Текст книги "Книга первая. Сон про не сон (СИ)"

Автор книги: Рина Роззо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

– Э… а другие варианты есть? – попыталась спастись я.

– Есть, – важно кивнул Рябкин, – мы сейчас все едем на ‘Горьковскую’, потом ребята двигают в парк культуры, я один вас по-быстрому провожаю, а потом их догоню.

О, это мне нравится больше. Гришка кулинарные изыски готовить любит не больше меня. Значит, есть шанс, что он быстро смоется. Уф! На такое я согласна.

– Идет, – ухватилась я за Рябкинское предложение, пока им в голову ничего другого не пришло.

– Отлично, – покивал головой мой любимый пройдоха, – а завтра после линейки мы, как обычно, соберемся у вас. Стол мы накроем сами. Девчонки уже все заготовили и приготовили. Так что сами ничего не делайте. – И довольно заулыбался.

А, черти! Обхитрили! То-то Гришка так быстро на попятную пошёл…

Эх, а начиналось все так мирно и тихо.

Эту традицию я завела с самого первого года, когда только получила от Тамары Тихоновны Святко шестой ‘Б’ класс. Сама Тамара Тихоновна спешно увольнялась, сославшись на плохое самочувствие и желание пожить нормально на пенсии. Еленушка, недолго думая, подсунула её класс мне. Это был мой первый год работы в новой школе.

Передавая мне личные дела учеников, госпожа Святко жутко жаловалась на тупых и невоспитанных учеников и советовала мне – исключительно в силу своего хорошего расположения! – отказаться от этих ‘бандитов’. Особенно она ругала Гришу Рябкина.

Папа у него дальнобойщик, мама работает лаборанткой на нашем автозаводе. Работа у неё посменная, часто бывают ‘ночные’, а муж из рейсов не вылезает, так что мальчик остается под присмотром старенькой бабушки, которая сладить с энергичным подростком просто не в состоянии.

Да, этот мальчик ни умом не отличается, судя по количеству ‘двоек’, ни воспитанием не блещет – одних приводов в детскую комнату у него было четыре за два года. Прямая дорога ему на зону или в наркоманы. Но я же начала новую жизнь. Значит, будем бороться…

Первого сентября я принесла в школу испеченный накануне ‘наполеон’ с заварным кремом и после всех уроков собрала мой шестой ‘Б’ в своем кабинете. Ребята не догадывались о моем коварном плане по их приручению, поэтому держались более-менее спокойно.

Поручив девочкам заваривать чай, а мальчикам расставлять приобретенные загодя чашки, я занялась разрезанием торта. Поначалу все шло нормально, но тут выяснилось, что чай мои ученицы умеют заваривать только из пакетиков, а искусство заварочного чайника им – увы! – не доступно.

Выручил Севочка Колокольчиков. У него чай получился замечательным. Вообще, все, за что он берется, получается просто великолепно. Только вот здоровье у него подкачало.

Госпожа Святко прямо мне советовала переводить его в специнтернат для детей-инвалидов. Мол, только из-за упрямства его мамаши-библиотекарши, мальчишка ходит в обычную школу. Но за ним глаз да глаз нужен. У Колокольчикова сложный порок сердца, а операцию можно делать не раньше шестнадцати лет. И неизвестно, дотянет ли мальчишка или скончается прямо в школе, а отвечать классному руководителю.

Меня тогда так покоробил цинизм Святко, что я с трудом удержала на лице вежливое выражение. Хорошо, что она уходит из коллектива. Воздух чище станет.

Сам Севочка поражал своей утонченно-одухотворенной внешностью: светловолосый, худенький, маленький, кожа аж светится, такая тоненько-прозрачная и огромные серые глаза на пол-лица. Прямо сказочный принц из ‘Дюймовочки’. Как такого можно отдать в специнтернат? Да я тут костьми лягу, но он у меня доживет до операции и все у него будет хорошо!

Севочке нельзя было бегать, прыгать, суетиться, напрягаться. Уроки физкультуры для него были запрещены. То есть любая чрезмерная физическая нагрузка для него могла окончиться плачевно. Он даже ходил медленно-медленно. И это мальчишка в одиннадцать лет. Кошмар!

Я сразу после разговора со Святко сходила в нашу школьную библиотеку и пообщалась с Галей, Севочкиной мамой. Она растит сына одна, работая на четырех работах сразу: у нас в школе подрабатывала уборщицей, продавала цветы в ночном киоске и мыла полы в трех подъездах своего дома.

Её муж, узнав о диагнозе, поставленном их единственному ребенку, собрал вещи и ушел, заявив, что не желает растить неполноценного отпрыска. Урод! Галя с ним развелась. Так эта скотина ещё и от алиментов бегает!

Тут одни лекарства бешеных денег стоят. И это не говоря о необходимости полноценного питания по специальной диете, ежегодного санаторного курса и оплаты регулярных оздоровительных процедур.

А сколько на врачей уходит?! Это раньше у нас медицина была бесплатная, хоть и не на самом современном оборудовании. Зато люди были куда как качественней нынешних дельцов в белых халатах. Не все такие, к счастью, далеко не все. Но на общем фоне хапуг и вымогателей порядочные врачи почти не заметны. Деньги дерут даже с родителей больных детей. Понимают, сволочи, что тут последнее отдашь – лишь бы ребенка вылечили.

С деньгами я обещала помочь. После всех моих строительно-дизайнерских мероприятий около семидесяти тысяч евро ещё оставалось. Галя попыталась отказаться, но я на неё шикнула, мы вместе поревели и решили бороться до последнего. Я поклялась, что никогда не буду ходатайствовать о переводе Севочки в специнтернат. Пусть хоть тут Галя будет спокойна.

И вот теперь Колокольчиков ловко разливал чай, а я раскладывала торт в подставляемые блюдца. Рябкин, рослый, крепкий паренек со светло-каштановой растрепанной шевелюрой и хитрыми карими глазами, вел себя вполне прилично, не хулиганил, чинно размешивал ложечкой сахар и всячески демонстрировал хорошие манеры. Остальные ребята вели себя более сковано, не зная чего ожидать от такой странной ‘училки’.

Когда торт почти доели и мои огольцы подобрели и расслабились, я коварно задала им вопрос: ‘А что бы вы хотели изменить в своей школьной программе? Может быть, что-то вам не нужно изучать, а чего-то слишком мало?’.

Дети сначала замерли, потом робко стали предлагать. Конечно, мало им было физкультуры, а много математики, русского, истории, географии и всего остального. Примерно этого я и ожидала. Ну что ж, легкой жизни мне никто не гарантировал.

Завершая наши первые посиделки, я предложила помочь мне с грязной посудой. Никто не отказался – мы помыли и вытерли все чашки и блюдца, остатки торта разделили и по-честному разыграли в фанты. Кусочек достался и Рябкину. Он его великодушно отдал Маринке Светляковой. Ага, тут дело не чисто! Тут у нас любовь намечается. Учтем…

А назавтра меня срочно сорвали с конца третьего урока и вызвали в кабинет директора. На уроке истории Рябкин попытался толкнуть Севочку, за того вступилась Маринка Светлякова и расцарапала Гришке всю физиономию. Как только глаза у него целыми остались? Сама Светлякова щеголяла свежим синяком под левым глазом и шипела на Рябкина не хуже змеи. Вот такая любовь, однако…

Еленушка велела мне разобраться, принять меры и, в случае необходимости, передавать личное дело Рябкина в детскую комнату милиции для перевода его в спецшколу. Приехали!

И что мне делать? Отвела бойцов в медпункт, там Маринке приложили примочку на глаз, а Рябкина я собственноручно расписала зеленкой по всей расцарапанной рожице.

На следующий час у меня было ‘окно’, поэтому я отпросила Рябкина у нашего пенсионера-физкультурника и повела его общаться в свой кабинет.

– И что ты мне скажешь, Григорий? – поинтересовалась я у мрачного подростка, усевшегося за парту напротив моего стола.

Он пожал плечами.

– Что молчишь? А если бы Севочка упал?

Рябкин скривился, но глянул на меня наглым взором:

– А чего ему будет? Над ним и так все трясутся. С первого класса носятся с этим задохликом, как будто он принц какой. А у него даже отца нормального нет. Сбежал от такого сыночка. И сам Кол валил бы в интернат для недоделанных, нечего нам тут воздух портить.

Я скрипнула зубами.

– Откуда ты про его отца знаешь?

Глаза у Гришки блудливо забегали.

– Ну… я… это самое… слышал.

– От кого?

– А… это… в коридоре.

– Ну, там же не эхо гуляло. Кто-то же разговаривал.

– Тихуша… то есть, Тамара Тихоновна и англичанка наша, Инга Витальевна, – промямлил Григорий. – А что они неправду говорили? – вскинулся он возмущенно.

– Хм… слова они говорили правдивые, вот только смысл они исказили.

– Это как? – озадачился Гриша.

– Я тебе объясню. Только обещай, что дальше нас с тобой этот разговор не уйдет.

– Слово даю, – буркнул Рябкин.

– Не так, дай слово чести.

– Зачем это?

– Затем, что просто твоему слову я пока, – я выделила ‘пока’ интонацией, – не доверяю. Слово ты можешь нарушить, а свою честь мужчина никогда не должен предавать. Кроме всего прочего.

– А чего прочего? – тут же прицепился Григорий.

– Верность долгу, семье, Родине. Защита слабых и беспомощных. Преданность дружбе и уважение к достойным врагам. Да много ещё всякого. Про одно тебе расскажут, а другое ты сам должен для себя понять. Не сбивай меня с темы. Клянешься?

Григорий задумался, опустив глаза на парту, а потом посмотрел мне в глаза и твердо заявил:

– Даю слово чести.

И на меня прямо повеяло чем-то таким полузабытым или даже никогда не слышанным ранее. Прямо дореволюционное что-то. Тьфу ты, он же ещё совсем соплюшек и явно без дворянских корней в родословном древе, но как же он это сказал: ‘Даю слово чести’.

– Ладно, я тебе верю, – я пересела за парту к Рябкину поближе. – Отец у Севы – трус и не достоин называться мужчиной. Он – самец, не желающий нести на плечах груз ответственности за свою семью. У Колокольчиковых мама – единственная опора в жизни. Вот она и есть главный мужчина в их семье.

– Так она ж тетенька, – удивился Гриша. – Как же она может быть мужчиной?

– Мужчина – это прежде всего защитник и добытчик. А она и защищает Севу, и добывает средства им на жизнь и его лечение. Не так?

Гришка пожал плечами.

– Здорового ребенка любить проще, никакой особой возни не надо – корми, пои, одевай, учи, воспитывай. А ты попробуй двадцать четыре часа в сутки трястись над слабым, болезненным и самым дорогим малышом на свете. Представь, что ты кого-то безумно любишь, а у тебя его могут в любой момент отобрать. Хотя, где тебе представить? Ты ж здоров, у тебя и отец, и мать, и бабушка. Все у тебя есть, просто ты с жиру бесишься.

Гришка вскинулся, зло сощурив глаза:

– Много вы понимаете? Да я никому не нужен. Отец только дерется или в рейсах своих торчит, мать вечно ноет, что из меня толку не будет, а бабке на меня наплевать. Лишь бы от сериалов её не отрывал. А вы говорите… – Он нахохлился и отвернулся. – Можете отправлять меня в спецшколу, как вам директриса велела. Нечего мне тут мозги пудрить. Все равно же по её сделаете.

– Так, это ты хорошо придумал, главное, вовремя. Слинять от трудностей и переложить их на плечи окружающих – это, знаешь ли, совсем даже не мужской поступок. Скорее это трусость и подлость.

– Чего? – опешил Гришка и даже подрастерял свою воинственность.

– Того, – передразнила я его. – А кто будет Севочке помогать?

– А я тут причем? – опять нахохлился Рябкин. – У него этих защитников как собак нерезаных, – демонстративно потер царапину и зашипел от боли.

– Э, нет, так дело не пойдет, – отрезала я безапелляционно. – Нам все нужны. Я тут голову со вчерашнего дня ломаю, где деньги на его операцию взять, а ты так просто хочешь отделаться?

– Тю, – невежливо перебил меня Гришка, – у моих и не просите. Сразу заноют, что денег нет. Только проходите зря.

– А я и не собиралась никого просить.

– А как же тогда? – озадачился Григорий.

– Вот смотри: на саму операцию надо четыреста пятьдесят тысяч евро…

– Ого! – присвистнул мальчишка. – А чего так много?

– А такие операции только в Германии делают. Там и так скидка будет небольшая. Мне Галя, мама Севы, позавчера все бумаги показывала. В Москве ему бесплатно всю необходимую подготовку перед операцией сделают, но оперировать будут только за границей. Так вот, кроме этих денег надо будет собрать примерно тысяч двадцать на послеоперационную реабилитацию. И ещё пару тысяч для самой Гали, чтобы она с Севочкой могла поехать. Итого получается четыреста семьдесят две тысячи.

– Охренеть! – впечатлился Гриша. – Севку проще убить, чем вылечить.

– Не смей, – моим голосом можно было замораживать воду. Гришка испугался и втянул голову в плечи. – Никогда не смей сравнивать жизнь человека и этот бумажный мусор, именуемый деньгами.

– Хорош мусор, – буркнул Рябкин. – Да за такие деньги можно джип навороченный купить и ещё…

– Зачем? – перебила я вошедшего в раж мальчишку.

– Как? – удивился Гриша. – Все будут завидовать и все девки моими будут, как вырасту.

Я пожала плечами.

– А Севы не будет. Здорового, веселого, умного, живого человека не станет. Будет очередная мертвая железка, которая ни любить, ни дышать, ни смеяться не умеет. Потом ты её грохнешь где-нибудь в аварии и купишь другую такую же изначально мертвую, только более блестящую и крутую. А девки… Кому нужны такие ‘давалки’?

Гришка покраснел.

– Я с такими гулять не хочу.

– Зато они хотят. Им же деньги все чувства заменяют. Глазом моргнуть не успеешь, как окрутит тебя такая стерва, и все деньги из тебя выкачает, а потом пойдет следующего толстосума трясти.

Рябкин помолчал и вздохнул.

– Мне Светлякова нравится. Только она все время дерется.

– Наверное, ты как-то не так себя ведешь.

– А чего она все время возле Севки крутится? Неужели влюбилась, дура?

– Хм… женщинам вообще-то свойственно опекать слабых. По себе знаю. И это не признак отсутствия ума.

– Так вы тоже над Севкой сразу трястись начали. Я ещё вчера заметил.

– Так я и над тобой тоже трясусь.

– Как это? – разинул рот Гришка. – Я ж не больной. Чего надо мной трястись?

– Но ты мой ученик. Значит, я за тебя отвечаю. Когда вырастешь и станешь взрослым, то сам станешь за кого-нибудь отвечать. Это такая непрерывная цепочка. Нельзя, чтобы она прервалась.

Гриша опять задумался.

– А вы уже придумали – где деньги брать будете?

– Семьдесят тысяч у меня осталось от бабушки, можно ещё кое-что из фамильного добра продать. Это ещё почти двадцать тысяч евро. Итого – девяносто тысяч. Галя накопила почти две тысячи. Так что осталось найти триста восемьдесят тысяч евро, и Сева будет жить.

– Ого, сколько! Где ж вы их возьмете?

– Пока не знаю. Надо будет – я квартиру продам, перееду жить на дачу. В общем, надо думать. Время пока ещё есть…

Гриша затих на несколько минут, а потом поднял на меня очень серьезные глаза:

– Я помогу, – и добавил. – Слово чести.

Ну-ну, посмотрим…

Глава 3.

Если бы я тогда, пять лет назад знала, чем мне эта клятва обернется – повесилась бы сразу. Или утопилась. Или ещё чего придумала, чтобы только не стать жертвой Гришкиной предприимчивости и изобретательности.

Думал он недолго – деятельная и энергичная натура требовала незамедлительных действий, поэтому у Гришки родился ‘гениальный’ план, и он стал копить деньги Севочке на операцию. Сначала Рябкин собирал бутылки, макулатуру и металлолом, но быстро понял, что сам с таким делом не справится, и подключил Маринку Светлякову. Та походила с ним на добычу пару дней и тоже проявила разумную инициативу: помимо сбора вторсырья она предложила попросить денег у родителей – кто сколько даст. А чтобы не скучно было, эти энтузиасты раскрутили и всех остальных учеников в классе. Ну, дети и пошли…

На ближайшем родительском собрании через пару недель я такого наслушалась. Галя расплакалась и сразу убежала, а меня обвинили в эксплуатации детского труда, в вымогательстве, в шантаже и в провокациях. А закончили тем, что меня надо гнать из школы поганой метлой, пока я окончательно не испортила им детей.

Особенно усердствовала Эстела Леонидовна, мать Эльвиры Грушиной и по совместительству владелица преуспевающего модельного агентства ‘Волжская Звезда’ – моложавая дама неопределенного возраста, явно злоупотребляющая дорогой косметикой. По крайней мере, французскими духами она провоняла весь класс.

– Посмотрите, во что она превратила мою девочку, – кричала эта особа. – Моя Эльвирочка ходит по мусоркам и тянет за собой тележку со всяким хламом. Меня знакомые уже замучили вопросами: ‘Не голодаете ли вы? Не разорилось ли ваше агентство?’. Я уже устала их заверять, что у меня все в порядке. Но два контракта я уже потеряла. Клиенты ушли к моим конкурентам. Надо ещё проверить эту особу, – ткнула она в меня пальцем, – может, её конкуренты и подкупили?

Ей поддакивал Захар Петрович Рябкин, Гришкин отец, крепкий, высокий брюнет, возрастом чуть за тридцать, с мозолистыми руками, обветренной кожей и подозрительным прищуром серых глаз.

– И моего пацана настроила против родителей. Мать жалуется, что совсем неуправляемым стал: дерзит, огрызается, куртку новую на днях изорвал. Где на все денег-то напастись? Я из рейсов и так не вылажу. Все в дом тащу, а мой оглоед из дома вынести норовит. Вчера кинулись, а он дедовский самовар и медный таз в металлолом отволок. Говорит, что цветные металлы дороже идут, и родине они нужны больше, а у нас они в сарае без дела валялись. И денег не отдает, паршивец. У Тамары Тихоновны все путем было, а эта особа нам детей до цугундера доведет.

Я молчала. Пусть выговорятся.

Надо отдать должное, что не все родители встали в такую непримиримую позицию. Бабушка Маринки Светляковой, Тамара Николаевна, бодрая, энергичная и очень уютная женщина возрастом слегка за шестьдесят, рассудительно возразила разбушевавшимся родителям:

– Уважаемые, мы нашу девочку тоже на мусорки не отправляли, но понять её поведение можем. И денег мы соберем. Пять лет впереди. Мы с Ниночкой, Мариночкиной мамой, прикинули, что пять тысяч евро собрать сможем. И вам я бы рекомендовала не кричать на Анну Сергеевну, а подумать, кем вырастут ваши дети, если им будет чуждо сострадание и милосердие.

– Не учите меня жить, я вас сама могу этому научить, – огрызнулась Эстела. – А деньги клянчить я ни у кого не буду и дочери не позволю!

Тут дверь распахнулась и в класс влетела красная и взъерошенная Эльвира.

– Мама! Как тебе не стыдно! – Она подскочила к опешившей матери и ткнула пальцем в её кожаный плащ. – Ты же за эту тряпку вчера отдала полторы тысячи евро, а мне сказала, что лишних денег в доме нет, что ты все вкладываешь в бизнес. А сегодня пообещала тете Люде занять шесть тысяч евро на щенка модной породы. На, – ткнула она матери, вынутые из ушей золотые серьги, – можешь забрать. Мне от тебя ничего не надо. Только, если я заболею, и мне деньги понадобятся, ты тоже скажешь, что взять негде?

Эстела побагровела, а Элька вылетела из класса. Так, подслушиваем, значит… Кабинет у меня на первом этаже, сентябрьский вечер теплый, народу в класс набилось много, и окно я приоткрыла. Точно, под окнами столпились почти все мои ученики. И кто сказал, что этот класс не дружный?

Я прикрыла створку. Нечего им слушать то, что в запале могут наговорить друг другу и мне взвинченные родители. Свои всегда между собой помирятся, а значит надо сделать так, чтобы мы друг другу стали не чужими.

– Хорошо, вы меня убедили, – повернулась я лицом к бушующим страстям, – я никуда не годная учительница и отвратительный педагог. Ладно, пусть так. Но что же вы, такие замечательные и чуткие родители, спустя рукава заботитесь о своих детях?

Эстела попыталась что-то вякнуть, но я властно гаркнула:

– Не перебивать! Я вас всех выслушала. А теперь послушайте меня. Я в этой школе человек новый, но никак не могу понять – вам плевать на качество образования ваших детей? Или вы надеетесь купить им хорошие аттестаты? Так, по вашим же словам, денег лишних у вас нет. Или я что-то не так поняла?

Родители насуплено молчали.

– Я проанализировала уровень оценок в классе за прошлые годы и, честно говоря, пришла в полное недоумение. Если сравнивать выставленные оценки и уровень знаний, то первые – сплошная туфта, а последний – просто катастрофический. Дети отвратительно подготовлены по математике, уровень владения иностранными языками просто никакой, за исключением немецкого языка, история вообще в каком-то загоне. Я не говорю уже о географии, биологии и химии. Там вообще конь не валялся. Более-менее удовлетворительна подготовка по русскому языку и литературе. И при всем при этом вы делаете вид, что самая большая проблема на сегодняшний день – это добровольный сбор вторсырья для оказания помощи своему однокласснику. Я чего-то недопонимаю? Или за эту причину вы уцепились, чтобы не смотреть правде в глаза? Кто из вас занимается со своим ребенком дополнительно? Молчите…

– Знания должна школа обеспечивать, – вякнул Рябкин-старший. – Нечего нас тут стыдить. Это вы их воспитывайте, а не нас. Мы вам детей отдали, чтобы вы их выучили всем этим премудростям, а не как родителям дерзить.

– А вы ведите себя, как родители, а не как посторонние. Кто из вас сел за стол с собственным ребенком и элементарно поговорил обо всем, что того волнует? Что было проще взять ручку и лист бумаги и прикинуть вместе с ним – сколько они будут этим вторсырьем деньги зарабатывать? Да, признаю, я недооценила их инициативность и упустила из виду этот процесс. Завтра же на уроке математики мы с ними посчитаем все варианты и, уверяю вас, я не орать на них буду, а постараюсь вложить в них мысль, что деньги можно и нужно зарабатывать головой. Кстати, как многие из вас это и доказывают. Но и руками я их научу работать. Где ж это видано, что девочки чай заваривать не умеют?! И знания мы будем им давать по максимуму. Никто не знает, что ждет наших детей завтра. И единственное, чем мы можем их снабдить – это качественной подготовкой, не говоря уже о всецелой поддержке и понимании. Поэтому после этого собрания я попрошу всех вас прикинуть, какими знаниями вы можете поделиться с нашими учениками. Дело это сугубо добровольное, но я готова оплачивать дополнительные занятия из собственного кармана.

– Анна Сергеевна, – возмутилась мама Гарика Рыжова, Лейла Ашотовна, – вы уж нас за монстров-то не держите. Я возьму на себя английский и итальянский для всех желающих и буду заниматься с детьми совершенно бесплатно. Но у меня ответственная работа, поэтому график занятий будет плавающим. И будет нужно помещение – у нас дома нет условий.

– Помещение я найду, – радостно закивала я головой.

– И ещё одно, – продолжили Лейла, – к нам недавно переехал мой папа, Ашот Суренович Демирчян. Он на пенсии и слегка мается от безделья. Я с ним поговорю, но думаю, что он не откажется взять на себя занятия по кулинарии. В прошлом папа известный в Ереване шеф-повар.

– Тогда я могла бы подготовить девочкам курс кройки и шитья, – встряла Маринкина бабушка. – В нашем ателье мод я была на хорошем счету и заказчицы до сих пор ко мне обращаются.

– Тогда я им с французским помогу, – отозвался отец Амира Дюбуа. – А то и курс по неотложной помощи мы с женой им прочитаем.

– А я могу их а автоделе натаскать.

– А у меня знакомый химик есть.

– А мой сосед…

Предложения сыпались со всех сторон. Неужели у меня получилось? Теперь бы только не спугнуть…

Не спугнула. Через неделю на стене в моем кабинете было вывешено расписание дополнительных занятий по всем предметам, за исключением русского, немецкого и физики. Там я была спокойна.

Наталья Николаевна Гончарова, полная тезка жены Пушкина, свой предмет обожала и детям сумела привить эту любовь. Полная, очень обаятельная ‘русачка’ возилась со своими учениками, как заботливая и неугомонная наседка. За предыдущий год она свозила своих питомцев по разным литературным достопримечательностям. Чего-чего, а этого добра в нашем регионе навалом. Тем более пушкинских мест. Село Большое Болдино – это наша гордость и национальный заповедник.

Ну, а немка гоняла своих учеников безо всякой жалости и снисхождения с поистине нордическим ordnung. Как и физик, её муж. Того тоже, хлебом не корми, а дай подкинуть детям что-нибудь позаковыристее. И я его понимаю и целиком поддерживаю.

Так вот, по поводу дополнительных занятий. Я договорилась с директрисой, и она, недолго поупиравшись и посомневавшись, дала добро на мою авантюру. Занятия мы решили проводить в моем кабинете каждый день с четырех до восьми вечера, включая субботу, но исключая воскресенье.

Но, как показала практика, дети, втянувшись в ритм беспрерывных занятий, и по воскресеньям прибегали ко мне домой со всеми непонятностями. Причем по всем предметам. Подумаешь там, что я – математик! Нет уж, будь добра, но объясняй и химию, и биологию, и историю, и географию, правь сочинения, выслушивай рефераты, черти карты, помогай с раскроем, вязанием и плетением, и ещё куча всяких проблем и вопросов. Да я сама, будучи школьницей, так много не занималась. Но в моё время от нас и требовали значительно меньше. А ещё у меня не было такой одержимой классной. Да уж, конкретно ‘повезло’ моим огольцам со мной, ничего не скажешь… Хотя, у меня была бабушка Мотя, а с ней спорить было ещё труднее.

А на следующий день после судьбоносного родительского собрания я, как и обещала, поговорила с ребятами. Мы долго считали и прикидывали разные варианты, но по всем расчетам получалось, что недостающую сумму они буду зарабатывать всем классом без выходных и каникул лет десять-пятнадцать, что нам совсем не подходило. И тогда мне удалось их убедить в необходимости качественного рывка в получении знаний.

По моим словам выходило, что и переводчиками с иностранных языков, и грамотными компьютерными наборщиками текстов, и прочая, прочая, прочая они заработают гораздо больше и быстрее. Повелись на эту удочку все… кроме Гришки. Когда воодушевленные дети покинули класс, Григорий остался.

– Зачем вы так? – хмуро поинтересовался он у меня.

– Как? – прикинулась я шлангом.

– Мы же, правда, помочь хотели, как взрослые. А вы опять все на учебу перевели. Развели нас, как малышню. Так бы сразу и сказали, что без сопливых обойдетесь.

– Нет, Гриша, не обойдусь.

– А чего ж тогда?

– Гриша, а ты знаешь – какой приз на шахматных конкурсах бывает?

– Нет.

– Деньги, Гриша. И очень неплохие деньги. Но чтобы там победить – надо уметь очень и очень хорошо играть в шахматы. А для этого надо хорошо уметь считать и разбираться в математике. И где я не права, предлагая вам улучшенный курс знаний по всем предметам?

– Ладно, – кивнул вихрастой головой маленький скептик, – то про математику, а на фига нам дополнительные занятия по химии, истории, биологии и даже по труду?

– А ты знаешь сколько сейчас стоят вещи ручной работы, так называемый ‘hands made’? – Гришка отрицательно помотал головой. – Дорого, Гришенька, очень дорого. И если вы научитесь делать руками что-то качественное, красивое и полезное в быту, то мы сможем организовывать школьные ярмарки. Хотя бы пару раз в год. И уверяю тебя, на этом мы заработаем гораздо больше, чем на сборе вторсырья. А для оформления своих поделок вы должны разбираться в составе красок, лаков, в сортах древесины и в огромной массе других тонкостей. Поэтому без крепкой базы нам не выплыть. Убедила?

– Почти, – пробурчал Гриша. – А как быть тем, кто к знаниям не способен?

– А разве у нас есть такие?

– Есть. Я.

– Нет, Гриша. Ты просто плохо себя знаешь. Сначала мы с тобой позанимаемся дополнительно, а потом будем делать выводы. Но только стараться надо будет по-настоящему, по-взрослому. Потому что от этого зависит не просто хороший табель в конце года, а жизнь человека. Я понятно объяснила?

Гришка кивнул.

– И ещё. Я очень тебя прошу: прежде чем ты снова что-то придумаешь – посоветуйся со мной. Обещаю тебе, что не стану сразу отговаривать и запрещать. Мы вместе рассмотрим вопрос со всех сторон. И если мне не будет хватать знаний и опыта, то я найду лучших специалистов, и мы обсудим все непонятности с ними. Ты мне веришь?

Гришка опять кивнул.

– А теперь пошли по домам – есть уже хочется.

– Можно я вас провожу?

– Можно.

Так Гришка проник в мой дом и прижился там на все эти годы. Он поверил мне, и я ни разу не предала его доверия. Рябкин приходит ко мне и ранним утром, и поздним вечером. Для него не существует ни праздников, ни выходных. Обычно он приходит сам, но частенько они заваливают ко мне большой компанией. Мы обсуждаем все на свете, спорим и ругаемся, миримся и опять скандалим. Они все подвергают сомнению, ничего не принимают на веру просто так. И мне приходится перелопачивать горы литературы, готовясь к нашим диспутам. Но ни разу за все это время я не пожалела, что впустила тогда Гришку и остальных в свой дом и в свое сердце.

…А пока время катилось по накатанной колее. Детям приходилось много заниматься, потому что они ужасно запустили школьную программу. В этом не столько их вина, сколько равнодушие и беспринципность их педагогов (знаю не понаслышке – сама такой была недавно!).

Именно с такого подхода и начинается духовное падение нации. Гораздо проще поставить ‘потолочные’ оценки, не испортить общую успеваемость по школе и спать спокойно. Нежели гореть на работе до черных кругов под глазами, стараться объять необъятное, переворачивать гору дополнительной информации, готовясь к следующему уроку, и с чувством глубокого удовлетворения гордиться маленькими победами своих учеников. А из этих крошечных побед вырастает огромное чувство собственного уважения, как у педагога, так и у его воспитанников.

К концу первой четверти у Гриши стало получаться. Начинать пришлось с самых азов. Он даже таблицу умножения знал не твердо. Ужас! Но как же он был счастлив, решив самостоятельно свое первое уравнение с двумя неизвестными, а теорему Пифагора, по-моему, мог доказать уже и ночью, прямо во сне. Эти достижения прямо окрыляли его. И не важно, что остальные в это время уже ушли дальше, Рябкину хватило и собственных побед, а остальных мы догнали уже к Новому Году.

Севочку он взял под свою защиту и громогласно пообещал всем потенциальным обидчикам лично отвинтить все ненужные части тела, если они посмеют напасть на его протеже. Чем заслужил одобрительный взгляд Маринки Светляковой.

Дополнительные занятия стали приносить не только хорошие оценки моим детям, но и расположение их родителей ко мне, бывшей ‘вредительнице’ и ‘шантажистке’.

Я смотрела в будущее оптимистично и воодушевленно. Приглашенные специалисты занимались с детьми охотно и без дураков. Некоторые были прямо заинтересованы в знаниях своих отпрысков, других мы заинтересовали бартером, третьим платили из фонда класса, куда каждый месяц родители сдавали деньги – кто сколько сможет. Иногда хватало, иногда – нет. Тогда недостающие средства я докладывала из собственного кармана. Спасибо бабушке и её накоплениям на черный день. Из валютной заначки на Севочкину операцию я не брала ни копейки, но обычно удавалось выкрутиться без особых проблем.