Текст книги "Очищение"

Автор книги: Роберт Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

– Нам лучше начать привыкать к этому, – сказал Цицерон грустным голосом. – Ты только посмотри туда. – Он кивнул головой в сторону реки, раскинувшейся за лагерем. За рекой, в гаснущем свете дня, возвышалась шаткая конструкция, окруженная лесами. – Это, должно быть, тот самый театр Фараона. – Он надолго задумался, прикусив нижнюю губу.

Наконец полог откинулся, и нас пригласили в палатку. Она была обставлена по-спартански. На полу лежал тонкий матрас, набитый сеном, с накинутым на него одеялом. Рядом с ним располагался деревянный буфет, на котором стояли кувшин с водой, тазик и миниатюрный портрет женщины в золотой рамке (я был почти уверен, что это портрет Сервилии, но было слишком далеко, чтобы убедиться в этом), там же лежал набор щеток для волос. За складным столом, заваленным документами, сидел Цезарь. Он что-то писал. За его спиной замерли без движения два секретаря. Закончив писать, Цезарь поднял глаза, встал и с протянутой рукой направился к Цицерону. Я впервые увидел Цезаря в военной форме. Она сидела на нем как вторая кожа, и я понял, что все те годы, что я знал его, никогда не видел Цезаря в той его ипостаси, для которой он был создан. Эта мысль здорово отрезвила меня.

– Мой дорогой Цицерон, – сказал он, внимательно изучая своего посетителя, – я очень расстроен, что ты дошел до такого состояния. – Помпей всегда обнимался и похлопывал по спине, однако Цезарь на это время не тратил. После короткого рукопожатия он предложил Цицерону сесть. – Чем я могу помочь тебе?

– Я пришел, чтобы согласиться на пост твоего легата, – ответил Цицерон, примостившись на краешке стула, – если твое предложение все еще в силе.

– Неужели? – Уголки рта Цезаря опустились. – Долго же ты размышлял.

– Должен признаться, что предпочел бы не появляться у тебя при таких обстоятельствах.

– Закон Клодия вступает в силу в полночь?

– Да.

– Поэтому приходится выбирать из моего предложения, смерти или изгнания.

– Можно сказать и так. – Видно было, что Цицерон чувствует себя не в своей тарелке.

– Не могу сказать, что такая ситуация очень льстит мне. – Цезарь издал один из своих коротких смешков и откинулся на стуле. Он внимательно изучал Цицерона. – Когда летом я делал тебе это предложение, твое положение было гораздо прочнее, чем сейчас.

– Ты сказал, что, если Клодий когда-нибудь будет представлять угрозу для моей безопасности, я могу обратиться к тебе. Именно это сейчас случилось. И вот я здесь.

– Это шесть месяцев назад он угрожал, а сейчас он твой хозяин.

– Цезарь, если ты хочешь, чтобы я тебя умолял…

– Мне этого не надо. Конечно, я не жду, что ты будешь умолять. Я просто хочу узнать лично от тебя, что ты сможешь принести мне, став моим легатом.

Цицерон с трудом сглотнул. Я даже представить себе не мог, как ему было больно в этот момент.

– Что ж, если ты хочешь, чтобы я сам это произнес, то могу сказать тебе, что имея большую поддержку среди простых людей, ты не имеешь ее в Сенате; моя ситуация прямо противоположна – сильная поддержка среди наших коллег в Сенате и слабая среди простых людей.

– Это значит, что ты будешь защищать мои интересы в Сенате?

– Я буду сообщать им о твоих взглядах и, может быть, изредка сообщать их взгляды тебе.

– Но ты будешь лоялен только мне?

– Я думаю, что моя лояльность, как и всегда, будет принадлежать моей стране, которой я буду служить, согласовывая твои интересы с интересами Сената. – Казалось, что я слышал, как Цицерон скрипит зубами.

– Да наплевать мне на интересы Сената! – воскликнул Цезарь. Неожиданно он выпрямился на стуле и, не прерывая движения, встал на ноги. – Я хочу тебе кое-что рассказать, Цицерон. Просто чтобы тебе было понятно. В прошлом году, по пути в Испанию, мне предстояло перейти через один перевал, и с группой своих подчиненных я выдвинулся вперед, чтобы разведать дорогу. И вот мы набрели на эту крохотную деревеньку. Лил дождь, и это было самое жалкое место на свете из всех, которые можно себе представить. Там почти никто не жил. Честное слово, это болото вызывало смех. И один из моих офицеров сказал мне, в качестве шутки: «А ты знаешь, ведь даже здесь, наверное, люди жаждут власти – идет настоящая борьба, и разгораются нешуточные страсти по поводу того, кто займет здесь первое место». И знаешь, что я ему ответил?

– Нет.

– Я сказал: «Что касается меня, то я лучше буду первым человеком в этой дыре, чем вторым – в Риме», – и сказал это совершенно серьезно, Цицерон. Я действительно верю в это. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Кажется, да, – ответил хозяин, медленно кивнув головой.

– Все, что я рассказал, – правда. Вот такой я человек.

– До этого разговора ты всегда был для меня загадкой, Цезарь. Сейчас, мне кажется, впервые я начинаю понимать тебя, и благодарю тебя за откровенность, – ответил Цицерон и рассмеялся. – Право, это очень смешно.

– Что именно?

– Что именно меня изгоняют из Рима за то, что хотел стать царем.

Цезарь бросил на него сердитый взгляд, но затем улыбнулся.

– А ты прав, – сказал он. – Очень смешно.

– Ну что же, – сказал Цицерон, поднимаясь на ноги. – Наша дальнейшая беседа не имеет смысла. Тебе предстоит завоевать страну, а у меня есть другие дела.

– Не говори так! – воскликнул Цезарь. – Я просто представил тебе факты. Мы оба должны понимать, на чем стоим. Это несчастное легатство – твое! И никто не будет контролировать тебя в твоей деятельности! Мне будет доставлять удовольствие видеть тебя почаще, правда, Цицерон. – Он протянул руку. – Ну же. Большинство публичных политиков невообразимо скучны. Поэтому нам надо держаться друг друга.

– Благодарю тебя за предложение, – ответил Цицерон, – но мы никогда не сработаемся.

– Почему?

– Потому что в той твоей деревеньке я бы тоже попытался стать первым человеком, а если бы мне это не удалось, то – первым свободным человеком. Ты, Цезарь, хуже Помпея, Клавдия и даже Катилины. Ты не успокоишься до тех пор, пока всех нас не поставишь на колени.

Когда мы вернулись в город, совсем стемнело. Цицерон даже не стал закрывать голову одеялом. Свет был слишком тусклым, чтобы его узнали, а кроме того, людей на улице занимали более важные дела, чем судьба бывшего консула – например, обед, или протекающая крыша, или воры, которых в Риме становилось больше с каждым днем.

В атриуме нас ждала Теренция вместе с Аттиком. Когда Цезарь сказал ей, что отказался от предложения Цезаря, она вскрикнула, как от боли, и опустилась на пол, замерев на корточках и закрыв голову руками. Цицерон присел рядом и обнял ее за плечи.

– Дорогая моя, тебе надо уезжать немедленно, – сказал он. – Бери с собой Марка и проведи эту ночь в доме Аттика. – Он бросил на него взгляд, и его старый друг наклонил голову в знак согласия. – После полуночи оставаться здесь будет очень опасно.

– А ты? Что ты будешь делать? Убьешь себя? – Она вырвалась из его объятий.

– Если ты этого хочешь… если так будет проще для тебя.

– Конечно, я не этого хочу! – закричала Теренция на хозяина. – Я хочу, чтобы мне вернули мою жизнь!

– Боюсь, что этого я сделать не смогу.

Он еще раз попытался обнять ее, но жена его оттолкнула и поднялась на ноги.

– Почему? – потребовала она, глядя на него сверху вниз и уперев руки в бока. – Почему ты мучаешь свою жену и детей, когда ты можешь все прекратить завтра же, вступив в союз с Цезарем.

– Потому что если я это сделаю, то прекращу существовать.

– Что ты имеешь в виду – «прекращу существовать»? Что это еще за очередная умная глупость?

– Мое тело продолжит жить, но я, Цицерон, в том виде, в котором я существую сейчас, – умру.

Теренция в отчаянии повернулась к нему спиной и посмотрела на Аттика, ища у него поддержки. Тот произнес:

– При всем моем уважении, Марк, ты становишься похожим на упрямца Катона. Что плохого в том, что ты заключишь временный союз с Цезарем?

– Этот союз никогда не будет временным! Неужели никто этого не понимает? Этот человек не остановится, пока не станет повелителем мира – он сам сказал мне почти то же самое, – и мне придется идти вместе с ним, как его младшему союзнику, или в какой-то момент порвать с ним, – и вот тогда мне действительно придет конец.

– Твой конец уже наступил, – холодно заметила Теренция.

– Итак, Тирон, – сказал Цицерон, когда она ушла, чтобы привести из детской Марка для прощания с отцом, – своим последним актом в этом городе я хочу дать тебе свободу. Я должен был сделать это много лет назад – по крайней мере, после окончания моего консульства, – и то, что я этого не сделал, не значит, что я не ценю тебя; наоборот, я так ценю тебя, что боялся потерять. Но сейчас, когда я теряю все остальное, будет только справедливо, если я и с тобой попрощаюсь. Поздравляю тебя, мой друг, – закончил он, пожимая мне руку, – ты это, несомненно, заслужил.

Долгие годы я ждал этого момента, жаждал его, мечтал о нем и планировал, что я сделаю в этот момент, – а теперь он наступил и выглядел совсем не торжественно на фоне всех этих бед и разрушений. Эмоции переполняли меня, и я не мог говорить. Цицерон улыбнулся мне и обнял, а я плакал у него на плече, и он, успокаивая меня, похлопывал меня по спине, как ребенка. А потом Аттик, который стоял рядом, крепко пожал мне руку.

Я с трудом смог произнести несколько слов благодарности, подчеркнув, что хочу посвятить свою жизнь свободного человека служению ему, Цицерону, и что останусь с ним, чем бы мне это ни грозило.

– Боюсь, что это невозможно, – печально ответил Цицерон. – Отныне моей единственной компанией будут рабы. Если мне поможет вольноотпущенник, то, по закону Клодия, он совершит преступление, помогая убийце. Теперь тебе надо держаться от меня подальше, Тирон, или они распнут тебя. Иди и собери свои вещи. Ты отправишься вместе с Теренцией и Аттиком.

Моя радость немедленно сменилась горем.

– Но как же ты будешь без меня?

– Ничего, у меня есть рабы, – ответил Цицерон, с трудом стараясь казаться беззаботным. – Они покинут город вместе со мной.

– И куда ты отправишься?

– На юг. На побережье – может быть, в Брундизий, – и там найму лодку. А после этого мою судьбу решат ветра и течения. Иди, собери вещи.

Я спустился в свою комнату и собрал свой жалкий скарб в небольшой мешок. Затем вынул два кирпича из стены, за которыми располагался мой «сейф». В нем я хранил все свои сбережения. В пояс было зашито ровно двести двадцать семь золотых, которые я собирал более десяти лет. Я надел пояс и поднялся в атриум, где Цицерон прощался с Марком. За этим наблюдали Аттик и Теренция, стоявшая с совершенно сухими глазами.

Хозяин любил этого мальчика – своего единственного сына, свою радость, свою надежду на будущее, – однако, собрав волю в кулак, он сумел небрежно проститься с ним, так, чтобы не расстроить малыша. Он взял его за руки и покружил, и Марк попросил сделать это еще раз, а когда он попросил в третий раз, то Цицерон сказал твердое «нет» и велел ему идти к матери. Затем он обнял Теренцию и сказал:

– Мне очень жаль, что наша совместная жизнь заканчивается так печально.

– Я всегда хотела прожить эту жизнь только с тобой, – ответила она и, кивнув мне на прощание, твердым шагом вышла из комнаты.

Затем Цицерон обнял Аттика и поручил свою жену и сына его заботам, а потом повернулся ко мне, чтобы попрощаться. Я сказал ему, что в этом нет необходимости, так как я принял твердое решение остаться вместе с ним, даже ценой своей свободы и жизни. Естественно, что он поблагодарил меня, однако совсем не удивился, и я понял, что он никогда, ни на минуту не думал, что я оставлю его. Я снял свой пояс с деньгами, протянул его Аттику и сказал:

– Не знаю, могу ли я обратиться к тебе с просьбой…

– Конечно, – ответил он. – Ты что, хочешь, чтобы я сохранил это для тебя?

– Нет, – ответил я. – У Лукулла есть рабыня, молодая женщина по имени Агата, которая, так получилось, многое для меня значит. Не мог бы ты попросить Лукулла сделать тебе одолжение и освободить ее? Уверен, что денег здесь более чем достаточно, чтобы купить ее свободу. И присматривай за нею после этого.

Аттик был удивлен, но обещал мне все выполнить.

– Да, ты умеешь хранить свои секреты, – сказал Цицерон, внимательно посмотрев на меня. – Может быть, я не так уж и хорошо тебя знаю.

После того как они ушли, мы с Цицероном оказались одни в доме. Вместе с нами остались лишь его охранники и несколько домашних рабов. Мы больше не слышали никаких криков – весь город, казалось, погрузился в тишину. Хозяин поднялся наверх, чтобы немного отдохнуть и одеть обувь покрепче. А спустившись, взял канделябр и стал переходить из комнаты в комнату – через пустую столовую, с ее позолоченным потолком, через громадный зал с мраморными скульптурами, такими тяжелыми, что нам пришлось их оставить, и, наконец, в пустую библиотеку – как будто старался все получше запомнить. Это заняло у него столько времени, что я подумал, уж не решил ли он остаться, однако сторож на Форуме прокричал полночь, Цицерон загасил свечи и сказал, что нам пора двигаться.

Ночь была безлунной, и, взобравшись на вершину холма, мы увидели не меньше десятка факелов, медленно спускавшихся по его склону. Вдалеке раздался крик птицы, и такой же крик, где-то очень близко от нас, прозвучал ему в ответ. Я почувствовал, как забилось мое сердце.

– Они идут, – тихо сказал Цицерон. – Он не хочет терять ни минуты.

Мы заторопились вниз по ступеням и, спустившись с Палатинского холма, повернули на узкую аллею. Держась в тени стен, осторожно миновали закрытые магазины и притихшие дома, пока, наконец, не вышли на главную улицу рядом с Капенскими воротами.

Сторож был подкуплен, чтобы открыть нам пешеходную калитку. Он нетерпеливо ждал, пока мы шепотом прощались с нашей охраной. Затем Цицерон, сопровождаемый мной и тремя рабами, несшими наш багаж, прошел по узкому портику и покинул город.

В полном молчании мы шли не останавливаясь около двух часов, пройдя мимо монументальных гробниц, выстроившихся вдоль дороги, – в то время это было место, где прятались дорожные грабители. Только тогда Цицерон решил, что мы в безопасности и можно передохнуть. Он уселся на верстовой камень и повернулся лицом к городу. Темные очертания римских холмов проступали на фоне зарева, красного в центре и розоватого по краям. Было слишком рано, чтобы это был восход солнца. Не верилось, что всего один подожженный дом может столь божественно осветить небо. Если бы я не знал этого доподлинно, то решил бы, что это знамение. В это же время, еле слышный в неподвижном ночном воздухе, раздался странный звук, нечто среднее между стоном и воплем. Сначала я не мог понять, что это, а потом Цицерон объяснил мне, что это трубы на Марсовом поле подают сигнал к выступлению легионов Цезаря в Галлию. В темноте я не мог рассмотреть выражение его лица, когда он это говорил, но, может быть, это было и к лучшему. Через несколько мгновений Цицерон встал, отряхнул пыль со своей старой туники и продолжил путь в сторону, противоположную пути Цезаря.

ГЛОССАРИЙ

Верховный жрец – см. понтифик максимус.

Всадники – второе по значению сословие в Древнем Риме после сенаторов, имели свою собственную администрацию и привилегии. Всадникам полагалась одна треть мест среди присяжных заседателей; часто они были богаче членов Сената, но отказывались участвовать в публичной политической жизни.

Галлия – римская провинция, разделенная на две части: Ближнюю Галлию, занимавшую территорию между рекой Рубикон на севере Италии и Альпами, и Дальнюю Галлию, занимавшую территорию за Альпами, соответствующую территории нынешних Прованса и Лангедока.

Гаруспики – жрецы, которые делали свои предсказания, изучая внутренности принесенных в жертву животных.

Городской претор – глава судебной системы, главный из всех преторов, третий по значимости пост в Республике после двух консулов.

Диктатор – магистрат, которому Сенат вручил абсолютную власть над гражданскими и военными делами, обычно в период чрезвычайной ситуации.

Знамения – сверхъестественные знаки, особенно в полете птиц и рисунках молний, которые интерпретировались авгурами; если их прогноз был неблагоприятным, то запрещалось вести любые общественные дела.

Император – титул, который присуждался солдатами своему командиру после победы над врагом за его вклад в победу. Для того чтобы получить триумф, необходимо было иметь титул императора.

Империй – высшая исполнительная власть, делегируемая государством индивидууму, обычно консулу, претору или губернатору.

Карцер – римская государственная тюрьма, расположенная на границе Форума и Капитолия, между храмом богини Согласия и зданием Сената.

Квестор – младший чиновник (магистрат), который имел возможность входить в Сенат. Ежегодно выбирались двадцать квесторов. Кандидат на пост квестора должен был быть не моложе тридцати лет и обладать состоянием в один миллион сестерциев.

Консул – верховный магистрат (чиновник) Римской республики. Ежегодно, обычно в июле, избиралось два консула, которые приступали к своим обязанностям в январе, поочередно председательствуя в Сенате.

Комиций – круглая площадка, около 300 футов в диаметре, расположенная между зданием Сената и рострами, традиционное место голосования. На ней также проходили суды.

Курия – в своем традиционном значении верховная ассамблея римских триб (которых до 387 г. до н. э. насчитывалось тридцать), в которую входил руководитель каждой из них.

Курульное кресло – кресло без спинки, с низкими подлокотниками, часто сделанное из слоновой кости, на котором восседали магистраты с империумом, особенно консулы и преторы.

Легат – заместитель или доверенное лицо.

Ликтор – слуга, носивший розги – охапку березовых веток, перевязанных красным кожаным ремнем, – которые символизировали империй магистрата. Консулов сопровождали двенадцать ликторов, которые были одновременно их телохранителями, преторов – шесть. Старший ликтор, который был ближе всего к магистрату, назывался ликтор-проксима.

Манумиссия – предоставление вольной рабу.

Народная ассамблея (собрание) – высшей исполнительной и законодательной властью в Римской республике обладали граждане этой Республики или в форме триб (комиция триба, которая могла объявлять войну или мир, голосовать по законам и выбирать трибунов), или в форме центурий (комиция центуриата, которая выбирала высших государственных чиновников).

Палач – назначаемый государством человек, который совершает казни и пытает преступников.

Понтифик максимус – верховный жрец государственной религии Рима, глава коллегии из пятнадцати жрецов, которому полагалась официальная резиденция на виа Сакра.

Претор – второй по значимости пост в Римской империи. Ежегодно избиралось восемь преторов. Выборы проходили обычно в июле, а в должность они вступали в январе. Преторы тянули жребий, в каких судах – по рассмотрению дел о государственной измене, коррупции, растратах, убийствах и т. д. – они будут председательствовать. См. так же городской претор.

Обвинение – так как в Римской республике не существовало прокурорской системы, все обвинения, начиная от растраты и кончая государственной изменой и убийством, должны были выдвигаться частными лицами.

Ростра – длинная закругленная платформа на Форуме, высотой около двенадцати футов, окруженная статуями выдающихся римлян, с которой магистраты и адвокаты обращались к народу. Название происходит от таранов (ростр) кораблей противника, захваченных римлянами и установленных по бокам платформы.

Сенакулум – открытое место перед зданием Сената, где сенаторы собирались в ожидании начала заседания.

Сенат – не законодательная ветвь римской власти, так как законы могли приниматься только народом во время народных ассамблей (собраний), а скорее, ее исполнительная ветвь. Состоял из 600 членов, которые могли поднимать вопросы государственного управления, предлагать законы и рекомендовать консулу вынести их на ассамблею. Будучи однажды избранным, через квесторство, гражданин оставался сенатором на всю жизнь, если его только не выводили из состава Сената цензоры за аморальное поведение или банкротство, из-за этого средний возраст сенаторов был очень высок (слово Сенат произошло от слова сенекс – старый).

Трибы – римский народ был разделен на тридцать пять триб для удобства организации голосования по законам и выборов трибунов; в отличие от голосования центуриями, при голосовании трибами голоса богачей и бедняков имели одинаковый вес.

Трибун – представитель простых людей – плебеев. Каждое лето избирались десять трибунов, которые вступали в должность в декабре. Трибун имел право предлагать законы и налагать на них вето, а также собирать народные собрания. Трибуном мог стать только плебей.

Триумф – тщательно разработанная процедура празднования возвращения домой, жалуемая Сенатом военачальнику-победителю. Получить триумф мог только полководец, сохранивший военный империй – а так как входить в Рим, обладая высшей военной исполнительной властью, было запрещено, то будущие триумфаторы должны были ждать перед городскими воротами, пока Сенат не пожалует им эту честь.

Центурия – группа людей, в которой римляне голосовали на выборах консулов и преторов на Марсовом поле; система была направлена на поддержку состоятельных классов.

Эдил – выборное официальное лицо, отвечающее за функционирование городского хозяйства Рима: закон и порядок в городе, содержание общественных зданий, ведение дел и т. д. Избиралось по четыре эдила, сроком на один год.