Текст книги "Становление Европы. Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры (950—1350 гг.)"

Автор книги: Роберт Бартлетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

Изменения в вооружении и методах ведения войны были тесно связаны с новыми объектами и задачами военных действий, которые можно назвать «целями войны». Некоторые войны, наподобие тех, в которых в XI веке участвовали шотландские отряды Малькольма III, велись в расчете не на завоевание или захват в постоянное владение, а скорее на получение надежных «охотничьих угодий», источника рабов, добычи и дани. Порой над районом набегов мог устанавливаться более длительный контроль с целью сбора дани, захвата заложников и, по возможности, набора живой силы в свое войско. Однако в целом можно сказать, что завоевание, то есть продолжительное подчинение одной группы правителей другой, получило развитие именно в эпоху Высокого Средневековья. Мы знаем уникальный эпизод, знаменующий момент перехода от одного этапа к другому. Саксы на протяжении столетий совершали набеги на славянские земли, грабили их и уводили рабов. Иногда

это удавалось лучше, иногда – хуже. С начала XII века их успехи на этом поприще множились, и в 1147 году, в так называемом «крестовом походе против славян», большой отряд саксов вторгся в полабские земли вендов и принялся, по обыкновению, убивать, жечь и уводить в рабство. В конце концов саксы сами подивились своим действиям. «Разве, – вопрошали они, – мы грабим не нашу собственную землю?»2’ И были правы. Такие плодородные земли могли сослужить им лучшую службу в качестве места для длительного завоевания, нежели просто арены для периодической резни и доходного грабежа.

КОЛОНИАЛИЗМ СРЦДНИХ ВЕКОВ И НОВОГО ВРЕМЕНИ

Совершенно очевидно, что протекавшая в Высокое Средневековье «экспансия Европы» имела черты, роднившие ее с заокеанской экспансией Нового времени. Одновременно она имела и ряд принципиальных отличительных особенностей. Одна из таких черт особенно резко отличает ее от, скажем, европейского империализма XIX и XX веков, по крайней мере если исходить из классического определения этого явления. Принято считать, что империализм Нового времени усугубил крупномасштабную глобальную дифференциацию: индустриальные регионы, жадные до сырьевых ресурсов и новых рынков, оказались в постоянной зависимости от регионов, выступающих в роли поставщиков сырья и потребителей готовой продукции. Конечно, эта картина грешит сильным упрощением, но в общем и целом она верна, что можно, в частности, подтвердить даже краткой историей каучука и меди в Новое время.

Колониализм Средних веков был в корне иным. Заселяя Ирландию, Померанию и Андалусию, англо-нормандцы, немцы и кастильцы не создавали какую-то новую модель регионального подчинения, а воспроизводили существующую у них на родине. Основывая города, церкви и поместья, они бесхитростно копировали ту социальную структуру, с какой были хорошо знакомы у себя дома. Итогом этой колониальной политики было не создание «колоний» в смысле зависимых территорий, а распространение – методом клеточного деления – культурных и общественных моделей, существовавших в сердце католического мира. Новые территории были изначально тесно интегрированы в старые. Путешественники Позднего Средневековья, отправляющиеся из Магдебурга в Берлин и оттуда во Вроцлав, либо из Бургоса до Толедо и оттуда в Севилью, едва ли замечали момент пересечения каких-либо социо-культурных границ.

В этом и заключается причина, по которой при описании экспансии Высокого Средневековья формулу «ядро-периферия» нельзя считать вполне удачной, хотя без нее и трудно обойтись. С одной стороны, в определенном смысле схема «центр-окраины» достаточ-

334

Роберт Бартлетт. Становление Европы

но обоснованна: к началу XIV века потомки французских фамилий правили Ирландией и Грецией, немецких – Пруссией и Бранденбургом, английских – Ирландией и Уэльсом, итальянских – Критом, кастильских – Андалусией. Очевидно наличие центробежного передвижения людей и власти, которое не уравновешивалось никаким движением в обратном направлении. С другой стороны, выражение «ядро-периферия» может отчасти ввести в заблуждение, поскольку чаще оно подразумевает постоянную или долговременную функциональную субординацию периферии по отношению к центру. А именно такой субординации в средневековом колониализме не было. Это были процессы воспроизведения, копирования, но не дифференциации.

Главными агентами этой экспансии методом воссоздания известной модели были не могущественные монархии (устоим перед искушением назвать их государствами), а консорциумы, «предпринимательские» союзы франкского рыцарства, католического духовенства, купечества, горожан и – без права голоса – крестьянства. Много говорилось о том, что соратниками по таким колониальным начинаниям, как англо-нормандское вторжение в кельтские земли или расселение немцев по Восточной Европе, становились чаще всего случайно, на один раз. В результате образовалось множество независимых или фактически независимых государственных образований на окраинах Европы – княжества Виллардуэнов в Морее, первых нормандских княжеств на юге Италии, автономной Валенсии под властью Сида, Лейнстера под властью Стронгбоу, Ольстера под властью де Курси или Бранденбурга под властью маркграфов. Только в нескольких случаях экспансия принимала форму расширения королевств – так было, прежде всего, на Пиренейском полуострове. При том, что для испанской Реконкисты вопрос расширения границ монархии имел первостепенную важность, даже здесь оставалось место для значительных, автономных городских общин, со своими фуэрос, отрядами ополчения и систематическими приграничными боевыми действиями локального характера28.

Ситуация на восточных границах Германского королевства ясно показывает, что и в отсутствие централизованного руководства экспансия вполне могла быть успешной. В XII—XIII веках завоевание и колонизация практически удвоили сферу немецкого присутствия и политического влияния. Участие германских королей в этом процессе было минимальным. В X веке наоборот, успех территориальной экспансии на восточных границах обеспечило полновесное участие со стороны правящей династии Отгонов. В этот, более ранний, период главным залогом успеха рискованного завоевательного похода становилась концентрация ресурсов под монаршим руководством. В Высокое Средневековье продвижение немецких феодалов и поселенцев в глубь Восточной Европы проходило под водительством сразу нескольких лидеров.

12. Политическая социология Европы после экспансии

335

В действительности усиление некоторых ведущих королевств Западной Европы, наблюдавшееся на рубеже XIV века, фактически несколько затормозило экспансию католической Европы. В XI– XII веках аморфные вооруженные стычки локального значения сохраняли массу энергии, то есть людской силы, ресурсов и политической воли, для кампаний, направленных вовне франкского мира. К XIII столетию крупные державы уже стремились к монопольному осуществлению своих агрессивных замыслов и подчас главные свои усилия направляли друг на друга, нежели на внешнюю территориальную экспансию, хотя их могущество намного превосходило мощь королевств предшествующего периода. Карл Анжуйский, чьи далеко идущие притязания на господство реализовались в Сицилии, Морее и Иерусалимском королевстве, оказался по сути чересчур занят борьбой со своими западными соперниками, чтобы стать опорой католическим государствам восточного Средиземноморья. Когда в 1291 году Утремер окончательно пал под ударами мусульман, две великие державы, Франция и Арагон, схватились в смертельной битве за господство. Французский король Филипп Красивый был самым могущественным правителем христианского мира, однако он никак не стремился к экспансии этого мира. Пример его современника Эдуарда I Английского, чье завоевание Уэльса и включение его в состав королевства можно рассматривать как заключительный аккорд англо-нормандской экспансии в этой части кельтского мира, показывает, что в тех случаях, когда крупные унитарные государства XII—XIV столетия действительно концентрировали усилия на экспансии, они могли добиваться сокрушительных по своей эффективности результатов. Однако более типичной для того периода оказалась нескончаемая борьба между западноевропейскими державами, получившая название Столетней войны.

Таким образом, не аппарат королевской власти, а консорциум рыцарства, духовенства и купечества стал главным инструментом экспансионистского движения XI—XII веков в его наиболее типичных формах. Классическим случаем предприятия, осуществленного таким консорциумом, был крестовый поход в Восточном Средиземноморье. Политическая карта Леванта в XII—XIII веках претерпела изменения не в силу искусства государственного управления, явленного королем или императором, а благодаря своеобразному объединению усилий западных феодалов и рыцарей, независимого и послушного Риму духовенства и итальянского купечества, различавшихся не только происхождением и положением в обществе, но и своими побудительными мотивами. Современники рисовали армии первого крестового похода как воинство «без господина и без князя», сражавшееся «без короля и без императора»-^. Однако создание Утремера явилось самым поразительным примером того, как воины-аристократы, клерикальная элита и городское купечество латинского Запада умели объединять свои силы, подчас безо всякого монаршего руководства, в деле создания новых государствен-

336

Роберт Бартлетт. Становление Европы

12. Политическая социология Европы после экспансии

337

ных образований и новых поселений. Колонизация Восточной Прибалтики дает пример рождения совершенно новой общественно-политической модели – так называемого Орденштата (то есть «Орденского государства») – в результате деятельности немецких купцов и миссионеров, жадных до земли феодалов и крестьян, руководимой и направляемой властью одного из международных военных орденов.

Интересы рыцарства, купечества, крестьянства и духовенства, которые могли входить или не входить в состав таких союзов, конечно, не всегда совпадали. В языческой Восточной Европе миссионерское духовенство поднимало свой голос против чрезмерной алчности и беспощадности светских завоевателей, чья неуемная жадность и жестокость вызывали у коренного населения лишь протест против обращения в христианство, не оставляя шанса для мирного совершения крещения. Тевтонские рыцари могли торжественно сообщать немецким купцам, как они «сражались за расширение нашей веры и вашей торговли»30, однако соотношение коммерческих интересов крестоносцев с общими задачами их движения в каждом конкретном случае принимало иную форму, так что эта взаимосвязь могла быть не только взаимовыгодной, но и взаиморазрушающей. Недвусмысленным примером служат неоднократные и тщетные попытки папы римского запретить итальянским купцам продавать военное снаряжение в исламские страны. К примеру, Александрия была не только крупным мусульманским центром, но и однм из крупнейших торговых городов Средиземноморья. И венецианский, генуэзский или пизанский торговец едва ли стал бы участвовать в ее разграблении заодно с франкскими рыцарями – скорее он предпочел бы вести там торговлю под защитой мусульманского правителя. Зачастую франкские рыцари восточного Средиземноморья не могли похвастать независимостью или каким-то влиянием в отношении итальянских купцов, контролировавших их морские перевозки. В 1298 году в ответ на жалобу одного венецианского купца, что он был ограблен каким-то генуэзцем, кипрский король возразил, что «не вмешивается в отношения генуэзцев и венецианцев»31. Со стороны этого франка-крестоносца было весьма дальновидно держаться в стороне от каких бы то ни было конфликтов между итальянскими купцами.

Отсутствие идейно-политического руководства в колониальных предприятиях подтверждается не только выдающейся ролью названных нами эклектичных союзов, ставших по сути агентами экспансии, но также явственной природой тех форм, в каких эта экспансия осуществлялась. За исключением Ирландии – которую, пожалуй, можно было бы назвать колонией в современном смысле – центробежное движение эпохи Средних веков никогда не имело своим следствием долговременное политическое подчинение одного региона другому. Королевство Валенсия, Иерусалимское королевство и владения Тевтонских рыцарей в Пруссии и Ливонии были не

зависимыми территориями под властью западных или центрально-европейских держав, а их самостоятельными копиями. Легкость, с какой рождались, не будучи им подчинены, слепки с существующих государств в виде «новых колоний святого христианства», проистекала прежде всего из самого факта существования на латинском Западе интернациональных клише, матриц, которые могли тиражироваться совершенно независимо от базовой политической модели.

Нарастание экспансии и углубление культурного единообразия латинского Запада в эпоху X—XIII веков отчасти было связано с развитием в Западной Европе правовых и институциональных моделей, которые легко переносились и адаптировались к иным условиям, сохраняя устойчивость к внешнему воздействию. Видоизменяясь и выживая, эти слепки, в свою очередь, преобразовывали и сами условия своего нового существования. Поддающиеся классификации схемы, такие, как инкорпорированный город, университет и международный религиозный орден, сформировались на Западе именно в период между серединой XI и началом XIII веков. Можно предположить, что многие составляющие их элементы существовали и прежде, но не были «скомпанованы» или взаимосвязаны так, как это случилось теперь. Сплав монастырского устава и рыцарского этоса породил военный орден; освобождение от податей и рынок вызвали к жизни свободный город; духовенство и гильдии дали жизнь университету. Общими для этих форм были их единообразие и способность к воспроизведению. Они стали своеобразными векторами экспансии, поскольку могли создаваться и процветать где угодно. Они показывают, как поддающаяся кодификации и трансплантации модель становилась переносчиком новых форм социальной организации по всей Европе независимо от централизованной политической тенденции. Эти формы, в свою очередь, были идеальным инструментом для тех светско-церковных союзов, о которых шла речь.

Эти социальные формы имели две жизненно важные особенности: они были конституированы и интернациональны по характеру, причем между этими чертами усматривалась взаимосвязь. Благодаря своему правовому оформлению эти социальные структуры поддавались кодификации и могли переноситься в другие, подчас чуждые условия и сохраняться там в силу известной независимости от внешних обстоятельств. Город, как следовало из бесчисленных городских хартий, штатрехте и фуэрос, представлял собой схему, комплекс определенных норм, которые вполне можно было адаптировать к местным условиям, не растворяя в них до неузнаваемости. Как отмечалось в Главе 7, германский городской закон являл модель для городов, расположенных далеко в глубине Восточной Европы, нормандские обычаи переносились в Уэльс, а фуэрос католической Испании утверждались в городах Реконкисты. Подобно городам, свои нормативные и специфические особенности имели и

338

Роберт Бартлепип. Становление Европы

новые монашеские ордена XII века. По сравнению с их клюнийски-ми предшественниками цистерцианцы вышли на новый уровень правовой регламентации всей жизни ордена и организации международного масштаба. Цистерцианская монастырская система связывала в единую сеть сотни религиозных общин от Ирландии до Палестины. Как и в случае самоуправляемого города, новые ячейки цистерцианского братства воспроизводились с уверенностью в том, что они не только сумеют адаптироваться к среде, но и будут ее менять. В этом и заключалась формула победоносной экспансии.

Успех этих моделей в каком-то смысле сродни алфавиту. Из разных видов письменности, выработанных в ходе истории, алфавит является самым безликим, В отличие от пиктограмм буквы в алфавите не несут никакой символики сами по себе, помимо своей роли букв. Они даже не передают звуков, как в силлабической системе письма. Алфавит – это предназначенная для передачи звуков система кодировки минимальными средствами. Но в этом и его великая сила. В силу того, что элементы этой системы имеют малый набор значений, они могут сочетаться в бесконечном количестве комбинаций. Китайский иероглиф исполнен глубокого культурного значения, с ним ассоциируются определенные звуки и понятия. Начертание иероглифа и его созерцание могут быть своего рода религиозным действом. И этих многоплановых символов тысячи и тысячи. В алфавите же, напротив, нет и тридцати букв, и ни одна из них не имеет какого-то внутреннего смысла. Но как раз благодаря этому обезличиванию символов мы имеем необычайно практичную систему письма. Именно алфавитная система преобладает в мире, все больше прокладывая себе путь и в сердце Востока.

В каком-то смысле нечто подобное происходило и в средневековой Европе. Раннее Средневековье было эпохой разнообразных и богатых локальных культур и социумов. XI, XII и XIII века – это история того, как на смену разнообразию приходило единообразие, причем приходило различными путями. Распространявшиеся в описываемую эпоху культурные и политические модели были похожи на алфавит тем, что не имели привязки к конкретной местности: западный город и новые монашеские ордена являлись оттисками, клише, а это означало отсутствие какой-либо местной окраски и узких территориальных рамок. Бенедиктинцы и правящие династии Раннего Средневековья имели глубокие локальные корни, но новые организмы Высокого Средневековья переносили свои семена по воздуху. Подобно алфавиту, эти внетерриториальные, конституированные модели несли минимум базовой информации, но обладали зато максимальной практической мощью. С другой стороны, сухие модели, которые распространялись на такие расстояния, преобразовывая локальные миры, имели происхождение из конкретного места и времени, из какого-то своего локального мира. Алфавит зародился в торговых городах Леванта, инкорпорированный город и рыцарские ордена – в недрах богатой на новшества посткаролинг-

12. Политическая социология Европы после экспансии

339

ской Европы. История распространения жизнеспособных новых моделей в XII—XIII веках является одновременно историей того, как отдельные цивилизации и социумы из множества существовавших в Средние века добивались превосходства над другими.

Нельзя сказать, чтобы этот процесс культурной диффузии и ассимиляции протекал абсолютно гладко и беспрепятственно. Он не только встречал сопротивление, но и вызывал определенное напряжение. Если франкские рыцари и католические священники несли свои культурные и социальные идеалы и привычки в разные регионы мира, то не было недостатка и в противодействии со стороны местных культур. Существовало и культурное сопротивление, и культурная ассимиляция. Для многих завоевания и экспансионистские движения Высокого Средневековья означали потерю, боль и трагедию. «Как? Разве не они запятнали нас бесчестьем? – восклицал исламский поэт Ибн Хамдис Сицилийский. – Разве не эти христианские руки превратили мечети в церкви…? Я вижу свою родину поруганной латинянами – ту, что была столь славна и горделива под властью моего народа» 32. Валлийскому клирику Риги-фарку, свидетелю нормандского завоевания Южного Уэльса в конце XI века, принадлежат похожие строки:

«Народ и пастырь обесчещены

Словом, душой и делами французов.

Они взваливают на нас бремя дани, присваивают наше добро.

При всей низости, из них один способен приказами своими

Повергнуть разом в дрожь туземцев сотню,

И взором навести ужасный трепет.

Мы уничтожены, увы, безмерно наше горе!»33

Коренные народы, подвергшиеся насилию со стороны католической военной аристократии, не только предавались горестям. Иногда сила реакции со стороны коренного общества была такова, что позволяла создавать жизнеспособные государства, выковывавшиеся в самом процессе сопротивления. Литовское государство появилось в ответ на немецкую угрозу и оказалось настолько жизнеспособным, что пережило даже Орденштат и к концу Средневековья стало господствовать в Восточной Европе. Перед лицом угрозы немецких рыцарей на Балтике, язычники-литовцы предприняли ответные действия не только в виде ожесточенного военного сопротивления, но и создав более централизованную государственную структуру с унитарной династийной системой правления. Рождение этого динамичного и экспансионистского по природе политического образования было тесно связано с открытой пропагандой исконной религиозной традиции. Некоторые исследователи даже склонны считать это государство язычников крупнейшим в Европе середины XIV века. Причем государство это вовсе не было вчерашним днем: например, военные орудия в нем были не менее передовые,

340

Роберт Бартлетт. Становление Европы

чем в других армиях. Литовские боги были старые, а литовские пушки – вполне новые34.

В других регионах реакция коренного населения была если и не столь яростной, но не менее упорной. В таких странах, как Ирландия, где завоеватели оказались неспособны установить неоспоримое господство, сложилась непростая ситуация: завоевание части страны вызывало сильное сопротивление автохтонных правителей, однако полностью вытеснить агрессора им было не под силу. Местные правители севера и запада острова в кульминационный период англо-нормандской колонизации сохраняли автономию, а затем, с конца XIII века, начали теснить власть англичан. В XIV—XV веках ассимиляция изменила направление на противоположное: началась «кельтизация» английского населения Ирландии, к ужасу колониальных правителей. В «полупокоренном» государстве Ирландия взаимные заимствования протекали как в военной, так и в культурной сферах. К XV веку ирландцы уже возводили каменные замки, зато у многих англо-нормандцев, как ни странно, рвения поубавилось35.

В Испании покоренные мусульмане, мудехары, обычно покорялись новой власти лишь на том условии, что им будет предоставле -на свобода совершать свои религиозные обряды и независимость судопроизводства. В некоторых городах имели место массовые депортации, а главные мечети были превращены в соборы. Но вплоть до эпохи Колумба там сохранялись значительные общины мусульманского меньшинства – пусть даже они все больше говорили по-испански и носили христианские имена. Это мусульманское меньшинство и в христианских государствах Запада продолжало отправление своего культа. Мусульмане были отстранены от участия в политическом управлении государством и ущемлены в социальном и правовом отношении, но несмотря ни на что эти общины сохранились.

Литва, Ирландия, мудехары. Самые отдаленные окраины Европы переживали процессы гомогенизации и поляризации. Те же самые силы, что влекли англичан, померан или датчан к более единообразной цивилизационной модели, на дальних окраинах могли становиться причиной появления более явных культурных водоразделов. К XIV веку обширная часть Европы, включая Англию, Францию, Германию, Скандинавию, Северную Италию и Испанию, обрела относительно высокую степень культурной однородности. В то же время для периферийных областей повсюду было характерно смешение разных, зачастую противоборствующих языков, культур, а иногда и религий. Повсеместно в этих приграничных областях межнациональные отношения играли роль, которая была немыслимой для более однородных в культурном отношении центральных областей. И это не были отношения равных этнических групп: это было господство и подчинение, владычество и сопротивление.

Это книга о том, как тот же процесс, в ходе которого в Европе сформировалась и утвердилась единая цивилизационная модель,

12. Политическая социология Европы после экспансии

341

привел к образованию по периферии континента пояса разобщенных в языковом и этническом отношении социумов. Формирование все более гомогенной цивилизации параллельно с окончательным культурным размежеванием наверняка хорошо знакомо тем, кто занимается исследованиями более поздней истории, включая современность. Есть здесь и связующая нить. Уже было достаточно убедительно показано, что мировоззрение и институты европейского национализма и колониализма зародились в средневековом обществе: завоеватели Мексики были знакомы с проблемой мудехаров, а колонизаторы Вирджинии имели опыт покорения Ирландии.

Нет сомнения, что католические общества Европы еще до 1492 года имели богатый опыт колониальных кампании. Они были знакомы с проблемами и перспективами заселения новых территорий, они уже сталкивались с проблемами, возникающими при взаимодействии народов с несхожими культурными традициями. Конеч -но, в их опыте еще не было таких драматичных, «как гром среди ясного неба», ситуаций, какими сопровождались контакты 1492 года, И в экологическом, и в историческом плане средневековый латинский мир тесно соприкасался и подчас служил продолжением соседних цивилизаций и социумов. Как бы то ни было, от Пиренейского полуострова на восток, через Средиземноморье, и на север – вплоть до Полярного круга широкой дугой шла граница католической Европы, граница, которая начиная с X века неустанно раздвигалась.

Завоевание, колонизация, христианизация. Механизмы освоения новых территорий, способность к сохранению культурной самобытности посредством нормативно-оформленных структур и поддержания национального мировоззрения, организационные задачи и перспективы развития – все это вынуждало оказывать сопротивление всему незнакомому и чуждому, подавлять это чуждое или сосуществовать с ним, будь то законы, религия, пушки или флот. Европейские христиане, совершавшие плавание к берегам Америки, Азии и Африки в XV и XVI веках, вышли из общества, которое уже являлось колонизаторским. Европа, зачинатель одного из главных мировых процессов завоевания, колонизации и преобразования цивилизационных моделей, одновременно и сама была продуктом этого процесса.

Сокращена^ использованные в Примечаниях и Библиографии

Примечания

АО

Helbig & Weinrich

Ausgewahlte Quellen zur deutschen Geschichte des Mittelalters

Helbig &

Weinrich Herbert Helbig and Lorenz Weinrich (eds.)r Urkunden und

erzahlende Quellen zur deutschen Ostsiedlung im Mittelalter

(AQ 26, 2 vols., Darmstadt, 1968-70)

J.-L. Regesta pontificum Romanorwn… ad annum… 1198,

ed. P. Jaffe, rev. S. Loewenfeld et a!. (2 vols., Leipzig, 18858)

Lacarra Jose Maria Lacarra (ed.), ‘Documentos para el estudio

de la reconquista у repoblacion del Valle del Ebro’, Estudios de Edad Media de la Corona de Aragon 2 (1946), pp. 469—574 (docs. 1—93), 3 (1947-8), pp. 499—727 (docs. 94—286), 5 (1952),j pp. 511—668 (docs. 287—400); repr. in 2 vols. Textes medievales 62—3 (Saragossa, 1982-3)

MF Mitteldeutsche Forschungen

MCH Monumenta Germaniae historica

MPH Monumenta Poloniae historica

n.s. new series, новые выпуски

PL Patrologiae, cursus completus, series latino,

ed. J.-P. Migne (221 vols., Paris, 1844-64)

Po. Regesta pontificum Romanorum inde ab annum…

1198 ad a. 1304, ed. A Potthast (2 vols., Berlin, 1874-5)

RHC.Occ. Recueit des historiens des croisades. Historiens occidentaux (5 vols., Paris, 1844-95)

RS Rerum Britannicarum Medii Aevi Scriptores (‘Rolls Series’)

(251 vols., London, 1858-96)

SRC Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum separatim

editi (MGH)

SS Scriptores (MGH)

UB Urkundenbuch

Глава 1

‘ Geoffrey Malaterra, De rebus gestis Rogerii Calabriae et Siciliae comitis et Roberti Guiscardi duds fratris eius 3.19, ed. Ernesto Pontieri (Rerum italicarum scriptores, n.s., 5/1, Bologna, 1928), pp. 68—9 (епископский престол был вскоре перенесен из Троины в Мессину).

2 Orderic Vitalis, Historia ecclesiastica 3, ed. and tr. Marjorie Chibnall (6 vols., Oxford, 1968—80), 2, p. 26,

3 Этот анализ средневековых католических епископсгв опирается на следующие документы: Pius Bonifatius Gams, Series episcoporum ecclesiae catholicae (Regensburg, 1873); Conrad Eubel, Hierarchia catholica medii aevi О (1198—1431) (2nd ed., Minister, 1913), дополненные и исправленные в словарях: Dictionnaire d’histoire et de geographic ecclesiastiques (21 vols. to date, Paris, 1912-); Lexicon fur Theologie und Kirche, ed. Josef Hofer and Karl Rahner (2nd ed., 11 vols.. Freiburg im Breisgau, 1957—67), а также карты и библиография в кн.: Atlas zur Kirchengeschichte, ed. Hubert Jedin et al. (2nd ed., Freiburg im Breisgau, 1987), различных национальных и региональные исслледованиях, которые отчасти поименованы ниже.

Magdeburg: Dipiomata Conradi I, Heinrici I et Ottonis J, ed. Theodor Sickel (MGH, Dipiomata regum et imperatorum Germaniae 1, Hanover, 1879—84), no. 366, pp. 502—3.

Общие труды по истории становления епископатов Восточной Европы включают: A.P.Vlasto, The Entry of the Slavs into Christendom (Cambridge, 1970), chapter 3; Francis Dvornik, The Making of Central and East-em Europe (London, 1949); о землях между Эльбой и Одером см.: Jiirgen Petersohn, Der sudliche Ostseeraum im kirchlich-poii+ischen Kraftespiel des Reichs, Polens und Danemarks vom 10. bis 13. Jahrhundert (Cologne and Vienna, 1979), part I, а также работы по истории отдельных епархий, напр.: Dietrich Claude, Geschichte des Erzbistums Magdeburg bis in das 12. Jahrhundert (2 vols., MF 67, Cologne, 1972—5); Fritz Curschmarm, Die Diozese Brandenburg (Verdffentlichungen des Vereins fur Geschichte der Mark Brandenburg, Leipzig, 1906).

4 Vita Constantini 15, tr. Marvin Kantor and Richard S. White, The Vita of Constantine and the Vita of Methodius (Michigan Slavic Materials 13, Ann Arbor, 1976), p. 47.

5 Adam of Bremen: Gesta Hammaburgensis ecclesiae pontificum 3.77, ed. Werner Trillmich, in Quellen des 9. und 1м. Jahrhunderts zur Geschichte der Hamburgischen Kirche und des Reiches (АО 11, Darmstadt, 1961), pp. 135—503, at pp. 428—30,

6 Pagan Uppsala: ibid. 4.26—7, ed. Trillmich, pp. 470—72.

344

Примечания

Примечания

345

7 Malaterra, De rebus gestis Rogerii 4.7, ed. Pontieri, pp, 88—90; см.: Dieter Girgensohn, ‘Dall’episcopato greco all’episcopato latino nell’Italia meridionale’, in La chiesa greca in Italia dall’VIII al XVI secolo (3 vols., Italia sacra 20—22, Padua, 1973) 1, pp. 25—43.

8 Charles Homer Haskins, ‘England and Sicily in the Twelfth Century’, English Historical Review 26 (1911), pp. 433—47, 641—65, at p. 437.

9 Paul Freedman, The Diocese of Vic (New Brunswick, 1983), pp. 14– 15.

О Реконкисте см.: Derek W. Lomax, The Reconguest of Spain (London, 1978); Charles J. Bishko, ‘The Spanish and Portuguese Reconguest, 1095– 1492’, in Kenneth M. Setton (ed.), A History of the Crusades (Philadelphia and Madison, 6 vols., 1955—89} 3: The Fourteenth and Fifteenth Centuries, ed. Harry W. Hazard, pp. 396—456; Angus MacKay, Spam m (he Middle Ages: From Frontier to Empire, 1000—1500 (London, 1977), pp. 1—78; подробности истории отдельных епархий см.: Diccionario de historia eclesiastica de Espana, ed. Quintin Aldea Vaquero et al. (4 vols., Madrid, 1972—5).