Текст книги "Становление Европы. Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры (950—1350 гг.)"

Автор книги: Роберт Бартлетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

66

Роберт Бартлетт. Становление Европы

2. Аристократическая диаспора

67

следниками), в то время как в нормандских владениях в тех же областях установилось право первородства100.

Порой частым явлением становились браки между переселенца -ми и коренными жителями. Практически повсеместно наблюдался дисбаланс в демографическом составе эмигрантов, со значительным преобладанием мужского пола, и смешанные браки обычно заключались между мужчинами-колонистами и женщинами местного происхождения. По сути дела, женитьба на наследнице богатого местного рода была для многих поселенцев верным способом укре -пить свои позиции в обществе, поскольку тем самым они разом получали семью, земельную собственность и покровительство. Бывало, что командир наемников брал в жены дочь хозяина, как в случае с Робертом Гвискаром, женившимся на Зихелгайте, дочери князя Салернского Гаймара V, или с Ричардом Фицгилбертом (по прозвищу Мощный Лук), который взялд в жены дочь Дермота Макмарроу Лейнстерского – Аойфе. Аналогичным образом, когда Пан-дульф III Капуанский пожелал отблагодарить за поддержку нормандского вождя Райнульфа, «он отдал ему в жены свою сестру»101. На высшем уровне серьезных препятствий к смешанному браку не существовало. Из жен первых маркграфов Бранденбургских (которых было шестнадцать) половина была славянского происхождения102.

В долгосрочном плане влияние аристократической иммиграции в значительной степени определялось людскими ресурсами. Там, где иммигранты имели небольшую численность, политика экспроприации и вытеснения могла стать невозможной. Леон-Робер Менажер в своих доскональных и вдумчивых работах, посвященных Южной Италии, установил все фамилии переселенцев знатного происхождения XI—XII веков. Их оказалось 385. Даже если делать поправку на недостоверность источников, вырисовывается картина небольшой кучки нормандцев и других рыцарей с севера Франции среди подавляющей массы ломбардийцев, греков и мусульман. Однако если колонисты аристократических кровей и составляли явное меньшинство, то это длилось недолго. В других же областях состав населения оказался более сбалансированным – например, в Ирландии, где в Позднее Средневековье весьма остро встал вопрос интеграции колониальной знати или, наоборот, ее дальнейшего существования в качестве изолированной элиты.

Отношения между переселенцами и коренным населением были окрашены враждебностью в различной степени – в зависимости от обстоятельств завоевания и прежних культурных различий между этими двумя группами. Барьер между христианами и не-христианами обычно оказывался непреодолимым, однако тот факт, что мусульманская знать в некоторых регионах уцелела, показывает, что истребление не всегда было единственным решением вопроса. Отношение жадной до завоеваний аристократии Высокого Средневековья к туземным народам и культурам складывалось различ-

образом. Она могла оказаться в роли чуждой и победоносной элиты, составить узкий круг безраздельных правителей, восприимчивых, тем не менее, к местной культуре, либо смешаться с местной знатью.

В некотором смысле признаком культурной адаптации служит Тот факт, что связанные с топонимикой фамилии чаще происходили от новых владений, нежели переносились со старых мест. Это особенно заметно у родов, стоявших не на самом верху феодально -го класса, а чуть ниже, поскольку на родине у них, как правило, не было таких значительных владений, чтобы приставлять их названия к своим именам. Как упоминалось выше, мало у кого из осевших в государствах крестоносцев в родовых именах были западноевропейские топонимы. «Тот, кто прежде носил фамилию “Реймский” либо “Шартрский”, отныне стал зваться “Тирским” или “Антиохий-ским”, – писал один переселенец, – и названия своих родных мест мы уже позабыли»*03. Рыцари, для которых новой родиной стала Сицилия, взяли себе имена от названий своих новых владений104, а во франкской Греции новые господа предали забвению старые фамилии и взяли себе новые, подобно тому, как змея меняет кожу: «Морейские баннереты, вместе с рыцарями, стали возводить замки и бастионы, и каждый обустраивал новую территорию как свою собственную; как только они построили все эти укрепления, они отринули свои старые фамилии, привезенные из Франции, и приняли новые – по названиям местности, которую они освоили»105. Конечно, это все второстепенные признаки, и значение их, возможно, ограничивается получившейся в результате лингвистической экзотикой: Симон Тивериадский, Ричард Кефалонийский. Но в конечном счете имена и фамилии равносильны удостоверению личности.

Изменения, происходившие в языке в колонизованных областях Европы, в итоге определялись не столько самим фактом аристокра -тической иммиграции, сколько масштабами сопровождавшего ее переселения простолюдинов. Подробнее эта проблема будет освещаться ниже, сейчас отметим только, что, по-видимому, не было случая, чтобы осевшие в новых местах аристократы оказывались единственным источником фундаментальных изменений в языке. Ни нормандцы в Южной Италии, ни франки в Восточном Средиземноморье не создали нового франкоязычного региона, хотя французский язык и был у них признанным языком литературы. В Англии нормандская знать, похоже, уже через несколько поколений стала считать родным языком английский.

Связи, которые новоявленные аристократические круги в колонизованных периферийных районах Европы продолжали поддерживать с родными местами, сильно различались с точки зрения их прочности и продолжительности. Порой появлялась на свет международная или межрегиональная знать, иногда, правда, лишь на время. Бароны, имевшие собственность на севере Франции, в Ант-

68

Роберт Бартлетт. Становление £вропы

2. Аристократическая диаспора

69

лии и кельтских странах, являют в этом смысле наглядный пример. Например, семейство де Ласи имело поместья в Нормандии, в

XI веке обзавелось крупной баронией на границе с Уэльсом, а в

XII стало собственником феодального владения в Мите, Ирландия106. Самые крупные феодалы из тех, кому шотландские короли пожаловали в XII веке земли в своих пределах, почти всегда владели также крупными участками земли в Англии и, как правило, во Франции либо где-нибудь еще. Связи между старым и новым домом выражались не только во владении собственностью. Часто случалось так, что удачливые аристократы из числа переселенцев делились своими новыми доходами с церковью у себя на родине. Так, Джон де Курси основал шесть религиозных братств в своих новых владениях в Ольстере, и каждое из них либо находилось в подчиненном положении от монастырей в тех областях Англии, где также имел земельные владения де Курси (то есть в северо-западном Сомерсете), либо являлось колонией переселившихся оттуда монахов. Такие нити зачастую переживали своего основателя. Аналогичные связи можно проследить и в Уэльсе, где девятнадцать бенедиктинских братств, появившихся в годы завоевания (1070—1150), первоначально все находились в зависимости от монастырей в Англии и северной Франции107. Экспансия, выражавшаяся в завоевательных походах и поиске новых земель для освоения, надолго оставила след в географии и держаний, и монастырей.

Однако долгосрочное поддержание таких связей было сопряжено с определенными трудностями. Хотя крупные магнаты могли свободно перемещаться из одной области, где находились их владения, в другую, феодалы среднего уровня чаще делали для себя выбор между ролью помещика-резидента или абсентеиста, и в последнем случае возникали проблемы с осуществлением реального управления имением, а равно и соблазны его продать. Некоторые из мелких феодалов, последовавших за представителями рода де Ласи и решивших не оседать надолго в Ирландии, так и поступили со своими владениями в Мите, продав их местным землевладельцам108. Когда постепенно происходит подобное перераспределение собственности, то со временем к аристократии новоосвоенных земель термин «колониальная» подходит все меньше. Спустя несколько поколений, в отсутствие непрерывных связей с исторической родиной, потомки иммигрантов могут уже считаться такими же местными, как и коренные жители освоенных территорий. В другом варианте, если крупные феодалы сохраняют собственность в дальних землях, но сами там не живут, появляется на свет целый класс помещиков-абсентеистов, то есть феномен «колониального» типа отношений в сегодняшнем понимании. В Ирландии имели место оба явления: на уровне мелкопоместного нетитулованного дворянства – джентри – сформировался класс англо-ирландских землевладельцев, в корне отличный от ана-

логичного класса в Англии, а на уровне крупных феодалов значительная часть ирландских земель оказалась в руках абсентеистов, таких, как Мортимеры и Бигоды, которые постоянно проживали в Англии, а в своих ирландских владениях появлялись редко либо не появлялись вовсе.

Связи между новыми и старыми землями могли и прерываться. В случае с Шотландией происходившие в конце XIII – начале XIV века войны за независимость крайне осложнили контакты между землями, оказавшимися по разные стороны границы. В Испании процесс создания транспиренейских поместий, казавшийся в начале XII века самым естественным следствием участия французов в Реконкисте, так и не получил развития. Уже в 1140-е годы дома Беарна и Бигорра передавали свою земельную собственность в долине Эбро в руки тамплиеров109. Общий закат французского присутствия в Испании во второй половине XII века означал, что здесь не удалось установить таких постоянных связей, какие мы наблюдаем в других районах Европы. Реконкиста получала все более испанское «звучание», и на первый план выходят перемещения и заимствования между Старой и Новой Кастилией, Каталонией и Валенсией, Месетой и Андалусией, нежели контакты между Пиренейским полуостровом и остальной частью католической Европы. Сим -волическим смыслом наполнен факт отъезда «сонма рыцарей из-за горного хребта [т.е. Пиренеи]» перед великой победой христиан при Лас-Навас-де-Толоса в 1212 году1*0.

География также играла не последнюю роль в установлении и поддержании прочных связей между старой и новой родиной. Завоевание близлежащих территорий, куда можно было добраться сухопутным путем, как, в частности, в случае с Миттельмарком, присоединенным к Бранденбургской марке, как правило, не прерывали аристократических связей, и, как уже отмечалось, рыцарское сословие Миттельмарка в основной массе происходило из соседнего Альтмарка. Совсем другое дело с дальними заморскими походами. Подобно лучше всего изученному Утремеру, т.е. государствам крестоносцев, экспансия эпохи Высокого Средневековья привела к появлению на свет целого ряда мелких социумов, игравших роль плацдарма для дальнейшей экспансии – таких, как колониальная Ирландия или немецкие поселения в Прибалтике. Торговые и транспортные (морские) связи с родиной в этих случаях были вполне реальны, но заморские земельные владения оставались редкостью. Большинство вассалов из числа переселенцев, такие, как Дит -рих Тифенауский, которому Тевтонские рыцари в 1236 году пожаловали замок Малый Кведен (Тыхновы) и 300 земельных участков в Пруссии, предпочел избавиться от собственности на родине111. Дитриху принадлежали земли вокруг Гамелина и в низовьях Эльбы, которые он захватил еще до Тевтонского пожалования. В этом смысле можно говорить о том, что постепенно сходила на нет специфическая иммигрантская, то есть иноземная, суть колониальной

70

Роберт Бартлетт. Становление Европы

аристократии. За исключением случаев, когда между новоявленным и коренным населением существовали этнические или религиозные противоречия, колониальная знать со временем слилась с аристократией исконной, хотя память о героической истории завоевания и первопроходства могла сохраняться.

3. Военное искусство и политическая власть

«Кто станет отрицать, что замки – вещь необходимая?»1

Средневековая аристократия была прежде всего аристократией военной. В этот высший слой средневекового общества входили хорошо тренированные воины, имевшие определенный комплект оружия и снаряжения и обученные определенным приемам ведения боя. Вот почему расширение сферы влияния франкской знати сопровождалось распространением военного искусства франков – вооружений, фортификационных сооружений, тактики и приемов ведения боевых действий – из сердца королевства Каролингов, где оно зародилось (сюда можно причислить и Англию после Нормандского завоевания 1066 года) в другие части Европы. Все возрастающее могущество этой знати и рвение, с каким ее привлекали на свою сторону европейские правители, отчасти объясняются именно тем военным превосходством, которое давало ей передовое для той эпохи военное искусство.

Если говорить о центральной части северо-западной Европы, то здесь для ратного дела середины X – первой половины XIV века были прежде всего характерны три особенности: доминирующая роль тяжелой конницы, возрастающее значение лучников, в первую очередь арбалетчиков, и совершенствование определенного типа укреплений, а именно – замков, которое, в свою очередь, сопровождалось развитием осадного дела.

Рыцари, лучники, замки. Картина, хорошо знакомая со страниц Вальтера Скотта или исторического эпоса кинокомпании «Метро Голдвин Майер», и в этом писатели-романтики и Голливуд были совершенно правы. Ошибочно они рисовали фон, на котором происходили военные события, то есть соотношение таких категорий, как историческая необходимость, политическая воля и практические устремления.

ТЯЖЕЛАЯ КОННИЦА

Уже к началу X века главной фигурой военных действий стала тяжелая конница. В последующие века доля пешего войска возрас -тала, однако по своему тактическому значению вплоть до окончания описываемого нами периода пехота так и не смогла сравниться с кавалерией. Конница практически всегда уступала пехоте в численности, и возможно, что объяснение ее доминирующей роли

72

Роберт Бартлепип. Становление Европы

надо искать в равной степени в соображениях тактического и соци -ального плана. Несомненно одно: как в X, так и в начале XIV века тяжелая конница представляла собой элитные силы армии.

Представление о военном снаряжении конницы начала рассматриваемой нами исторической эпохи можно получить из таких бесценных иллюстративных источников, как Лейденская Книга Маккавеев X века2 и гобелен из Байе3, датируемый концом XI века. Защитное снаряжение конника состояло из конического шлема, доспеха (кольчуги или лорики) и большого щита. Наступательное вооружение включало копье, меч и иногда булаву или дубину. Наконец, незаменимым в наступательном бою был тяжелый боевой конь. Тяжелой конница называлась потому, что всадники шли в бой в полном снаряжении и в первую очередь благодаря своим дорогостоящим кольчужным доспехам. Латинские источники того времени употребляют в отношении конников термины armati, то есть «люди в броне», либо loricati – «люди в кольчугах».

Металлические доспехи делали всадников тяжелыми в буквальном смысле. Войско становилось поистине несокрушимым тогда, когда было «все в железе»4. Зачастую из всего имущества рыцаря кольчуга оказывалась самой ценной, и неудивительно, что, столкнувшись с нуждой, рыцарь, случалось, отдавал ее в заклад5. Такое происходило нередко. Во времена, когда многие сельскохозяйственные орудия еще делались из дерева – деревянным был даже плуг, от которого подчас зависела сама жизнь (лишь изредка для него выковывали железный наконечник), – рыцари были одеты в железо! Это была поистине головокружительная роскошь.

На полное снаряжение армата и лориката могло уходить до 50 фунтов железаЧ Когда в 80-х годах X века Отгон II двинул в поход свое войско, включавшее около 5 тысяч всадников, тяжелая конница тащила на себе железа общим весом 125 тонн7, Эта цифра еще более впечатляет, если вспомнить, что в те времена германская плавильная печь за два, а то и три дня работы могла выдать всего лишь 10 фунтов металла8.

Специалист по экономической истории Беверидж писал:

«до Черной Смерти цены на пшеницу могли различаться в зависи -мости от урожая, но колебались, как правило, вокруг 5 шиллингов за четверть; металл на изготовление лемехов и других орудий труда шел по ценам, которые от года к году тоже разнились, но в среднем состав -ляли около 6 пенсов за фунт, то есть 50 и более фунтов за тонну. Се -годня (1939 г.) нормальная цена на зерно составляет около 50 шиллингов за четверть, а на сталь – около 10 фунтов за тонну. Мы видим, что цена на зерно возросла в десять раз, тогда как на металл упала в пять раз; сегодня четверть зерна стоит в пересчете на сталь в пятьдесят раз дороже, чем в те времена. Едва ли можно найти более наглядное под -тверждение тому, насколько сильно отличалась эра зерна от эпохи ме -талла»9.

3. Военное искусство и политическая власть

73

Тяжелые всадники Средних веков жили в эру зерна, но выглядели как люди эпохи металла.

Тяжелой кавалерия была и еще по одной причине – из-за боевых коней. Эти кони не просто должны были выдерживать вес закованного в латы всадника. Это были животные особой породы, ко -торых специально готовили к трудным условиям битвы. Об этих «величественных скакунах» часто пишут источники того времени1О Их забирали в качестве трофеев, преподносили в дар, продавали, покупали и обменивали. Они были крупнее и сильнее обычных лошадей, предназначенных для верховой езды аристократов, и приме -нялись только в бою. Это, естественно, означало, что рыцарю требовались и другие кони, и средневекового всадника скорее следует рисовать в центре небольшого отряда из людей и лошадей. Ему могли понадобиться дополнительно как боевые, так и обычные верховые скакуны. В 1101 году между Генрихом I Английским и графом Фландрским был заключен договор, по которому граф брал на себя обязательство поставлять в королевскую армию конников, причем каждому воину надлежало иметь трех коней11. Цифра достаточно красноречивая, хотя в документах XIII века встречается упоминание о всадниках, в чьем распоряжении находилось сразу по пять лошадей‘2. Боевых коней все больше закрывали сбруей и латами, отчего кавалерия делалась еще «тяжелей».

На протяжении всего описываемого нами периода, с середины X до середины XIV века, тяжелая конница сохраняла свое неоспоримое значение. Но не все конники обязательно были рыцарями. На самом деле, при изучении этой исторической эпохи нельзя упускать из виду такой существеннейший момент, как сложное переплетение в языке слов, имеющих общее значение «рыцарь», но с разным оттенком – чисто военным или социальным: между французскими cavalier и chevalier, немецкими Reiter и Ritter прослеживается несомненная этимологическая связь Н

Латинское miles охватывало обе категории, причем семантика этого слова историками изучена детально. В начале XI века так: называли просто тяжелых всадников, иначе именуемых loricatus. Как правило, значения сколь-нибудь высокого социального положения в это понятие не вкладывалось, скорее напротив, поскольку в те времена milites как раз противопоставлялись магнатам и высшей знати. Так, например, когда Вильгельм Завоеватель в 1066 году снизошел до совета с приближенными относительно своих притязаний на английский престол, отпрыск давнего рода виконт Туарский с него -дованием прокомментировал: «Никогда или псчти никогда раньше milites не призывались на подобный совет!»14

Milites были грубой и буйной толпой, и при всей их значимости для государства едва ли их стоит чересчур превозносить. Однако уже в XI веке в некоторых частях Европы это слово стало приобретать почтительный оттенок, и в последующие века такая тенденция лишь крепла и ширилась. В XI веке, чтобы сделать человека во-

74

Роберт Бортлетт. Становление Европы

ином, ему достаточно было вручить коня и доспехи; к XIII веку рыцарь уже входил в узкий, замкнутый круг, и рыцарство передавалось по наследству. Само понятие рыцарь наполнилось новым содержанием: теперь оно имело значение социальной исключительности, а кроме того, носило религиозный и романтический оттенок. Важно, однако, не упускать из виду того бесспорного обстоятельства, что крупные перемены, которые привели к становлению нового самосознания средневековой аристократии и отчасти дали толчок развитию новой культуры и новых общественных идеалов, очень мало отразились на технике ведения конного боя. Как и в X веке, конница XIII столетия сохраняла свое решающее военное значение, но по-прежнему представляла собой небольшой по численности отряд закованных в доспехи всадников, вооруженных мечами, копьями и щитами. Если не считать нескольких несуществен -ных деталей, Лейденская Книга Маккавеев и гобелен из Байе рисуют конницу – ее вооружение, защитные доспехи и, насколько по -зволяет судить изображение, боевых коней – практически одинаково. Рыцарей и всадников в латах, сражавшихся на стороне Эдуарда I и Филиппа Красивого на закате XIII века, едва отличишь. (Конный воин XIII века изображен на рис. 4)15.

ЛУЧНИКИ

Средневековые луки были трех видов: короткий, длинный и арбалет. Короткий лук имел длину около трех футов, тетиву при стрельбе оттягивали к груди. В средневековой Европе это оружие было распространено очень широко, его применяли в бою разные народы, прежде всего – скандинавы. В определенных обстоятельствах он мог быть весьма эффективен – такой лук, в частности, помог нормандцам одержать победу при Гастингсе, – но с точки зрения дальнобойности и глубины поражения он далеко уступал луку длинному.

Последний достигал в длину почти 6 футов, и тетиву полагалось оттягивать до самого уха. Зародилось это оружие в Южном Уэльсе. Его эффективность в бою так описывали источники конца XII века:

«В войне против валлийцев один из воинов был сражен стрелой, выпущенной валлийским лучником. Стрела вошла ему в бедро, пронзи -ла верхнюю часть ноги, защищенную сверху и снизу железными щит -ками, проткнула подол его кожаной туники; затем стрела вошла в ту часть седла, которую называют покрышкой, и наконец, вонзилась в коня, причем так глубоко, что животное пало замертво» 16.

Этим оружием в конце XIII и XIV веке английские короли вооружали своих воинов, оно обеспечило их славные победы в Столетней войне. Однако до той поры применение длинного лука носило крайне ограниченный, сугубо местный характер. В то время в

3. Военное искусство и политическая власть

75

Европе основным, то есть самым эффективным оружием был не длинный и не короткий лук, а арбалет17.

Уже в X веке встречаются упоминания о применении арбалета на севере Франции, однако о массовом его использовании можно говорить лишь с конца XI века. Византийская принцесса Анна Комнина описывала оружие крестоносцев как «варварский лук, абсолютно неведомый грекам»1”, который производил совершенно «дьявольский» эффект (daimonios). Ей вторило обеспокоенное западное духовенство. Латеранский собор 1139 года постановил; «Отныне мы запрещаем, под страхом отлучения от церкви, применение против христиан и католиков этого смертоносного оружия арбалетчиков и лучников, ненавистного Господу»19.

Однако церковные запреты не возымели большого действия. К концу XII века крупные отряды конных арбалетчиков, которые князья включали в свое войско, являлись едва ли не самым эффективным и устрашающим инструментом ведения боя. В 1241 году, когда германский король Конрад IV готовился отразить монгольское нашествие, он начертал сжатый перечень тех неотложных мер, которые надлежало принять князьям. В списке из пяти пунктов нашлось место и такому лаконичному предписанию: «Пусть будут у них арбалетчики»2^.

Арбалеты, при их достаточно невысокой скорострельности, были необычайно эффективны благодаря страшной пробивной силе. Среди останков, обнаруженных в ходе раскопок на поле битвы у Висбю, на острове Готланд, (1361). встречаются черепа, пронзенные пятью или шестью арбалетными болтами (стрелами)21. Это означает, что болт прошел через шлем либо другой головной убор, закрывавший головы идущих в бой ютландских крестьян, и пробил черепную коробку. От арбалета не спасали ни кольчуга, ни шлем. Рыцари – предводители конницы тоже стали уязвимы. Французский король Людовик VI был ранен стрелой из арбалета, Ричард Львиное Сердце от такой стрелы пал в сражении.

Об эффективности этого оружия наглядно говорят некоторые эпизоды гражданской войны в Англии 1215—1217 годов22. Несколько вождей восстания баронов пали именно под арбалетным обстре -лом: арбалетчики обрушили на них град стрел, воспользовавшись стенами замка как укрытием. Когда в 1215 году гарнизон мятежников в Рочестере капитулировал, король Джон (Иоанн Безземельный) повелел освободить тяжеловооруженных всадников из числа взятых в плен за выкуп, но «за исключением арбалетчиков; арбалетчиков, которые за время осады уничтожили слишком много рыцарей и всадников, он приказал вести на виселицу». Эта незавидная участь ждала их в уплату за ту роль, которую они сыграли в бою. В решающем сражении при Линкольне в 1217 году именно «смертоносные стрелы» 250 королевских арбалетчиков решили исход дела, когда беспощадно валили боевых коней рыцарей, «как свиней на бойне».

76

Роберт Бартлетт. Становление Европы

В определенном смысле арбалетчики были изгои – церковные источники склонны ставить их в один ряд с наемниками и еретиками, – но это были изгои-профессионалы. Внушающие повсюду страх и ненависть, они тем не менее получали хорошее вознаграждение за свой ратный труд. На рубеже XII и XIII веков пеший арбалетчик во Франции зарабатывал вдвое больше, чем простой пехотинец23. Европейские правители зачастую привлекали в свои армии арбалетчиков на особых, заманчивых условиях, которые могли фиксироваться документально. Так, например, за службу арбалетчику (per arbalisteriam} иногда давали участок земли24. В Силезии немецкий воин мог владеть достаточно крупным участком пригодной для обработки земли, «за которую он служит арбалетчиком, в соответствии с грамотой»25. В феодальных бухгалтерских книгах XIII века регулярно встречаются записи о расходах на выплату жалования арбалетчикам, приобретение арбалетов и десятков тысяч болтов к ним26.

Арбалет стал одним из главных военных достижений эпохи между серединой X и серединой XIV веков; появилось новое оружие, которое вызвало в обществе не только моральный шок, но привело к формированию нового корпуса профессиональных воинов и открыло новые возможности перед европейскими правителями.

На этот же период приходится еще одно нововведение в военном деле, пожалуй, даже более значительное – появление и развитие нового типа фортификационных сооружений.

ЗАМКИ

«Поскольку не все они владели замками, Гуго Абвильский стал мо -гущественнее любого из равных себе. Ибо он мог делать что пожелает, ничего не страшась, полагаясь целиком на защиту стен своего замка, в то время как другие, если и пытались что-то предпринять, легко стано -вились жертвой более сильного соперника, поскольку укрыться им было негде»27.

В приведенном отрывке речь идет об основателе династии графов Понтье, который в последние десятилетия X века выдвинулся на фоне своих основных соперников. Как видим, здесь ясно говорится, что решающим фактором возвышения стало наличие у него замка. Именно замок оказался его главным преимуществом. Подобное соперничество в X и XI веках разыгрывалось по всей Европе, и верх неизменно одерживал тот, кто мог эффективно распорядиться своим замком, подобно Фридриху Швабскому, который, по меткому выражению его родственника Отгона Фрейзингенского, «таскал замок на хвосте своего коня»28.

Процесс распространения замков в Европе в X—XIII веках имел фундаментальное военное и политическое значение, и при оценке новаторской роли замка как фортификационного сооружения от

3. Военное искусство и политическая власть

77

исследователя требуется максимальная точность. Это задача непростая. В Европе военные укрепления существовали на протяжении тысячелетий, причем в самых разнообразных формах. Ни один набор критериев не дает возможности с абсолютной четкостью провести грань между крепостями Раннего Средневековья и замками Средневековья Высокого. Всегда будут оставаться какие-то сомнения, в чем-то будут усматриваться совпадения и элементы сходства. Тем не менее, если принять за удовлетворительную ту методику оценки, которая позволяет отмечать наиболее распространенные различия, то можно сказать, что замки, во множестве появившиеся в Европе в X—XII веках, характеризовались двумя отличительными особенностями: они имели малые размеры, но большую высоту.

Небольшие размеры замка наглядно подтверждаются примерами, когда они возводились внутри прежних фортификационных со -оружений более внушительных габаритов. Одним из таких примеров служат нормандские замки, воздвигнутые в Англии после завоевания. В Олд-Саруме, например, нормандский замок стоит посреди старых земляных укреплений, которые почти в тридцать пять раз превосходят его в поперечнике29. Подобный контраст заметен повсеместно. В Оверне, во Франции, небольшие замки нового тысячелетия зачастую строились внутри старых общинных укреплений, которые могли иметь в двадцать раз больший диаметр3^. На севере Германии мощные саксонские сооружения VIII века подчас имели очень большие параметры. В одном случае, в Скидриобурге, размер таких укреплений составлял 1000 на 800 футов31. Величина же замков, воздвигнутых впоследствии на месте или внутри прежних оборонительных сооружений, всегда оказывалась существенно скромнее. Так, например, около 980 года – тогда уже стали появляться замки нового типа – епископ Ольденбургский построил замок в Незенне, в Голыптейне, и сооружение имело поперечник от 50 до 150 футов32. Существенное различие в размерах связано, в частное -ти, с разным назначением этих сооружений. Скидриобург был большой общинной крепостью, которая возводилась для зашиты сразу целой общины. Незенна же строилась с иной целью – защитить от вражеского нападения прежде всего епископа, то есть фео -дала, а заодно и его приближенных и воинов – milites. (Другие примеры см. на рис. 2)33.

В силу малых размеров и скорее господских, нежели общинных, функций обслуживание замков требовало меньших усилий, а следо -вательно, и множиться они могли куда стремительнее, чем более громоздкие крепостные сооружения прежних времен. XI и XII века становятся эпохой новых замков, о чем свидетельствуют разбросанные по всей Европе бесчисленные Ньюкаслы (Newcastle), Шатоне-фы (Cfiateauneu?) и Нинбурги (Nienbwg). На начало XII века в Англии, судя по всему, насчитывалось до 500 замков, причем все они были воздвигнуты за предшествовавшие 50 лет. Несложные расчеты показывают, что в среднем замок стоял через каждые десять