Текст книги "Запах страха. Коллекция ужаса"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

Соавторы: Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Дэвид Моррелл,Стивен Джонс,Ким Ньюман,Джин Родман Вулф,Дэвид Джей Шоу,Кристофер Фаулер,Элизабет Хэнд,Кэтлин Кирнан,Эл Саррантонио
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

Аудитория ахнула в изумлении и ужасе, когда в один миг зал охватило пламя. Потом внезапно крики превратились в аплодисменты, когда стало понятно, что это всего лишь иллюзия. Какими-то трюками с проекцией профессор увеличил до гигантских размеров пламя одной свечи и спроецировал его на белый экран перед зрительскими рядами. Последующими эффектами он добился того, что стало казаться, будто огонь горит внутри миниатюрных домиков диорамы Мельцеля, а не за ними… Уменьшенную Москву как будто действительно охватил пожар. Я предположил, что для создания этой иллюзии использовались зеркала: огонь по природе своей несимметричен, а я сразу обратил внимание на то, что определенная асимметрия с левой стороны экрана повторялась в зеркальном отражении с правой стороны от нас.

В темноте раздалось: «Бум! Бум!» Невидимый боевой барабан начал отбивать скорбный ритм. (Зайдя в музей, в фойе я заметил мальчика с тамтамом.) Зазвенели невидимые колокола. (В фойе я видел и второго мальчика.) Под размеренный звон набата в миниатюрной Москве как из-под земли появись ряды гомункулов, которые двинулись маршем по горящим улицам города. Все они были облачены в синие мундиры армии Бонапарта. Эти солдаты, увидел я, являлись всего лишь искусно изготовленными куклами: армия автоматов, если хотите, при помощи пружин и рычагов отправленная ходить строем по диораме. Еще несколько гомункулов, одетых крестьянами, появились из домов и попытались бежать. Ближайший к ним ряд солдат поднял крошечные мушкеты и открыл огонь. Раздался резкий громкий хлопок, не совсем совпавший с моментом выстрела (наверняка из-за нерадивости мальчика-барабанщика в фойе). Кукольные крестьяне пали. Московские дома за ними обрушились и были поглощены огнем.

В освещенном пламенем пожара зале аудитория рукоплескала этим смертям… Ибо трагедия одного города для другого города является развлечением. Сидевший слева от меня мужчина в жилете толкнул меня локтем.

– Это еще не самое интересное, – сообщил он. – Я пришел только ради того, чтобы увидеть вторую часть. Мельцель привез своего Шахматиста.

Мой сосед произнес это так, что стало понятно, какие слова его голос выделил жирным шрифтом: ШАХМАТИСТ МЕЛЬЦЕЛЯ. Я понимающе кивнул.

– Отличного игрока, вы имеете в виду? – спросил я.

– Некоторые так говорят. Некоторые предполагают иначе. Оставайтесь на второе отделение и сами увидите.

К этому времени большинство зрителей уже начали расходиться, ибо сожжение Москвы закончилось. Все крестьяне были истреблены, и, поскольку дальнейших зверств не предвиделось, на этом развлечение завершилось. Несколько cognoscenti[52]52
  Тонких ценителей (ит.).


[Закрыть] остались ради обещанного дивертисмента, и, когда снова были зажжены газовые фонари, я пересел на передний ряд. Со своего нового места я получил возможность наблюдать за работой двух помощников профессора, которые собирали остатки Москвы. Игрушечные зданьица были хитро сконструированы так, чтобы сложиться в определенное время, что давало иллюзию разрушения пожаром. Теперь всю диораму унесли, и из-за бархатного занавеса двое рабочих выкатили очень длинный ящик.

Эта конструкция была снабжена колесами такой высоты, что между полом и нижней частью коробки оставалось пустое пространство в несколько дюймов. Сам ящик был изготовлен из темного дерева и имел три фута шесть дюймов в длину, два фута четыре дюйма в ширину и два фута шесть дюймов в высоту. Готов держать пари на что угодно, что эти размеры правильные. Чтобы не ошибиться, я зрительно сравнил пропорции продолговатого ящика с шириной и высотой одного из помощников Мельцеля. После представления я специально прошел рядом с ним, дабы сравнить рост этого человека со своим. Мой рост – пять футов восемь дюймов (со времен Вест-Пойнта он не изменился), и благодаря этой уловке я смог узнать истинные размеры продолговатого ящика. В передней части конструкции находились четыре шкафчика с медными деталями: три высоких вертикальных дверцы и одна горизонтальная выдвижная полка под ними.

Самой заметной особенностью всего сооружения была большая выступающая часть неправильной формы на задней стороне. Разглядеть ее как следует я не мог, так как она была накрыта красной парусиной.

Профессор Мельцель поприветствовал оставшихся зрителей и поблагодарил нас за то, что мы дождались дивертисмента.

– Прежде чем рассмотреть Шахматиста, – сказал он, – давайте для начала исследуем его стол.

Он постучал по верху и бокам ящика и сообщил, что они изготовлены из крепчайшего клена. Звук, который издавало дерево, заставил меня поверить ему. Облаченный в ливрею слуга вынес на сцену небольшой столик и поставил его между зрителями и ящиком, ближе к одной из сторон. На нем возвышалась единственная свеча. Второй помощник установил шесть подсвечников на стол Шахматиста, по три с каждой стороны. В каждом стояла незажженная восковая свеча.

– Встречайте Автомат! – провозгласил герр профессор Мельцель и широким жестом сдернул красный покров.

И снова зал ахнул. За продолговатым ящиком сидела точная копия человека. Ей придали обличье турка. Он сидел, скрестив ноги, с большим тюрбаном на искусственной голове, из которого торчало высокое перо. Этот тюрбан вместе с плюмажем не позволял (умышленно, подозревал я) точно оценить рост фигуры, однако мой прием позволил мне определить, что Автомат был чуть выше обычного человека. Фальшивый турок был одет в длинный восточный халат из неизвестной мне ткани. Талию его опоясывал кушак или широкий пояс из какой-то темной материи. Бороды у Шахматиста не было, но его деревянное лицо украшали густые черные усы. Безжизненные слепые глаза были устремлены на аудиторию.

Руки в перчатках были вытянуты, левая держала длинную турецкую курительную трубку. На верхней крышке ящика расположилась шахматная доска.

Двое рабочих взялись за края ящика и повернули его кругом, чтобы зрители смогли увидеть его тыл. Задняя часть турка была отделана более грубо, чем передняя. Колеса, я повторяю, имели достаточный диаметр, чтобы ящик отстоял от пола на значительном расстоянии, и это не позволяло предположить, что живой человек может проникнуть внутрь ящика через какой-нибудь люк в сцене или, наоборот, выбраться из него.

– Разумеется, многих интересует механическое устройство Автомата, – сказал Мельцель. – Механизм был изготовлен бароном фон Кемпеленом из Пресбурга в 1769 году, но я усовершенствовал его устройство. – К этому времени Автомат закончил вращение и снова оказался лицом к публике. – Вы увидите, – продолжил Мельцель, – что и стол, и сам Автомат полностью заполнены механизмами.

Из кармана фрака Мельцель извлек связку ключей. Когда его помощник зажег свечку, Мельцель церемонно открыл дверцу самого левого из трех шкафчиков. Газовые фонари и горящая свеча позволили хорошо рассмотреть то, что находилось внутри. Моему взору открылись сложные механизмы из многочисленных шестеренок, рычажков и колесиков. Не закрывая шкафчик, Мельцель обошел вокруг ящика и открыл вторую дверцу. Наклонившись, он опустил свечку за шкафчик так, чтобы сквозь механизм сидящим в зале зрителям было видно ее пламя. Держа свечу близко к шкафчику, он просунул в него вторую руку, взялся за один из рычажков и принялся поднимать и опускать его, при этом рассказывая об истории Автомата. Рычажок в свою очередь привел в движение механизмы, колесики начали вращать колесики, которые закрутили шестеренки. Когда механизм заработал, я услышал щелкающий звук, обратив внимание на то, что расстояния между деталями настолько малы, что поместиться там могло только существо размером не больше откормленной крысы.

Мельцель закрыл шкафчик, запер на ключ и снова вышел вперед со свечой в руке. Самый левый шкафчик перед Автоматом оставался открытым. Теперь Мельцель отпер продолговатую тонкую полку у основания ящика. Два помощника выдвинули ее полностью и показали зрителям. Внутри полки находилась маленькая зеленая подушка, а также шахматная доска и четыре набора шахматных фигур: два белых комплекта и два черных. Они были заключены в рамку и стояли вертикально. Зачем для одной игры понадобилось столько фигур, я не понимал.

Продолжая лекцию, Мельцель аккуратно положил подушку под левый локоть Автомата. Одновременно с этим он вытащил из его левой руки длинную курительную трубку и бережно опустил ее на полку под шкафчиками.

– Есть ли в зале хороший игрок в шахматы? – спросил Мельцель.

Я был готов вызваться, но господин в жилете меня опередил.

– Я мистер Кларенс Холл, владелец книжного магазина «Барк» на Грейс-стрит, – представился он. – Во всей Вирджинии меня знают как честного человека и сносного шахматиста. Быть может, я подойду? – Пока он говорил, я заметил на его цепочке для часов брелок с изображением масонского циркуля. – В иерархии масонов существует термин, который, как я недавно услышал, стали применять к особо искусным шахматистам, – продолжил мистер Холл. – Некоторые мои противники с удовольствием называют меня гроссмейстером.

Лакей взял шахматную доску и два комплекта фигур, черный и белый. По сигналу Мельцеля доска и фигуры были установлены в должном порядке на столе, за который посадили мистера Холла. Помощник зажег свечу рядом с ним, на некотором расстоянии от Автомата.

Разумеется, при обычной игре в шахматы противники сели бы за одну доску.

Самый левый из шкафчиков под Автоматом был все еще открыт. Теперь Мельцель открыл и два других, широко распахнув их дверцы. Правая и средняя дверца вели в единое отделение. Как оказалось, в нем не было никаких механизмов, кроме двух квадрантов непонятного предназначения. Под ними находилось возвышение примерно в восемь квадратных дюймов, покрытое темной тканью. Подобное возвышение могло бы служить прекрасным сиденьем для живого человека. Объяснить его наличие в механизме я не мог.

Помощники Мельцеля снова повернули Автомат, чтобы еще раз показать зрителям заднюю часть. Все три передние дверцы были открыты. Мельцель распахнул еще одну дверцу сзади, не ту, которую открывал до этого (та оставалась запертой на ключ), и снова мы увидели механические внутренности неизвестного назначения. Повторили манипуляцию со свечой, ее огонек пронзил весь ящик, от передней стороны до задней – или наоборот, поскольку ящик был повернут к нам спиной, – и снова сияние свечи убедительно показало, что внутри сооружения нет места даже для мельчайшего из карликов.

Деревянная фигура турка размером была несколько больше человека. Мельцер приподнял халат турка, открывая нижнюю часть фигуры. На пояснице у него имелась дверца примерно в десять квадратных дюймов. Еще одну дверцу, поменьше, я заметил на левом бедре. Стало понятно, что его кушак не настоящий, потому что он охватывал не все тело Автомата, как положено этому виду одежды. Края кушака обрывались на боках фигуры, так что фальшивый пояс прикрывал только переднюю сторону туловища.

Открыв запертые на ключ дверцы в теле Автомата, профессор Мельцель позволил зрителям рассмотреть, что таится внутри. Я увидел целую систему зубцов, пружин и механизмов. Все они бездействовали.

Далее Мельцель закрыл все отверстия, и ящик вернули в прежнее положение. Безжизненные глаза турка устремились на зрителей. Один из помощников установил второй комплект фигур на доске перед Автоматом, черными фигурами к нему.

Я уже упоминал о шести свечках рядом с Автоматом. Теперь лакей зажег их. Среди этих свечей не было двух одинаковой высоты. Разница в высоте самой маленькой и самой высокой была двенадцать дюймов. Это не показалось мне существенной деталью, поскольку воск во всех свечах сгорает с разной скоростью, из-за чего они уменьшаются несимметрично. Я решил, что для экономии герр Мельцель собирает свечные огарки и снова пускает их в дело, пока не сгорит фитиль.

Изящным жестом Мельцель вставил один из ключей в скважину на левом боку ящика, то есть по правую руку Автомата. Я услышал стрекот главной пружины, заводящейся внутри механизма.

Профессор Мельцель извлек ключ и поклонился:

– Да начнется шахматная партия!

Мистер Холл, игравший белыми, сделал первый ход. Он начал с простого пешечного дебюта. Сидел он к нам боком, поэтому все наблюдатели видели позицию как белых, так и черных. Профессор Мельцель поблагодарил его, потом подошел к ящику с Автоматом, взял соответствующую белую пешку и повторил ход Холла.

Я не видел смысла в таком дублировании. Намного проще было бы, если бы машина и ее противник играли на одной доске. Правда, усадив мистера Холла за отдельный стол, Мельцель открыл зрителям полный вид на Автомат и стоявшие перед ним фигуры. И все же, использовав зеркала во время сожжения Москвы, Мельцель уже показал свою изобретательность в том, что касалось увеличения и перемещения пламени, заставив его гореть в одной точке пространства и быть при этом видимым в совершенно другой. Разве не мог такой гений спроецировать шахматную доску перед Автоматом так, чтобы ее можно было разглядеть из любого уголка зала?

Пока я так размышлял, зрители громко вздохнули.

Автомат поднял левую руку. Верхняя конечность дернулась вперед-назад, вниз-вверх, делая резкие механические движения. Голова Автомата медленно пошевелилась, перо на тюрбане покачнулось. Глаза его, представлявшие собой причудливую пародию на человеческий орган зрения, повернулись в орбитах.

Рука Автомата подняла черную ферзевую пешку и медленно переместила ее на две клетки вперед. Потом, отпустив пешку, рука Автомата в точности повторила свое движение, но в обратном порядке, снова опустив локоть на подушку.

Мельцель огласил сделанный ход, потом подошел к доске мистера Холла и передвинул черную пешку.

Таким образом продолжалась партия, и каждый из ходов повторялся на обеих досках. В общем, то была превосходная игра. Мистер Холл действительно был великолепным шахматистом, и все же Автомат играл лучше. Довольно быстро он взял несколько белых пешек. Автомат проделывал это, опуская черную фигуру на клетку, уже занятую белой пешкой, неуклюже сбивая ее в сторону. Один из помощников снимал с доски выведенные из игры фигуры. В тех редких случаях, когда мистеру Холлу удавалось взять черную фигуру, Мельцель снимал ее двойника с доски перед Автоматом.

Пока шла игра, в зале царило гробовое молчание, нарушаемое изредка доносившимися со зрительских мест возгласами восхищения после изящно разыгранной комбинации или возгласами досады – при неудачном ходе.

Голова Автомата время от времени шевелилась, но эти движения, похоже, были случайными. Гораздо больше меня смущали механические глаза. Турок был лишь немногим больше обычного человека, но глаза его казались непропорционально огромными, превосходя человеческие, возможно, в два раза. Похоже, они были незрячими и служили исключительно для украшения, поскольку за всю игру ни разу не взглянули на доску с фигурами. Однако они двигались. Веки то закрывались, то открывались, зрачки перемещались из стороны в сторону, как будто под тяжестью вины за какие-то неведомые преступления. На одиннадцатом ходу, когда мистер Холл прибег к особенно неосторожному гамбиту, глаза Автомата буквально закатились, что вызвало смех среди зрителей.

На тринадцатом ходу Автомат ответил на en passant[53]53
  Взятие на проходе (фр.).


[Закрыть] мистера Холла смелой атакой черной ферзевой ладьи, при этом до сих пор остававшаяся неподвижной правая рука Автомата постучала по верхней крышке ящика, а челюсти открылись.

– Échec,[54]54
  Шах королю (фр.).


[Закрыть] – раздалось из недр Автомата.

Зрители вскрикнули, услышав, как заговорила машина. Но меня это впечатлило меньше. Довольно легко заставить механизм издавать звуки, хоть птичье пение, хоть слова. Достаточно вспомнить часы с кукушкой. В самом деле, крик кукушки как нельзя лучше подошел бы происходившему на моих глазах. Кроме того, здесь явно водились и глухие тетери. Аналогия с птицами продолжилась, когда я подумал о черной ладье, которая показалась мне похожей на грача. Мне вспомнилось, как двадцать лет назад приемный отец отвез меня в Англию, на учебу в Сток-Ньюингтон. Там я узнал, что слово «грач» обозначает не только птицу. На языке лондонского дна так называют бандитов…

Я встал со своего места и вышел в проход между рядами.

– Загадка разгадана, – громко произнес я. – Игра окончена. И завершится она детским матом. Автомат Мельцеля – фальшивка.

Головы зрителей повернулись ко мне, по рядам прокатился удивленный ропот. Даже слепые глаза Автомата, казалось, повернулись в орбитах, чтобы узреть нарушителя спокойствия.

Герр Мельцель жестом попросил тишины в зале.

– Кто вы, сэр? – поинтересовался он.

– Я Эдгар По, главный обозреватель «Сазерн литерари мессенджер», – ответил я, смело отвесив поклон. Мне почудилось, что Автомат вздрогнул от удивления, услышав мое имя.

– Я вас не знаю, мистер По, – откликнулся Мельцель.

– Автомат – фальшивка, независимо от того, знаете вы меня или нет, – продолжил я. – Пять месяцев назад я мог бы назвать вашего механического Шахматиста величайшей загадкой века. Но в прошлом августе вас превзошла серия статей в «Нью-Йорк сан» о людях-бобрах с крыльями летучих мышей, которых якобы видели на поверхности Луны. Эта ложь была разоблачена в сентябре, а сейчас будет разоблачено и ваше мошенничество. – Стоя лицом к лицу с Мельцелем, я поднял руку, чтобы успокоить негодующих зрителей. – Я вывел на чистую воду вашего Шахматиста наблюдениями и дедукцией. Я прошу всех присутствующих вспомнить, как вы открывали дверцы ящика и двигали рычаги. Когда мы увидели, как пришли в движение шестерни, мы услышали громкий щелкающий звук. Однако Автомат вот уже несколько минут делает шахматные ходы, и за все это время мы не услышали ни единого звука работающего механизма! Более того, мы все слышали, как вы заводили главную пружину внутри турка… Однако затем не последовало то самое «тик-тик-тик», с которым раскручивается пружина. Держу пари, что внутри вашего шахматного ящика спрятана трещотка, имитирующая звук завода пружины.

Ропот зрителей сделался громче.

– Все эти механизмы – не более чем декорация, – продолжал я. – Нужная для того, чтобы убедить нас, зрителей, что в ящике нет пустого места, где мог бы спрятаться человек. Однако скажите, почему мистеру Холлу пришлось занять место в стороне от Автомата? Почему игра ведется на двух досках? Ответ прост: потому что игрок, сидящий рядом с Автоматом, может услышать дыхание внутри ящика!

Ропот сделался еще громче. Кое-кто из зрителей начал нервно стучать по полу носком туфли.

– Далее. Посмотрите на свечи, – сказал я. – Одной свечи хватает мистеру Холлу, чтобы рассмотреть фигуры на доске. Глаза у Автомата незрячие, они нужны только для украшения. Им свет вовсе не нужен. Однако герр Мельцель поставил шесть свечей рядом со своим механическим шахматистом. Понадобилось это потому, что шесть свечей дают свет достаточно яркий, чтобы он мог проникнуть сквозь плотную ткань, имитирующую кушак Автомата. Я пришел к заключению, что внутри автомата находится ваш сообщник, герр Мельцель. Он сидит на небольшом возвышении внутри ящика, которое все мы видели. Голова его находится на уровне живота турка, и он смотрит сквозь его кушак.

Я услышал, как за спиной у меня задвигались стулья. Несколько зрителей поднялись со своих мест, чтобы получше рассмотреть Автомат.

Движением руки я призвал зрителей к тишине.

– Прошу вас сравнить шесть свечей у шахматной доски перед Автоматом. Четыре свечи, дальние от него, горят ровно. В этом помещении нет сквозняка. А вот огонь двух ближайших к турку свечей время от времени отклоняется то в одну сторону, то в другую, как будто они попадают в движение воздуха. Лишь в одном случае воздух размеренно движется вперед-назад: когда дышит человек. Кушак на поясе Автомата нужен для двух целей: скрывающийся внутри человек через него смотрит и дышит.

К этому времени зрители уже начали требовать открыть Автомат. И снова я заставил их замолчать, продолжив:

– Шестерни и зубчатые колеса внутри – бутафория. Я готов биться об заклад, что среди них расположены зеркала, из-за которых кажется, что их больше, чем на самом деле. О да, сэр, вы открыли все дверцы ящика для обозрения, однако сделали это так, что все они ни разу не оказались открытыми одновременно. Во время ваших манипуляций человек внутри перемещался из одной части ящика в другую. Чтобы его спрятать, вы всегда оставляли закрытой одну дверцу. Но я думаю, кое-что в вашем механизме все же настоящее. Внутри Автомата должна находиться сложная система рычагов, которыми сидящий в ящике человек управляет рукой турка. Вероятно, в механизме использована система противовесов. Это объясняет одну загадку, которая сначала поставила меня в тупик. Ваш помощник, очевидно, правша, поэтому автомат предпочитает использовать левую руку. – Я снова поклонился собранию. – Добрый вечер, дамы и господа… и Автомат.

После этого я развернулся и отправился восвояси.

Когда я вышел из музея и направился в меблированные комнаты миссис Яррингтон, мои мысли снова заполонил гротескный образ огромного черного грача. Его когти побудили мой разум сохранить этот яркий образ в стихотворных строках. Но английские грачи не известны в Америке. Быть может, ради моих читателей какая-нибудь другая птица с черным оперением послужит для этой цели…

Моя встреча с Шахматистом Мельцеля произошла три недели назад. Сегодня днем, 6 января 1836 года, я снова занимался делами в своем кабинете в конторе «Мессенджер» на пересечении Пятнадцатой улицы и Мейн-стрит, когда посыльный принес мне сложенный лист бумаги. Когда я его открыл, выяснилось, что это письмо. Почерк у автора был беспорядочный, прописные и строчные буквы налезали друг на друга. Письмо было не подписано. Судя по всему, его написал либо человек, дошедший до крайней степени отчаяния, либо паралитик, который с большим трудом управляет конечностями.

Вот полный текст:

Эдгару По. Труппа Мельцеля закончила выступления в Ричмонде и завтра утром уезжает в другой город. Если вы сегодня придете один к Монументальной церкви после вечерней службы, сможете узнать то, что вас заинтересует.

Это все. Я бросил письмо в корзину для бумаг и вернулся к своим занятиям. Но послание и его загадка пробудили мое любопытство. И вот, дождавшись вечера, ведомый яркой, почти полной луной по мощеным улицам Ричмонда, я пришел на Шокхоу-хилл.

Монументальная церковь имеет форму восьмиугольника и увенчана почти плоским куполом необычной формы. Внутри переднего портика, за дорическими колоннами, стоящими по бокам от входа, находится белая мраморная стела с именами тех несчастных, которые погибли при пожаре 1811 года. Пройдя мимо нее, я с удивлением обнаружил, что дверной засов отодвинут… Возможно, тем, кто ожидал моего прихода. Отворив дверь, я вошел.

Я не впервые оказался здесь. Это была церковь моего детства. Внутри царил полумрак, но я так часто бывал тут и знал церковь так хорошо, что по памяти мог найти каждую деталь ее внутреннего убранства. Прямо передо мной находился алтарь. Я помнил наизусть надпись, выведенную унциальными золотыми буквами над ним: «ПРИСЛУШАЙСЯ, ГОСПОДИ».

Мои шаги по выложенному плиткой полу отдались эхом, когда я двинулся вдоль рядов скамеек к алтарю. Рядом с ним по обеим сторонам стояли два больших подсвечника. Некоторые свечи горели, и в их робком пламени я увидел какой-то предмет, темнеющий перед алтарем, точно принесенный в жертву. Предмет, похожий на продолговатый ящик, над которым возвышалось некое подобие человека.

Это был игрок в шахматы. Автомат Мельцеля.

Слепые глаза турка молча взирали на меня. На верхней крышке ящика, на игровой доске несколько шах матных фигур застыли перед скрестившим ноги турком. Подойдя ближе, я увидел, что фигуры расставлены в положении эндшпиля.

Неожиданным угловатым движением левая рука Автомата двинулась и переместила черную ладью к слону.

Я ответил тем же, взял единственного белого слона и поставил на клетку, с которой он угрожал королю Автомата.

– Echec, – объявил я.

– Ты был неправ, Эдгар По, – раздался приглушенный голос из чрева турка. – Внутри Шахматиста Мельцеля никого нет.

Я остался непреклонен:

– Здравой дедукцией я доказал, что ящик предназначен для того, чтобы в нем находился человек, который управляет Автоматом.

– О да, это так. Но шахматист внутри ящика – не человек… Ибо я перестал быть человеком.

Из ящика донесся механический звук, его правая дверца слегка приоткрылась. Из-за нее показалась рука и поманила меня.

В отблесках пламени свечи я воззрился на руку невидимого шахматиста. Рука была деформирована: три пальца отсутствовали полностью, оставшиеся большой и указательный были покрыты рубцами, изломаны и изогнуты так, что больше напоминали когти, нежели человеческую плоть.

– Когда-то я был хорошим шахматистом, – промолвил грубый голос из ящика. Голос невидимого оратора казался таким же искалеченным и звероподобным, как и его плоть. – Мой отец, потомок уважаемого мерилендского рода, хотел, чтобы я стал адвокатом. Если бы я послушался его желаний, а не своих, я бы никогда не оказался здесь.

За приоткрытой дверцей в тени я смутно различил очертания человеческого лица. Человеческого ли? Лицо казалось странно выгнутым, как будто от него была откушена часть, а оставшееся исказилось до неузнаваемости. Тусклое пламя свечей призрачно озаряло яркий рубец рядом с единственным бледным глазом и жутким провалом на месте ноздрей…

– Эта церковь построена на развалинах Ричмондского театра, – произнес голос внутри шахматиста Мельцеля. – Я был здесь в ту страшную ночь, Эдгар По. В первом акте мелодрамы «Окровавленная монахиня» в декорациях дома разбойника Батиста сцену освещал канделябр. В кульминации второго действия мальчик – помощник суфлера должен был поднять канделябр над сценой, над декорациями, в безопасное место.

Исковерканное лицо застыло, как будто каждое слово давалось ему с огромным трудом, а потом он заговорил снова:

– Я стоял в кулисах и смотрел. Я намеренно вырвал веревку из рук мальчика так, чтобы канделябр полетел вниз, на декорации. Они были написаны маслом на холсте и вспыхнули сразу.

– Вы это сделали? – удивился я. – Зачем?

– В угоду зависти, злости и еще нескольким грехам. Я был обесчещенным игроком, жалким пропойцей, неудавшимся актером. Сознание собственной бездарности усугублялось завистью, которую я питал к выдающемуся сценическому таланту своей жены.

Шахматист внутри ящика двинулся, и я увидел его лицо под другим углом. Здесь шрамов и уродств было меньше. С огромным отвращением я узрел в этом изувеченном лике гротескную пародию на свое собственное лицо…

– Я был Дэвидом По, твоим отцом, – промолвило отвратительное существо. – Когда я в Филадельфии узнал о том, что моя жена умерла в нищете в ричмондской таверне, я, облачившись в траур, приехал в Ричмондский театр, место ее триумфов. С трудом я сдерживал ярость, стоя за его кулисами и слыша, как ее дублер произносит ее слова. Как смела эта актриса жить и дышать, когда этого не могла твоя мать? Как смели зрители аплодировать?

– Негодяй! – воскликнул я. – Вы говорите о матери так, будто она была дорога вам, но она не умерла бы без гроша в кармане, если бы вы ее не бросили.

– Это так, – промолвили останки моего отца. – Я не имел права жить и стал искать смерти. Я страстно желал последовать за своей женой прочь из мира живых и вознамерился присоединиться к ней на сцене в ином царстве. Поджигая театр спустя восемнадцать дней после бесславной смерти моей жены, я собирался принести себя в жертву, бросившись в огонь… И забрав с собой столько невинных, сколько получится.

– Последнее вам особенно хорошо удалось.

– Верно. Театр вспыхнул, как спичка, и через две минуты был уже полностью охвачен пламенем. Партер быстро опустел – денежные мешки ушли сразу. Балконам не так повезло. – Недочеловек в ящике оживленно жестикулировал. Я заметил, что вместо одной руки у него была культя, замотанная грубой тканью.

– Я сам был изувечен в том пожаре, – простонал лоскутный недочеловек. – Большую часть конечностей мне ампутировали в ричмондской больнице для бедных, где я благоразумно назвался чужим именем. Я знал, что своей семье в Балтиморе я был не нужен, поэтому послал им фальшивое письмо о своей смерти. Жил я подаянием. – Недочеловек покашлял. – Подавать стали больше после августа 1812 года, когда я начал говорить, что был ранен во время осады Детройта в войне Мэдисона с англичанами. – Он снова закашлял. В мерцании церковных свечей я рассмотрел, что из обезображенного рта Шахматиста течет кровь.

– Как в это оказался вовлечен герр Мельцель? – спросил я.

– Мельцель спас меня, – ответил калека, назвавшийся моим отцом. – Ему был нужен хороший шахматист, который поместился бы в маленький ящик. – Недочеловек горько рассмеялся и помахал своей культей. – На этот раз мои обрубки дали мне преимущество перед полноценными людьми. Если бы твоя мать…

Автомат замолчал.

– Что моя мать? – спросил я.

Внутри ящика раздалось тихое шуршание.

– Вы говорили о моей матери, – настойчиво повторил я.

С той секунды я впал в странное неистовство. К моим рукам и ногам как будто приделали нити, и я превратился в марионетку, управляемую невидимым кукловодом. Мне противостоял человек, который выдавал себя за Автомат. Воистину, теперь я сам стал автоматом в человеческом обличье… Ибо душа моя уже не властвовала над телом, и я понял, что шевелюсь и двигаюсь, как механизм. Мои действия теперь совершались не по моей воле, а словно были вызваны вращением невидимых колесиков и шестеренок. Как марионетка на послушно сгибающихся ножках, я прыгнул к алтарю.

Как шахматной фигурой, не наделенной собственной душой, управляет гроссмейстер, которому нет дела до судьбы пешки, так и мною руководил не мой разум.

На стенке алтаря висел кованый подсвечник с тремя горящими свечами. Мои руки схватили его, послушные командам какого-то невидимого механика – возможно, им был Мельцель, – я сорвал тяжелый подсвечник со стены и с силой ударил им по резной деревянной голове турка-шахматиста, сбив тюрбан и расколов его лицо. Когда лицо Автомата разверзлось, большие глаза его вылетели из орбит. Они были сделаны из венского стекла, и на какой-то краткий миг мой разум освободился от хватки невидимого повелителя, и я успел подивиться мастерству, с которым были изготовлены искусственные глаза. Потом механик снова завладел мною. Я снова – потом еще и еще раз! – обрушил подсвечник на ящик Мельцеля.

Я обезглавил турка. Из его недр донесся тихий стон, и я вспомнил, что чудовищная фигура прячется во чреве Шахматиста. Я пробил деревянный живот и ощутил сладостное удовольствие, когда увидел кровь на кованом подсвечнике… Я ударил еще раз…