Текст книги "Дуэль. Всемирная история"
Автор книги: Ричард Хоптон
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
Глава одиннадцатая.
Господство пистолета – дуэли в Ирландии, 1760–1860 гг.
ВРЕМЕНЕМ, КОГДА ДУЭЛИ в Ирландии достигли апогея, стали последние 30 лет восемнадцатого столетия. 1770-е и 1780-е гг. были эпохой так называемых «пожирателей огня» – не имевшей четких форм группы молодых ирландцев, кровавые деяния которой прославили дуэльные хроникеры, более всего сэр Джона Баррингтон (не Джон – то есть John, или Иоанн, a Jonah, по-русски Иона. – Пер.). На самом деле они больше походили на не привыкших дорожить людскими жизнями головорезов, чем на утонченных джентльменов-дуэлянтов, но истории их, или, точнее, легенды вокруг них – полные скорее надуманного, чем действительного, – сделали немало для того, чтобы создать ощущение, будто Ирландия тех лет представляла собой настоящий рай для дуэлянтов.
История дуэлей в Ирландии в те времена развивалась по сходной, но не идентичной кривой, что и история поединков чести в Англии. Тогда как дуэльная интенсивность в Англии до, скажем, 1820 г. неизменно возрастала, а после этой даты начала быстро катиться под уклон, ирландский график пережил резкий скачок после 1760 г., спад же последовал после 1800 г. Невозможно отрицать важности двух законодательных документов в истории дуэлей в Ирландии: во-первых, Восьмилетнего акта 1768 г. и, во-вторых, Акта об унии 1801 г.
Описываемый период активности открывается в Ирландии (как и в Англии) смертью короля Георга II. В Ирландии кончина короля ускорила парламентские выборы. Так или иначе, у них имелась и добавочная значимость, поскольку – в отличие от Англии – там ранее отсутствовали условия для выборов. Так что с восхождением на трон молодого короля – а Георг III наследовал деду в возрасте 22 лет – выборы могли определить политический ландшафт на десятилетия. Все это придавало особую остроту парламентским процессам, которые последовали за уходом Георга И. На фоне сменившего период апатии оживления в ирландской политике и одновременно роста благосостояния дуэли получили новое вливание необходимого для поддержания процесса горения страстей кислорода. На следующие 40 лет политика превратилась в наиболее питательную среду для вызревания дуэльных конфликтов в ирландском обществе. Всему этому в изрядной мере поспособствовало, хотя и не совсем неумышленно, прохождение Восьмилетнего акта, которым ирландскому законодательному собранию предписывалось проводить выборы, по меньшей мере, раз в восемь лет. Поскольку выборы-то как раз и являлись частой причиной возникновения несходства мнений у кандидатов, вышеупомянутый акт изрядно подхлестнул дуэли. Первые выборы, которые состоялись по условиям этого Восьмилетнего парламентского акта, пришлись на 1768 г., что не обошлось без целого ряда поединков. Веха того же, если не сказать обратного, характера – Акт об унии 1801 г. за счет делегирования ирландской законодательной политики Вестминстеру разом устранил самый опасный очаг разгорания дуэльных страстей{518}.
Есть еще целый ряд других факторов, способствовавших расширению дуэльной практики на исходе 60-х и на заре 70-х гг. восемнадцатого века. Как и всегда в истории ирландских дуэлей, близость с Англией – связи с ней играют важную роль и тут. Публикация в Дублине памфлетов о знаменитых английских поединках чести служила одним из способов распространения дуэльной идеи. Темы двух таких опусов, оба из которых упоминает Джеймс Келли в своей истории дуэлей в Ирландии, касаются процессов в Лондоне по обвинению в убийствах Эдуарда Кларка в 1750 г. и лорда Байрона в 1765 г. И тот и другой (мы обсуждали их ранее) представляли собой печально знаменитые случаи, привлекавшие внимание пишущей братии в Англии. Публикация в Дублине сенсационных рассказов о боях повысила привлекательность – если вообще правомочно употребление такого термина – дуэлей в Ирландии.
Всё более тесные трения в политике и новостная привлекательность недоброй славы поединков в Англии, вполне возможно, внесли свою лепту в дело увеличения дуэльной активности в самой Ирландии, однако тут мы должны констатировать, что семена упали уже во вполне унавоженную почву. На глаза нам не раз попадалось (см. главы пятую и шестую) англизированное и англиканское нетитулованное дворянство, которое пустило корни в Ирландии в разные периоды освоения страны в шестнадцатом и семнадцатом столетиях. К середине восемнадцатого века данный класс протестантских землевладельцев прочно обосновался в Ирландии и почти всецело посвятил себя излюбленному культурному времяпрепровождению – а именно охоте, азартным играм и потреблению спиртных напитков. Общество, о котором мы ведем речь, жило простой и не подталкивавшей его членов к глубоким размышлениям жизнью – идеальная среда, в которой только и процветать дуэлям. Более того, согласно Келли, начиная с 1745 г. отмечался уверенно поступательный экономический рост, что побуждало все больше людей видеть в себе джентльменов и, на сем основании, считать себя вправе и давать сатисфакцию, и требовать ее от обидчиков. Многие из них, по монументальному выражению сэра Джона Баррингтона, являлись «слегка «подрощенными» джентльменами» – людьми, которым, тем не менее, ничто не мешало присваивать себе право защиты чести на дуэлях.
Келли также указывает на знаменитые дуэли, которые – совпадая с описанными выше процессами – способствовали подготовке условий для эксцессов, последовавших в конце 70-х и в 80-е гг. восемнадцатого столетия. 25 августа 1769 г. Генри Флуд встретил мистера Эгара в Данморе и уложил его первым же выстрелом. В широком смысле спор имел политическую подоплеку. Флуд славился как выдающийся член партии «патриотов» в ирландском законодательном собрании, вместе с тем за плечами у семейств оппонентов оставалась уже богатая история соперничества за парламентский контроль над городком Кэллан. В 1765 г. оба господина ездили в Англию с целью драться на дуэли. Непосредственным толчком для конфликта послужило дезертирство важного выборщика из лагеря Флуда к Эгару и спор по поводу пары дуэльных пистолетов последнего. Флуда за роковой выстрел в Эгара судили, но признали виновным только в неумышленном человекоубийстве, что на деле избавляло его даже от тюремного срока.
Второй поединок состоялся между лордами Таунсендом и Белламонтом в феврале 1773 г. в Лондоне. Тот факт, что лорд Таунсенд недавно, прослужив срок вице-королем Ирландии, оставил пост, придало дуэли особую зловещую привлекательность. Начало раздору положили банальные обстоятельства, однако он стал типичным примером ссоры на характерной для ирландской политики почве. Для многих тот факт, что Таунсенда призвали к ответу как частное лицо за совершенное в период нахождения на общественной должности, казался довольно непривлекательным оборотом событий. Местом поединка стали Мэрилебон-Филдс, оба участника готовились драться на пистолетах и на мечах. Таунсенд выстрелил первым и попал Белламонту в пах.
Третья дуэль стала следствием необходимости разобраться во взаимоотношениях между сэром Джоном Блакьером и Бошаном Бэгнэллом, которые пользовались репутацией завзятых дуэлянтов. В эпизоде прослеживаются параллели с двумя вышеупомянутыми поединками. Враждебность между господами вспыхнула не вдруг и не вчера, а повод для ссоры относился к сфере служебных полномочий Блакьера. Джентльмены обменялись выстрелами в Финике-Парке (Дублин) в феврале 1773 г., то есть через три дня после того, как Таунсенд и Белламонт проделали то же самое в Лондоне{519}.
Представляется вполне вероятным, что 70-е и 80-е гг. восемнадцатого столетия стали свидетелями осязаемого роста числа дуэлей в Ирландии. Достоверная статистика, как мы уже не раз отмечали, редкая птица в истории дуэлей. Как бы там ни было, Джеймс Келли добыл кое-какие сведения о поединках на исходе восемнадцатого века в Ирландии. Между 1751 и 1760 гг. Келли насчитал 36 дуэлей, в следующее десятилетие планка поднялась до 47. Большинство встреч протекало в Дублине и его окрестностях. Те же самые статистические данные показывают, что по мере ухода столетия в прошлое пистолет постепенно все увереннее вытеснял меч как оружие, предпочитаемое дуэлянтами{520}. Тут мы имеем дело с характерным отражением тех же тенденций, которые уже наблюдали, рассматривая дуэльную практику в георгианский период в Англии.
Так или иначе, после 1770 г. начинается решительный рост дуэльной активности. Выкладки Келли по десятилетию между 1771 и 1780 гг. дают картину в целых 159 дуэлей, что есть более чем троекратное увеличение по сравнению с предшествующими 10 годами. Между 1781 и 1791 гг. дуэлянты почти не сдают позиций, позволяя подвести баланс в 147 поединков. Данные свидетельствуют о том, что большинство боев, судя по всему, происходило в Дублине и около него, как показывают факты и то, что после 1770 г. пистолет превратился в наиболее востребованное дуэльное оружие{521}. Статистические данные поддерживают утверждение о спаде накала дуэльных страстей в Ирландии с 90-х гг. восемнадцатого века. Данная тенденция получила поддержку с принятием Акта об унии, что привело к удалению политических раздражителей из Дублина и переносу арены борьбы далеко в Лондон, снизив количество такого рода дуэлей в Ирландии. Статистические данные Келли включают в себя уже только 113 дуэлей за период с 1791 по 1800 г., что ниже более чем на одну пятую по сравнению с предыдущим десятилетием. В 10 лет, прошедших с принятия Акта об унии в 1801 г., «температурная шкала» продолжает падать и останавливается на отметке в 81 случай столкновений на дуэлях. Все это показывает, что на протяжении первого десятилетия девятнадцатого столетия количество поединков чести, на которых сталкивались горячие головы, почти наполовину снизилось в сравнении с происходившим всего 30 лет назад – в 70-х гг. восемнадцатого века. Та же статистика говорит, что после 1800 г. дуэлянты практически всегда отдавали предпочтение пистолетам{522}.
Натиск волны насилия в 1770-е и 1780-е гг. в Ирландии способствовал распространению и укреплению норм дуэльного этикета. Высшей точкой данного процесса стала выработка «Клонмел Рулз», или «Клонмельских правил». Преамбула гласила: «Практика дуэлей и вопросы чести, как постановлено на летней выездной судебной сессии в Клонмеле 1777 г. господами делегатами от Типперэри, Гэлуэя, Майо, Слиго и Роскоммона, предписываемые к принятию повсюду в Ирландии»{523}.
«Правила» подписали Кроу Райен, Джеймс Киу и Эмби Бодкин – три самопровозглашенных специалиста, а вообще же кодекс представляется инициативой регулирования порядка силами самого дуэльного братства. Не менее значителен факт формулирования «Правил» на ассизах, то есть на выездной сессии присяжных, поскольку шансы дуэлянта избежать виселицы за возможное убийство человека заметно повышались, если суду предоставляли доказательства того, что рекомый господин «действовал в соответствии с правилами». А что так обычно и случалось, подтверждал опыт дуэлянтов по обеим сторонам Ирландского моря да и в других странах. «Правила» служили скорее средством уберечь дуэлянтов от больших неприятностей, чем снизить количество поединков.
70-е и 80-е гг. восемнадцатого столетия вошли в историю как эра «пожирателей огня». В действительности «пожиратели огня» являлись «крайне недостойными уважения фигурами» – отчаянными сорвиголовами и неугомонными дуэлянтами, а вовсе не теми личностями, что готовы подчиняться каким-то там «Правилам»{524}. Самый знаменитый из них – Джордж Роберт Фицджералд, зафиксированный в истории как «Боец» Фицджералд. Его жизненный путь наглядно иллюстрирует то, за что ратовали «пожиратели огня».
Фицджералд появился на свет в 1748 г. в аристократической семье: матерью его была леди Мэри Херви, сестра эрла-епископа Арма{525}. Согласно Уильяму Дугласу, Фицджералд, посещавший Итон и Тринити-Колледж в Дублине, представлял собой тихого, склонного к раздумьям молодого человека, при этом хорошо образованного. Все переменилось, когда пулей на дуэли его сильно ранило в голову, в результате чего он сделался «раздражительным, хитрым и трусоватым»{526}. Уильям Хикни в своих мемуарах приводит несколько анекдотичное мнение о Фицджералде: «Как личность он вел себя невероятно изысканно и утонченно, манеры его отличало необычайное изящество и умение подойти к людям, однако в проявлениях характера и поведении местами он бывал яростен сверх меры». Хикни говорит, что в том месте, где пуля отбила кусок кости черепа Фицджералда, ему поставили серебряную пластинку{527}.
В 1772 г. он выгодно женился и оставил Ирландию, чтобы отправиться в продолжительное свадебное путешествие во Францию, где сподобился найти путь ко двору в Версале. Фицджералд отличался чрезвычайным мотовством и расточительностью, причем даже по меркам эры кутил, в которую жил. Он любил блеснуть и пустить пыль в глаза.
«В любое путешествие он отправлялся с помпой, слуги его облачались в синюю гусарскую форму с желтой отделкой и несли огромные сабли, тогда как у него самого на треуголке всегда имелась лента с алмазами или азиатскими жемчужинами»{528}. К моменту возвращения в Ирландию в 1775 г. неразборчивость в тратах средств привела к огромным долгам, сумма которых достигала, вероятно, £120 000.
Ко времени прибытия обратно в Ирландию из Франции в 1775 г. на счету Фицджералда числилось уже очень большое количество дуэлей – что-то около 27, наверное{529}. Джеймс Келли, самый последний из авторитетов в рассматриваемой нами области, предполагает, что Фицджералд дрался на 12 дуэлях к моменту его казни в 1786 г.{530}. Как однозначно показывает его дуэльная карьера, он не проявлял интереса к общепринятым установкам. Он с готовностью прибегал к любой уловке, которая бы помогла ему спасти шкуру: сгибался, чтобы представлять собой меньшую цель, скрытно носил доспехи или – что особенно действенно – просто убегал с дуэльной площадки, если дело пахло жареным. Келли заключает, что дуэли Фицджералда «являлись не чем иным, как квазизаконными способами убийства или просто мести под предлогом нанесенного оскорбления»{531}.
В конце концов неуемная тяга к насилию и наплевательское отношение Фицджералда к правилам догнали его. Он был схвачен и предстал перед судом за убийство Патрика Макдоннела. В том случае начисто отсутствовали хоть какие-то извинительные мотивы – ни у кого даже не повернулся язык назвать бой дуэлью. Слушания открылись в Каслбаре 11 июня 1786 г. под председательством главного судьи суда казначейства и при собрании присяжных. В качестве прокурорской стороны выступал генеральный атторней, Джон Фицгиббон, с которым Фицджералд тоже уже однажды дрался на дуэли. Испытывал ли Фицгиббон какие-то симпатии к попавшему в переплет Фицджералду, сказать трудно, однако жюри, совершенно очевидно, не демонстрировало склонности к сантиментам. «Бойца» Фицджералда признали виновным и повесили{532}. Одна дублинская газета потчевала читателя леденящими душу подробностями относительно того, как выглядели останки Фицджералда вскоре после приведения приговора в исполнение.
Повсюду на теле Фицджералда виднелись шрамы, полученные им во множестве… поединков, в которых он поучаствовал. На месте, где пуля вошла в его бедро, осталось огромное углубление, другое такое имелось в узкой части ноги. Голову его тоже пронизывали отверстия: вся правая сторона была так исколота острием шпаги, что и описать это невозможно{533}.
В начале девятнадцатого столетия характер дуэли в Ирландии начал меняться. Прежде поединки чести являлись почти сплошь и исключительно прерогативой протестантского земельного нетитулованного дворянства. Подобная тенденция отчасти обуславливалась запретом на ношение оружия католиками, введенным еще при Уильяме III на заре 90-х гг. семнадцатого столетия. Хорас Уолпол приводил рассказ об одной ирландской дуэли в письме в 1751 г. Приступая к пояснениям условий, он писал: «Тейф – ирландец, который переменил веру, чтобы выйти на поединок, ибо, как вам известно, в Ирландии католикам не позволительно носить меч»{534}.
Что бы и кто бы ни думал в отношении этого обращения и ни говорил о силе религиозных убеждений и моральных правилах мистического Тейфа, к 1800 г. подобные жертвы уже более не требовались. В 1793 г. закон изменили, и, начиная с того момента, католикам дозволялось выходить в свет при оружии. Такое послабление, конечно же, облегчило для них возможность драться на дуэлях, и многие заметные господа католического вероисповедания с энтузиазмом бросились осваивать кодекс чести. Для католиков Ирландии (по причине гораздо большего процента католического населения) вопрос освобождения от наложенных на них еще с времен реформации ограничений в гражданских правах стоял острее, чем в Англии. Акт об унии удалось подавать под соусом обещания эмансипации для католиков, мотивированного для властей страхом перед повторением поддержанного французами вторжения 90-х гг. восемнадцатого века. Однако обещание осталось невыполненным, а эмансипация в первой четверти девятнадцатого века превратилась в один из наиболее важных с политической точки зрения предметов спора для всех проживавших как по ту, так и по другую сторону Ирландского моря, послужив, как водится, поводом для многих дуэлей.
Именно в таких условиях и сумел вырасти в выдающуюся фигуру ирландской политики Дэниэл О’Коннел (1775–1845). О’Коннел – адвокат по профессии – неустанно ратовал за права католиков. Он основал Католическую ассоциацию, ставшую «наиболее успешным политическим лобби того времени»{535}. О’Коннел, кроме всего прочего, отличался довольно неуравновешенным характером, взрывы которого нередко вовлекали адвоката в разного рода переделки. Как-то раз несдержанность повлекла за собой дуэль. О’Коннел питал стойкую неприязнь к сэру Роберту Пилу, будущему премьер-министру и главному министру в Ирландии между 1812 и 1818 гг. Коль скоро Пил всеми силами противился католической эмансипации, он и превратился в мишень для острот О’Коннела. В 1813 г. он высмеивал Пила в полемике:
Этот наш курьезный враг… «Оранжист Пил». Невоспитанный юнец, склепанный на какой уж не знаю фабрике в Англии… посланный к нам раньше, чем распростился с фатовски надушенными платочками и туфельками из тонкой кожи… Паренек, готовый сражаться со всем и всеми[67]67
Тут, очевидно, этот поток довольно плоских с современной точки зрения острот сыплется на Пила как на человека молодого, которому было в то время не более 25 лет. Прим. пер.
[Закрыть].{536}
Надо ли удивляться, что привычка пользоваться подобного рода выражениями в итоге не прошла О’Коннелу даром. Спустя два года оба противника вновь обменялись оскорблениями, что вылилось в приглашение на дуэль, разыграться которой предстояло около Остенде (то есть в Бельгии, являвшейся тогда частью Нидерландского королевства. – Пер.). Как бы там ни было, власти, встревоженные отзвуками предстоящей разборки в печати, арестовали О’Коннела, когда тот следовал через Лондон по пути на Континент.
В феврале того же года (1815 г.) О’Коннел дрался на дуэли с мистером д’Эстерром под Дублином. И эта ссора имела подоплекой расхождения во взглядах между протестантами и католиками. О’Коннел в оскорбительном тоне отозвался о «пресмыкающейся Корпорации Дублина». Д’Эстерру – протестанту и члену Корпорации (городского совета. – Пер.) – такие высказывания не понравились, и он отписал О’Коннелу с просьбой разъяснить свои мысли. В ответе О’Коннел заверил д’Эстерра, «что ни в одном языке нет таких выражений, которые могли бы выразить чувства презрения, испытываемые им к этому органу»{537}. Перепалка между д’Эстерром и О’Коннелом вызвала небывалый отзвук в обществе. Д’Эстерр поклялся отстегать О’Коннела плеткой за его наглость, вероятно, давая понять, что не считает О’Коннела человеком, достойным скрестить с ним оружие на дуэли. Добрую часть недели между обменом корреспонденцией и собственно поединком д’Эстерр с плеткой выслеживал О’Коннела, надеясь захватить врасплох между его домом на Меррион-Сквер и зданием суда.
В итоге два секунданта – майор Макнамара со стороны О’Коннела и сэр Эдуард Стэнли от д’Эстерра – договорились о рандеву в Бишопскорте, что в Нейсе. Дуэли традиционно проходили в укромном уголке подальше от чужих глаз, однако О’Коннел и д’Эстерр дрались на виду у довольно внушительной толпы зрителей. Переел О’Горман, который вместе с О’Коннелом приехал в Нейс, насчитал будто бы не менее чем 36 пар пистолетов среди «оранжевого» контингента – сторонников д’Эстерра, явившихся на место боя. Макнамара, как и полагается знающему секунданту, подготовил О’Коннела к дуэли. Он убрал связку печатей, торчавшую из кармана у О’Коннела, вместо белого галстука повязал ему черный. Обе предосторожности предпринимались с целью сделать О’Коннела худшей мишенью{538}. Предоставим слово местной газете, рассказавшей читателям о событиях встречи.
Без двадцати минут пять участники поединка находились на месте. Оба вели себя холодно и отважно. Друзья сторон отошли, а бойцы, держа по пистолету в каждой руке, чтобы разрядить их по своему выбору, приготовились стрелять. Они подняли оружие, и не прошло и секунды, как раздались два выстрела. Мистер д’Эстерр успел первым, но промахнулся. Через мгновение мистер О’Коннел последовал примеру противника, и его пуля попала тому в бедро. Мистер д’Эстерр, конечно же, упал, тогда как оба врача поспешили ему на помощь{539}.
Пуля О’Коннела прошла через оба бедра д’Эстерра, вызвав «изобильное излияние крови». Он умер 3 февраля. После дуэли О’Коннел, вероятно, знавший о плохом положении дел у д’Эстерра, находившегося к моменту дуэли на грани финансовой катастрофы, предложил вдове пенсию. Она отказалась. Однако тот убедил все же одну из дочерей убитого принять ежегодную ренту, которая выплачивалась до смерти самого О’Коннела{540}. В долгосрочном плане результат поединка с д’Эстерром вылился для О’Коннела в клятву (хотя данную, судя по всему, не сразу, как показывает эпизод с Пилом позднее в том же году) никогда больше не драться на дуэлях.
К сожалению, решимость О’Коннела больше не выходить на поединки чести никак не повлияла на его способность или уж неспособность придерживать язык. В апреле 1835 г. он оскорбил лорда Элвэнли «грубой выходкой» в Палате общин, назвав того «раздувшимся клоуном, лгуном, позором своего племени и законным наследником того нечестивца, который умер на кресте»{541}. Элвэнли послал О’Коннелу письмо с требованием извинений или же сатисфакции, но получил ответ от Моргана, сына и представителя О’Коннела. После долгих споров Элвэнли решился драться с Морганом, а потому в сопровождении секунданта отправился на встречу с младшим О’Коннелом. Чарльз Гревилл дал отчет о поединке в дневнике 17 мая 1835 г.:
Единственными двумя другими лицами, находившимися рядом с ними (кроме секундантов), были старая ирландка и пастор методистской церкви. Последний тщетно обращался к участникам противоборства с призывами оставить их греховные намерения, на что Э. ответил ему: «Молитесь, сэр. Ступайте заниматься Вашими делами, ибо у меня теперь предостаточно своих». – «Подумайте о душе», – произнес тот. «Подумаю, – сказал Элвэнли, – но сейчас в опасности мое тело». Ирландка просто пришла посмотреть на бой, она попросила немного денег за свое присутствие. Дэймер, похоже, был никудышным секундантом или же у него в голове помутилось. Ни в коем случае не следовало бы ему соглашаться на третий выстрел. Элвэнли говорит, что проклял его от всей души, когда увидел, что тот согласился на это. Ходжес вел себя как настоящий бандит, и если бы что-нибудь случилось, его бы повесили. Невозможно сказать, по ошибке или нет [О’Коннел] сделал первый выстрел. У друзей Элвэнли создалось впечатление, что нет, однако трудно поверить, что кто-то вообще стал бы пользоваться таким преимуществом. Так или иначе, после этого вообще не следовало больше стрелять. Все дело наделало удивительного шуму{542}.
Как доносят свидетели, лорд Элвэнли по пути домой с дуэли находился в таком отличном расположении духа, что дал вознице более чем щедрые чаевые, вручив тому гинею (золотая монета достоинством чуть больше фунта. – Пер.), Пораженный широтой жеста пассажира, кучер воскликнул: «Милорд, я и всего-то делов, что подвез Вас к…», на чем Элвэнли перебил его: «Гинея Вам не за то, что подвезли меня туда, а за то, что везете оттуда»{543}.
В то же время О’Коннел оказался вовлечен в ссору с молодым Бенджамином Дизраэли. В ходе довыборов в Тонтоне весной 1835 г., в которых в интересах тори, хотя и безуспешно, участвовал Дизраэли, последний, как говорили, оскорбительно высказался об О’Коннеле. Как выяснилось позднее, ремарки дошли до О’Коннела в сильно искаженном виде, однако возмутили его, и на митинге в Дублине он «позволил себе отпустить одну из самых яростных инвектив, которые только помнили анналы британской политики». «Он особенно упирал на «чрезвычайную непристойность поведения» Дизраэли, его «бесстыдство», «самонадеянность» и «ничем не обоснованное нахальство»… Дизраэли сам был (в глазах О’Коннела) «порочным созданием», «воплощением лжи», «негодяем» и «низким подлецом»{544}.
О’Коннел закончил так:
У него есть все качества злокозненного разбойника с креста, и истинно верую, если проследить генеалогию мистера Дизраэли… окажется, что он законный наследник [того разбойника] …Я ныне прощаю мистера Дизраэли, и пусть же сей благородный господин, как прямой потомок богомерзкого бандита, закончившего карьеру подле Основателя Веры Христианской, радуется от сознания нечестивого родства сего и мерзости своего семейства{545}.
Сравнение с «разбойником на кресте» явно было излюбленной метафорой в джентльменском наборе острот О’Коннела, который не стеснялся прибегать к такого рода словам. Дизраэли, не теряя времени, написал Моргану О’Коннелу с призывом явиться и держать ответ за высказывания отца. Дизраэли мотивировал это тем, что, поскольку Морган недавно дрался с лордом Элвэнли за оскорбление в адрес того из уст отца, ему (Дизраэли) тоже должно рассчитывать на сатисфакцию от Моргана за поношения со стороны О’Коннела-старшего. Стороны договорились о дуэли, но прежде чем она состоялась, в дело успела вмешаться полиция{546}.
«Освободитель» О’Коннел высокочтимая фигура в ирландской истории, он вполне вправе разделить изрядную долю заслуг за приход католической эмансипации на землю Великобритании. Однако неразборчивость в словах, агрессивность и готовность вести политические битвы на дуэльных площадках никак не делают его достойным похвал как человека. По меньшей мере один современник, Томас Мур, тоже ирландец и тоже побывавший в роли дуэлянта в молодые годы, выражал осторожный подход к О’Коннелу. Обсуждая дуэль с другом в 1833 г. (то есть еще при жизни О’Коннела), Мур
заметил, что, наверное, самым худшим из сделанного О’Коннелом для Ирландии надо считать поданный им пример. Он привел к уходу в тень сдержанность и ограничения, которые налагает дуэльный закон на одного человека по отношению к другому и которые совершенно необходимы в такой стране, как Ирландия, еще слишком мало продвинувшейся по пути цивилизованности. Соответственно, мы видим, что манеры в обществе день ото дня становятся все хуже и хуже, а люди терпят один от другого таковые поношения, каковые любой ирландец доброй старой закалки или вообще любой джентльмен любой закалки счел бы немыслимыми{547}.
Что бы ни думал Томас Мур насчет влияния О’Коннела на нравы ирландцев, его чрезмерная воинственность немало отразилась на поведении одного из ближайших коллег по законодательному собранию, Э.С. Рутвена, парламентария от Дублина. В 1835 г. в Дублинском округе как-то особенно долго проходила проверка результатов выборов. Пока шел процесс, а значит, место Рутвена находилось «в опасности», Палата внимала его речам с некоторым нетерпением. Подобная «неучтивость» принимала форму назойливого покашливания. Как-то вечером Рутвен решил все же сделать замечание глумливым коллегам: «Уж не знаю, что могу поделать в Доме сем с эпидемией кашля, охватившей его почтенных членов, однако снаружи дело у меня за лекарством не станет». Чтобы показать серьезность намерений, Рутвен обменялся тремя выстрелами с Олдермэном Перрином, одним из предполагаемых «кашлюнов»{548}.
Если оставить в стороне высокую сцену государственной политики, можно констатировать, что дуэли в Ирландии, как и повсюду, продолжали существовать как часть повседневной жизни, причем как в городах, так и в сельской местности. Как и всегда, история полна трагических смертей, счастливого везенья и благополучных концовок. Порой среди симфонии гордыни, высокомерия и трагической трогательности слышны прорывающиеся нотки иронии – иронии судьбы, скорее всего. В феврале 1816 г. в «Таймс» появилась копия сообщения из газеты Гэлуэя о дуэли между некими мистером П. Диллоном и мистером Б. Кейном, в которой Диллон погиб. В статье говорилось, что убитый ранее уже участвовал в нескольких поединках, при этом во всех из них Кейн неизменно выступал в роли секунданта. Особенно примечательно то, что отец Диллона также лишился жизни в том же возрасте и почти на том же месте. «Таймс» и на сей раз не удержалась от осуждающего комментария: «Не можем сказать, что испытываем особое сочувствие в данном случае: похоже, дуэлянт со стажем встретил ту судьбу, встретить которую только и можно ожидать в подобных условиях»{549}.
Пусть «Таймс» и не нашла в себе ни йоты сострадания к печальной участи мистера Диллона, но тринадцать лет спустя та же газета сообщала о событии, которое просто обязано было вышибить хоть каплю жалости из каменных журналистских сердец. 11 июля 1829 г. двое друзей сошлись на дуэли в Джексонс-Таррите, в графстве Лимерик. Один из них получил попадание в бедро при первом же обмене выстрелами. Пуля прошла в нижнюю часть живота жертвы, отчего та скончалась тем же вечером. В день погребения погибшего его жена произвела на свет сына{550}.
Двумя годами ранее в Дублине на дуэли погиб человек при обстоятельствах, способных послужить предостережением для всех. Они показали, насколько осторожно следует вести себя в обществе, где дуэль есть принятая норма. Одно предложение, даже одно неудачное слово, оброненное в неподходящий момент, могло сделаться залогом преждевременной кончины. Некий мистер Брик – адвокат, журналист и заядлый политик – стоял как-то в колоннаде почтамта Дублина и, ожидая оглашения результатов выборов в Корке, о чем-то болтал с приятелем. Брик среди всего прочего заметил, что слышал, будто «этого негодяя» Каллахена провалили на голосовании в Корке. К сожалению, не так далеко от Брика находился Хэйс, солиситор из Корка, который не просто выступал как доверенное лицо того самого Каллахена, но и приходился к тому же ему родственником. Слова Брика донеслись до ушей Хэйса, на что тот высказался однозначно: «Любой, кто называет мистера Каллахена негодяем, сам проклятый бандит». Брик тут же вызвал Хэйса. На дуэли пуля попала в грудь Брика и убила его мгновенно{551}.