Текст книги "Становление Европы. Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры (950—1350 гг.)"

Автор книги: Роберт Бартлетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

Таким образом, за период между началом XII и концом XIII века Померания совершила переход от отсутствия грамоты и письменной документации к канцелярии и архивным записям, Официальное делопроизводство было перестроено по образцу латинской грамоты и той практики ведения документации и организации всего бюрократического процесса, которая преобладала у могущественных западных соседей. В этом отношении опыт Померании был необычен. В Силезии, хотя этот регион был обращен в христианство намного раньше Померании, первые аутентичные документы датируются лишь 1139 годом, первая церковная хартия появилась в 1175 году, а канцелярия – только после 124054. В эпоху Раннего

11. Европеизация Европы

311

Средневековья традиция документальных записей существовала в кельтских странах, а в конце XI и в XII веке здесь получила распространение каролингская модель делопроизводства и издание хартий приняло более масштабный характер55. Примерно в 1100 году шотландские короли тоже приступили к изданию заверенных печатями грамот: «документы на латинском языке, имеющие англо-саксонское происхождение, были переняты и получили дальнейшее развитие в нормандской Англии, откуда были занесены в Шотландию» ^, с приложением изображения короля во всем его величии. О хартиях, изданных эрлом Дэвидом Хантингдонским (1152—1219), братом короля Вильгельма Льва, было написано, что «по физическим характеристикам невозможно установить, издан ли данный акт в Англии или Шотландии»57. В Ирландии первые документы «континентального» типа были изданы местными правителями в середине XII века58. Самая ранняя из сохранившихся оригинальных грамот – документ о пожаловании, сделанном королем Лейнстера Дермотом Макмарроу в начале 1160-х годов. Это тот самый правитель, при котором Ирландия познакомилась с англо-нормандским оружием, и в исторической литературе принято считать, что заимствование континентальной традиции письменного латинского документа было в представлении таких правителей составной частью процесса «модернизации и европеизации».

Распространение культуры письменной документации на перифериях континента совпало с массированным ростом числа письменных источников в центральной, посткаролингской части Европы, того процесса, который получил название «перехода от сакральной письменности к практической»59. В Пикардии по обилию письменных документов XII век перекрывает все предыдущие, вместе взятые, а в XIII веке их издано вчетверо больше, чем в XII60 За тот же период официальные архивы создавались по всей Европе – архивы стандартного типа, ибо «в основе всех архивов средневековой Европы лежала каролингская система документации»61. Все больше и больше людей в Европе, от польских герцогств до долины Сены или Рейна, приходили к выводу о «необходимости фиксации в письменном виде событий, достойных памяти, с тем чтобы к почтенным деяниям далекого прошлого можно было возвращаться снова и снова»62.

По схеме распространения серебряной монеты и посткаролингской хартии можно составить представление о процессах более общих, но менее заметных. Составление первых письменных документов и чеканка первых монет королями скоттов в конце XI и в XII веке или такие же нововведения славянских династий между Эльбой и Одером в середине и конце XII века отражают более полную и глубокую интеграцию Шотландии и полабских земель в католический и франкский мир. Однако пенс и официальная грамота имеют для нас значение не только как индикаторы более общих процессов и явлений. Они не просто артефакты, как керамика оп-

312

Роберт Бартлетт. Становление Европы

ределенного стиля либо орудия какой-то конкретной формы, по распространению которых можно судить о миграции, распространении торговли или влиянии в более широком смысле. Ибо если монеты и документы и являются артефактами, то артефактами совершенно особого рода, что и делает их распространение особенно значимым. Это значение связано с материальной пользой весьма условно. Крошечный металлический диск и лист пергамента мало полезны в хозяйстве – в отличие от керамики или орудий труда. Их значение определяется тем, что они являются материальным во -площением человеческих отношений.

Деньги как платежное средство могут использоваться по-разному. В этом смысле деньгами можно считать и поголовье скота, которое в раннесредневековом обществе некоторых стран служило мерилом богатства и власти. Здесь мы имеем специфическое средство обмена, которое может быть съедено. И подчас именно вопрос пригодности в пищу определял подлинную цену этого богатства. Другая крайность – современные бумажные деньги, которые не только не съедобны, но и вообще не могут использоваться ни для каких других целей – и даже для письма, поскольку в этом нас опередило государство. Период, когда основным платежным средством выступали серебряные монеты, лежал между эпохой скота и эпохой современных бумажных банкнот, и носил промежуточный характер: сами монеты не имели практической ценности, зато материал, из которых они были сделаны, то есть серебро, выполнял обменную функцию и вне зависимости от того, что именно отчеканили на мо -неге власть предержащие.

И все же выбитый на монете текст и рисунок тоже имели значение. Монеты не были просто слитком серебра, хотя в некоторых случаях их можно охарактеризовать и так. Скорее они служили – и были для этого предназначены – своеобразным жетоном во всеобщем обмене, и ценность этого жетона как раз и подтверждалась выпустившими его властями. В таком качестве деньги одновременно были необходимой вещью для крестьянина, торгующего на рынке, и предметом вожделения для феодала и его казначея. Будучи инструментом торговых операций и учета, деньги одновременно служили источником удовлетворения монарших амбиций, когда ко -роли миллионными тиражами рассылали свой чеканный портрет с подписью во все уголки своего королевства и за его пределы; ибо, как сказал Птолемей Луккский, «ничто имеющее отношение к королю или господину, не передается из рук в руки так часто, как мо -нета… Деньги придают величию правителя особый блеск»63. Между X и XIII веками все больше правителей разных территорий стремились к удоволетворению своего тщеславия путем выпуска собственных денег.

Официальный письменный документ тоже в какой-то степени носил эти черты, но не все. В отличие от серебряных монет хартии не имели материальной ценности отдельно от того шаблона, чьим

И. Европеизация Европы

313

условностям они следовали. Уберите с монеты портрет короля – и у вас будет ценный кружок серебряного сплава. Но уберите с хар -тии слова – и бумага потеряет всякий социальный смысл. В то же время документ и монета имели то сходство, что являлись традици -онной формой материализации определенных общественных отношений. Грамота сначала фиксировала на бумаге, а затем на деле переход собственности или власти и учреждение новых взаимоотношений. Обладание хартией, как и обладание монетой, давало власть, которая была отделена от физического могущества или от непосредственного владения материальными товарами, имевшими практическую ценность. Хартии и монеты служили воплощением наиболее абстрактного аспекта общественных отношений: права и притязания, намного менее осязаемые, чем трава или говядина, принимали в них осязаемую форму.

Этой осязаемостью монет и документов можно было управлять; их общепринятая форма, небольшие размеры и прочность означали, что это управление могло быть исключительно гибким и удобным. Их можно было перемещать; их можно было хранить. В каком-то смысле казна и архивы служили средоточием власти, и их содержимое, то есть монеты и грамоты, при всем несходстве, в одинаковой степени представляли гарантию платежа. Утрата королевского обоза, как произошло, например, в 1194 году с обозом Филиппа Августа при Фретевале, становилось катастрофой государственного масштаба не только потому, что казна лишалась сундуков, заполненных монетами, но и в силу пропажи королевской печати, финансовых отчетов и других документов64. В конце XIII века, желая особо подчеркнуть факт уничтожения суверенитета валлийского княжества Гуинета, Эдуард I Английский не просто свергнул князей и заточил в темницу, но приказал также расплавить их матрицы для отливки печатей и выковать потир для своего любимого аббатства65. В XII и XIII веках дальновидные правители по всей Ев -ропе начинали наряду с бочонками монет собирать и сберегать сун -дуки с документами. И то и другое было материальным символом власти в обществе; или точнее – и то и другое было валютой.

С началом чеканки денег и издания письменных распоряжений менялась и вся политическая культура общества. Таким образом, все более широкое распространение этих двух явлений в Северо-Западной, Северной и Восточной Европе в период между X и XIII столетиями не только знаменует центробежные устремления франкской знати и купцов; оно также говорит о восприимчивости нефранкских режимов к новым источникам господства. Многие кельтские и славянские правители с готовностью хватались за эти новые материальные символы власти, чтобы еще выше подняться в седле, пускай даже в конечном итоге они оказывались на коне другой масти.

314

Роберт Бартлетт. Становление Европы

УНИВЕРСИТЕТ

Европеизация означала не только распространение определенных элементов языковой и религиозной культуры или новых артефактов власти, но также развитие новых организационных структур, служивших проводниками культурного обмена. Мы уже рассмотрели два примера – вольный город и международные религиозные ордена. Другим важнейшим каналом интеграции стал средневековый университет.

Университеты были мощнейшим инструментом культурной гомогенизации, зародившимся в эпоху Высокого Средневековья. Постепенно вырастая из школ логики, права и теологии XI—XII веков, эти международные образовательные центры к XIII веку уже приобрели почти современный вид: корпоративные организации, присваивающие ученую степень и руководимые педагогами, которые читают студентам лекции, осуществляют их воспитание и проводят экзамены. На географической карте университеты были разбросаны крайне неравномерно. Первенствовали Франция и Италия – как по количеству университетов, так и в том плане, что в них находились выдающиеся академические центры Средневековья – Париж как центр гуманитарных наук и теологии и Болонья как центр права. Пиренейские королевства и Англия в XIII веке тоже имели свои университеты, но они далеко уступали по значению французским и итальянским. За пределами этого региона (приблизительно его можно очертить треугольником с вершинами в Кембридже, Севилье и Салерно) до 1350 года университетов не существовало. Следовательно, в XIII – начале XIV века всякий житель областей, не входящих в этот треугольник, то есть Германии, Сканди -навии, Восточной Европы или кельтских стран, желавший получить официальное высшее образование, вынужден был проделать путешествие, скажем, из Дублина в Оксфорд, из Норвегии – в Париж, из Баварии – в Болонью. Как описывалось в Главе 9, Стефан Лексингтонский, совершивший в 1228 году инспекционную поездку по цистерцианским монастырям Ирландии, сетовал на преобладание в монастырской среде одного языка – ирландского, и предписал в будущем, «ежели они пожелают принять кого-либо из своих соплеменников в ряды братства, то должны озаботиться тем, чтобы прежде послать их в Париж или Оксфорд, либо в какой-нибудь другой славный город где они смогут научиться грамоте, красноре -чию и приличному поведению»66. Установилось своего рода культурное господство метрополии.

Большинство этих странствующих студентов по прошествии времени возвращались домой, самые удачливые достигали высоких церковных и политических постов у себя на родине. Таким образом, к 1300 году штатская элита латинского Запада формировалась на основе определенного образовательного стандарта. Представителей разных стран роднило сходство речевой культуры, интеллекту-

П. Европеизация Европы

315

альных привычек, педагогических ожиданий и юношеских воспоминаний. К XIII веку великие отцы церкви, участвовавшие в управлении Европой, имели общую университетскую базу, заложенную в аудиториях Парижа и Болоньи.

Как этот процесс протекал на практике, демонстрирует пример Дании. В эпоху викингов, то есть в IX, X и XI веках, датчане представляли собой племя язычников, неграмотных разбойников и торговцев. Их регулярные набеги внушали ужас латинским народам Западам. На протяжении конца X и XI века при поддержке датских королей постепенно происходил процесс обращения датчан в христианскую веру, что способствовало их интеграции в христианский мир. К 1100 году в Дании насчитывалось восемь епархий, в 1104 году одна из них, Лундская, получила статус архиепископства, завершив таким образом процесс формирования стандартной церковной иерархии в этой части Скандинавии. Введение христианского обряда и становление в Дании церковной организационной структуры послужили предпосылкой для ее более глубокой культурной интеграции начиная с XII века. Один вдумчивый наблюдатель, немецкий летописец Арнольд Любекский, в труде, датриуемом примерно 1200 годом, подметил те пути, которыми датчане «приспосабливались к другим нациям». Среди таких вещей, как заимствование немецкого костюма и характерной для феодальной Европы практики конного боя, он выделяет интеллектуальное паломничество:

«Они также отличаются высокой грамотностью, поскольку знать посылает своих сыновей в Париж, не только затем, чтобы получить должность в Церкви, но и за наставлениями в мирских делах. Там они постигают искусство письма, местного языка и практикуются в гумани -тарных науках и теологии. В самом деле, благодаря своему знанию языка они не только отлично владеют логикой, но и превосходно знают каноническое и гражданское право, необходимое для осуществления религиозной деятельности»67.

Одним из датских аристократов, получившим западноевропейское латинское образование, был Андерс Сунесен, архиепископ Лундский в 1201—1224 гг. Выходец из аристократического датского рода, избравший своим поприщем служение Церкви, он воспринял период обучения за границей как должное. До XII века такой план мог бы считаться чем-то из ряда вон выходящим. Сунесен учился в лучших академических центрах Франции, Италии и Англии и приобрел солидный багаж теологических и юридических знаний. Полученное им образование, в совокупности с благородным происхождением, несомненно повышали его перспективы в глазах потенциальных работодателей и патронов как в светских, так и в церковных учреждениях на родине, и вскоре по возвращении в Данию он был назначен канцлером короля и настоятелем Роскильдского собора. Предшествовавшее кадровое расширение королевской администрации и ук-

316

Роберт Бартлетт. Становление Европы

репление материального благополучия церкви создавали таким высокообразованным личностям новые возможности для карьеры.

Сунесен поехал за границу в поисках передового для его времени образования, которое он не мог получить на родине, и после возвращения в Данию попытался сделать все, чтобы подобное образование стало более доступно и дома. Сохранились два его труда на латинском языке. Первый из них – «Гексамерон» (Нехаетеюп), сжатое стихотворное изложение христианского вероучения, состав -ленное под сильным влиянием парижской теологической школы XII века. Его жанр можно определить как «высокую вульгаризацию», это изложение новейших для того времени идей парижских теологов в упрощенном виде, Другая сохранившаяся работа Сунесена представляет более сложное сплетение местного и иностранного. Речь идет о латинской версии свода обычных законов Ска-нии, в то время входившей в состав Дании. Эти законы сохранились и на местном языке, и у нас есть возможность сравнить их с латинским текстом Сунесена. Из сопоставления видно, что Сунесен весьма вольно перевел местные законы, причем в его тексте сильно чувствуется полученное им образование в области римского права. Так, законы наследования, которые в исконном варианте просто констатируются, у Сунесена оказываются «продиктованы естественным равенством». Таким образом, можно сказать, что версия Сунесена несла в себе черты двух культур. Сунесен основывался на традиционных местных нормах, обычных по происхождению и устных по характеру передачи, но, излагая их на универсальном языке – латыни, он одновременно придавал им более классическое, римское по духу толкование68.

Деятельность Сунесена не ограничивалась чисто литературной или культурной сферой. Он на протяжении целого поколения возглавлял датскую церковь, причем проявил себя на этом поприще как энергичный руководитель-новатор. На счету Сунесена – борьба против вступления в брак клириков, проведение реформаторских соборов и основание в 1223 году первого в Дании доминиканского монастыря. Вдобавок он активно участвовал в учреждении новой миссионерской церкви в языческой Восточной Прибалтике, в Эстонии и Ливонии. В 1206—1207 годах он выступил в поддержку крестового похода против эстонцев и лично в нем участвовал, провел зиму в теологических наставлениях миссионерам, а весной, «захватив в заложники детей ливонских аристократов, направил священников проповедовать». Позднее, в 1219—1220 годах, после захвата датчанами крепости Ревель (Таллинн), он был назначен ее начальником, выдержал осаду язычников и продолжил евангелическую деятельность. Сунесен без устали насаждал основополагающую христианскую символику: повсюду в деревнях язычников были установлены деревянные кресты, и специальные отряды раздавали святую воду69.

11. Европеизация Европы

317

Андерс Сунесен был одновременно проводником и реципиентом процесса европеизации. В Париже ему довелось учиться у людей, за которыми стояло несколько поколений научного опыта, и участвовать в культурной жизни выдающегося академического центра, где в то время получали известность новейшие переводы с греческого и арабского и где складывались формальные структуры университетской жизни. Общаясь с эстонцами, он столкнулся с неграмотным, политеистическим народом финно-угорской группы, ко -торых с католическим миром разделяла целая пропасть. Дания как бы стала промежуточным пунктом этого общения. С одной стороны, в этой стране была сравнительно молодая церковная организация и пока еще слабая католическая культура. Эта страна нуждалась в упрощенных учебниках Сунесена. С другой стороны, это был центр, откуда шла христианизация эстонских племен и их при -общение к новой для них культуре в широком понимании. Не успев в полной мере освоить новые религиозные и культурные ин -статуты и модели, Дания уже стала их проводником.

В противоположность Раннему Средневековью в XII и XIII веках темпы культурных изменений были существенно выше. Если раньше мы видим, что от момента зарождения в Италии бенедиктинской монастырской системы до ее насаждения в Скандинавии прошло более пяти столетий, то Сунесен основал доминиканский монас -тырь в Лунде спустя всего семь лет после официального учреждения доминиканского ордена, то есть по сути дела еще при жизни самого св. Доминика. Отчасти это объясняется организационными особенностями доминиканского ордена, например, способностью ранних монастырей поддерживать существование без крупной материальной собственности, но этот фактор сам по себе является существенной отличительной чертой Высокого Средневековья по сравнению с более ранним периодом. Он свидетельствует, что в новую эпоху механизмы взаимовлияний и заимствований работали намного быстрее и были ((лучше смазаны». Результатом, в частности, явилось взаимодействие крайне несхожих миров: мы видели, что евангелизацией эстонских язычников руководил человек, получивший образование во французских и итальянских университетских аудиториях.

К 1300 году Европа существовала в форме четко идентифицируемой культурной общности. Описывать эту общность можно разными способами, однако в культурном облике разных стран в любом случае можно выделить черты сходства – это были наиболе почитаемые святые, имена, монеты, хартии и система образования, о которых и шла речь в этой главе. К концу Средневековья имена и культы святых как никогда прежде стали едины для всей Европы; европейские правители повсюду чеканили монету и имели развитое делопроизводство; для высшего слоя европейских должностных лиц был характерен единый тип университетского образования. Все это и есть европеизация Европы.

12. Политическая социология Европы после экспансии

«Эту землю они изменили совершенно»1,

НОВЫЕ КОНТУРЫ ЕВРОПЕЙСКОГО ХРИСТИАНСТВА

Среди разных аспектов латинохристианской экспансии в эпоху Высокого Средневековья одно из центральных мест занимает геополитический. Между серединой X и серединой XTV века католический мир почти удвоился в размерах, и хотя эта религиозная экспансия не всегда подразумевала завоевание или иммиграцию, часто это оказывалось именно так. На Пиренеях, в государствах крестоносцев Восточного Средиземноморья и во многих районах Восточной Европы включение новых территорий в сферу господства Римской церкви сопровождалось формированием новой военной и кле -рикальной элиты и расселением городских и сельских колонистов. В результате произошли изменения в самой географии власти. Те области, которые прежде страдали от язычников или мусульманских набегов, сами теперь стали источником агрессии. Гамбург, чьи поля еще в 1110 году были разграблены славянами-язычниками2, в XIV веке уже являлся одним из ведущих городов ганзейской лиги, чьи купцы создали по всему Балтийскому побережью целую цепь немецких торговых христианских городов. Нижняя Эльба более не являлась зыбкой границей, а превратилась в оплот обширной торговой системы от Лондона до Новгорода. Похожим образом сарацины, в X веке беспрепятственно совершавшие набеги на Тирренское побережье, в 1104 году поднялись вверх по Арно и сожгли Пизу. Однако вскоре пизанцы уже сражались с мусульманами на их территории – в городах Сицилии и Африки. В 1087 году большой отряд пизанцев, амальфианцев и генуэзцев разграбил североафриканский порт Аль-Махдия и истребил его жителей. Отчасти плоды грабежа были использованы на украшение пизанского собора Девы Марии и строительство церкви св. Сикста в Кортевеккии. Вчерашние жертвы сегодня становились хищниками. Барселона в 985 году была разграблена прославленным кордовским полководцем Аль-Мансуром, но к середине XIV века каталонцы уже правили целой средиземноморской империей. По всей границе латинохристиан-ского мира решительные изменения претерпевала модель взаимоотношений палач-жертва. Такие города, как Гамбург, Пиза и Барсело-

12. Политическая социология Европы после экспансии

319

на, перестали быть приграничными и превратились в процветающие центры колонизации и торговой активности.

Начиная с XI века невиданное могущество стали обретать и мореплаватели Западной Европы. Они получили возможность перевозить и «десантировать» целые армии практически в любом уголке изведанного мира. После 1016 года, когда Пиза и Генуя подчинили себе Сардинию, итальянцы неуклонно наращивали свое господство на Средиземном море. Альмерия, Аль-Махдия, Дамьетта, Константинополь: армии западных рыцарей могли быть высажены в любой точке средиземноморского бассейна, даже если потом их ожидало фиаско: военное превосходство западноевропейских армий не всегда соответствовало уровню превосходства перевозивших их фло-товЗ. С XII века немцы активно вовлекали в сферу католического влияния Балтийский регион, опираясь на свой оплот – Любек. Из устья Траве немецкие экспедиционные войска почти ежегодно совершали морские походы, стремясь создать на Балтике «кайму» немецкого христианского влияния, которая со временем протянулась от Любека до Финляндии. В этом процессе принимали участие и датский и шведский флоты. Время языческих полчищ, рыщущих по Балтике в поисках добычи, миновало. Точно так же, как владычество мусульман на Средиземноморье, было оттеснено и господство язычников на Балтийском море. Одной из отличительных черт Высокого Средневековья как раз и стало установление господства на морях христианских флотов.

Постепенно западноевропейские купцы добрались до всех транзитных пунктов, где их государства и народы соприкасались с другими регионами Старого Света. Немцы пересекли Балтику и достигли Новгорода и Смоленска. Немного южнее, в Киеве, можно было встретить итальянских купцов, добиравшихся сюда из Константинополя. Морские торговые пути венецианских и генуэзских купцов простирались от Черного моря по всей акватории Средиземного и впоследствии через Балтику достигли Брюгге и Сауттэмп-тона. Здесь столкнулись интересы итальянских и ганзейских купцов. Если смотреть по карте, то торговая экспансия Высокого Средневековья охватывала Европу парой гигантских «клещей», державшихся на Гамбурге и Любеке на севере и Генуе и Венеции на юге. Итальянские «клещи» тянулись на восток в Египет и Русь, на запад – на север Африки и в Атлантику, а немецкие купцы решительно проникали в Евразию по рекам Балтийского бассейна, одновременно поддерживая активные торговые отношения с западными текстильными городами Фландрии и шерстяными рынками Англии. Торговые города Германии и Италии одновременно служили распространению и интеграции экономики и культуры Запада.

Другая важная перемена геополитического характера, которая стала следствием экспансии Высокого Средневековья, вытекала из любопытной особенности латинской христианской церкви эпохи Раннего и развитого Средневековья: ее символические центры, в

320

Роберт Бартлетт. Становление Европы

12. Политическая социология Европы после экспансии

321

которых генерировалось единое вероучение и формировалось духовное самосознание, существовали в отрыве от политических и в меньшей степени – от экономических центров. Это особенно ясно видно на примере Рима. В начале X века город находился на окраине латино-христианского мира, в каких-то ста милях от опорных баз сарацинов и греческих церквей, и порт его то и дело подвергался набегам мусульман-пиратов. Связи с отдаленными территориями, входившими в сферу влияния Римской церкви, – Астурией, Ирландией или Шотландией – были зыбкими. За XI—XII века, с утверждением латинского господства на юге Италии и островах центрального Средиземноморья, эти связи обретали все большую устойчивость. Тем не менее сам Рим, как и прилегающие глубинные области, никогда не занимал того центрального положения, какое сумела завоевать Северная Франция или – в экономическом плане – Ломбардия, Фландрия или Рейнланд. Паломники, совершавшие путешествие в Рим из Парижа, Милана или даже Лондона, попадали в город, исключительно богатый традициями античной империи, святыми реликвиями и церквями, но нельзя сказать, что они прибывали из политических, экономических или культурных окраин в центр. Если говорить с формальной и правовой точки зрения, то Рим не являлся метрополией в полном смысле. К слову сказать, когда в XIV веке встал вопрос о переносе папского престола в Авиньон, то одним из аргументов выдвигался, в частности, тезис, что Авиньон «в большей степени равноудален от современных границ католической церкви»4.

В Раннем Средневековье корреляции между географической периферией и религиозным центром придавалось особое значение, Считалось, что центры паломничества должны лежать на краю земли. Это не только превращало их в удобные полигоны для подспудных экспериментов, но также служило выполнению одной из традиционных функций паломничества – быть местом покаяния. Такие пункты, как Сантьяго на северо-западе Испании, или в меньшей степени Сент-Дэвид на западном побережье Уэльса, действительно находились на краю суши. Еще дальше от центров лежала сама Святая земля. Иерусалим, место зарождения и в символическом смысле «сердце» христианского мира, священный город, воспринимавшийся жителями любого западного города как представитель и защитник на Небесах, на протяжении многих веков служивший объектом христианского паломничества и ожесточенных сражений, лежал на самой восточной окраине латинского господства, в 2 тысячах миль от долин Рейна, Сены или Темзы и при этом за всю эпоху Средневековья находился в руках у христиан всего девяносто девять лет. Тем не менее его физические и вербальные приметы можно было встретить по всей Западной Европе: в честь Святой Гробницы или по ее подобию возводились бесчисленные церкви, а тамплиеры несли имя храма Соломонова во все свои поселения, в каких бы областях Западной Европы они ни находились.

Эти регионы имели огромное культурное значение, а перемены Высокого Средневековья коснулись самого их расположения: они более не лежали на дальних географических окраинах. Иерусалим практически столетие находился под властью христиан. Рим получил возможность обратить свой взор на католические церкви королевства Сицилия и на восток, в франкскую Грецию. Сантьяго, лишившийся знаменитых колоколов в результате нападения в 997 году мусульманского войска под командованием Аль-Мансура, получил их назад из кордовской мечети, когда Кордова пала в 1236 году под ударами Фердинанда III5: легко уязвимый в X веке, этот священный город теперь отстоял далеко вглубь от границ христианского мира и был надежно защищен многомильным буфером христианской земли. Таким образом, к XIII веку символический центр тяжести латинского христианства значительно приблизился к его социально-экономическому центру. Святые места и наиболее крупные города, святыни и центры производства были теперь связаны намного более тесными узами, чем в Раннем Средневековье.

Протяженная граница католической Европы, тянувшаяся от Испании до Финляндии, четко делилась на две зоны. В Средиземноморье католики противостояли мусульманским (и греческим) обществам, которые были не менее богаты и имели не менее развитые города и культуру. Оставаясь ярыми религиозными противниками католиков, мусульмане имели с ними общее в том, что тоже исповедовали монотеистическую веру, основанную на священном писании, божественном откровении и, вопреки распространенному, но не вполне компетентному мнению, отрицании идолопоклонства. Ситуация в Восточной и Северной Европе была в корне отличной. Здесь католикам противостояли менее населенные, по преимуществу сельские и неразвитые в культурном отношении общества, чье отсталое и неграмотное население исповедовало местные политеистические верования и идолопоклонство. В результате таких фундаментальных различий между исламом Средиземноморья и восточноевропейским язычеством по-разному сложилось история как самого завоевания и обращения в христианскую веру этих регионов, так и последующего утверждения Церкви в культурной и идеологической сфере.