Текст книги "Дуэль. Всемирная история"

Автор книги: Ричард Хоптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

В октябре 1921 г. «Таймс» отмечала, что у фашистов и журналистов входит в привычку провоцировать друг друга на поединки и что несколько таких встреч «ожидаются» или предстоят^{749}. Позднее в том же месяце сам Муссолини дрался на дуэли с синьором Чиккотти – редактором римской газеты «Иль Паэзе» (ее название переводится с итальянского как «Страна». – Пер.). Удалось договориться о встрече двух господ на вилле около Ливорно. Когда они приготовились схлестнуться в саду поместья, нагрянула полиция, при этом главные участники, секунданты и доктора помчались спасаться бегством в здание. Очутившись внутри, они заперли двери, чтобы сдержать полицию, и приступили к поединку. Бой, как узнаём мы из источника, продолжался полтора часа. К 14-му раунду Чиккотти был уже изрядно вымотан – он, кроме того, получил небольшую рану, – вследствие чего бой пришлось остановить^{750}. Дуче же, конечно, продолжал оставаться полным сил и готовым к продолжению схватки.

В других уголках мира в 20-е и 30-е гг. двадцатого века дуэли нет-нет да иногда заявляли о себе, шипя вдруг, как брошенная и недогоревшая хлопушка фейерверка. Южноамериканские политики брались порой за пистолеты или мечи, чтобы выяснить отношения и разрешить разногласия. В 1930 г. в Парагвае выдался особенно кровавый бой между доктором Элихио Айяла – бывшим президентом республики – и сеньором Томасом Баррьеро. Господа стрелялись из револьверов: Баррьеро погиб на месте, а Аяла скончался от ран позднее^{751}. В соседнем Уругвае, но в 1920 г. так удачно названный сеньор Хосе Баттле-и-Ордоньес – также бывший президент республики – дрался на дуэли с редактором газеты «Эль Пайс» («Страна» в переводе с испанского. – Пер.)^{752}. Два года спустя действующий президент сошелся в поединке с провалившимся кандидатом в президенты в результате жестоких взаимных обвинений в нечистоплотности вокруг недавно отшумевших выборов^{753}. Случилось это примерно как раз тогда, когда правительство Уругвая – довольно не в духе времени – решило отменить существующие наказания за дуэли в тех случаях, когда секунданты сообщали о ссоре в суд чести^{754}.

В ближайшей Аргентине дуэли, похоже, пустили прочные корни незадолго до смены столетий. Факт выхода в свет в Буэнос-Айресе в 90-е гг. девятнадцатого века, по меньшей мере, двух наставлений по части дуэльного этикета говорит о том, что к тому времени обычай уже широко и уверенно вошел в жизнь страны. Не ранее и не позднее 1918 г. Карлос де Ренвьель опубликовал подробный и весьма обширный сборник правил и уложений – потребовалось целых 120 страниц, чтобы сказать все необходимое, – касавшихся роли врача на дуэли^{755}. Книга интересна совершенно очевидной и очень ярко выраженной практической направленностью, а это показывает, что дуэль в Аргентине считалась вполне привычным явлением и после 1918 г. Подборка из сообщений о дуэлях подтверждает, что и в 20-е, и в 30-е гг. двадцатого века не перевелись еще парламентарии и министры, готовые выйти на поединки за поруганную честь.

В июле 1935 г. в сенате вышла ссора между министром финансов доктором Пинедо и сенатором де ла Торре. В ходе поднявшейся в здании представительного органа суматохи министр сельского хозяйства – вмешавшийся, чтобы предотвратить назревавший обмен ударами между сторонами, – получил ранения от огня какого-то экзальтированного наблюдателя, принявшегося палить по сцепившимся политикам. Одному сенатору не повезло особенно – он расстался с жизнью. Что же до самой дуэли, то в ней не пострадал ни доктор Пинедо, ни сенатор де ла Торре^{756}.

В других местах Европы страсти, как тлеющие головешки на ветру, иногда вдруг раскалялись докрасна, воплощаясь в дуэли. То тут, то там кто-нибудь из испанских и португальских политиков вдруг сталкивался с себе подобными в поединке, в то время как в Восточной Европе фигура такого масштаба, как маршал Пилсудский, сочла себя обязанной – вскоре после оставления поста в 1922 г. – защищать доброе имя польского кабинета на дуэли с генералом Щептыцким. На заре тридцатых отрывочные сведения о дуэлях долетали из Румынии. Подобно тому, как у соседей, в Венгрии, плавное течение политических процессов там тоже иной раз вздрагивало и колебалось от звона стали клинков или звуков пистолетных выстрелов.

В июле 1935 г. Клемент Эттли – скупой на слова, обстоятельный и немыслимый без своей трубки мистер Эттли – получил вызов на дуэль от капитана Фанелли – итальянского фашиста и в прошлом редактора газеты. Он счел себя оскорбленным каким-то из якобы унижающих достоинство Италии высказываний, сделанных Эттли в Палате общин в ходе дебатов по вопросу абиссинского кризиса. «Таймс» сообщила, что Эттли, являвшийся в то время заместителем вожака лейбористской партии, «отклонил вызов на дуэль, каковое явление считает варварским и устаревшим способом устранения разногласий. Он сделал особый упор и подчеркнул факт наличия никем не отменяемой свободы слова в Англии»^{757}.

Но мы с вами – как и неоднократно в истории дуэли – вернемся во Францию, чтобы проследить за тем, как последний реликт рыцарственности выйдет на сцену, сплошь уставленную и увешанную декорациями современного мира. В 1926 г. произошла дуэль на мечах между месье Сержем Андре и месье Бернаром Денисаном – журналистом. Сам факт, что Андре служил председателем совета директоров нефтяной компании, придает встрече этакий легкий флер современности, еще более усугубляемый тем обстоятельством, что дрались господа на парижском велодроме. Бой остановили, когда Андре был ранен в руку.

В 1934 г. поссорились Андре Эсси, член Палаты депутатов, и журналист Жозеф Бенекс, причиной, как и бесчисленное множество раз до того, выступала статья, принадлежавшая перу Бенекса. Примирить враждующие стороны секундантам оказалось не под силу, пришлось договариваться об условиях дуэли. Стороны встретились в Парк-де-Пренс на окраине Буа-де-Булонь, где решили сделать по четыре выстрела каждый с расстояния в 25 шагов. Инновация состояла в том, что дуэлянты, обмениваясь огнем произвольно, должны были в то же время отстреляться за 90 секунд, которые отмерялись метрономом. Ни один не пострадал. В рассказе об эпизоде говорится, что дуэль проводилась «в соответствии с самыми честными традициями и правилами, принятыми на таких встречах, единственное отступление от общепринятого состояло в том, что происходящее снимали на пленку»^{758}.

В следующем году столкнулись между собой продюсер-постановщик произведений драматического жанра и критик – дошли до стадии вызова и назначения секундантов. Как в применении к политикам и журналистам, подобная спарка тоже представлялась обычным делом: и не раз, и не два, и даже не десять того рода ситуация проигрывалась на протяжении прошлого – девятнадцатого – века. Единственное, что делало конфликт особенным – современным, – это то важное обстоятельство, что продюсер был кинопродюсером, а критик – кинокритиком, и вся заваруха вышла, конечно же, из-за фильма, а не из-за спектакля, как бывало прежде^{759}. Идея дуэли не изжила себя и в эпоху большого экрана, причем не только на нем, но и около, или, точнее, вокруг него.

В 1934 г. «Таймс» повествовала о дуэли в Каркассоне между политиком и журналистом. Каждый сделал по выстрелу, после чего дело уладилось. Газета не без желчи замечала:

В конце-то концов изначально утверждалось, что встреча проходила в соответствии с принятыми традициями и согласно обычным правилам – каковое заявление нашло полное подтверждение тем фактом, что ни один из главных участников не получил ни царапины. Нельзя сказать, однако, чтобы церемония в полном смысле соответствовала традиции, коль скоро не присутствовал ни один кинооператор, фотограф из прессы, равно как отсутствовали и репортеры – никто не фиксировал происходящее для потомков^{760}.

Если автор заметки из «Таймс» видел в каркассонских дуэлянтах нарушителей современного этикета, его душу наверняка погрели бы обстоятельства дуэли, в которой встретились в 1938 г. драматург Анри Бернстейн и Эдуар Бурде – глава театра «Комеди Франсэз». Сама ссора и последовавший за ней поединок чести – все происходило в сиянии прожекторов полного и бесповоротного паблисити, избежать чего главные участники и не пытались. В конечном итоге поединок чести опустился до уровня масс медиа-шоу, подобавшего визиту принцев крови или звезды кинематографа, но не встрече уважающих себя дуэлянтов. До войны Бернстейн славился как отменный дуэлянт. Он записал себе на счет восемь боев – и три из них всего за одну неделю, – ранив оппонентов в четырех случаях и получив ранения в двух. Бурде, будучи представителем младшего поколения, прежде, как считалось, на дуэли не дрался. Спор возник из-за планов «Комеди Франсэз» поставить пьесу Бернстейна «Юдифь». В ходе обмена письмами стороны наносили друг другу намеренные и хорошо продуманные оскорбления до тех пор, пока не пришла пора перейти к отправке вызовов. Оба выбрали именитых секундантов из мира литературы, хотя Бернстейн счел дальновидным рекрутировать Рене Прежлона – широко известного шпажиста^{761}. Оба господина встретились в саду частного дома в Нёйи в обеденное время 20 мая 1938 г. Дальше историю расскажет «Таймс»:

На протяжении двух суток напролет журналисты держали в осаде дома двух главных участников, их секундантов и даже докторов. Все эти отряды сторожевых псов на машинах вели рекомых персон к дому на Рю-Перонне. Один шлейф стелился за докторами, которые не выдержали первыми и выдали место, выбранное для дуэли, но самая крупная стая моторных экипажей – всего 50 машин – наступала на пятки месье Бернстейну через весь Париж да на полных газах. Дорожная полиция Нёйи предпринимала судорожные попытки как-то развести пробки в окрестностях Рю-Перонне.

Журналисты и фотографы заняли удобные места на стенах и на деревьях так, чтобы ничего не пропустить. Дуэлью заправлял месье Ж.-Ж. Рено – знаменитый шпажист, которому не привыкать исполнять подобную роль.

При словах: «Allez, messieurs!» («Сходитесь, господа!») месье Бурде, не щадя себя, устремился в атаку. Месье Бернстейн поначалу придерживался исключительно оборонительной тактики, не сдавая, однако, позиций и словно бы прощупывая противника. Через три минуты все выглядело так, словно бы и тот и другой добились туше, и месье Рено дал сигнал остановки, чтобы потрафить себе и посмотреть, не было ли ран. Нет-нет, ран не было. Месье Бернстейн, которому было 62 года, посидел немного, дымя испарениями, а тем временем месье Бурде прохаживался туда-сюда в обществе одного из секундантов – месье Пьера Бенуа.

Когда бой возобновился, месье Бурде вновь атаковал и дважды, казалось, приблизился к тому, чтобы ранить месье Бернстейна – сначала в руку, а потом в грудь. Месье Бернстейн продолжал держать оборону и начал все более энергично отвечать. Месье Бурде немного отступил, но потом бурно пошел вперед, на сей раз работая уровнем ниже (то есть целя ниже. – Пер.), месье Бернстейн парировал выпады épée оппонента, высвободил собственное оружие из блока и ранил его (соперника) встречным ударом.

Доктор тотчас же закричал: «Стоп!» – и, осмотрев рану, принялся настаивать на прекращении дуэли, несмотря на возражения месье Бурде. Кончик оружия прошел до кости руки. Месье Бурде проследовал к своей машине, не надев плаща. Собравшимся на входе в сад журналистам месье Бернстейн сказал: «Пожалуйста, не поздравляйте меня. Я надеюсь, мой оппонент ранен несерьезно». Весь поединок, включая и перерыв, продолжался девять минут^{762}.

На фотографии к статье показан момент дуэли, так сказать, в развитии: оба господина в позиции en garde (то есть, грубо говоря, на изготовку. – Пер.)? в рубахах и фетровых шляпах из реквизиторской; позади – секунданты. На переднем плане – словно бы все происходящее постановочные кадры – какая-то элегантная статуя из набора украшений сада.

Автомобили, папарацци, стаи журналистов, преследующие участников, запись реплик последних и к тому же фотографии с места события – товарищеский матч Бернстейн – Бурде показал, что дуэль раз и навсегда вступила в современную эру. Она превратилась в объект для подробного освещения прессы – сладкую булку, не пустить слюну при виде которой не может ни один журналист. Как же далека была она от поединка тех двух людей, которые впервые ранним утром несколько веков тому назад вышли на лесную росчисть или полянку – песчаную ли пустошь или на полоску суши у моря среди дюн, – чтобы спокойно и без суеты разрешить назревшие между ними противоречия. Словом, так – история повторилась, и повторилась наконец-то, как и полагается, в виде фарса.

Если Первая мировая война послужила широко распространенным и – в некоторых кругах – окончательным стоп-сигналом для дуэльной практики, Вторая мировая прикончила ее раз и навсегда. Если в 30-е гг. двадцатого века люди, подобные Бернстейну, которые выросли во времена, когда дуэль являлась частью жизни, могли продолжать еще сходиться в поединках с соперниками, к 50-м гг. дуэль приказала долго жить. В 20-е и даже 30-е гг. двадцатого века существовали все еще люди определенной породы, полагавшие, что дуэль есть самый подходящий способ для улаживания определенного рода разногласий. После 1945 г. дуэль почти полностью исчезла из поля зрения, став областью приложения сил и талантов моральных эксгибиционистов, фантазеров и профессиональных прикольщиков. Дуэль пережила наступление эпохи кинематографа и массового автомобиля с бензиновым двигателем, но недотянула до атомной эры или времени утверждения так называемого «государства всеобщего благосостояния»[91]91
  …времени утверждения так называемого «государства всеобщего благосостояния». Речь идет о государстве с развитой и работающей системой социального обеспечения, примерами которого являются западноевропейские страны, США, Канада, Япония и очень немногие другие. Прим. пер.


[Закрыть]. Время от времени пресса с тенденциозным настроем и попытками интерпретировать события в угоду собственным прихотям редакторов – то с юмором, то с ностальгией – принималась обсасывать косточки тех или иных дуэлей, а то шутники из недорослей-бурсаков разыгрывали некое действо на ухоженной лужайке где-нибудь в Оксфорде.

В 1958 г. два француза встретились в «смертельном» поединке из-за каких-то театральных – во всех смыслах этого слова – разногласий. Точнее всего – из-за балета. 30 марта 1958 г. Серж Лифарь и маркиз де Куэвас[92]92
  Оба дуэлянта имели прямое отношение к искусству балета. Уроженец Киева Серж (Сергей) Лифарь (1905–1986), завершивший в 1956 г. свою карьеру великого танцовщика, работал хореографом и балетмейстером в парижском театре «Опера» (L’Opéra de Paris), а его противник, американский гражданин чилийского происхождения Хорхе де Пьедрабланка де Гуана, 8-й маркиз де Куэвас (1885–1961), был основателем и директором известной балетной труппы, образованной в 1947 г. путем слияния его «Интернационального балета» и «Нового балета Монте-Карло» (которым прежде руководил Серж Лифарь). С 1947 по 1951 г. компания, основанная Куэвасом, носила название «Большой балет Монте-Карло», затем «Большой балет маркиза де Куэваса», и с 1958 г. – «Интернациональный балет маркиза де Куэваса». Прим. ред.


[Закрыть] дрались на шпагах у мукомольного предприятия милях в 50 от Парижа. Одним из секундантов маркиза был молодой Жан-Мари Ле Пен, ставший впоследствии видным французским политиком националистского толка. Мадам Фортуна надела венок победителя на чело благороднейшего маркиза, сумевшего слегка поцарапать предплечье оппонента. После чего оба господина, «разрешив противоречия достойным кровопусканием, заключили друг друга в объятья…».

От самого начала и до конца все дело сопровождалось максимально возможным паблисити, от чего ни один из главных участников «драмы» даже не попытался как-то отмежеваться… Стороны обменялись церемониальными оскорблениями, секунданты их нанесли друг другу соответствующие визиты, а газеты на протяжении последней недели пестрели фотографиями дуэлянтов. Они даже расщедрились на интервью по радио – в одном и том же здании, но в разных вещательных студиях. Когда секунданты заехали за маркизом де Куэвасом в 8 до полудня в дом его друга в Нёйи, где – предположительно с целью спрятаться от прессы – тот провел эту ночь, снаружи караулили человек 50 журналистов и фотографов. Первым делом они сопроводили его неотвязным хвостом к открытому месту в предместьях Парижа, где маркиза ждал месье Лифарь и где неустанно щелкали затворы фотоаппаратов, а потом к дому другого друга в Верноне, где и произошла дуэль^{763}.

В 1954 г. известие о том, что Министерство военной авиации в Лондоне запретило восьми офицерам Королевских ВВС, которым вот-вот предстояло начать слушать курс лекций в немецком университете, принимать участие в мензуре, спровоцировало легкое вспорхновение редакторского мнения.

Тут и в Америке подобная гнильца не внове. Благословенные дни Родона Кроули с пистолетами – «теми самыми, из которых я стрелялся с капитаном Маркером» – прошли, и их не воротишь, как не вернуть лорда Мохана и герцога Хэмилтона. Дух буржуа распространился широко… как ни стыдно и обидно.

Газета приходила к заключению, что «аристократические манеры утрачены», и сожалела, что «слишком уж много людей, получив вызов на встречу à l'outrance (до крайности), готовы воспользоваться правом и уподобиться тем недостойным дуэлянтам, которые отваживаются на смертельный риск метнуть друг в друга по полкирпича со ста ярдов»^{764}.

В 1958 г. фельдмаршал Монтгомери подарил миру том военных мемуаров, в котором позволил себе ряд нелестных замечаний в отношении роли, сыгранной в войне итальянцами. Высказывания Монтгомери заставили высокие круги в Риме настолько сильно надуть щеки, что итальянского посла в Лондоне проинструктировали относительно необходимости заявления официального протеста по поводу некоторых абзацев книги. Помимо активности на правительственном уровне, Виченцо Капуто, председатель итальянской Националистической ассоциации, дошел до того, что вызвал Монтгомери на дуэль. Как сказал Капуто, вызов направлялся в целях «защиты престижа итальянского народа и чести его армии, возмущенных несправедливыми происками, основанными на заведомо ложных утверждениях и лжи»^{765}. Защиту точки зрения фельдмаршала взял на себя – из спортивного интереса – мистер Бриджленд из Хорсни, и есть не вполне обоснованные данные в отношении того, что и в самом деле бой между сеньором Карузо (не Капуто. – Пер.) и английским бойцом-защитником дела Монтгомери состоялся.

В 1959 г. аргентинский военный министр дрался на саблях с радикалом и членом законодательного собрания, приложив его над правым глазом^{766}. Несколько месяцев спустя аргентинский адмирал столкнулся в поединке с другим парламентарием радикального толка. Оба противника славились как отличные стрелки, но каким-то образом ухитрились не попасть друг в друга^{767}. В 1962 г. разъяренный французский полковник-парашютист, считавший себя оскорбленным статьей в сатирическом журнале «Ле Канар аншене» (Le Canard Enchaîné, т.е. «Привязанная утка». – Пер.), вызвал редактора на дуэль. Редактор же показал, какого он мнения в отношении обычая, дав наказ секундантам предложить полковнику стреляться из игрушечных пистолетов «с любого расстояния».

У французских парламентариев за плечами продолжительная и достойная всяческого уважения традиция защиты чести на дуэлях, а потому нет ничего более уместного в том, что два члена именно этой организации сошлись один с другим на уже самой-самой – или почти самой – последней дуэли, которая велась всерьез. В апреле 1967 г. Гастон Деферр, депутат-коммунист и мэр Марселя, принял вызов от Рене Рибьера – депутата-голлиста – по причине нанесенного оскорбления: Деферр назвал Рибьера идиотом. Как положено, назначили секундантов и подготовили рапиры, хотя Деферр выражал склонность предпочесть револьверы. Законодатели дрались в саду дома в Нёйи. Рибьер получил два укола в предплечье, затем бой остановили, признав победителем Деферра.

Два года спустя – первый землянин к тому времени уже успел ступить на Луну – Омеро Лахора Бурго – кандидат на предстоявших выборах президента Доминиканской Республики – принял вызов на дуэль, причем на бой до смерти, от генерала Антонио Имберта Баррераса. Лахора обвинил генерала в заигрывании с коммунистами. Легко понять чувства оскорбленного.

В марте 1970 г. «жаворонки» из жителей Копенгагена смогли насладиться небывалым зрелищем: два господина сражались на дуэли. И это в мертвенно спокойной Дании! Но повод был – и еще какой. Того Эсбен – режиссер театра «Дет ней Скала» – вызвал Хеннинга Дитлева – пресс-секретаря той же организации – на поединок за то, что последний… не включил фамилию Эсбена в программу. Два господина, вооруженные пистолетами с кремневыми замками, встретились в Королевском оленьем парке, где каждый, отмерив традиционные 24 шага, разрядил – или попробовал разрядить – оружие в другого. Пистолет Эсбена выстрелил, но пуля, что называется, ушла «за молоком», тогда как пистолет Дитлева и вовсе не высказался. Эта дуэль стала первой в Дании с 1912 г.^{768}.

Рядом с эксцентриками и мастерами публичного шоу вставали иногда и недопеченные пирожки из бурсы. В мае 1954 г. два студента Оксфорда – Алестер Форсайт и Рональд Иден – «дрались» на дуэли пониже Медоу-Билдингс в Крайст-Чёрче. Сценарий разработал Иден – «практикующий шут и прикольщик», – который выбрал для дела стартовые пистолеты с патронами и спрятанную капсулу с красной краской. Спор вышел из-за студентки с факультета изобразительного искусства.

Вызывающий и вызываемый стояли спина к спине, затем по команде [данной рефери] прошли пятнадцать шагов, развернулись и выстрелили из оружия, описываемого по-разному – от «больших стартовых пистолетов» и до «револьверов 45-го калибра». Алестер Форсайт неверным шагом метнулся вперед, судорожно хватаясь за грудь, в то время как на его белой рубахе появилось красное пятно. «Драматично кашляя и задыхаясь», как вспоминает сам бурсак-дуэлист, он позволил унести себя [от Медоу-Билдингс]^{769}.

Происшествие привлекало внимание, и газеты уделили ему значительное место на своих страницах, даже «Таймс» почтила его словом, заметив, что «Неделя восьмерок» [93]93
  …«Неделя восьмерок» в Оксфорде. Праздничная неделя по случаю окончания учебного года, когда между студенческими командами происходили традиционные речные гонки на «восьмерках» – байдарках с восемью гребцами. Прим. пер.


[Закрыть]в Оксфорде… дала сегодня во второй половине дня первую сенсацию…»^{770}.

Четыре года спустя, в мае 1958 г., два чада из Бейллиола[94]94
  …чада из Бейллиола. Известный колледж Оксфордского университета, основанный в 1263 г. и названный по имени Джона де Бальоля, или Бейллиола (John de Balliol). Прим. пер.


[Закрыть] – Денис Кросс и Кристофер Уэдди – стрелялись на дуэли пробками от шампанского. Кросс описал случившееся так:

Мы группой ужинали как-то в Бейллиоле. Я отпустил в адрес подружки Уэдди, которая училась в LMH [Леди Маргарет Холл], какую-то слегка разухабистую шутку, на что Уэдди отмолвил: «Я вызываю вас», ну, или что-то в подобном духе. Ни один уважающий себя парень не станет извиняться просто потому, что его вот так вот напугали. В равной степени ни один уважающий себя парень не станет терпеть, когда его девчонку вот так оскорбляют. Все, кто сидел рядом, подумали, что звучит идея заманчиво – забавно – и что нельзя дать ей так просто зачахнуть. Секунданты, один из которых был Генри Брук [впоследствии судья Высокого суда (входит в состав Верховного суда в Англии. – Пер.)], дали себе труд организовать встречу. Не могу не винить Брука за раздувание истории.

Сошлись встретиться завтра утром на лужайке у LMH в общепринятое для таких штуковин время. В LMH в то время была особо прижимистая казначейша, а потому решили расположиться как раз под ее окном. Когда она высунулась наружу, чтобы узнать, что, собственно, происходит, ей торжественно сообщили: «Решается дело чести, мэм»^{771}.

Двое затем заняли места – шагах, вероятно, в 10 друг от друга, – вооруженные бутылкой – или, может быть, двумя – шампанского. «Как следует прицелиться, – вспоминал потом Кросс, – оказалось делом довольно непростым, хотя стрельнула она мощно». Ни один из участников даже близко не попал в другого. Затем – и это стало «лучшей частью всего дела» – дуэлянты с секундантами отправились в гостиницу «Митра» на Хай-Стрит, чтобы позавтракать, прихватив с собой открытое шампанское, совсем небольшую часть которого израсходовали на выстрел.

Эпизод сподвигнул «Таймс» на благодушную редакторскую ремарку, в которой газета задавалась вопросом: «Является ли дуэль подходящим объектом для юмора?»

Атмосфера времени не одобряет подобной остроумной легкомысленности, и вообще драться на дуэли теперь – это нечто. Все прекрасно знают, что такое пробки от шампанского, и вполне возможно, по меньшей мере, главные участники смогли бы – когда все закончится и честь будет удовлетворена – похвастаться хорошим синяком под глазом, чтобы долго не забывать, как зелененькую травку в памятное утро самым серьезным образом окропила «Мадам Клико»^{772}.

Еще через шесть лет на пути к Модлин-Колледж (Колледжу св. Магдалины Оксфордского университета. – Пер.) вновь случилась разборка молодых людей из-за девушки, переросшая в дуэль, но на сей раз на мечах и закончилась настоящим кровопролитием. Одним из двух господ был Адам Пойнтер, а вторым – южноафриканский стипендиат Родса[95]95
  …южноафриканский стипендиат Родса… Речь идет о студенте, который для учебы в Оксфордском университете был удостоен стипендии, названной в честь сэра Сесила Родса, известного колониального деятеля Викторианской эпохи. Эту стипендию обычно получают выходцы из стран Британского Содружества, главным образом, из бывших африканских колоний Великобритании. Прим. пер.


[Закрыть], Рори Донеллан, позволивший себе унижающее честь высказывание в адрес подруги Пойнтера. Дальше историю расскажет Пойнтер:

И вот как все было. Я, ничего такого даже и не думая, взял чью-то лежавшую тут же перчатку и шлепнул ей Рори по лицу, а затем он взял ее и, ударив меня раз в десять сильнее, сказал: «С саблями на рассвете» – и вышел. Он был совершенно взбешен, никогда на видел, чтобы кого-нибудь так скрючило. Я не понимал, чего такого особенного случилось и почему его так повело, к тому же я подумал, что все это шутка. Так или иначе, по ходу дела вечером стало очевидно, что он-то не шутил, а он был чемпионом по фехтованию в Натале, так что знал, что делал…^{773}

Когда Пойнтер уразумел, что происходящее не есть шутка, он решил потратить остаток вечера на получение нескольких элементарных уроков фехтования у друга, который являлся саблистом и чемпионом университета. На следующее утро, когда еще даже не рассвело и «в такой темноте было просто ничего не видно» – стоял февраль, – стороны встретились на лужайке около Нью-Билдингс и средневековом монастыре: «Присутствовали секунданты, медик и горстка наблюдателей».

Так или иначе, та маленькая дуэль длилась примерно, думаю, минут так семь или восемь на лужайке и закончилась под ореховым деревом, где он счастливо разоружил меня при первой крови… Затем мы отправились в комнату к Рори промочить горло стаканчиком виски. С тех пор я всегда пребываю в некотором затруднении, когда думаю обо всем том деле. Я-то считал, что то была шутка, но Рори, похоже, так никогда не думал.

Оппонент поранил Пойнтеру руку около большого пальца – шрам остался и по сей день, – чего хватило для остановки боя. По причине слишком темного времени не удалось сделать фотографий, хотя потом недостаток частично исправили за счет постановочных снимков, на которых Донеллан запечатлен «в прикиде Гамлета… в широкой белой рубахе и в черном трико». Позднее обоих господ вызвал к себе Т. С. Р. Боуз, директор Модлин-Колледжа, который сказал им только: «Очень приятно узнать, молодые джентльмены, что вы рано встаете».

* * *

В конце концов, дуэль просто выдохлась. Хотя есть целый набор факторов для объяснения ее исчезновения, ни один из них не может – с изрядной долей обоснованности – претендовать на звание решающего. Совершенно ясно, что рост власти закона и увеличивающееся уважение к узам, связывающим человека в современном обществе его долгом по отношению к нему, делали дуэль все более и более неприемлемой. Точно так же и с распространением набиравшего силы евангелического христианства – особенно в Британии и в Соединенных Штатах – дуэль начала все больше превращаться в реликт – в пережиток ужасного прошлого. Немалую роль сыграло и демократическое движение. Дуэли являлись по определению недемократическим институтом – они привлекали только представителей самоопределяющейся элиты. Альтернативной сделалась хорошая трепка. Демократы, так же, как и христиане, видели в дуэли варварский атавизм самодержавной эпохи.

Немаловажно и то, что от поколения к поколению общество становилось мягче физически – более привычным к комфорту. Для наших предков, которым приходилось терпеть ампутацию конечностей и операции практически без анестезии, фактор физического риска на дуэли – опасность ран и увечий – казался приемлемым. В наше время постулат о том, будто шрамы украшают мужчину, звучит как-то не очень убедительно.

Что тоже важно, в Западном мире двадцать первого столетия мы как индивидуумы с меньшей готовностью принимаем ответственность за свои действия, тогда как выход на дуэль являлся высшей формой признания личной ответственности. В современном мире всегда найдется кто-нибудь, на кого можно свалить вину, в том числе и собственную. Дуэлянт же в подобных случаях начинал отсчет с себя и собой же заканчивал.

Но в наибольшей степени повинна в исчезновении дуэлей утрата прочности служившего ей фундаментом кодекса чести – дуэльная основа основ потеряла мощь как движущая сила. Старомодного чувства чести практически не осталось в современной действительности. Обесцененный релятивизмом импульс этот постоянно путают с подменившим его своекорыстием. То есть вопрос как общественной, так и личной совести, но наиболее заметно проявляется он, так сказать, во всенародном нашем достоянии. Нами управляют политики, не просто не наделенные чувством чести, но и зачастую начисто лишенные стыда. Мало у кого из руководителей хватает принципиальности для ухода в отставку по собственной инициативе, не говоря уже о том, чтобы драться с кем бы то ни было на дуэли вследствие обвинения в бесчестных поступках.

Между тем ничто из вышесказанного вовсе не означает, что о закате и уходе дуэли следует сожалеть, сегодня мы просто живем в другом мире – лучшем во многих смыслах, хотя не в безоговорочно лучшем.