Текст книги "Запах страха. Коллекция ужаса"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

Соавторы: Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Дэвид Моррелл,Стивен Джонс,Ким Ньюман,Джин Родман Вулф,Дэвид Джей Шоу,Кристофер Фаулер,Элизабет Хэнд,Кэтлин Кирнан,Эл Саррантонио
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

Больше всего Билли обрадовало то, что, закончив «биллить» Биллингс, он почувствовал, что остается на взводе. Видно, смерть получше «виагры» будет. Член у него стоял всю ночь. И поскольку до утра еще было далеко, он начал поиск других девок, которых можно «отбиллить».

Солнце встало. Солнце село. Билли, думая об этом ритме, придумал рифму: «Черви делают свое дело». Гребаные черви. Как насчет «Черви жрут твое тело»? Когда Билли лежал в могиле, его внутренности превратились в гигантский шведский стол для этих тварей, и он прочувствовал каждый укус. Теперь добрые вертикально стоящие жители Трипл-Пайнс ему за это заплатят, заплатят, заплатят.

День и ночь смешались, уступили место новым суткам, а в Трипл-Пайнс продолжали происходить невероятные события.

Над столовой «По-домашнему» розовый неоновый знак мигал словом «съесть» точно так же, как до того, как город начал перерождаться.

Помощник шерифа Ли Бичер (покойный) и Реанна (тоже покойная), как обычно, пришли на обед. На следующий день к ним присоединились шериф Дики (недавно скончавшийся) и новый помощник шерифа Джеймс Трейнор (в том же состоянии).

Ванесса Биллингс стала главной телкой Билла, так что теперь с новой девкой Вэнса и фраером Донны можно было собрать новую банду. Еще несколько дней, и они начнут бить окна и жечь дома.

А в баре у Каллахана Краньотти продолжал вербовать свежее мясо для бригады гробокопателей по мере того, как из нее выпадали изначальные участники. Мигель Айала продержался три дня, а потом сказал, что нашел работу получше. Большой Бойд Купер задержался, потому что в душе был рационалистом, не расположенным к суеверным страхам или к чему-либо подобному, что могло бы помешать выполнить работу. Джеки Тайнан, похоже, заболел.

Джо собрал вещи и умчался на своем «Харли Дэвидсон панхэд» из города, так и не позвонив Дугу или кому-либо еще.

В доме Гаджеллов каждый день повторялся один и тот же ритуал: утром Конрой Гаджелл стегал кнутом голый зад своей вероломной супруги, а вечером Эллен Гаджелл убивала мужа, снова и снова, изо дня в день. Кровь, пропитывавшая внутренние стены их дома, не была эктоплазмой. Она продолжала собираться слой за слоем, пока дни сменяли друг друга.

Посреди ночи Дуг почувствовал себя скверно и совершил ошибку: измерил градусником температуру.

Восемьдесят семь и пять.[38]38
  Примерно 30,8 °C.


[Закрыть]

– Да, тебе будет немного холодно, – сказала из-за спины Мишель. – Неприятно. Наверное, перетрудился. А может, подхватил что-нибудь? Как ты себя чувствуешь? Тебе плохо?

– Нет, я… – Дуг запнулся. – Меня как будто выжали. Слабость какая-то.

– Когда мы занимались сексом, мне так не казалось.

– Прекрати! – Он резко повернулся. Дуг совершенно не хотел с ней ссориться. – Это серьезно. Что, если температура и дальше будет снижаться? Еще четыре-пять градусов, и я околею, как мороженая рыба. Черт, что происходит, Мишель? О чем ты мне не рассказала?

– Я не знаю, – ответила она, и в глазах у нее заблестели слезы. – Не уверена. Никто мне как-то не выдавал «Пособия для оживающих». Я боюсь, что если сделаю следующее, что должна сделать… Боюсь, я тебя потеряю.

Панический страх сжал его сердце.

– Что ты должна сделать?

– Я не хотела об этом говорить. Боялась начать разговор. Может, мне все это слишком нравится… То, что происходит между нами сейчас, в этом пузыре времени.

Он обнял ее. Она хотела отстраниться, но уступила ему.

– Просто… Расскажи. Расскажи, что бы это ни было. И мы вместе решим, как с этим быть.

– Это касается Рашель.

Дуг кивнул, к этому он был готов.

– Ты скучала по ней, я знаю. Но мы ничего не можем сделать. Мы не сможем объяснить ей, что происходит.

– Я хочу ее вернуть. – Голова Мишель поникла. Слезы покатились по щекам.

– Знаю, милая, знаю… Я тоже по ней скучаю. Я хотел, чтобы вы с ней перебрались ко мне. Отсюда мы могли бы уехать куда угодно, лишь бы подальше от этого гиблого места. Ведь никто из нас не любит этот город. Я решил, что со временем…

Она резко села на кровати, сложив руки на голых коленях.

– Я мечтала об этом. Все эти часы, дни. Чтобы все пошло иначе, и мы были бы вместе, и все вместе уехали бы. Было бы прекрасно, если бы ты был просто средством для достижения этой цели, ну, знаешь, просто очередным мужчиной, которым можно манипулировать. Было бы прекрасно, если бы мне было на тебя наплевать. Прекрасно, если бы я тебя не любила…

– Мне пришлось объяснить Рашель, что ты умерла. Тут уже ничего нельзя изменить. Но ты посмотри на это с такой стороны: Рашель с твоей матерью, а она показалась мне милой, доброй женщиной.

Когда она подняла на него взгляд, ее глаза горели.

– Ты ничего не знаешь, – отчеканила она ледяным голосом. – Милая, добрая бабушка Фарриер? Да она долбаная садистка! Сейчас она, наверное, уже какую-нибудь порнуху с Рашель снимает.

– Что? – разинул рот Дуг.

– Она – кусок дерьма, больной на всю голову. Она с самого начала хотела забрать у меня Рашель. Я из дому сбежала при первом же случае, а когда родила Рашель, дала себе слово, что эта сука никогда не получит мою дочь. А ты просто… отдал ее ей.

– Подожди, Мишель…

Она перебила его:

– Нет… Нет, ты не виноват. Она всегда умела себя преподнести. Это маска. Но дома, внутри семьи все было по-другому. Ты видел эту маску. Как и Рашель. Пока ты не попадешь в ее когти, она – сама святость. На самом деле она чудовище, которое нужно было отправить в могилу десять лет назад. Уж я-то это знаю как никто… Она изнасиловала меня горячим стеклянным членом, когда мне было девять.

– Господи боже! Почему ты об этом раньше не рассказывала?

– Когда раньше? До этой минуты или до того, как я умерла? Дуг, я ведь умерла, не зная, какой ты хороший. Я тогда думала, что уже не смогу заниматься любовью ни с кем и никогда. Я думала только о том, как мне придется переезжать с Рашель с места на место, чтобы она нас не нашла.

Дуг вытер полотенцем ладони, которые покрылись потом от волнения, но все так же оставались холодными как лед и почти перестали ощущаться. Он должен был развеять ее страхи, найти выход из этого положения, чего бы это ни стоило, как Бойд Купер, который заканчивал работу любой ценой.

– Хорошо. Я поеду и верну ее. Мы что-нибудь придумаем.

– Я не могу тебя просить об этом.

– А то поехали вместе, а? Представь, что будет с твоей матерью, когда она увидит тебя!

– В этом-то и сложность, Дуг. С самого начала это было главной проблемой. Я не могу отсюда уехать. Никто из нас не может. Если мы покинем город… Если любой из нас выйдет за пределы Трипл-Пайнс…

– Ты имеешь в виду меня и тебя? Или бывших обитателей Холлимаунтского кладбища?

Она кивнула. Из глаз снова полились слезы.

– Я хочу, чтобы ты трахал меня. И хочу, чтобы любил. Я надеялась, что ты сможешь любить меня так сильно, что не будешь заставлять вернуться в эту яму в земле, как проклятые неудачники и остальные тупоголовые жители Трипл-Пайнс. Я хочу, чтобы ты поехал в Сан-Франциско и вернул мне дочь. Но если ты останешься здесь… Если уедешь и вернешься… Я буду тебя использовать. Дуг, я отнимала у тебя тепло, градус за градусом. В конце концов ты умрешь, потом воскреснешь, и тогда ты тоже застрянешь здесь навсегда. Ты чужой в этом городе человек, но ты застрянешь здесь. И какими бы добрыми ни были чьи-либо намерения насчет Рашель, с ней случится то же самое. Я не могу умертвить свою девочку, и я больше не могу вредить тебе. Меня это убивает, но (смешно!) я не могу умереть. – Она обратила к нему заплаканное, полное безысходности лицо. – Понимаешь?

Мишель тоже не была местной. Но она умерла здесь и сделалась постоянным жителем городского кладбища. Население Трипл-Пайнс постепенно менялось. Мертвые вытесняли живых, пытаясь ввергнуть этот городок в трясину прежней незыблемой жизни, когда все одинаковы. То, что происходило в Трипл-Пайнс, должно было остаться в Трипл-Пайнс, и водохранилище Мальборо не сулило городскому сообществу ничего хорошего. Если бы его построили, оно стало бы обслуживать расположенные на берегу города, теперь Дуг это чувствовал нутром. При любых раскладах Трипл-Пайнс был идеальным местом для событий, подобных тем, что в нем происходили, потому что, даже если он исчезнет с лица земли, весь остальной мир этого не заметит.

За одним исключением. Что предполагало одно пугающее решение.

Пора валить отсюда. Пора что-то делать. Сейчас же.

– Как ты не понимаешь? – продолжила она. – Если ты не уедешь сейчас, ты уже никогда отсюда не уедешь. Беги, Дуг. Поцелуй меня на прощание и беги отсюда. Попытайся вспоминать меня с любовью.

Сердце его разлетелось на осколки и сгорело, обратившись в пепел. Он поцеловал ее. На губах он ощутил ее слезы, ее настоящий вкус. Без лишних слов он сунул в карман бумажник, вышел, сел в машину и поехал. Если не останавливаясь ехать на полной скорости, в Сан-Франциско можно быть уже через шесть часов.

Он мог забрать Рашель, похитить ее, если понадобится. Мог привезти ее сюда на верную смерть и вернуть матери. А потом и сам мог умереть. По крайней мере, он наконец будет с ними. Или же мог забыть обо всем и просто ехать.

Чем дальше он отъезжал от Трипл-Пайнс, тем теплее ему становилось.

Дон Тумасонис
ЗАБРОШЕННЫЙ

Однажды на острове Анафи после ночи излишеств Дон Тумасонис проснулся с готовой историей в голове. Разумеется, история эта была тут же записана.

Получив одобрение выживших после оргии друзей, которым он, стесняясь и робея, показал написанный отрывок, он вдруг осознал, что признание, власть, богатство, слава и любовь женщин, оказывается, не столь недоступны, как можно было предположить. Музу он нашел без труда, поскольку уже имел этот sine qua non [39]39
  Здесь: необходимый атрибут (лат.).


[Закрыть] любого писателя – многострадальную жену. Две премии Международной гильдии ужасов, предложение работать в кино и премия Хоторндена последовали позже. Власть и богатство еще заставляют себя ждать, но он уверен, что три из пяти – это уже совсем неплохо.

Его повесть «Взмах» недавно была включена в антологию «На равных с мертвыми» издательства «Ash – Tree Press», редакторами которой выступили Барбара и Кристофер Роден. Другие проекты пока в работе.

«Когда-то я мечтал стать антропологом, – вспоминает Тумасонис. – В конце концов, я ведь не раз упивался в хлам дешевым вином, почитывая книги сэра Эдмунда Лича, что давало мне повод считать себя в высшей степени подготовленным для этого занятия. Вдохновленный рассказами о путешествиях, я сосредоточил внимание на Северном Непале. Месяцы борьбы с тибетцами поставили крест на этой фантазии, и тогда я, вдруг став реалистом, отправился на Крит. Полевые работы в роскошных горах Сфакиона имели не большую академическую ценность. Раскаявшись, я дал себе обещание пересечь огромный остров с востока на запад пешком. Но, как можно догадаться, даже этому последнему начинанию было не суждено увенчаться успехом. Однако не все оказалось потеряно. Рассказ „Заброшенный“ во многом основан на событиях, имевших место на разных этапах этого путешествия».

Стихия повергла этот странный край в хаос.

Признаки ее были видны повсюду, от прибрежного города на юге, где они остановились сначала, до северной деревушки, ставшей отправной точкой их похода. Сквозь запыленные окна их старого автобуса «мерседес» они повсюду видели развалины. Задержку вызвало продолжительное наводнение, закончившееся несколько дней назад. Машины до сих пор не могли попасть на мост, по которому проходила главная трасса, и им пришлось ехать кружным путем по старой дороге чуть дальше от берега.

Когда через два дня после наводнения Мартин и Марлин приехали на Крит, Иерапетра, эта деревня, возомнившая себя городом, все еще приходила в себя после того, как по ней прошел бурный поток, разрушивший улицы и вторгшийся в дома. Вокруг отделения Сельскохозяйственного банка все было усеяно бумагами и документами, они лежали на улице и на тротуарах, между камнями и кирпичами. Солнце сушило и скукоживало бумажные листы. Наполненный цветами римский саркофаг, служивший уличной клумбой, оставил белую паросскую печать на стоявшей рядом телефонной будке.

На этом острове ущелий и теснин наводнения случались часто, но последнее даже по местным меркам было просто чудовищным. Все началось с обычной последовательности событий. Сильнейшие осенние дожди смыли в ущелье сломанные деревья и ветки, где они перемешались с грязью и гравием, образовав в самом узком месте естественную дамбу. Прежде чем кто-либо успел это заметить и что-либо предпринять, в ущелье собрались миллионы тонн воды, которая вскоре прорвала запруду и хлынула на город.

Погибла одна пара, их «фольксваген битл» унесло в море, и они утонули. Кроме них и еще одной пожилой женщины на уединенной ферме не погиб никто, что потом показалось настоящим чудом.

Но вода, вырвавшаяся с громадной скоростью из узкого глубокого ущелья над полем, унесла с собой все живое, когда за несколько гибельных минут прокатилась волной по равнине и врезалась в море.

Через пару часов после заселения в номер, самый дешевый, который они смогли найти, с голым бетонным полом, эти двое последовали примеру остальных: вышли на улицу и стали осматривать последствия наводнения, пытаясь осознать чудовищные масштабы разрушений.

Толпы иностранцев из большого туристического комплекса недалеко от берега смешались с местными греками, которые шли из города на восток. Сотни людей в свете заходящего солнца группами и парами шагали вдоль берега, заваленного тем, что принесла сюда дождевая вода. Хотя прошло уже два дня, все были потрясены, и если разговаривали, то шепотом.

На дороге, пролегавшей вдоль гостиниц, теперь образовалась река. Люди переходили ее вброд рядом с бульдозером, пригнанным сюда расчищать территорию. На другой стороне на протяжении всего длинного пляжа лежали сотни трупов животных, как диких, так и домашних. Ящерицы гнили рядом с козами. Жалкие измочаленные овцы с замаранной шерстью валялись посреди веток. Змеи и, главное, куры, наполовину ушедшие в песок, были повсюду. Пусть это станет их памятником.

Вернувшись в гостиницу, пара занялась любовью. Потрясенные увиденным, они порядком напились, и всё у них, женатых десять лет, прошло ярче, чем обычно.

Марлин, которая сидела на лежавшем Мартине лицом к его ногам, в стандартной порнографической позе наездницы, позволяющей видеть все самое интересное, наклонилась и положила руки на его лодыжки. Начали они лежа на спинах, она сверху. Свободные руки гладили ее, заставляли чувствовать себя слишком открытой и незащищенной, как будто она оказалась голой на улице, среди людей, с чужеродным предметом внутри. Она изогнулась, приподнялась, подалась вперед, и упомянутая выше поза стала естественным продолжением этого движения.

Единственная красная лампочка, свисавшая на коричневом проводе с потолка, наполняла комнату ярким кровавым светом. Ставни на окне были закрыты, отчего комната, и без того пропитанная влагой после наводнения, сделалась еще более влажной и прогрелась.

Совершенная безвкусица ситуации вдохновила Марлин на совершенно не характерное для нее неистовство. Отвечая на диалог тел, Мартин увеличился внутри нее до невиданных доселе размеров, и ему вдруг представилось, что он находится в самом дешевом борделе, где опытная и неразборчивая проститутка работает над ним за деньги. Красный свет придал комнате нереальности, прямо как в фильмах Феллини или в каком-нибудь турецком лагере скорби, где бедных, лишившихся защитника молодых вдов, еще вчера уважаемых и замужних, бросают в самое пекло разврата, из которого нет спасения.

Лица Марлин не было видно, когда Мартин сжал ее гладкие, ровные, подпрыгивающие на нем ягодицы.

Идеальные округлости уже начали темнеть после часов, проведенных под критским солнцем, что очень шло ее веснушчатому телу, которое теперь, когда они натужно дышали, извивалось, как змея. Он крепко сжал эти полушария, боясь, что в экстазе она может попросту слететь с него.

Ее короткие рыжие волосы напоминали шлем и в малиновом свете казались очень темными. За несколько секунд до наивысшего наслаждения она впервые повернула голову и посмотрела через плечо. Ее острый подбородок выдался вперед («прямо как у рыбы-солнечника», – пришла ниоткуда мысль), глаза бешено сверкали. Но смотрела она не на него, а на что-то другое, за ним. Он не мог узнать ее. Перед ним было лицо совсем другого человека. При встрече на улице он бы даже прошел мимо.

Чем дольше он смотрел на ее бешеные глаза, тем более странной она ему казалась, пока вовсе не превратилась из женщины, жены, которую он давно знал, в самого дьявола. В миг оргазма, наступившего одновременно, иррациональный страх холодной стрелой пронзил его тело, но он, задыхаясь, закрыл глаза и перестал о чем-либо думать.

Страсть погасла, сознание ожило, Мартин увидел, как Марлин упала лицом вперед на его ноги. Он все еще находился внутри нее. Клейкая жидкость стекла по его промежности, потом по ягодицам и остыла на простыне. Марлин скатилась с него и легла на бок – глаза закрыты, на лице улыбка – и пробормотала что-то насчет того, чтобы снова выйти и прогуляться на ночь. Потом зевнула.

– Здесь когда-то спал Наполеон, ты знала это? Иерапетра по-гречески – «священный камень», – сказал он.

Марлин уже одевалась.

Когда их высадили за рядами машин, все еще дожидавшихся возможности пересечь старый узкий мост, они начали подъем от небольшого поселения, прилепившегося к крутому склону горы над береговой трассой более-менее перпендикулярно линии моря.

У верхней границы деревушки они запрокинули головы, чтобы окинуть взглядом цепь нависавших над ними гор.

Идея подняться в горы и обследовать внутренние территории острова пришла в голову ему. Эта экспедиция вписывалась в общий план пересечения острова с востока на запад. Сегодняшний переход соединит участки, пройденные в прошлом сезоне, и, таким образом, с Восточным Критом будет покончено, за что надо было благодарить доктора, который посоветовал ему это после второго связанного с работой нервного срыва.

Согбенные старухи, закутанные в черные одежды, заверили их, что они движутся в правильном направлении, что, впрочем, не гарантировало того, что это на самом деле так, потому что греки скорее умрут, чем признаются, что чего-то не знают, даже если не имеют ни малейшего представления о предмете разговора. Над ними возвышался обращенный к востоку склон циклопической горы. Два года назад они спустились по нему, и теперь им предстояла сверхзадача – найти исчезающий след.

Вскоре шум деревни остался внизу, постепенно делаясь тише и отдаленнее. На смену ему незаметно пришел шепот непрекращающегося ветра. Старая критская тропа извивалась, но неуклонно уходила вверх. Спустя примерно час подъема под набирающим силу солнцем они сделали привал на перевале, где находились остатки древней крепости минойских беженцев, которым пришлось подняться в горы, когда их цивилизация погибла. Пока Марлин готовила обед, Мартин обследовал частично раскопанные развалины.

Там не было почти ничего, кроме остатков безжизненных каменных стен и следов раскопок, которые еще в двадцатые годы проводили здесь то ли немцы, то ли итальянцы: он не запомнил, что говорилось в путеводителе. С северной стороны открывался ошеломляющий вид на Эгейское море с невидимым в окутавшей горизонт легкой дымке вулканическим островом Тира.

Лишь одно отличало стремительно разрушающиеся останки древнего сооружения от любых современных руин – неглубокая, выбитая в толще скалы чаша, напоминающая небольшую садовую купель для птиц. Стенки ее в нескольких местах треснули, одна сторона была в темных пятнах.

Они поели, и, прежде чем продолжить путь, Мартин посмотрел на открывавшийся передним вид и без вступления заговорил:

– Знаешь, когда я рос в Рочестере, меня всегда раздражало небо.

– Как это?

– В нем всегда было что-то… неправильное. Понимаешь, о чем я?

– Не совсем…

– Сначала я думал, что это цвет. Тогда летом было потеплее, чем сейчас, или, по крайней мере, так кажется. В июле я ложился на траву на лужайке, растягивался и смотрел на небо. Облаков не было, и оно выглядело таким громадным и глубоким, что мне, когда я сосредотачивал на нем взгляд, казалось, будто я падаю в него. И вот тогда-то у меня создалось странное впечатление, что с этой огромной перевернутой чашей, в которую я летел, что-то не так.

– То есть?

Он умолк, и какое-то время не было слышно ничего, кроме ветра.

– Не знаю, как описать… Может, оно представлялось мне чужим, – продолжил он. – Тогда я думал, что все дело в том, каким ровным может быть его цвет при хорошей погоде в разгар лета. Эта мысль засела у меня в голове, но только лет в одиннадцать или двенадцать я впервые осознал это или, точнее, четко сформулировал, потому что позже я понял, что это ощущение давно сидит у меня в голове и я только выразил его словами… И я пришел к выводу, что ощущение это более общее. Оно могло возникнуть в любое время года, когда небо принимало другие оттенки. Все зависело от времени суток и температуры. Я даже иногда думал, что что-то неладно со мной. У меня развилось странное убеждение, что я родился со знанием того, как должно выглядеть настоящее небо. Ну, то есть раньше люди редко уезжали из тех мест, где выросли. Прирастая корнями к земле, они могли поколение за поколением привыкать к виду определенной широты и долготы, из-за чего любые вариации оттенка воздуха или положения солнца, отличные от того, что было пропечатано в их сознании, казались им странными.

Он помолчал.

– У некоторых животных в мозгу, как выяснилось, есть встроенные компасы, которые всегда указывают на север, так что… – Голос его стих, и они минуту молчали.

– Ты об этом раньше никогда не вспоминал. Если хочешь знать, – сказала Марлин с легкой улыбкой, – я считаю, что все это ерунда. – Она игриво толкнула его ногу.

Он слабо улыбнулся в ответ и продолжил:

– Мне потом тоже стало так казаться. Особенно когда я вырос и начал путешествовать. Сперва по соседним городам, потом по Европе и дальше. Думаю, мне казалось, что, если я найду правильное место, небо прояснится, все встанет на свои места и в мире воцарится покой.

Услышав это, она дружелюбно усмехнулась, но он не заметил этого.

– Знаешь, эта идея потом как-то раз вернулась ко мне, и я начал думать: что, если мы и в самом деле родом откуда-то из других мест? Может, даже с другой планеты? Какой-нибудь звездолет разбился на Земле миллионы лет назад, и потомки тех существ распространились по ней? Это объяснило бы наше уникальное место во Вселенной.

– А ДНК?

– Да, ты права. В точку. Всеобщее родство. Как только выводы из этого открытия проникли внутрь моего твердокаменного черепа, я отказался от этой идеи. Мы все находимся в том месте, в котором все и началось.

Они начали собирать остатки обеда. Он завернул бутылку с водой в полотенце, чтобы сохранить ее холодной, она почистила нож и собрала продукты в рюкзак. Когда все было готово, они подняли рюкзаки и постояли под палящим солнцем, подгоняя ремни и застежки.

Мартин оперся о посох катсуни, купленный в магазине, но изготовленный из древесины какой-то редкой местной породы карликового вяза. Эта штука хорошо помогала начинать разговоры в сельских районах.

– Наверняка это связано с чувствами больше, чем с чем-либо другим. С ощущением, что я не принадлежу этому месту. Как будто…

– Что?

– Как будто я предмет, заброшенный сюда случайно, против воли, как говорил тот немецкий философ. Оказавшийся в месте, которое не является моим настоящим домом.

– Понятно.

Мартин не осмелился даже намекнуть на то, что он почувствовал прошлой ночью: появившееся во время секса ощущение отчуждения заставило его вспомнить старую идею, к этому времени уже почти забытую.

Они продолжили подъем.

Спустя час-два они достигли верхнего края утеса. Плоский гребень, разделявший два пика, весь был покрыт высокими анисами, пришельцами из другого измерения. Мартин и Марлин остановились, чтобы передохнуть и насладиться открывшимся им потрясающим видом.

Море осталось далеко внизу, впереди лежала огромная каменная чаша, образованная голыми изорванными скалами. Впадина была частично обработана, и на ней можно было заметить несколько крошечных темных фигур, снимающих урожай с поля, и еще несколько таких же темных фигур копошились в винограднике. Посредине впадины проходила грязная дорога.

Мартин, сам того не ожидая, вдруг обнял Марлин, и это было все равно что обнимать воздух.

След спустился в сухую котловину, полностью лишенную влаги, если не считать нескольких орошаемых участков, находящихся в самой ее глубине. По тропе шмыгали маленькие юркие ящерицы. Марлин и Мартин стали спускаться, держа курс на самый большой из домов – массивное здание с выбеленными стенами и навесом над порогом.

В тени стояли огромные пластиковые баки рыжеватого цвета с черными крышками. Обычно в таких контейнерах держат вино, что давало надежду найти здесь кафенион. Надежду эту укрепило и то, что на пороге лежало несколько явно чужеродных походных рюкзаков. Их яркие цвета указывали на присутствие туристов или посетителей. Из дома, шлепая дешевыми пластиковыми вьетнамками по бетонному полу дворика, вышла крестьянка, женщина средних лет в черных одеждах с грязным серым передником. Она приветливо улыбнулась и покачала головой, что на Балканах обозначает вопрос. В глазах промелькнула тревога.

– Ксени. Катсе, катсе, – настоятельно произнесла она.

Получив приглашение, они сели на пару хлипких стульев с протертыми до дыр сиденьями.

– Неро фелете?

Мартин кивнул, и женщина ушла за водой. Пока она была внутри, Мартин посмотрел на рюкзаки, прислоненные к колонне, и узнал немецкую марку.

Женщина снова появилась, неся на подносе тыквенные семечки, фундук и несколько ярких карамелек. Два стакана воды довершали композицию.

Они предусмотрительно произнесли на греческом тост за здравие женщины, прежде чем выпить холодную воду. Последовали неминуемые вопросы: откуда вы, чем занимаетесь, зачем приехали, есть ли у вас дети? Сочувственное кудахтанье при ответе «нет».

Эта формула в тот же самый миг, наверное, повторялась десятки раз по всему острову, когда туристы знакомились с местными греками. Если допрашивающий был мужчиной, вопросы задавались несколько другие: кто сколько зарабатывает, какой годовой доход? Деликатное прощупывание, сбор информации. Закидывание наживки и подсекание с единственной направленностью в сторону «чем этот человек может быть выгоден мне?».

Поток вопросов иссяк, как только стало понятно, что эта пара – простые люди, занятые обычным, хоть и малопонятным делом, путешествием ради самого путешествия. После этого Мартин воспользовался возможностью попрактиковаться в греческом и тоже задал несколько вопросов.

Нет, здесь нет кафениона. Заночевать негде. Вон та гора называется Эфендис Кристос. Люди, которые здесь находились, все были из деревни внизу, а сюда поднялись ухаживать за садами. Вечером они спустятся. Да, тут были другие туристы, немцы, они поднялись выше на гору.

У Марлин зрение было лучше, поэтому она увидела их первой. Красная точка, желтая и две синих – неестественно-яркие цвета курток или свитеров наверху, У самой вершины, виднелись на головокружительной отвесной тропе.

«Они там провели весь день», – сказала женщина.

И как будто для того, чтобы подтвердить ее слова, с горы донесся звук далекого пения йодлем. «Развлекаются», – подумал Мартин.

Через какое-то время, когда в небе уже чувствовалось приближение вечера, расспросив женщину о дороге к следующей деревне, Мартин и Марлин продолжили поход. Они отправились по сухой земле на восток, спинами к солнцу, поднялись по одной тропинке, потом подругой и наконец вышли на третью, водораздел. Вокруг не было никого. Стояла полная тишина.

Они посмотрели вниз, на перешеек, пересеченный несколько часов назад, у подножия северного массива. По обеим сторонам к пыльной тропе, на которой они стояли, примыкали две равнины. За правой, метрах в ста над ними, темнел теперь уже не такой высокий кряж Эфендис. Дорога проходила уже почти вровень с длинным хребтом, и подняться на него теперь не составило бы труда.

«Как в театре теней», – подумал Мартин и почувствовал себя обманутым, когда понял, что представлявшееся таким трудным с одной стороны, с другой стороны оказалось столь простым. Это навело его на мысль об автоматах Декарта, которые ходили по улицам в длинных плащах, скрывающих механизмы внутри, неотличимые от остальных прохожих.

– Они и есть прохожие, – вслух произнес Мартин.

– Что?

– Нет, ничего. Просто задумался о горах.

Марлин рассмеялась. В смехе ее послышалась какая-то непривычная металлическая нотка.

– Эфендис Кристос. Господи! Они здесь, наверное, все турки, – сказала она.

– Она даже не знала, что это слово к ним пришло от их восточных соседей. Или они родственники?

Продолжая смеяться, Марлин предложила разбить лагерь. Если пройти еще немного, они по-прежнему смогут наблюдать за обеими равнинами, сами скрытые от глаз припозднившихся крестьян. Глубокая пустынная равнина, по которой им предстояло пройти завтра утром, открывалась далеко впереди и уходила направо. За ней виднелась широкая полоса южного берега.

Отойдя на несколько шагов от ухабистой тропинки, которая теперь местами проходила по голым камням, они развернули спальные мешки и матрасы. Потом, сидя на надувных подушках и не разговаривая, поужинали разогретым на походной газовой печке бульоном и бутербродами с сыром.

На удивление чистый и прозрачный воздух позволял рассмотреть каждую деталь даже весьма отдаленных объектов. Предметы в нескольких милях от них казались совсем близкими. Начавшие сгущаться тени уже заметно удлинились. Такую кристальную чистоту часто представляешь, но редко видишь воочию.

Мартина глодало смутное беспокойство, но, не в силах найти слов, чтобы выразить это чувство, он молчал.

– Ты чего?

– Ничего. Просто… Я не могу об этом говорить.

Помолчав, Мартин добавил:

– Правда, ничего серьезного.

И вдруг почувствовал, что глаза его без какой-либо причины неожиданно наполнились слезами. Быстро встав, чтобы Марлин этого не заметила, он отвернулся и посмотрел на дорогу, по которой они пришли.

– Пройду немного назад. Хочу посмотреть, как удлинились тени.

Ответа не последовало, поэтому он неспешно двинулся через невысокие кусты, единственную растительность на этой лишенной деревьев земле, через безбрежную симфонию оттенков желтого, коричневого и черно-зеленого, пахнущую пряностями и экскрементами животных. На небе не было ни облачка.

Немного поднявшись по холму, он повернулся. Северные склоны Эфендис справа от него теперь погрузились в тень, но каждый предмет на неровной поверхности был прекрасно виден. Он почти слышал, как пыльно-пурпурные камни потрескивают, начиная остывать после непрерывной дневной жары.