Текст книги "Становление Европы. Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры (950—1350 гг.)"

Автор книги: Роберт Бартлетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

Таким образом валлийцы познакомились с замками как инструментом завоевания – в точности как Англия столетием раньше, а Ирландия полстолетием позже. В Ирландии закованные в тяжелые доспехи англо-нормандцы столкнулись с противником, не имевшим такой мощной защиты: «Иноземцы и ирландцы из Тимхэра [Тары] вступили в неравный бой: рубахи из тонкого атласа были на сынах Конна, иноземцы же были монолитной фалангой из металла»59. Когда О’Конноры в 1249 году напали на Этенри и «увидели, как из города на них надвигается жуткая конница в кольчугах, страшный ужас охватил их, и они обратились в бегство»60.

Тем не менее, как и в Ливонии и в других частях Восточной Ев -ропы, превосходство завоевателей в военной технике не было непреодолимым и продолжалось не вечно. Хотя один валлийский автор XII века описывал, как англо-нормандцы «возводят замкк по образу и подобию французских»61, к концу столетия валлийские князья сами применяли осадные орудия и строили каменные замки62. Осмотические процессы, такие, как смешанные браки, прием гостей, наличие пленников на службе при дворе местных правителей, изгнание и временное союзничество, ломали барьеры между захватчиками и коренным населением. Превосходство в искусстве фортификации и боевых доспехах, не говоря уже о преимуществе нетехнологического порядка (более высокие уровень жизни и численность населения) позволили англо-нормандской знати, в некоторых случаях при поддержке крестьянских поселений, осуществить вторжение в Уэльс и Ирландию. Однако покорения местного общества или замены его новым удалось избежать.

90

Роберт Бартлетт. Становление Европы

3. Военное искусство и политическая власть

91

Таким образом, Уэльс периода конца XI – конца XIII веков был в некотором смысле наполовину завоеванным государством. Аналогично складывалась судьба Ирландии, однако здесь процесс приобрел постоянный характер. В обоих случаях на судьбе страны отразилось военное превосходство врага, которого хватило для установ -ления своего колониального правления, но не для того,чтобы заполучить все.

Успехи англо-нормандских завоевателей были не безграничны. Одной из причин этого было то обстоятельство, что их военное ис -кусство не всегда и не в любых условиях оказывалось превосходящим. Например, тяжелая конница хорошо подходила к равнинной местности, но в гористом рельефе Уэльса или на ирландских болотах воин в тяжелой кольчуге мог оказаться и бесполезен. В одном случае описывается, как кто-то из англо-нормандских предводителей побуждал своих людей побыстрее выбраться из узкой долины, где им грозила внезапная атака противника:

«Лорды и бароны! Слушайте все!

Быстрей пройдем эту долину,

Чтобы достичь холма,

И оказаться на твердой почве и открытой местности» 63.

Неровности рельефа часто снижали эффект от применения западноевропейской тяжелой конницы, причем не только в Уэльсе или Ирландии, но и в Восточной Европе“4. Показательна в этом отношении гибель Вильгельма Голландского в 1256 году. Он атаковал фризов – «неотесаный, дикий и необузданный народ», чьи воины носили легкие доспехи и бились в пешем строю, вооруженные дротиками и топорами, и те коварно заманили его в замерзшее болото. Вильгельм, «в шлеме и кольчуге, верхом на огромном боевом коне, закованном в броню», провалился под лед и метался в ледяной воде, пока фризы не прикончили его65.

Несмотря на подобные ограничения, есть все основания считать, что в военном отношении центральные районы Западной Европы имели значительное превосходство. Это особенно наглядно видно из тех случаев, когда правители областей, расположенных на географической периферии, проводили осознанную политику освоения новых военных приемов. Это третий из упоминавшихся выше методов распространения передового военного искусства.

Если исконные правители поощряли преобразования в своем обществе, то у них появлялась возможность сохранить власть перед лицом внешней угрозы. То была своеобразная прививка нового к старому стволу. Этот процесс протекал в нескольких странах – Шотландии, западнославянских княжествах Померании и Силезии, в скандинавских государствах, но сопровождался переменами разного характера. В некоторых случаях местную знать надо было подавить и каким-то образом трансформировать либо нейтрализовать. Могли предприниматься усилия по поощрению притока иноземных

переселенцев. Могла быть сформирована новая аристократия. Существенные изменения подчас претерпевали и отношения с внешними государствами.

Классическим примером страны, которая под руководством своей правящей династии, осознанно поощрявшей иммиграцию извне, видоизменилась сама, служит Шотландия. Этот процесс включал, в частности, полную трансформацию военной и политической системы скоттов. Картину того, как это происходило, можно воссоздать, рассмотрев три последовательных фазы многолетней истории шотландских набегов на север Англии. В годы правления Малькольма III (1058—93), а затем в 1138 и 1174 годах армии скоттов подвергли Нортумберленд разграблению. В исполненных боли отчетах английских хронистов об этих трех эпизодах, естественно, традиционно присутствует мотив невзгод. Но есть и существенные различия, указывающие на перемены в военной и политической

сфере.

Когда воины Малькольма III в конце XI века в легких доспехах двинулись на юг, их целью было жечь, грабить и порабощать. Успешный набег был большим шагом вперед в экономическом плане, поскольку служил источником пополнения поголовья скота и людских ресурсов. «Молодые мужчины и женщины, и все, кто с виду подходил для тяжелой работы, были уведены в стан неприятеля… Шотландия наполнилась английскими рабами и служанками, так что отныне не осталось такой деревни и даже дома, где бы их не было»66. Среди богоугодных деяний английской жены Малькольма III, королевы Маргарет, было освобождение и выкуп таких рабов67.

У англичан, оказавшихся перед лицом такой угрозы, было две возможности. Во-первых, они могли перебраться в другое место, более надежно защищенное. Хорошо укрепленный Дарэм в годы нашествия скоттов был наводнен беженцами. До нас дошло описание того, как в 1091 году, к вящему неудовольствию автора-церковника, стада скота заполнили церковный двор и монастырская служба была едва слышна за плачем детей и причитаниями матерей. Однако не у всякого поблизости было такое надежное укрытие, да и там, где было, места для всех не хватало. Альтернативой было бросить насиженные места и бежать в дикие места, ища защиты в горах и лесах68. В 1091 году «некоторые попрятались в укромных местах в лесу и горах». В 1070 году скопы сделали вид, что возвращаются на свою территорию, дабы выманить беженцев из их укрытия и заставить вернуться в родные селения, а потом разграбить 6Я Когда скрыться от врага в лесу или таком центре, как Дарэм, оказывалось невозможно, единственным убежищем становилась церковь, где можно было хотя бы рассчитывать на каменные стены и могущество местного святого. Примерно в 1079 году воины короля Малькольма подошли в Гексаму:

92

Роберт Бартлетт. Становление Европы

((Народ Гексама знал о ярости короля, но что им было делать? Их было слишком мало, чтобы оказать сопротивление, ни крепости, где укрыться, ни союзников, от кого ждать помощи. Единственная их защита заключалась в силе их святых, которую они так часто ощущали на себе. И они собрались в церкви»70.

В те времена на севере Англии замков почти не было. Замки, конечно, не могли бы вместить все население округи, однако они безусловно способствовали бы более достойному отпору завоевателям. Не имея же замков, население вверяло себя «защите мест, осененных присутствием святых мощей»7!. (Другие средневековые источники отмечают, что те районы, где не было замков, нуждались в особенно энергичных святых, как покровителях, так и мстителях72.) Ситуация менялась стремительно. По сути дела, перемены начались уже во времена Малькольма III, причем происходили они по обе стороны границы. Во-первых, после нормандского завоевания по всей северной Англии начали возводить замки. Уже в 1072 году один такой замок был построен в Дарэме. Он предназначался не для того, чтобы защищать крестьянскую скотину или плачущих младенцев, а чтобы «епископ и его люди могли надежно укрыться в случае нападения». В 1080 году был возведен Ньюкасл, а в 1092 – Карлайл. В начале XIII века епископ Дарэмский основал замок в Норэме на Твиде «для отпора бандитским набегам и вторжениям скоттов»73. Вторым, но не менее важным этапом стали события в самой Шотландии. Сыновья Малькольма III, в особенности Давид I (1124—1153), видели военное превосходство соседей и соперников с юга и начали проводить осознанную политику насаждения в Шотландии в качестве своих вассалов англо-нормандских рыцарей и баронов7”*. В противоположность Уэльсу и Ирландии «нормандское завоевание» Шотландии было по сути приглашением, и только. Короли скоттов могли отныне опираться не только на легковооруженное местное войско, но и на чужаков – тяжелых всадников и стро -ителей замков. Среди самых известных исторических источников, иллюстрирующих этот процесс, – грамота 1124 года о пожаловании королем Давидом земли Аннандейл на юго-западе Шотландии Роберту Брюсу, англо-нормандскому аристократу, один из потомков которого впоследствии правил на шотландском троне75. Здесь, вдоль границ мятежной провинции Галлоуэй, было заложено обширное феодальное владение с замками башенного типа, причем хозяин этой земли поддерживал самые тесные связи с королем. Преимущества этого процесса в глазах короля были тем более оче -видны, чем явственнее ощущалась угроза извне местной знати и населению Галлоуэя. Уже в 1124 году под текстом грамоты поставили свидетельские подписи не местные магнаты, а переселенцы англо-нормандского происхождения.

Если перейти к рассмотрению шотландского вторжения 1138 года, то совершенно очевидными оказываются политические и военные последствия распространения новых военных технологий как в

3. Военное искусство и политическая власть

93

Англии, так и в Шотландии76. В некоторых случаях набеги этого года носили характер примитивного разграбления и взятия рабов, хорошо знакомого отцу короля Давида: «Все мужчины были убиты, а девушки и вдовы, обнаженные и связанные, толпами угнаны в Шотландию в рабство». Тем не менее времена менялись. Известно, что король Давид свою часть рабов вернул, хотя не исключено, что это лишь штрих к портрету конкретной исторической личности и не стоит делать обобщений. Источники выделяют как особо жестоких поработителей пиктов, то есть коренных шотландцев77. Однако армия скоттов в 1138 году состояла не из одних пиктов или воинов из Галлоуэя, «прославившихся» тем, что мозжили младенцам головы о порог78, но и значительное количество недавно осевших в этой стране нормандских рыцарей. Армия скоттов образца 1138 года становилась все более похожа на аналогичные войска англо-нормандской Англии.

За время, прошедшее после 1070 года, изменились и методы ведения войны. Строительство замков на севере Англии означало, что захватчики столкнулись с новыми трудностями, Рыцари, засевшие в английских замках, могли совершать неожиданные вылазки и обращать скоттов в бегство79. Их необходимо было нейтрализовать. Возможно, что для этого могла потребоваться длительная осада. В одном случае король Давид держал в осаде замок Уорк на протяжении трех недель, применяя «арбалеты и механизмы» °^. Замки являли собой новую цель и новый инструмент ведения войны. Они таили в себе не только новые сложности, но и новые возможности. Дя Малькольма III, в конце XI века, вопрос «захвата» Нортумберленда вряд ли бы стоял. Он мог жечь, грабить, порабощать. Он мог взыскать дань или отступного либо взять заложников. Но как только его люди возвращались в Шотландию, все его внешнее могущество сводилось к потенциальной угрозе соседним народам. Когда же на Севере были отстроены замки, захват этой земли стал более реальным: отныне он означал захват и удержание замков. За несколько лет до вторжения 1138 года Давид I как раз это и сделал: «огромным войском он занял и удерживал пять замков»81. В число этих пяти входили Карлайл, Ньюкасл и Норэм – те самые замки, которые были воздвигнуты для отпора скоттам. Парадоксально, но фортификационные сооружения, призванные защищать от вторжения, сделали это самое вторжение и завоевание куда более реальным и продолжительным. Замки стали инструментом для осуществления владычества.

Напряжение и трудности, с которыми сталкивалось королевство, оказавшись перед лицом описанного выше военно-политическо -го процесса, наглядно проявились на поле боя при Норталлертоне, где в 1138 году состоялась так называемая «битва Штандартов» между скоттами под водительством короля Давида и англо-нормандскими войсками Северной Англии. Перед самым сражением в стане скоттов произошла отчаянная ссора. Король и его норманд-

94

Роберт Бартлетт. Становление Европы

ские и английские советники решили выставить в авангард «так много рыцарей в доспехах и лучников, как только возможно». Тотчас же возроптали воины Галлоуэя: «Чего, о король, ты робеешь, и почему так страшат тебя эти железные доспехи, что ты видишь вдалеке?.. Мы уже побеждали людей в кольчугах». Один из шотландских эрлов даже похвалялся: «О король, зачем ты идешь на поводу у этих чужеземцев, когда ни один из них, при всей их броне, в сегодняшнем бою не останется стоять передо мною, хоть я и без доспехов!» В ответ один придворный нормандец обвинил эрла в бахвальстве, и ситуация разрядилась только тогда, когда король согласился поставить отряды Галлоуэя вперед.

В сражении сразу стало ясно, какие трудности для противника таят в себе новые методы ведения боя. Воинские порядки отличались разительно. Передовые отряды скоттов образовали галлоуэйцы, «незащищенные и голые», с копьями и щитами из воловьей кожи. За ними двигались войска под командованием сына короля, в составе рыцарей и лучников. Собственная гвардия короля включала английских и французских рыцарей, зги больше походили на противника, нежели на передовые отряды своего войска*Ч

В «битве Штандартов» галлоуэйцы отважно и решительно шли вперед, воодушевляя себя боевыми возгласами, но их остановили плотные ряды закованных в броню рыцарей и град стрел – «северные мухи с жужжанием вылетали из колчанов и обрушивались на них, как ливень». «Сплошь покрытые стрелами, как еж иголками», лишившись сраженных в бою командиров, остатки шотландского войска дрогнули. Вскоре англичане перешли в наступление, рыцари шотландского короля увели его с поля боя, и вся армия скоттов обратилась в бегство. До самой границы ее атаковали еще и местные племена, которые давно страдали от шотландских грабежей и набе -гов. Король Давид, должно быть, мечтал, чтобы у него было больше иностранных рыцарей и баронов, а военные преобразования шли быстрее – тогда они могли бы продвинуться дальше.

Его внук Вильгельм I Лев (1165—1214} продолжил политику короля Давида. «Он всячески привечал, любил и держал при себе иноземцев. Своих же земляков он никогда не жаловал». В 1173– 1174 годах он вторгся в Англию в попытке захватить Нортумберленд, где надеялся «заполучить замок и его главную башню». Вильгельм начал осадную войну. Его осадные орудия, однако, были несовершенны (одна метательная машина поубивала нескольких собственных воинов – этот случай похож на описанную выше историю с прибалтами, прозошедшую 30 годами позднее), однако в целом война была похожа на тогдашние военные действия во Франции или Германии. Помимо не защищенных доспехами местных ополченцев, в его армии были собственные рыцари и многочисленные французские наемники. Когда читаем о сражении при Альнвике, где король был взят в плен, то узнаем о том, насколько мужественно проявил себя король скоттов. В отношении него упот-

3. Военное искусство и политическая власть

95

ребляются эпитеты pruz и hardi (мудрый и храбрый) – классическая похвала рыцарю тех времен. Рыцари Шотландии называются «славными вассалами» (mult bons vassaus), о них сказано, как, сражаясь с английскими рыцарями, они проявляли взаимное уважение, как были вынуждены сдаться и ожидать выкупа. Один поединок между рыцарями двух армий описан в таких выражениях:

«В тот день особо отличился Вильгельм де Мортимер. Как разъяренный вепрь, носится он в гуще противника. Он наносит серию мощных ударов, но в ответ получает не менее сильные. Вдруг он ока -зывается лицом к лицу с бесстрашным рыцарем, лордом Бернаром де Бейлиолем… Он повергает его вместе с боевым конем наземь, но освобождает под честное слово, как полагается между рыцарями. Лорд Бер -нар проявляет себя наилучшим образом, он достойный противник. В конце сражения слава достанется тому, кто лучше бьется мечом и по -ложит больше врагов»83.

Единственное, что отличает в данном эпизоде шотландских рыцарей от английских, это то, что они находятся в противоборствующих станах. Если верить одному источнику, то король Вильгельм по ошибке сначала принял наступающих англичан за своих людей, возвращающихся из очередного набега84. Вот наглядный показатель того, насколько внешне стали похожи конницы двух армий. И этот момент отлично уловили галлоуэйцы. Для них английская знать и пришлые аристократы нормандского происхождения являли собой такого же противника, как армия с южных рубежей. Как только они услыхали о захвате короля Вильгельма в сражении при Альнви -ке, они поднялись, разрушили все новые замки, выстроенные в Гал-лоуэе, и поубивали всех чужаков, каких сумели отыскать 8^. Эта их акция показывает, насколько напряженная борьба развернулась в Шотландии в результате появления там, пускай по приглашению правящего дома, новой знати, владевшей передовым военным искусством. Тем не менее будущее было за чужаками. В XIII веке именно армия закованных в латы воинов и арбалетчиков обеспечила шотландцам превосходство над «незащищенными и голыми» жителями острова Мэн86. К XTV веку потомки нормандских рыцарей уже владели шотландской короной.

Процесс, протекавший в Шотландии между XI и XIV веками, имеет параллели и в других странах. Так, Померания, которая в конце XI века была страной легкой конницы, набегов за рабами и политически раздробленного общества, за XII—XIII века изменилась кардинально. Пригласив многочисленных германских рыцарей, даровав им землю и заполучив их к себе на военную службу, местная правящая династия тем самым укрепила собственное могущество и получила возможность, наподобие Шотландии, противостоять натиску извне. В грамотах померанских князей первой половины XIII века год от года растет число свидетельских подписей немецких рыцарей, и они все больше напоминают документы типа жало-

96

Роберт Бартлетт. Становление Европы

ванной грамоты Аннандейля, упомянутой в Главе 2. Написанный в другое время и в другом месте, этот документ был сродни грамотам, порожденным схожими мотивами и побуждениями.

В скандинавских королевствах, как и в Шотландии, прогресс в военной области совершался без завоевания извне. Датские гражданские войны 30-х годов XII века знаменуют появление немецкой тяжелой конницы и осадной техники в Скандинавии: в 1133 году в Роскильде саксы построили осадные машины, и на следующий год триста немецких «сильнейших воинов» (milites… fortissimi) принимали участие в битве при Фотевике87. Однако внедрение военных новшеств и привлечение иноземных рыцарей явно проходило под контролем местных правителей. Хотя между сторонниками передового военного дела и консерваторами шла ожесточенная борьба88, скандинавские правящие династии и знать на всем протяжении периода военной модернизации сохраняли свою власть и независимость.

Привлечение в свое войско нормандских рыцарей королями Шотландии, так же, как германских – правителями Померании или Дании, может иметь двоякое объяснение. Во-первых, и это причина более общего плана, найм иностранных воинов сам по себе имел определенную привлекательность в глазах любого средневекового правителя. Ни один из них не стремился развивать национальную государственность, зато все жаждали укрепления и расширения своего военного могущества. Самым простым способом добиться этого и был набор воинов с их последующим вознаграждением. Никаких причин ограничивать этот набор политическими барьерами не было. В действительности для правителя в нем были реальные преимущества. Иноземные воины, во всяком случае поначалу, оказывались в полной зависимости от того монарха, которому служили. Они никак не были связаны с местной аристократией, не были привязаны к этой земле, а потому их преданность не подвергалась сомнению, и они не могли составить серьезного соперничества власти. Они были мобильны, стремились проявить себя и заслужить награду. Вот почему не приходится удивляться, что военные дружины многих крупных правителей Средневековья в значительной степени состояла из иностранных воинов. Однако в таких областях, как Шотландия или земли западных славян, эти соображения общего порядка подкреплялись еще и некоторой спецификой: здесь чужаки были носителями более совершенной техники ведения войны. Это объясняет приход англо-нормандцев в Шотландию и ту роль, какую сыграли в XII—XIV веках в Польше, Богемии, Венгрии и других землях Восточной Европы немецкие гости (hos-pitesj°®. Говоря словами одного венгерского проповедника, «по мере того, как из разных земель приходят поселенцы, они несут с собой разные языки и обычаи, разные умения и виды оружия, которые служат украшению и славе королевского дома и смиряют

3. Военное искусство и политическая власть

97

гордыню внешних правителей. Королевство, в котором есть только один народ и одна традиция, обычно слабое и непрочное»90.

Конечно, было бы упрощением пытаться объяснить изменения на политической карте Европы 1300 года одним только воздействием конкретного вида военного искусства. Часто решающими оказывались другие факторы. Нельзя упускать из виду многочисленные соображения политического и культурного толка, не говоря уже о демографических и экономических факторах. Для Шотландии, в противоположность Уэльсу и Ирландии, решающим в жизнеспособности государства оказалась достигнутое на раннем этапе динас-•тайное единство. В Восточной Европе политическое будущее целых народов порой определялось временем их обращения в христианскую веру: те, что были крещены раньше, то есть до 1000 года, вступили в Позднее Средневековье в качестве монархий, у других была иная участь. Как можно было бы ожидать, военные процессы скорее взаимодействовали с политическими, нежели определяли их. Тем не менее один из важнейших элементов общеисторического процесса той эпохи заключался в распространении тяжелой конни -цы, замков и передовой баллистической техники из районов их происхождения между Луарой и Рейном в земли, а значит и армии ирландских королей и литовских герцогов.

4. Образ завоевателя

«Хартия меча – что лучше может быть?»1

По мере того, как в XI, XII и XIII веках военная западноевропейская аристократия расширяла свое влияние, ее представители создавали не только государства завоевателей и колониальные общества, но и формировали представление о себе и своих кампаниях. Образы завоевателя и завоевания дошли до нас в хрониках и документах, которые составляли их церковные «братья и кузены», в песнях и рассказах, которые сама сочиняла и с удовольствием слушала знать. Эти письменные творения воспроизводят речь и жестикуляцию прославленных завоевателей. Они донесли до нас терминологию и риторику, сравнимые по накалу страстей с самой экспансией. Появляются в них и мифологические мотивы: первое пришествие завоевателей; фигура героического воина-первопроходца, бедного рыцаря или знатного, который рискнул пуститься в опасное иноземное предприятие; сверхчеловеческие подвиги новых героев. Из всех этих источников облик завоевателя вырисовывается таким, как он видел себя сам.

Этот завоеватель был человек с определенным набором побудительных мотивов и своим эмоциональным строем. Классические имиджмейкеры, какими по сути являлись ранние хронисты нормандского завоевания на юге Италии (Готфрид Малатерра, Вильгельм Апулийский, Амат Монте-Кассинский2), не склонны приписывать успех нормандцев их превосходству в живой силе или техническим преимуществам, а скорее ряду психологических особенностей. Нормандцы составляли лишь небольшой островок северян посреди целого моря ломбардцев, греков и мусульман, но они превосходили их в моральном отношении. Во-первых, им была присуща необычайная энергия (strenuitas). Этот мотив особенно явственно прослеживается в трудах Малатерры, который пишет о невероятной энергии представителей клана Отвилей, стоявших во главе нормандской кампании; о том, как «мощно управлялись с оружием» предводители нормандцев; о людях, «снискавших славу благодаря своей храбрости»; об обращениях военачальников к своим воинам перед битвой, в которых звучали призывы «помнить о прославленной мощи наших предков и нашей расы, которую мы сохранили до наших дней»; и о страхе греков оказаться порабощенными «силой наших людей»3. Вторжение Роберта Гвискара в материковую часть Византии в 1081 году тоже показало его «беспримерное бесстрашие и энергию рыцаря».

4. Образ завоевателя

99

Нормандцам присуща не только неистощимая сила, но и храбрость. Если верить Малатерре, они были «самыми стойкими воинами» (fortissimi miiites), и «всегда бились храбро» (fortier agentes). Текст Амата Монте-Кассинского дошел до нас лишь в более позднем французском переводе, но, судя по всему, есть основания полагать, что и во французском варианте сохранился дух – и, возможно, лексика – раннего этапа нормандского завоевания. В сочинении описываются «рыцари редкой отваги» (fortissimes chevaliers), которые правили Южной Италией из своей столицы Аверсы, «города Аверсы, полного рыцарей» (plene de chevalerie), и рассказывается о том, как «с каждым днем росла слава нормандцев, и с каждым днем множились бесстрашные рыцари». «Сказать по правде, – пишет он с обезоруживающей откровенностью, – отвага и бесстрашие (la hardiesce et la prouesce) этой горстки нормандцев стоила больше целого сонмища греков». Он воспевает их «смелость» (согаде), «храбрость» (hardiesce) и «доблесть» (vaillantize) и пишет о том, как каждый византийский император отмечал «храбрость и силу народа Нормандии»4.

Под пером этих пронормандских летописцев появление нормандцев знаменовало совершенно новую силу на исторической арене. Оно означало приход народа, который, среди прочего, выделялся своим военным мастерством, «народа Галлии, более мощного на поле брани, нежели любой другой народ», как пишет об этом Вильгельм Апулийский5. Во время сицилийской кампании 1040 года, когда нормандцы служили в наемных частях византийского войска, самые храбрые из мусульман Мессины обратили в бегство греческий контингент: «Затем пришел черед наших воинов. Мессинцы еще не испытывали на себе нашей отваги и поначалу бились свирепо, но когда осознали, что враг силен как никогда, то отступили перед натиском этой новой, воинственной расы»°. Эта «новая раса» изменила правила ведения войны и связанные с нею ожидания.

Отчасти эти перемены означали нарастание жестокости, грубости и кровожадности, ибо необузданная жестокость была таким же важным атрибутом воинской доблести, как сила и доблесть. «Свирепые нормандцы», как назвал их Вильгельм Апулийский7, именно тем и славились. Местным ломбардским князьям они виделись «дикой, варварской и ужасной расой нечеловеческого нрава»8. И этот образ тщательно культивировался. Один инцидент, демонстрирующий нарочитую жестокость нормандских вождей, произошел во время спора между нормандцами и греками по поводу награбленной добычи. В лагерь явился греческий посланник. Стоявший поблизости нормандец потрепал его коня по голове. Потом вдруг, «чтобы греческому посланнику было, что поведать грекам о нормандцах по возвращении, голым кулаком нанес удар коню в шею, одним ударом свалив его наземь почти бездыханным»^. Такое дерзкое и леденящее душу своей жестокостью увечье коня посланника (которому, впрочем, немедленно был предоставлен новый конь,

100

Роберт Бартлетт. Становление Европы

причем лучше прежнего) должно было довести до сознания греков одну мысль: нормандцы не колеблясь проливают кровь. Еще более примечательный пример намеренной жестокости представляет эпизод, имевший место после того, как нормандский вождь граф Роджер в 1068 году разбил войско Палермо в небольшом отдалении от их родного города10. Мусульмане взяли с собой почтовых голубей, которые теперь попали в руки нормандцев. Роджер повелел пустить голубей лететь назад в Палермо, где женщины и дети ожидали известий. Голуби принесли им весть о победе нормандцев, причем записки были начертаны кровью убитых мусульман.

Цель такой неоправданной жестокости, которую можно назвать осознанной демонстрацией неистового нрава, была в том, чтобы добиться подчинения. В изображении источников это было не просто проявление необузданности и не какая-нибудь дикая форма самовыражения. Насилие имело целью довести до сознания местного населения, что на сцену вышли новые игроки и победа их предопределена. В другом отрывке, у Вильгельма Апулийского, мы читаем о первом вторжении Робера Гвискара в Калабрию:

«Повсюду нормандцы прославили себя,

Но, не изведав еще их могущества,

Калабрийцы пришли в ужас от появления

Столь воинственного вождя. Робер, поддерживаемый

Множеством воинов, повелел повсюду, куда они вступали,

Грабить и жечь. Земля была опустошена,

И все было сделано для того, чтоб повергнуть жителей в страх»11.

Аналогичным образом, когда Робер Гвискар осадил город Ка-риати, были предприняты все усилия, «чтобы падение его навело трепет на другие города»12. Мотив совершенно ясен: требовалось «нечто ужасное, что можно было бы поведать о нормандцах». Окруженные со всех сторон врагами куда более многочисленными, они могли компенсировать это лишь рассказами о своей «природной воинственности и свирепости»1^.

Целью террора являлись богатство и власть. И нормандцы и их летописцы так же открыто, как о насилии и жестокости, писали о своей алчности:

«Они распространяются по всему миру тут и там, по разным областям и странам… этот народ стронулся с места, оставив позади небольшое состояние, чтобы заполучить большее, И они не последовали обычаю многих, кои перемещаются по земле и поступают на службу к другим, но, подобно рыцарям древности, пожелали всех обратить в своих подданных. Они взялись за оружие, и нарушили мир, и совершили много воинских подвигов и рыцарских деяний»14.