Текст книги "Очищение"
Автор книги: Роберт Харрис
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
XVI
Теперь весь Рим ждал, что же будет делать Цезарь.
– Мы можем ожидать только, – заметил Цицерон, – что это будет абсолютно неожиданным.
Так и произошло. Потребовалось пять месяцев, прежде чем Цезарь сделал свой следующий мастерский ход.
В один из декабрьских дней в конце года, незадолго до того, как Цезарь должен был принести клятву, к Цицерону наведался видный испанец Луций Корнелий Бальб.
Этому выдающемуся типу было в то время сорок лет. Он родился в Кадисе, был финикийцем по происхождению, занимался торговлей и был очень богат. Кожа его была темной, волосы и борода цвета воронового крыла, а зубы и белки глаз напоминали цветом полированную слоновую кость. Он очень быстро говорил, много смеялся, откидывая свою маленькую голову как бы в восторге от услышанной шутки, и большинство самых скучных людей в Риме чувствовали себя в его присутствии неутомимыми шутниками. У Бальба был дар пристраиваться к властным фигурам – сначала к Помпею, под командованием которого он служил в Испании и который организовал ему римское гражданство; а затем к Цезарю, который подхватил его в Кадисе во время своего губернаторства и назначил главным инженером армии, когда завоевывал Лузитанию, а затем привез в Рим в качестве своего посыльного. Бальб знал всех, даже если эти «все» не знали его, и в то декабрьское утро он вошел к Цицерону с широко раскрытыми руками, как к своему ближайшему другу.
– Мой дорогой Цицерон, – сказал посетитель с сильным акцентом, – как ты поживаешь? Выглядишь ты просто прекрасно, как и всегда, когда мы встречаемся!
– Как видишь, я мало изменился, – Цицерон жестом предложил ему сесть. – А как поживает Цезарь?
– Великолепно, – ответил Бальб, – совершенно великолепно. Он просил меня передать тебе самые теплые приветы и заверить в том, что он твой самый большой и верный друг в мире.
– Тирон, пора пересчитывать ложки, – обратился ко мне Цицерон, и Бальб захлопал в ладоши, засучил ногами и, образно говоря, зашелся от смеха.
– Очень смешно – «считать ложки»! Я передам это Цезарю, и ему это очень понравится! Ложки! – Он вытер глаза и восстановил дыхание. – О боги! Но если серьезно, Цицерон, то если Цезарь предлагает свою дружбу, то он делает это не просто так. Он считает, что в этом мире дела гораздо важнее слов.
Перед Цицероном лежала гора документов, требующих его внимания, поэтому он сказал усталым голосом:
– Бальб, ты, по-видимому, пришел с поручением. Говори и не тяни время, хорошо?
– Ну конечно. Ты очень занят, я же вижу. Прости меня, – он прижал руку к сердцу. – Цезарь просил меня передать тебе, что они с Помпеем договорились. Они договорились раз и навсегда решить этот вопрос с земельной реформой.
– И на каких же условиях? – спросил хозяин у Бальба, при этом он взглянул на меня: все происходило именно так, как он и предсказывал.
– Публичные земли в Кампанье будут разделены между разоруженными легионерами Помпея и теми из римских бедняков, которые захотят стать фермерами. Проведением реформы будет руководить комиссия из двадцати человек. Цезарь очень надеется на твою поддержку.
– Но ведь это почти точная копия закона, который он пытался протащить в начале моего консульства и против которого я тогда выступил, – недоверчиво рассмеялся Цицерон.
– Да, но с одной большой разницей, – сказал Бальб с гримасой. – Только пусть это останется между нами, хорошо? – Его брови танцевали от восторга. Розовым языком он провел по краю своих белых зубов. – Официальная комиссия будет состоять из двадцати человек. Но планируется еще одна, внутренняя, которая будет состоять из пяти. И именно за нею остается принятие всех решений. Цезарь будет польщен – и это не просто слова, – польщен, если ты согласишься войти в ее состав.
– Правда? А кто же остальные четверо? – Это стало для Отца Отечества полной неожиданностью.
– Кроме тебя – Цезарь, Помпей, еще кто-то, чье имя назовут позже, – Бальб сделал эффектную паузу, как фокусник, перед тем как достать из пустой шляпы экзотическую птичку, – и Красс.
До этого момента Цицерон смотрел на испанца с некоторым презрением, как смотрят на шута: одна из тех рыбешек, которые кормятся вокруг крупных политических акул. Теперь же хозяин посмотрел на него с интересом.
– Красс, – повторил он. – Но он смертельно ненавидит Помпея. Как же он сможет сидеть рядом с ним в этой комиссии пяти?
– Красс – близкий друг Цезаря. И Помпей – тоже близкий друг Цезаря. Поэтому, в интересах государства, Цезарь выступил в качестве свахи.
– Думаю, что он сделал это в своих собственных интересах. Но это не сработает!
– Именно это и сработает. Три человека встретились и договорились между собой. И ничто в Риме не устоит против такого союза.
– Но если все уже решено, то при чем здесь я?
– Как Отец Отечества, ты пользуешься непререкаемым авторитетом.
– То есть меня приглашают в последний момент, чтобы придать всему этому респектабельный вид?
– Нет, конечно, нет. Ты будешь полноправным партнером, абсолютно полноправным. Цезарь просил меня передать тебе, что ни одно решение, касающееся управления империей, не будет принято без твоего согласия.
– Значит, эта комиссия будет в действительности исполнительным правительством государства?
– Именно.
– И сколько оно будет существовать?
– Прости?
– Ну, когда его распустят?
– Его никогда не распустят. Оно будет существовать всегда.
– Но это возмутительно! В нашей истории не существует прецедентов. Это будет первым шагом на пути к диктатуре!
– Мой дорогой Цицерон, послушай…
– Наши ежегодные выборы станут никому не нужными. Консулы превратятся в марионеток, а Сенат можно будет распустить. Эта внутренняя комиссия будет распределять всю землю и налоги.
– Она принесет стабильность.
– Она приведет к клептократии!
– Ты что же, отказываешься от предложения Цезаря?
– Скажи своему хозяину, что я благодарен ему за то, что он еще помнит обо мне, что я не желаю в жизни ничего, кроме его дружбы, но на это его предложение я никогда не соглашусь.
– Ну что же, – сказал Бальб, и было видно, что он шокирован, – он будет разочарован, так же, как Помпей и Красс. Думаю, что они захотят получить гарантии, что ты не будешь выступать против них.
– Естественно!
– Да, потому что они хотят избежать неприятных сюрпризов. Ты же понимаешь, если им придется столкнуться с оппозицией, то они должны быть к этому готовы.
– Ты можешь передать им, что больше года я сражался в интересах Помпея, чтобы его ветераны были справедливо вознаграждены, – и сражался в основном именно с Крассом. Ты можешь передать им, что от этого я не отступлюсь, – произнес Цицерон, едва сдерживаясь. – Но я не хочу быть частью секретных переговоров, результатом которых будет создание правительства, грозящего стране диктатурой. Это превратит все, за что я боролся всю свою жизнь, в фикцию. А теперь, я думаю, ты можешь убираться.
После того как Бальб убрался, Цицерон молча сидел в своей библиотеке, пока я на цыпочках ходил вокруг него и раскладывал почту.
– Нет, ты только представь себе, – сказал он мне наконец, – послать средиземноморского торговца коврами, чтобы он предложил мне одну пятую страны по сходной цене… Наш Цезарь считает себя очень порядочным человеком, а в действительности он просто мелкий жулик.
– Надо ждать беды, – предупредил я.
– Ну так и пусть она приходит. Я не боюсь.
Но было видно, что хозяин боится. И здесь опять проявилась та его черта, которой я всегда восхищался, – находить верное решение в самой нервной обстановке. Цицерон, по всей видимости, понимал, что с этого момента его положение в Риме станет невыносимым. После длительных размышлений он произнес:
– Все время, пока говорил этот испанский сутенер, я вспоминал то, что Каллиопа говорит мне в моей поэтической биографии. Ты помнишь эти строки? – Он прикрыл глаза и процитировал по памяти:
У меня тоже есть недостатки, Тирон, и ты их знаешь лучше всех, не стоит сейчас на них останавливаться, – но я не такой, как Помпей, Цезарь или Красс. Что бы я ни делал, какие бы ошибки ни совершал, я делал это ради моей страны; а все, что делают они, они делают ради себя, даже когда поддерживают предателя Катилину… – Хозяин тяжело вздохнул; казалось, что он сам удивлен своей принципиальностью. – Ну вот и пришел конец мечтам о спокойной старости, примирении с врагами, власти, богатстве, популярности у толпы… – Он сложил руки и стал рассматривать свои ноги.
– Слишком многое стоит на кону, – сказал я.
– Да, многое. Может быть, тебе стоит догнать Бальба и сказать, что я передумал?
– Так мне бежать? – спросил я с готовностью – так хотелось пожить спокойно…
Но, казалось, Цицерон меня не слышал. Он продолжил размышлять об истории и героизме, а я продолжил раскладывать его корреспонденцию.
Я надеялся, что Трехглавое Чудовище – как прозвали триумвират Цезаря, Помпея и Красса – повторит свое предложение, но больше к Цицерону от них никто не приходил. На следующей неделе Цезарь стал консулом и быстро предложил свой закон Сенату. Я наблюдал от двери, вместе с большой группой толкающихся зевак, как он начал опрос старших членов Сената о том, что они думают по поводу этого закона. Начал он с Помпея. Естественно, что Великий Человек закон поддержал, так же, как и Красс. Следующим был Цицерон, который под пристальным взглядом Цезаря все-таки дал свое согласие – правда, со множеством оговорок. Гортензий был против. Лукулл был против. Целер был против. Когда же Цезарь, ведя опрос по списку, дошел до Катона, тот тоже выступил против. Однако вместо того, чтобы просто высказать свое мнение и сесть на скамью, как это делали все до него, Катон продолжил свои разоблачения, уходя все дальше в глубокую историю в поисках прецедентов и пытаясь доказать, что публичные земли всегда были собственностью нации и ими не могут распоряжаться по своему усмотрению политики, «которые сегодня есть, а завтра их уже и след простыл».
Через час стало очевидно, что он не собирается прекращать свое выступление и перешел к своей испытанной тактике забалтывания. Цезарь все больше и больше терял терпение и начал притопывать ногой. Наконец он встал.
– Мы тебя уже достаточно слушали, – прервал он Катона на середине фразы, – а теперь, лицемерный пустослов, сядь и дай выступить другим.
– Каждый сенатор имеет право говорить столько, сколько он считает нужным, – ответил Катон. – Ты должен изучить законы этой палаты, если хочешь здесь председательствовать. – И, произнеся эти слова, продолжил свое выступление.
– Сядь на место, – прорычал Цезарь.
– Меня ты не запугаешь, – сказал Катон и отказался покинуть трибуну.
Вы когда-нибудь видели, как сокол наклоняет голову из стороны в сторону, высматривая добычу? Именно так выглядел в тот момент Цезарь. Его патрицианский профиль наклонился сначала вправо, а потом влево, а затем он вытянул длинный палец, поманил командира своих ликторов, указал ему на Катона и приказал:
– Уберите его.
Ликтор-проксима колебался.
– Я сказал, – повторил Цезарь громовым голосом, – уберите его.
Напуганному парню не пришлось повторять дважды. Собрав с полдесятка своих подчиненных, он направился по проходу в сторону Катона, который продолжал свою речь даже тогда, когда ликторы взяли его под руки и потащили к выходу вместе с его казначейскими табличками, которые один из ликторов нес за ними. Сенаторы в ужасе наблюдали за происходящим.
– Что нам с ним сделать? – выкрикнул ликтор-проксима.
– Бросьте его в Карцер, – скомандовал Цезарь, – и пусть пару дней повыступает перед крысами.
Когда Катона вытащили из зала, некоторые сенаторы стали возмущаться тем, как с ним обращались. Великого стоика протащили прямо мимо меня – он не прекращал говорить что-то о скантийских лесах. Целер встал с первой скамьи и поспешил за Катоном, за ним проследовал Лукулл и, наконец, второй консул – Марк Бибул. По моим подсчетам, к демонстрации присоединилось около сорока сенаторов. Цезарь спустился с возвышения и попытался остановить некоторых из уходящих. Помню, как он поймал за руку старого Петрея, командующего, который разбил армию Катилины под Пизой.
– Петрей, – сказал он, – ты такой же солдат, как и я. Почему же ты уходишь?
– Потому что я, – сказал Петрей, освобождаясь, – скорее пойду в тюрьму с Катоном, чем останусь в Сенате с тобой.
– Тогда иди, – крикнул ему вслед Цезарь. – И вы все тоже можете убираться! Но запомните: пока я консул, воля народа Рима не будет зависеть от процедурных вопросов и древних обычаев. Этот закон будет предложен народу, хотите вы этого или нет. И голосование по нему состоится в конце месяца!
Консул вернулся к своему креслу и осмотрел зал в поисках смельчаков, которые посмели бы пойти против его авторитета.
Цицерон остался сидеть на своем месте, и после заседания к нему подошел Гортензий, который спросил обвиняющим тоном, почему Отец Отечества не вышел вместе со всеми остальными.
– Не надо сваливать на меня вину за то, что вы все натворили, – ответил Цицерон. – Я предупреждал вас, что произойдет, если вы не захотите пойти навстречу Помпею. – Однако я видел, что он был смущен. И, как только представилась такая возможность, Цицерон отправился домой.
– Я попал в совершенно ужасное положение, – пожаловался он, пока мы забирались на холм. – Я ничего не получил, поддержав Цезаря, а его противники теперь считают меня перебежчиком. Похоже, что я перехитрил сам себя!
В любое другое время Цезарь бы проиграл или был бы вынужден пойти на компромисс. Ведь в первую очередь против его предложения выступил второй консул, Бибул, гордый и вспыльчивый патриций, главной проблемой политической карьеры которого было то, что он был консулом одновременно с Цезарем, который настолько затмил своего коллегу, что люди часто забывают его имя.
– Я устал быть Поллуксом при этом Касторе, – зло заявил Бибул и объявил, что теперь, когда он председательствует в Сенате, все изменится.
Также против Цезаря выступили ни много ни мало трое трибунов: Ангарий, Кальвиний и Фаний, каждый из которых вынес свое вето. Но Цезарь был готов добиваться своего, чего бы это ему ни стоило, и начал планомерное разрушение римской конституции – дело, за которое, я в этом уверен, его будут проклинать до скончания века.
Сначала он включил в закон статью, по которой каждый сенатор должен был принести клятву, что он, под страхом смерти, не будет пытаться изменить данный закон после того, как тот будет занесен в кодекс. Затем Цезарь созвал народную ассамблею, на которой появились Красс и Помпей. Цицерон, вместе с другими сенаторами, наблюдал как Помпей, впервые за всю свою долгую карьеру, выступил с прямой угрозой.
– Это справедливый закон, – объявил он. – Мои люди проливали кровь за земли Рима, и, по справедливости, они, вернувшись с войны, должны получить часть этих земель как награду.
– А что будет, – задал подготовленный вопрос Цезарь, – если противники закона перейдут к насильственным действиям?
– Если кто-то достанет меч, то у меня есть щит, – ответил Помпей, и, помедлив, добавил с подчеркнутой угрозой: – И я тоже достану свой меч.
Толпа заревела от восторга. Цицерон не мог этого больше выносить. Он повернулся, протолкался через толпу сенаторов и покинул народную ассамблею.
Слова Помпея были прямым призывом к оружию. Через несколько дней Рим стал наполняться ветеранами Великого Человека. Тот заплатил, чтобы они собрались со всей Италии, и разместил их в палатках за городской чертой или в дешевых гостиницах города. С собой они привезли запрещенное оружие, которое скрывали до поры до времени, ожидая последнего дня января, на который было назначено голосование. Тех сенаторов, которые выступали против закона, освистывали на улицах, а их дома забрасывали камнями.
Человеком, который организовал все эти безобразия от имени Трехглавого Чудовища, был трибун Ватиний, который был известен всем как самый уродливый человек в Риме. Когда он был ребенком, он переболел скрофулезом[54]54
Туберкулез шейных лимфатических узлов.
[Закрыть], и его лицо и шея были покрыты свисающими наростами сине-пурпурного цвета. У него были жидкие волосы и рахитичные ноги, поэтому при ходьбе его коленки расходились далеко в стороны, как будто он только что слез с лощади или обмочился. При всем при этом он обладал определенной привлекательностью и совершенно не обращал внимания на то, что о нем говорили: на каждую шутку о своей уродливости он отвечал своей собственной, еще более смешной. Люди Помпея, так же как и плебеи, были очень ему преданы. Он собирал множество собраний в поддержку закона Цезаря, а однажды даже заставил второго консула Бибула пройти через перекрестный допрос на платформе трибунов. Бибул постоянно находился в состоянии стресса, и Ватиний, зная об этом, приказал своим сторонникам связать между собой несколько скамеек и довести эту дорожку прямо до Карцера. Когда, в процессе допроса, Бибул жестко раскритиковал закон – «В этом году вы ни за что не получите этого закона, даже если вы все хотите его», – Ватиний арестовал его и заставил пройти по этим скамейкам прямо до тюрьмы, как захваченных пиратов заставляли идти по корабельному планширю[55]55
Самый верхний брус на фальшборте палубы судов.
[Закрыть].
Цицерон наблюдал за всем этим из своего сада, закутавшись в плащ от январского холода. Он очень гнусно себя чувствовал и старался держаться от всего этого подальше. Кроме того, очень скоро на него свалились личные проблемы.
Однажды утром, в самый разгар этих ужасных событий, я открыл дверь и увидел на нашем пороге Антония Гибриду. Прошло уже больше трех лет с того момента, когда я видел его последний раз, и сначала я его не узнал. Он очень растолстел на мясе и винах Македонии и еще больше покраснел, как будто его завернули в толстый слой красного жира. Когда я привел его в библиотеку, Цицерон вскочил, как будто увидел призрак, что, в общем-то, было недалеко от истины, потому что это было его прошлое, пришедшее получить по счетам. В начале своего консульства, когда они заключили сделку, Цицерон дал письменное согласие выступить в качестве защитника Гибриды на суде, если того когда-нибудь отдадут под суд: теперь его бывший коллега явился, чтобы получить обещанное. Вместе с ним пришел раб, который нес обвинительный акт, и когда Гибрида протянул его Цицерону, его рука тряслась так, что я боялся, что его хватит удар. Хозяин поднес документ к свету, чтобы прочитать.
– И когда тебе это вручили?
– Сегодня.
– Ты понимаешь, что это такое, да?
– Нет. Именно поэтому я принес этот чертов документ прямо тебе. Никогда не мог разобраться в этой юридической ерунде.
– Это судебное предписание по обвинению в государственной измене, – Цицерон читал документ со все возрастающим удивлением. – Странно. Я думал, что тебя прихватят за коррупцию.
– Послушай, Цицерон, у тебя вина не найдется?
– Подожди минуту. Давай потерпим, чтобы решить все на трезвую голову. Здесь говорится, что ты потерял армию в Истрии.
– Только пехоту.
– Только пехоту! – рассмеялся Цицерон. – И когда же это произошло?
– Год назад.
– И кто обвинитель? Его уже назначили?
– Да, вчера он принес клятву. Это твой протеже – молодой Целий Руф.
Цицерон был потрясен. Ни для кого не было секретом, что Руф полностью отошел от своего бывшего ментора. Но то, что он выбрал для вступления в общественную жизнь обвинение бывшего коллеги Цицерона по консульству, – это было настоящим предательством. Хозяин даже сел – такое впечатление это на него произвело.
– А я думал, что это Помпей хочет обязательно засудить тебя, – сказал он.
– Именно так.
– Тогда почему он позволяет Руфу участвовать в столь важном деле?
– Не знаю. Так как насчет вина?
– Да забудь ты об этом чертовом вине хоть на минуту! – Цицерон скатал документ и теперь похлопывал им по ладони. – Мне все это не нравится. Руф слишком много обо мне знает. Он может вспомнить разные вещи. – Хозяин бросил документ на колени Гибриде. – Тебе надо найти другого защитника.
– Но я хочу, чтобы меня защищал именно ты! Ведь ты самый лучший! И потом, ты не забыл, что у нас есть договоренность? Я передаю тебе часть денег, а ты прикрываешь меня от обвинений.
– Я согласился защищать тебя, если тебя обвинят в коррупции. Я никогда ничего не говорил о государственной измене.
– Этот нечестно. Ты нарушаешь наши договоренности.
– Послушай, Гибрида, я готов выступить в твою защиту как свидетель – но этот суд может быть ловушкой, устроенной Крассом или Цезарем, и я буду полным идиотом, если попадусь в нее.
Глаза Гибриды, глубоко спрятанные в складках жира, все еще были очень синими, как сапфиры, воткнутые в кусок красной глины.
– Люди говорят, что ты здорово преуспел за это время. Везде собственные дома…
Цицерон устало отмахнулся.
– Не пытайся угрожать мне.
– Все вот это, – Гибрида обвел рукой вокруг, – очень красиво. А люди знают, откуда ты взял деньги, чтобы заплатить за все?
– Предупреждаю: я могу так же легко стать свидетелем обвинения, как и защиты.
Но угроза звучала очень слабо, и Цицерон, видимо, сам понял это, потому что провел руками по лицу, как бы отгоняя какое-то неприятное видение.
– Думаю, нам надо с тобой выпить, – сказал Гибрида с глубоким удовлетворением. – После выпивки жизнь всегда выглядит веселее.
Вечером, перед голосованием по закону Цезаря, мы слышали громкий шум, поднимавшийся с Форума – стук молотков, визжание пил, пьяное пение, приветствия, ор и звуки бьющейся посуды. Наутро шлейф коричневого дыма повис над территорией за храмом Кастора, где должно было проходить голосование.
Цицерон тщательно оделся и спустился на Форум в сопровождении двух телохранителей, двух членов его домашнего хозяйства – меня и младшего секретаря – и полдесятка клиентов, которые хотели, чтобы их увидели рядом с ним. Все дороги и аллеи, ведущие к месту голосования, были забиты жителями города. Многие из них, узнав Цицерона, расступались, давая ему пройти. Но практически столько же жителей намеренно блокировали его проход, и его телохранителям приходилось расчищать нам дорогу. Мы с трудом продвигались вперед, и когда, наконец, подошли достаточно близко, чтобы видеть ступени храма, Цезарь уже начал свое выступление. С такого расстояния практически ничего не было слышно. Между нами и храмом стояла плотно спрессованная толпа из тысяч людей. Большинство из них были похожи на ветеранов Помпея, которые находились на этой площади всю прошедшую ночь, разжигая на ней костры для обогрева и приготовления пищи.
– Эти люди не пришли на ассамблею, – заметил Цицерон, – они ее полностью оккупировали.
Через некоторое время со стороны виа Сакра, с другой стороны толпы, раздался шум, и распространился слух, что там появился Бибул с тремя трибунами, которые были готовы наложить на закон вето. С их стороны это был очень смелый поступок. Стоящие вокруг нас люди стали вытаскивать из-под одежды ножи и даже мечи. Было понятно, что Бибул и его сторонники не могут пробиться к ступеням храма. Мы не видели их самих и могли следить за их продвижением только по шуму и мелькающим в воздухе кулакам. Трибуны были отсечены на ранних подступах к храму, однако Бибулу, а за ним и Катону, которого освободили из тюрьмы, удалось достичь своей цели.
Отбиваясь от рук людей, пытающихся его остановить, второй консул взобрался на платформу. Его тога была разорвана, одно плечо оголено, а по лицу текла кровь. Цезарь мельком взглянул на него, но своей речи не прервал. В ярости толпа оглушительно шумела. Бибул показал на небеса и провел ребром ладони по своей шее. Ему пришлось повторить этот жест несколько раз, пока не стало понятным, что, как консул, он изучил знамения, и они были неблагоприятны, поэтому ничего нельзя было предпринимать. И все-таки Цезарь не обращал на него внимания. А потом на платформе появились два крепко сбитых молодчика, которые несли большую открытую бочку, похожую на те, в которые обычно собирают дождевую воду. Они подняли ее над головой Бибула и опрокинули содержимое на него. Должно быть, в эту бочку люди испражнялись всю ночь, так как она почти полностью была полна вонючей коричневой жидкостью, которая мгновенно залила Бибула. Он попытался отступить, поскользнулся и упал на спину, сильно ударившись. Удар был такой силы, что на мгновение он замер, не шевелясь. Однако увидев, что на платформу поднимают еще одну бочку, он предпочел на четвереньках уползти с платформы под оглушительный хохот тысяч горожан. Бибул и его сторонники исчезли с Форума и нашли убежище в храме Юпитера Охранителя, именно в том здании, из которого в свое время Цицерон своей речью изгнал Сергия Катилину.
Именно в этих невероятных условиях был принят закон Цезаря о земельной реформе, который даровал землю двадцати тысячам ветеранов Помпея и, уже после них, тем из городской бедноты, которые смогли доказать, что у них больше трех детей. Цицерон не стал дожидаться результатов голосования, так как они были очевидны, и вернулся домой, где отказался общаться с кем бы то ни было, включая даже Теренцию.
На следующий день ветераны Помпея вновь вышли на улицы. Они провели всю ночь в празднованиях, а теперь переключили свое внимание на здание Сената, столпившись на Форуме и ожидая, посмеет ли Сенат поставить под сомнение законность вчерашнего голосования. Ветераны оставили узкий проход, по которому могли пройти не больше трех-четырех человек в ряд, и я чувствовал себя очень неловко, когда шел по этому проходу вслед за Цицероном, хотя его провожали вполне дружелюбными замечаниями: «Давай, Цицерон!», «Не забудь о нас, Цицерон!» Внутри здания я увидел удручающую картину. Было первое число месяца, и Бибул с забинтованной головой занял кресло председательствующего. Он сразу же встал и потребовал, чтобы палата осудила отвратительную жестокость предыдущего дня, подчеркнув, что принятый закон не имеет юридической силы, потому что был принят при неблагоприятных знамениях. Но никто не хотел брать на себя такую ответственность – за стенами стояли несколько сот хорошо вооруженных людей. Столкнувшись с таким молчанием, Бибул взорвался.
– Правительство этой Республики превратилось в карикатуру на самое себя! – выкрикнул он. – Я не хочу принимать в этом участие! Вы показали себя недостойными имени римских сенаторов! Я не буду собирать вас на заседания в те дни, когда я председательствую в Сенате. Оставайтесь дома, граждане, как это сделаю я, загляните себе в душу – и спросите себя, с честью ли вы вышли из этого испытания.
Многие из слушавших склонили головы, пряча глаза от стыда. Но Цезарь, который сидел между Помпеем и Крассом и слушал все это с легкой усмешкой на губах, немедленно встал и сказал:
– Прежде чем Марк Бибул и его душа покинут это помещение и заседания палаты прервутся на месяц, хочу вам напомнить, что согласно принятому закону все мы должны поклясться не изменять его. Поэтому предлагаю всем нам пройти на Капитолийскую площадь и произнести слова клятвы, а заодно и продемонстрировать наше единство гражданам Рима.
Катон, с рукой на перевязи, немедленно вскочил на ноги.
– Это возмутительно! – запротестовал он, недовольный тем, что эстафета морального лидера перешла на какое-то время к Бибулу. – Я не подпишусь под вашим незаконным документом!
– И я тоже, – эхом откликнулся Целер, который отложил ради борьбы с Цезарем свой отъезд в Дальнюю Галлию. Еще несколько сенаторов повторили то же самое, и среди них я заметил молодого Марка Фавония, который был тенью Катона и бывшего консула Луция Геллия, которому было уже за семьдесят.
– Тогда пусть это останется на вашей совести, – пожал плечами Цезарь. – Но помните, за отказ выполнить этот закон полагается смертная казнь.
Я не думал, что Цицерон захочет говорить, но он очень медленно поднялся на ноги, и все, отдавая должное его авторитету, замолчали.
– Я не против этого закона, – заявил он, глядя прямо в глаза Цезарю, – однако я полностью осуждаю методы и способ, с помощью которых он был принят. И, тем не менее, – продолжил он, повернувшись лицом к Сенату, – это закон, который хотят простые люди, и по этому закону мы должны поклясться. Поэтому я говорю Катону, и Целеру, и многим другим моим друзьям, которые предпочитают играть сейчас в героев: народ не поймет вас, потому что нельзя бороться с нарушением закона, продолжая его нарушать, и при этом ожидать, что вас будут за это уважать. Впереди, граждане, нас ждут тяжелые времена. И, может быть, сейчас вы думаете, что Рим вам уже не нужен; но поверьте, что вы еще нужны Риму. Сохраните себя для будущих сражений, а не приносите себя в жертву тому, которое уже проиграно.
Его речь произвела впечатление, и, когда сенаторы вышли из здания, почти все они направились на Капитолий вслед за Отцом Отечества, где и произнесли клятву.
Когда ветераны Помпея увидели, что собираются сделать сенаторы, они приветствовали их громкими криками (Бибул, Катон и Целер вышли из здания позже). Священный камень Юпитера, упавший с небес много веков назад, был вынесен из храма, и сенаторы выстроились в очередь, чтобы положить на него руку и поклясться соблюдать закон. И хотя все они делали то, чего он и добивался, Цезарь выглядел обеспокоенным. Я видел, как он подошел к Цицерону, отвел его в сторону и стал что-то очень серьезно объяснять ему. Позже я спросил Цицерона, что говорил ему Цезарь.
– Он поблагодарил меня за сказанное в Сенате, – ответил хозяин. – Однако он отметил, что ему не понравился сам тон моего выступления и что он надеется, что я не собираюсь создавать проблемы ему, Помпею или Крассу. Если же это произойдет, то он будет вынужден принять меры, а это сильно его расстроит. Он сказал, что дал мне шанс принять участие в их администрации, и, отказавшись от него, я теперь должен пожинать плоды этого отказа. Как тебе это все нравится? – Хозяин грязно выругался, что на него было совсем не похоже, и добавил: – Катулл был прав: эту змею надо было раздавить, когда у меня была такая возможность.
