завести вас ваше милосердие и снисходительность – ибо когда они обнажат свои мечи, будет слишком поздно. Да, вы говорите, что ситуация неприятная, но вы не боитесь. Ложь! Вы все трепещете от страха. Но вы настолько слабы и ленивы, что боитесь принимать решения и смотрите на ваших соседей в надежде, что те сделают это за вас. Вы ждете, когда всё за вас решат боги. Я хочу сказать вам, что стоны и молитвы не защитят святую цель. Только действия и бдительность принесут нам успех. Мы полностью окружены. Катилина и его армия готовы схватить нас за горло. Наши враги живут в самом сердце нашего города. Поэтому мы должны действовать без промедления. И вот мое предложение, консул. Записывай тщательно, писарь: в связи с тем, что из-за действий преступников Республика находится в серьезной опасности; в связи с тем, что их признания и улики указывают на то, что эти люди планировали резню, поджоги и другие преступления против горожан, преступники должны быть приговорены к смертной казни с признанием их намерений преступлением – так же, как если бы они действительно совершили эти страшные преступления, – в соответствии с нашим древним законом.

Я тридцать лет присутствовал на заседаниях Сената и за это время слышал много великих и выдающихся речей. Но я никогда не слышал ни одной, действительно – ни одной, которая по силе воздействия могла бы сравниться с этим кратким выступлением Катона. Что такое ораторское искусство, как не умение выражать эмоции с помощью точно подобранных слов? Катон высказал то, что чувствовало большинство, но не умело выразить, даже для самих себя. Он вразумлял их, и за это они его обожали. По всему залу сенаторы с аплодисментами вставали и подходили к Катону, чтобы продемонстрировать, на чьей они стороне. Он больше не был эксцентричной фигурой с задней скамьи. Он превратился в глашатая и опору старой Республики. Цицерон наблюдал за этим, потрясенный. Что касается Цезаря, то он вскочил и потребовал возможности ответить – и, собственно, начал говорить. Однако все видели, что его основной целью было заболтать предложение Катона и не допустить голосования, так как на улице стремительно темнело и зал заполнился тенями. От того места, где стоял Катон, раздались крики и свист. Несколько всадников, наблюдавших за происходящим от дверей, бросились в толпу сенаторов с обнаженными мечами. Цезарь пытался сбросить со своих плеч руки, которые давили на него и заставляли сесть. Он все еще пытался продолжить свою речь. Всадники смотрели на Цицерона, ожидая инструкций. Ему требовалось только кивнуть головой или пошевелить пальцем, и Цезаря разорвали бы на месте. И на какой-то неуловимый момент он заколебался, но затем покачал головой, Цезаря отпустили и, по-видимому, в этом хаосе он выбежал из храма, потому что после этого я его больше не видел. Цицерон спустился со своего возвышения. Проходя по проходу и крича на сенаторов, он и его ликторы смогли развести непримиримых врагов, вернув некоторых из них на свои места. Когда был установлен минимальный порядок, консул вернулся на свое место.

– Граждане, – обратился консул к сенаторам высоким и напряженным голосом, при этом его лицо в темноте выглядело как белая маска. – Решение данного собрания очевидно. Принимается предложение Марка Катона. Приговор – смертная казнь.

Теперь главным была скорость. Приговоренных надо было мгновенно перевести в камеру для казни, пока их друзья и союзники не поняли, что им грозит. Для того чтобы привести приговоренных, Цицерон поставил бывшего консула во главе каждого отряда стражников: Катулл отправился за Цетегом, Торкватий – за Капитоном, Пизоний – за Кепарием и Лепид – за Статилием. Утряся все детали и распорядившись, чтобы сенаторы оставались на своих местах, пока все не закончится, сам консул отправился за Лентулом Сурой, самым старшим из приговоренных.

Солнце уже село. Форум был забит людьми, но они расступались, давая нам возможность пройти. Все вели себя так, как будто присутствовали на жертвоприношении – серьезно и уважительно, полные благоговейного страха перед таинством жизни и смерти. Мы направились по Палатину в дом Спинтера, который был одним из родственников Суры, и нашли претора в атриуме, играющим в кости с одним из охранников. Бывший претор только что метнул кости: они еще катились по столу в тот момент, когда мы вошли. По выражению лица консула Сура, видимо, сразу понял, что для него игра уже закончилась. Он посмотрел на кости, а затем поднял глаза на нас и сказал со слабой улыбкой:

– Кажется, я проиграл.

Не могу критиковать Суру за его поведение. Его дед и отец были консулами, и они могли бы гордиться им в эти последние часы его жизни. Претор протянул кошелек с деньгами, чтобы их раздали его стражникам, а затем вышел из дома с таким спокойствием, будто направлялся в бани. Он только слегка упрекнул Цицерона, сказав:

– Ты заманил меня в ловушку.

– Ты сам себя заманил в ловушку, – ответил консул.

Пока мы пересекали Форум, Сура больше не произнес ни слова. Он шел твердым шагом, высоко подняв голову. На нем все еще была простая туника, которую ему нашли накануне. Глядя на них, можно было подумать, что смертельно бледный Цицерон, несмотря на свою пурпурную консульскую одежду, был преступником, а Сура – его конвоиром. Я чувствовал на себе взгляд громадной толпы; все эти люди были любопытны и глупы, как овцы. У лестницы, ведущей наверх, к Карцеру, к Суре подбежал его приемный сын Марк Антоний, спрашивая, что происходит.

– У меня сейчас назначена короткая встреча, – спокойно ответил Сура. – Но она скоро закончится. Возвращайся и успокой свою мать. Сейчас ты нужен ей больше, чем мне.

Антоний взревел от горя и ярости и попытался дотронуться до Суры, но ликторы отбросили его в сторону. Мы поднялись по лестнице между рядами солдат и нырнули в дверной проем, низкий и узкий, как тоннель, и оказались в комнате без окон, освещенной факелами. Воздух был затхлым, полным вони человеческих испражнений и запаха смерти. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я узнал Катулла, Пизония, Торкватия и Лепида, которые полами своих тог прикрывали носы, а также приземистую фигуру государственного палача, одетую в кожаный передник и окруженную несколькими помощниками. Остальные преступники уже лежали на земле с крепко связанными за спиной руками. Капитон, проведший день с Крассом, тихо плакал. Статилий, находившийся в официальной резиденции Цезаря, ничего не соображал, будучи абсолютно пьяным. Кепарий, казалось, полностью отключился от всего и застыл на земле, свернувшись в клубок. Цетег громко протестовал, утверждая, что суд был незаконным, и требуя возможности обратиться к Сенату; кто-то ударил его под ребра, и он замолчал. Палач схватил Суру за руки и стал быстро связывать ему локти и запястья.

– Консул, – обратился Сура к Цицерону, морщась от боли, когда веревки затягивали. – Ты можешь дать мне слово, что с моей женой и семьей ничего не случится?

– Да, я даю тебе слово.

– И ты передашь наши тела семьям для погребения?

– Да (позже Марк Антоний утверждал, что Цицерон этого не сделал – еще одна ложь обиженного пасынка).

– Не так я должен был умереть. Авгуры предсказывали совсем другое.

– Ты позволил преступникам увлечь себя.

Через несколько секунд палач закончил связывать Суру, и тот, оглянувшись вокруг, выкрикнул с вызовом:

– Я умираю благородным римлянином и патриотом!

Это было слишком даже для Цицерона, поэтому он кивнул палачу и сказал:

– Нет, ты умираешь предателем.

После этих слов Суру потащили к большой черной дыре в полу посередине комнаты. Это был единственный ход в камеру казней, которая располагалась под нами. Два мощных помощника палача опустили его туда, и при свете факелов я в последний раз увидел его красивое, растерянное и глупое лицо. По-видимому, внизу его подхватили сильные руки, и он неожиданно исчез. Статилия опустили сразу после Суры; затем наступила очередь Капитона, который дрожал так, что его зубы выбивали громкую дробь; за ними последовал Кепарий, все еще в обмороке от ужаса; и, наконец, Цетег, который кричал, рыдал и сопротивлялся так отчаянно, что двум помощникам палача пришлось сесть на него, пока третий связывал ему ноги. В конце концов, его засунули в отверстие головой вперед, и он упал с глухим ударом. После этого больше ничего не было слышно, кроме каких-то полузадушенных звуков; однако и они постепенно стихли. Позже мне рассказали, что их повесили в ряд на крючьях, которые были ввинчены в потолок. Казалось, что прошла целая вечность, прежде чем палач наконец сообщил, что все закончилось. Цицерон нехотя подошел к отверстию и посмотрел вниз. Казненных заговорщиков осветили факелом. Пятеро повешенных уже лежали в ряд на полу и таращились на нас невидящими глазами. Я не испытал никакой жалости: слишком хорошо я помнил тело мальчика, который был принесен в жертву, чтобы закрепить их договоренности. Катон прав, подумал я: они заслужили смерть. И мое мнение по этому поводу не изменилось до сих пор.

После того как Цицерон убедился, что заговорщики мертвы, он поспешил покинуть то, что позже назвал «преддверием ада». Мы протиснулись через узкий вход-тоннель и выпрямились на свежем воздухе – и тут же увидели фантастическую сцену. В темноте весь Форум был освещен факелами – невероятный ковер мерцающего желтого цвета. Повсюду стояли неподвижные молчаливые люди, включая сенаторов, которые покинули храм Конкордии рядом с тюрьмой. Все смотрели на Цицерона. По-видимому, люди ожидали, что он объявит о том, что произошло, хотя предсказать реакцию этой толпы на подобное сообщение было невозможно. Кроме того, существовало еще одно препятствие, о котором впопыхах никто не подумал: в те времена существовало суеверие, что государственный чиновник не может произносить на Форуме слова «смерть» или «умереть», потому что этим навлечет проклятие на город. Поэтому Цицерон задумался, прочистил горло от слюны, скопившейся в Карцере, расправил плечи и очень громко произнес:

– Они прожили свою жизнь!

Его слова отразились от стен зданий на Форуме, а затем последовала тишина, такая абсолютная, что я испугался, что нас могут сейчас же повесить рядом с преступниками. Однако я думаю, что люди просто пытались понять, что Цицерон имел в виду. Несколько сенаторов захлопали. Остальные присоединились к ним. Аплодисменты перешли в крики восторга. И, наконец, вся площадь стала скандировать:

– Да здравствует Цицерон! Да здравствует Цицерон! Спасибо богам за то, что у нас есть Цицерон! Цицерон – спаситель Республики!

Стоя всего в нескольких футах от хозяина, я увидел, как его глаза наполняются слезами. Казалось, что внутри прорвалась какая-то плотина, и все эмоции – не только последних часов, но и всего его консульства – теперь рвались наружу. Он попытался что-то сказать, но не смог. Это только усилило аплодисменты. Цицерону не оставалось ничего другого, кроме как спуститься по ступенькам, и когда хозяин достиг площади, сопровождаемый восторженными криками и друзей, и врагов, он уже не мог сдерживать себя. Сзади нас крюками тащили тела казненных.

О последних днях Цицерона в должности консула много говорить нечего. Никогда, за всю историю Республики, ни один гражданин не превозносился так, как он в то время. После месяцев страха город, казалось, вздохнул с облегчением. В тот вечер, когда казнили заговорщиков, консула домой сопровождал весь Сенат, и освещенная факелами процессия проследовала по всему городу. Его дом был очень красиво освещен: крыльцо, на котором ждала его Теренция с детьми, было украшено лавром; его рабы аплодисментами встречали его в атриуме. Это было странное возвращение домой. Консул был слишком измучен, чтобы заснуть, и слишком голоден, чтобы есть. Он так хотел как можно скорее забыть об ужасах казни, что не мог говорить ни о чем другом. Я решил, что былое равновесие вернется к хозяину через пару дней. И только позже я понял, что в тот день что-то изменилось в Цицероне навсегда: сломалось, как иногда ломается ось у телеги. На следующее утро Сенат пожаловал ему титул «Pater Patriae[39]39
  Отец Отечества – древнеримский почетный титул, жалуемый Сенатом за выдающиеся заслуги перед Республикой или империей.


[Закрыть]». Цезарь предпочел не присутствовать на этой сессии, однако Красс голосовал вместе со всеми и превозносил Цицерона до небес.

И все же не все восхищались происшедшим. Метелл Непот, вступая в должность трибуна, продолжал утверждать, что казнь была незаконной. Он предсказал, что когда Помпей вернется в Италию, чтобы восстановить порядок, то разберется не только с Катилиной, но и с мелким тираном Цицероном. Последнему пришлось даже тайно встретиться с Клодией и попросить ее передать своему деверю, что если он будет продолжать в таком же духе, то консулу придется вернуться к связям самого Непота с Катилиной. Лучезарные глаза Клодии расширились при мысли, что она может принять участие в государственных делах. Однако Непот равнодушно отнесся к этому предупреждению, правильно рассудив, что Цицерон никогда не посмеет выступить против ближайшего политического союзника Помпея. Поэтому все теперь зависело от того, как быстро будет разбит Катилина.

Когда неблагоприятные новости о казни заговорщиков достигли лагеря Катилины, многие его последователи немедленно дезертировали (не думаю, что они сделали бы это, если бы Сенат проголосовал за пожизненное заключение). Понимая, что Рим теперь единодушно против них, Катилина и Манлий решили вести армию на север, с целью перейти Альпы и скрыться в Ближней Галлии, где они надеялись создать анклав, в котором могли существовать долгие годы. Но приближалась зима, а нижние перевалы блокировал Метелл Целер во главе трех легионов. В то же время армию бунтовщиков по пятам преследовала другая армия, во главе которой стоял Гибрида. С ним-то и решил сразиться Катилина в первую очередь, выбрав для битвы узкую долину в районе Пизы.

Неудивительно, что возникли подозрения – которые существуют и по сей день, – что Катилина и его старый союзник Гибрида находились в тайной связи. Цицерон это предвидел, и когда стало очевидно, что битвы не избежать, военный легат Гибриды, ветеран многих сражений Петрей открыл запечатанный конверт с приказом, который он получил еще в Риме. Этим приказом он назначался командующим армией; согласно ему Гибрида должен был сказаться больным и не принимать участие в сражении; в случае отказа Петрей должен был его арестовать.

Когда все это было сообщено Гибриде, он сразу же согласился и объявил, что страдает от приступа подагры. Таким образом, Катилина, неожиданно для себя, оказался лицом к лицу с одним из лучших военачальников Рима, стоящим во главе армии, которая превосходила армию Катилины и по численности, и по вооружению.

Утром перед битвой Катилина обратился к своим солдатам, многие из которых были вооружены только вилами и охотничьими дротиками, со следующими словами:

– Братья, мы деремся за нашу страну, нашу свободу и нашу жизнь, тогда как наши противники защищают разложившихся олигархов. Они превосходят нас числом, но мы крепче их духом и обязательно победим. А если этого не произойдет, если Фортуна от нас отвернется, не позвольте, чтобы вас зарезали, как скот, но бейтесь как настоящие мужчины, – так, чтобы наши противники дорого заплатили за свою победу своей кровью и смертью.

Раздались звуки труб, и первые линии войск начали сближение.

Это была кровавая бойня, и Катилина провел в ее гуще весь день. Ни один из его командиров не отступил. Они бились с яростным отчаянием людей, которым уже нечего терять. Только когда Петрей бросил в бой когорту преторианцев[40]40
  Гвардия римских цезарей – элитные части, служившие в Республиканский период для охраны главнокомандующего и преторов (отсюда и название).


[Закрыть], армия бунтовщиков наконец рассыпалась. Все союзники Катилины, включая Манлия, умерли там же, где и стояли: все свои раны они получили в грудь и ни одной – в спину. Вечером после битвы, в глубине рядов своих противников был найден Катилина, окруженный трупами изрубленных врагов. Он еще дышал, но вскоре умер от ужасных ран. Гибрида приказал, чтобы его голову заморозили в ведре со льдом и отправили в Рим, в Сенат. Но Цицерон, который оставил свой пост консула за несколько дней до этого, отказался смотреть на голову своего врага. Так закончился заговор Луция Сергия Катилины.