Текст книги "Дуэль. Всемирная история"

Автор книги: Ричард Хоптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

Отвратительная практика дуэлей, которая в последние годы окрепла и приняла угрожающие формы, должна приписываться неподобающей терпимости, проявляемой нашими английскими судами… в отношении лиц, обвиняемых в убийстве в ходе потасовок и драчек [то есть на дуэлях], по причине ложной мысли выражать жалость и сострадание к человеческим слабостям, проявляемым в случаях неожиданной провокации^{40}.

Как считал Шарп, демонстрируй суды больше твердости, «абсурдные и искаженные понятия о чести и джентльменской сатисфакции, что я и считаю злом, возможно, не существовали бы вовсе, когда бы любой победитель на дуэли, убивший своего ненавистника, знал, что его ждет виселица, как грязного уголовника»^{41}.

Точно так же немецкий рейхстаг в предшествовавшие Первой мировой войне годы сетовал на обычай кайзера прощать приговоренных за дуэли. В равной степени на американском Старом Юге, особенно в довоенный период (то есть до Гражданской войны 1861–1865 гг. – Пер.), приговор за преступление на дуэли был практически незнаком – присяжные просто отказывались осуждать дуэлянтов, которых приводили в зал суда.

Однако любое подозрение в нарушении правил или в небрежении ими, а также намек на нечестную игру могли закончиться для дуэлянта, если его удавалось схватить, самыми страшными карами. Встречались случаи, которые уж слишком явно падали по ту сторону тонкой линии, проведенной между дуэлью и убийством. Никакие доводы не в состоянии были убедить суд в том, что он-де не имеет дела с откровенным убийством. Взять для примера хотя бы смерть Джорджа Рейнолдса в Дублине в 1788 г. Рейнолдс поссорился с неким Робертом Кином, и двое порешили встретиться на дуэли. Когда они выходили на бой,

мистер Рейнолдс, перед тем как действовать, решил поприветствовать мистера Кина взмахом шляпы, которую держал в руке, и пожелать ему доброго утра, последний же выстрелил из пистолета и прострелил ему [Рейнолдсу] голову.

В столь вопиющем случае нарушения дуэльных правил не могло быть и речи о том, чтобы «защищать дуэлянта», а потому жюри преспокойно сошлось на том, что Кин виновен в убийстве. Его приговорили к смертной казни через повешение, каковую и привели в исполнение 16 февраля 1788 г.^{42}. Точно так же и в Мехико в 1926 г. рассматривался случай, который совершенно определенно не подходил к определению как типично дуэльный. Между двумя членами мексиканского сената разгорелась ожесточенная ссора. Сенаторы Энрике Хеншо и Луис Эспиноса, которые оказали друг другу честь обменяться кулачными ударами, были затем выведены из палаты. Очутившись на улице, оба тотчас же выхватили револьверы: Хеншо убил Эспиносу, но и сам был ранен^{43}. Чем бы ни являлся описываемый инцидент, его никак нельзя назвать дуэлью. Для контраста приведем другой случай с двумя молодыми французскими аристократами – графом де Бутвилем и графом де Шаппелем, сошедшимися в дуэльном поединке в Париже в 1627 г., в процессе которого погиб один из секундантов. При том, что оба дуэлянта строго придерживались правил и протокола, их все же приговорили к смерти. Они стали жертвами непререкаемого стремления кардинала Ришелье сделать их грозным примером для остальных – наказать pour encourager les autres (для острастки прочих).

Иные случаи, в которых указания на нечестную игру не выглядели особенно очевидными, создавали большие сложности для принятия решения. Несколько ярких судебных дел английских дуэлянтов содержали толстые намеки на недозволенные приемы: дело Хэмилтон – Мохан, в котором один из секундантов подвергся обвинению в убийстве, дело лорда Байрона и дело майора Кэмпбелла. Из трех вышеназванных только случай Кэмпбелла увенчался обвинением в убийстве; никого, кроме Кэмпбелла, не повесили. Позднее мы обсудим все три примера подробнее.

Они показывают, сколь важным для дуэлянта фактором становилось скрупулезное соблюдение формальностей дуэльного кодекса.

Если он не проявлял небрежения ими, то почти наверняка мог рассчитывать избежать приговора по обвинению в убийстве, в том случае, конечно, когда его, как мы уже говорили, вообще удавалось привлечь к ответственности в суде. То же самое относится к секундантам и прочим соучастникам, включая и врачей. Со своей стороны, пренебрежение формальностями было способно сильнейшим образом повредить дуэлянту перед лицом присяжных. То же и в случае секундантов. Любое отклонение или намек на нечестность в дуэльной процедуре могли сильнейшим образом осложнить дело. Давайте же теперь посмотрим на непреложные характеристики дуэли – свойства, которые определяли жизнь института на протяжении всего его существования: вызов, роль секундантов и собственно этикет поединка.

Глава вторая.
Вызов

Любые вызовы – будь то спонтанные или продуманные – есть пятно на чьей-то чести, поскольку они выдают слабость ума, нехватку воли и служат знаком того, что рекомая особа не вольна управлять собственным духом^{44}.

СТОЛЬ ОДНОЗНАЧНО НЕГАТИВНОЕ МНЕНИЕ доктора Кокберна серьезным образом расходится с общепринятыми взглядами в отношении вызова на дуэль, характерными для романтической литературы, где заносчивый смельчак непринужденно бросает перчатку к ногам соперника в любви. В таком свете вызов далек от того, чтобы выдавать слабость ума и нехватку воли, напротив, он высший пример подтверждения рыцарственности природы галантного кавалера.

Вызов являлся первым непременным требованием дуэли. Без вызова не могло быть дуэли. Любой бой без этой основополагающей формальности превращался в простую драку или побоище не только в теории, но и на практике. Вызов приводил в действие движущие шестерни официального протокола дуэльных кодексов. На деле обычно официальному вызову предшествовала еще одна фаза: как правило, писалось письмо или записка, в которой одно лицо требовало объяснений от другого его действий или слов. Данный шаг подразумевал надежду на немедленное принесение извинения и дружеское разрешение конфликта. В «Кодексе чести», написанном в 1838 г. Джоном Лайдом Уилсоном – губернатором Северной Каролины, вовсе не бывшим горячим поборником дуэлей, – говорится следующее:

Никогда не посылайте вызова сразу же, поскольку это закрывает все пути к переговорам. Пусть записка ваша говорит языком джентльмена, а предмет ее интереса будет изложен ясно, просто и понятно; следует избегать приписывания противной стороне каких-то недостойных мотивов^{45}.

Важность такого шага проиллюстрирована ходом переговоров, предшествовавших дуэли между Уильямом Уиндемом, британским посланником во Флоренции, и графом Карлетти в 1798 г. Уиндем и Карлетти разошлись между собой из-за обычая последнего ругать все публичные высказывания Уиндема в отношении международных дел и выражать сомнения в честности его намерений. В конце концов двое господ случайно столкнулись, проезжая в каретах около парка под Флоренцией. Когда следовавшие друг другу навстречу кареты поравнялись, Уиндем ударил Карлетти плеткой, хотя и не попал в цель. Случившееся представляло собой конфуз – утрату самообладания представителем британской короны в городе. Положение еще больше осложнялось тем, что граф Карлетти был фаворитом великого герцога Тосканы и занимал видную позицию при его дворе.

Дальнейшие действия Уиндема есть пример правильного поведения, хотя причиной, возможно, служил страх за свою дипломатическую карьеру. В письме к брату он высказывался в том духе, что сделанное им, безусловно, «не заслуживает отзыва из Флоренции». Он тотчас же назначил ни много ни мало четверых секундантов, которые согласились с тем, что направить письмо с извинениями в адрес Карлетти, которое зачитает один из них, будет в положении Уиндема самым правильным поступком. Карлетти отказался слушать содержание письма, настаивая на личном извинении Уиндема. Коль скоро секунданты Уиндема не могли согласиться на это требование, вызов со стороны Карлетти стал неизбежен. Что и произошло позднее в тот же день^{46}.

Вызовы, конечно же, становились следствием оскорблений – фактических или же воображаемых. Причины имели самую широкую палитру: соблазнение жены или дочери или же неловкая шутка за ужином. Человечество знает бессчетное количество способов поссориться, а потому мотивы для дуэлей столь же разнообразны. Тем не менее, хотя значительное количество дуэлей велось из-за нелепых пустяков, многие ссоры – причем справедливо это для любой страны и в любое из столетий – вспыхивали вследствие причин, проследить которые не представлялось сложным. Одним словом, события развивались вполне предсказуемым образом.

Политика всегда служила питательной средой для всякого рода споров, поскольку в жизни людей она занимает большое место: история политических дуэлей сама по себе явление широкое и многогранное. Американские конгрессмены нередко сходились в дуэлях с противниками, даже Авраам Линкольн – этот оплот добродетели янки – считал себя обязанным в дни молодости на поприще государственного деятеля вступиться за свою честь на дуэли. Известно, что четверо британских премьер-министров дрались на дуэлях, причем два из них находясь при исполнении обязанностей. Ирландские парламентарии тоже показали себя как завзятые дуэлянты: Генри Флуд, видный член законодательного собрания Ирландии конца восемнадцатого века, сражался на дуэли как минимум однажды. В 1782 г. товарищ Флуда по членству в ирландском парламенте, Генри Граттэн, сделал резкий выпад в его адрес.

«Никто не может верить Вам, – грохотал он возмущенно. – Народ не может доверять Вам, министр не может доверять Вам. Вы бессовестно предали их. Вы говорите людям, что другие губят их, тогда как сами Вы их предаете»^{47}.

Ни один парламентарий восемнадцатого столетия не мог оставить такой поток хулы без ответа. Однако дуэли не случилось, потому что власти, взволнованные планами вышеозначенных членов парламента, ссора которых, естественно, получила широкую огласку, предотвратили поединок.

Французские законодатели времен belle époqtte тоже славились печальной известности пристрастием к дуэлям. Жорж Клемансо, дважды послуживший Франции на посту премьер-министра, имел на своем счету 22 дуэли. Закат девятнадцатого века с полным правом можно назвать бурным периодом во французской политике: администрации сформировывались и расформировывались, сменяя друг друга с оглушительной скоростью, пресса наслаждалась беспрецедентной свободой, а дело Дрейфуса[11]11
  …дело Дрейфуса. Этот процесс о шпионаже, в котором обвинялся капитан Альфред Дрейфус (1859–1935), офицер французского генерального штаба, еврей по происхождению, начался в 1894 г. и продолжался до 1906 г. Его итогом стало полное оправдание Дрейфуса, который был освобожден из заключения и восстановлен на военной службе с повышением в звании. Прим. ред.


[Закрыть] способствовало еще большей поляризации общества. Вышеназванные факторы послужили стимулом для целого ряда дуэлей, хотя смертельные случаи бывали тогда крайне редки.

И в двадцатом столетии политика продолжала разжигать страсти и споры, уладить которые представлялось возможным лишь в поединке. В январе 1913 г. граф Иштван Тиса, президент венгерской палаты, и граф Михай Каройи, один из наиболее энергичных вожаков оппозиции, сошлись на дуэли в Будапеште. Накалу страстей способствовал обмен серией оскорблений по поводу роли Тисы в удалении оппозиционных партий из венгерского законодательного собрания. Дуэль предстояло вести на саблях до тех пор, пока тот или другой участник поединка не будет выведен из строя. Условия считались очень жесткими, что, несомненно, отражало важность политической игры, послужившей основой для противоречий. Когда стороны встретились, понадобилось 32 «раунда», прежде чем Каройи был признан hors de combat – не годным к бою; Тиса, бывший на 20 лет старше оппонента, как докладывают, не получил ни царапины^{48}.

Дуэльные традиции у политиков отнюдь не ограничивались рамками Старого Света: политическая дуэль чувствовала себя как дома на обоих полушариях. В Уругвае ни много ни мало такая персона, как президент республики, бился на дуэли в 1922 г. с доктором Луисом де Эррерой. Де Эррера недавно оспорил президентские выборы, что закончилось оживленным обменом оскорблениями и обвинениями между двумя господами. В итоге они сошлись на дуэльной площадке, сделали друг в друга по выстрелу из пистолетов с 25 шагов, но оба промахнулись, после чего бой был остановлен^{49}.

Споры, причиной которых становилось несогласие с результатами игры, тоже служили отличными поводами для дуэлей, поскольку на протяжении большей части расцвета дуэлей игра – и игра азартная – составляла важную часть жизни благородных господ. В Англии восемнадцатого века люди шутя проигрывали и выигрывали в карты или на скачках гигантские суммы. Но ставки делались и принимались не только за карточными столами и на ипподромах: если верить одному историку, 120 000 фунтов – непомерная сумма для 70-х гг. восемнадцатого века – фигурировали в пари, заключенном по поводу половой принадлежности некоего гермафродита, шевалье д’Эона^{50}. При таких обстоятельствах обвинение в мошенничестве или же уклонение от уплаты долга запросто могли привести к дуэли. В самом деле, разве не поучительно совпадение, что карточные и тому подобные долги считаются «долгами чести», что – пусть отчасти и указание на невозможность взыскания их по закону (как было и есть) – служит подтверждением всей серьезности, с которой к ним принято относиться. Не заплатить карточного или иного игрового долга было со стороны джентльмена поступком неподобающим. Дуэль между лордом Джорджем Бентинком и «Сквайром» Осболдстоном в 1836 г. стала результатом игрового долга, хотя толчок событиям дало подозрение в мошенничестве. Как-то Казанова выступал в роли секунданта в дуэли, к которой привело обвинение в жульничестве при игре в бильярд на довольно банальную сумму.

Грубость и оскорбление тоже, конечно же, являлись частым поводом для дуэлей. Палитра их бывала самой разной, от остроумных высказываний Дэниэла О’Коннела в отношении лорда Элвэнли, которые цитировались выше, до более тривиальных примеров, как в случае с английским генералом Донкином. В 1813 г. последний обронил в споре с адмиралом Хэллоуэллом следующее: «Вы чертов мерзавец и проклятая Богом скотина». В 1734 г. герцог де Ришелье[12]12
  …герцог де Ришелье. Имеется в виду Луи-Франсуа-Арман де Виньеро дю Плесси (1696–1788), герцог де Ришелье и де Фронзак, князь де Мортань, маркиз дю Пон-Курлэ, граф де Конак, барон де Барбезьё, де Коз и де Сажон, маршал Франции с 11 октября 1748 г. При осаде Филипбурга в 1734 г. (во время войны за Польское наследство) он еще имел чин бригадира французской королевской армии. Его отец, Арман-Жан де Виньеро дю Плесси (1629–1715), унаследовал в 1642 г. титул герцога де Ришелье от знаменитого кардинала и первого министра Французского королевства Армана-Жана дю Плесси, епископа Люсонского, который, ввиду своего духовного сана, не оставил прямого потомства. Прим. ред.


[Закрыть] дрался на дуэли с князем де Ликсеном[13]13
  …на дуэли с князем де Ликсеном. В 1734 г. Жак-Анри де Лоррен, князь де Ликсен, гран-мэтр дома герцога Лотарингского и кавалер ордена Святого Духа, служил бригадиром в составе французской армии, осаждавшей Филиппсбург. Прим. ред.


[Закрыть]. Оба служили во французской армии, осаждавшей в то время Филиппсбург в Рейнской области. Как-то вечером они ужинали с принцем де Конде. По ходу вечера Ликсен принялся задирать Ришелье, которому особенно не понравились инсинуации Ликсена в отношении того, что-де он, Ришелье, удостоился незаслуженной чести через брак с одной из представительниц семейства Ликсенов породниться с этой фамилией, одной из самых крупных и старейших во Франции. Ришелье, не принадлежавший к тем, кто спускает подобные высказывания, вызвал Ликсена на дуэль. Ликсен, как и полагается, принял вызов. Оба договорились встретиться ночью. Дуэль произошла в полночь в траншеях перед осажденным городом. Оппоненты сражались на шпагах, и оружие Ришелье пронзило тело Ликсена, который скончался.

Наверное, самым известным поводом для дуэлей следует считать честь женщины. Выпад в отношении чести дамы, находящейся под покровительством мужчины, был равносилен нанесению оскорбления ему самому. Разумеется, изнасилование или соблазнение жены, сестры или дочери являлось чем-то таким, спустить что не представлялось решительно никакой возможности. Одной из наиболее печально знаменитых английских дуэлей времен Реставрации[14]14
  …дуэлей времен Реставрации. Реставрацией британский автор называет восстановление монархического правления в Англии в 1660 г., после буржуазной революции. Прим. пер.


[Закрыть] стал бой между эрлом Шрусбери и герцогом Бакингемом и их секундантами в 1668 г. Сэмьюэл Пепис не имел сомнений в отношении повода для поединка и высказался без обиняков:

…господину лорду Шрусбери насквозь пронзили грудь справа под плечом, а сэру Дж. Талботу рассекло руку, Дженкинс погиб, а остальные получили ранения большие или меньшие. Вот уж в мире скажут, какие достойные советники у короля, коль скоро герцогу Бакингему, наибольшему между ними, не хватает трезвости остановиться и не драться из-за шлюхи^{51}.

В «Анне Карениной» муж Анны, Алексей Александрович Каренин, которому жена призналась в своем романе с Вронским, подумывал о дуэли с ее любовником. Однако он все же решился не вызывать Вронского, просто из страха (хотя Толстой объясняет шаги Каренина более достойными соображениями). Вместе с тем большинство мужчин в России в середине девятнадцатого века, как и в других местах и в другие времена, в этом случае неминуемо выбрали бы дуэль, не желая оказаться опозоренными. Риск гибели в любом случае считался предпочтительнее жизни с позором.

Мысль эта красной строкой выписана в трагической истории сэра Ричарда Аткинса, одного из двух парламентариев от Бакингемшира. Аткинс умер в ноябре 1696 г. от ран, полученных на дуэли, на которую вышел, как он сам указал в завещании, «ради защиты чести семейной», подвергнувшейся угрозе из-за «несчастья от запятнанной позором жены». В последней воле Аткинса невозможно пропустить сетования по поводу необходимости подвергать опасности жизнь на дуэли только лишь вследствие неверности жены.

Поскольку то недостойное и распутное поведение жены моей Элизабет… вводит меня во многие ссоры и споры, кои явственно приведут меня в итоге к концу при защите чести моей и репутации (каковыми дорожу сильнее, чем [sic] жизнью), считаю должным… оставить следующее волеизъявление…^{52}

Судьба Аткинса служит напоминанием о том, что необходимость отстаивать честь семьи, хотя бы и не по собственной вине, могла повлечь за собой печальные последствия. Было бы во многих смыслах куда правильнее для Аткинса вызвать на дуэль собственную жену – он не имел сомнений насчет источника несчастья, – но, конечно же, кодекс чести не позволил бы ничего подобного, каким бы скандальным поведением она ни отличалась.

Обязанность защищать честь и репутацию женщин распространялась порой даже на то, чтобы решать и их споры. Жак Ришпен, поэт и супруг знаменитой парижской актрисы Коры Лапарсери, дрался на дуэли в марте 1914 г. с драматургом Пьером Фрондэ. Лапарсери выбрали на главную роль в последней пьесе Фрондэ «Афродита», ставившейся на парижской сцене. В ходе репетиций прима и драматург разошлись во взглядах на творческий процесс. Стороны договорились решить дело на дуэльной площадке. Ришпен взялся отстаивать правоту жены на дуэли, вследствие которой Фрондэ получил легкую рану в предплечье^{53}.

Аналогичным образом в сентябре 1890 г. публикация Севрин (псевдоним одной из первых французских феминисток и журналистки) в «Жиль Блас» возмутила буланжиста Габриэля Террая. Не имея права в соответствии с кодексом чести на вызов отважной Севрин, Террай потребовал сатисфакции от редактора, Жоржа де Лабрюйера. В разыгравшейся затем дуэли де Лабрюйер получил серьезную рану. Его рыцарский поступок, однако, не удостоился полного и безоговорочного признания в обществе: после боя товарки Севрин по убеждениям – феминистки – поставили ей на вид тот факт, что она допустила недостойное вмешательство в свои дела защитника-мужчины^{54}.

Капризные кокетки или просто молодые и слишком наивные девицы могли – порой невольно – стать причиной больших несчастий. Элизабет Уинн было около 15, когда на балу в Регенсбурге в феврале 1795 г. она стала свидетельницей вот такого происшествия.

Графу де Лерхенфельду… пришло в голову стать слугой Мэри Блэр, как он поступал в отношении всех прочих, кто обращал на него внимание. Он и в самом деле ходил за ней на танцульках и раз, и два, и три, а эта Мэри – довольно глупая особа, тогда как он-то вполне подходящий кавалер – выказывала ему особое внимание, так что он танцевал с ней почти весь вечер. Когда же мистер де ла Рош собирался пригласить ее, она предпочла графа Лерхенфельда, и два джентльмена жутко поссорились. Мистер де ла Рош оскорбился и принял все очень близко к сердцу, со своей стороны, так что стало ясно, что будет схватка. Завтра мы узнаем, чем завершатся все эти печальные истории [sic], которые уже закончились для Мэри Блэр очень скверной репутацией по всему городу, потому что вела она себя как настоящая дура^{55}.

Во времена, когда банальная ссора из-за партнерши по танцам могла перерасти в дуэль с самыми серьезными последствиями, было важно, чтобы все осознавали, что и почем в этом мире.

Политика, азартные игры или ставки и амурные увлечения – вот три кита, на которых покоилось благополучие дуэли как явления. Поистине взрывоопасные области человеческой жизни, как нельзя более тесно связанные с честью и при этом весьма открытые для двурушничества и обмана, а ведь большинство вызовов на поединок отмечалось именно по причине нечестности. Градации степени тяжести нанесенного оскорбления находились в ведении дуэльных кодексов, которые существовали для того, чтобы регулировать процессы проведения поединков и проводить участников через дебри этикета в ходе таких встреч. Например, немецкие кодексы конца девятнадцатого столетия (которые, в общем-то, повторяли очень влиятельный французский кодекс 1838 г. авторства графа де Шатовиллара) квалифицировали три уровня нанесения оскорбления. Они выделяли просто легкое презрение в отношении субъекта, приписывание тому постыдных свойств и – самое серьезное – физический выпад против личности. В зависимости от степени оскорбления подразумевалось право выбора оружия той или иной стороной, условия поединка, дистанция и так далее^{56}.

Естественно, дуэли процветали и в военных кругах, причем на протяжении всей своей истории. Нет ничего удивительного в том, что армия заботливо вынянчивала этикеты схваток чести. Как мы уже установили, именно французские солдаты привезли с собой дуэльный дух домой из Италии на заре шестнадцатого столетия. Точно так же всё те же французские солдаты принесли дуэли на немецкие территории в ходе Тридцатилетней войны столетие спустя. В свою очередь, и офицеры британской армии славились как завзятые дуэлянты, которые практиковались в этом кровавом искусстве по всему миру. Не случайно же, когда королевские уложения от 1844 г. фактически поставили под запрет дуэли именно в армии, это ускорило их закат в Британии как таковой. Офицеры кайзеровских вооруженных сил оставались самыми большими педантами в вопросах чести и дуэлей вплоть до 1914 г.

Легко прослеживается живая связь между солдатской жизнью и дуэлями как культом. Как Наполеон, так и кайзер[15]15
  …так и кайзер. Очевидно, имеется в виду прежде всего последний император Германии. Прим. пер.


[Закрыть] держались мнения, что дуэли воспитывают боевой дух среди офицерства, хотя Наполеон проявлял своего рода амбивалентность подхода к воспитательной ценности поединков чести, когда в них гибли опытные офицеры. Один из лучших примеров передачи дуэльного духа в литературе – «Дуэль» Джозефа Конрада. В новелле рассказывается подлинная история двух офицеров, д’Юбера и Феро, служивших в разных гусарских полках наполеоновской армии, которые за 15-летний период несколько раз встречались друг с другом на поединках в самых разных точках планеты^{57}.

Офицеры обычно демонстрировали особую чувствительность в вопросах чести и звания, пусть даже они и не доходили до таких крайностей, как воспетые Конрадом герои многолетнего конфликта. Обвинение в неподобающем выполнении обязанностей, любое порочащее честь высказывание, пусть и незначительное, намек на проявленную трусость в бою – все эти обстоятельства не мог оставить безнаказанными ни один офицер. Немало дуэлей произошло после процессов военных трибуналов.

Еще одним плодоносным полем, где, как колосья на черноземе, взошли ростки множества военных дуэлей, служила священная обязанность офицера защищать честь полка или рода войск. Долг этот стал причиной несчетного числа дуэлей между офицерами соперничающих корпусов, между офицерами и штатскими и между офицерами разных армий. Хорас (Гораций) Уолпол рассказывает о ссоре, что развела двух гвардейских офицеров, Роберта Рича и капитана Вэйна, которые в 1742 г. служили во Фландрии. Когда командир попытался помирить их, Рич зашел к Вэйну со спины и дал ему по уху. Рекомые офицеры были тут же арестованы, однако инцидент на этом не исчерпался, как говорит Уолпол: «Искушенные в вопросах чести утверждали, что ни один германский офицер не будет служить с Вэйном, пока тот не получит сатисфакции»^{58}.

В 1787 г. состоялась дуэль между шевалье Ла Броссом из французской армии и капитаном Скоттом из британского 11-го пешего полка[16]16
  …из британского 11-го пешего полка. В британской армии XVII–XIX веков для обозначения полков пехоты использовался глагол Foot, т.е. «пеший», а не Infantry («пехотный»). Прим. пер.


[Закрыть]. Скотт вызвал французского офицера за сделанное тем заявление, что будто бы: «В офицерах английской армии больше флегмы [sic], чем духа». Двое обменивались пистолетными выстрелами с короткой дистанции – с пяти шагов – без какого бы то ни было эффекта до тех пор, пока пули Скотта не срезали одну из пуговиц с мундира Ла Бросса. Тут-то стороны пришли к заключению, что удовлетворение дано и дуэль можно прекратить^{59}.

Такие поводы для дуэли считались весьма достойными, если не сказать почетными. Однако многие дуэли имели под собой совершенно тривиальные основания: минутная размолвка, неудачное замечание или ненамеренное пренебрежение. Дуэли, разгоравшиеся по банальным поводам – особенно если один из участников поединка погибал, – всегда несут с собой горький привкус тщеты и напрасной утраты, которые не оставляют вас, пусть даже то, о чем вы читаете или слышите, всего лишь поросшая быльем история давно минувших дней.

Наверное, самая достойная внимания дуэль из тех, что разгорелись по чисто банальным причинам, – это поединок между полковником Монтгомери и капитаном Королевского военно-морского флота Макнамарой (то есть господа находились в равном звании. – Пер.) в Чок-Фарм, тогда находившемся за пределами Лондона. В апреле 1803 г. Монтгомери и Макнамара выехали каждый в свою очередь на прогулку в Хайд-Парк, при том и другом находилась собака. Когда господа поравнялись, псы сцепились между собой. Собака Макнамары, которая, судя по всему, оказалась покрепче, стала брать верх. Монтгомери закричал на пса: «А ну, отстань, а то я вышибу тебе мозги!» Макнамара был тут как тут: «Только попробуйте, а то я сам вам мозги вышибу!» – после чего джентльмены «не скупясь на слова, обменялись теплыми замечаниями». Само собой разумеется, стороны назначили секундантов, которые передали вызов и договорились об условиях дуэли. Соперники встретились в Чок-Фарм в семь часов вечера, и Монтгомери получил пулю в грудь при первом же выстреле. Скоро полковник скончался. Макнамара, хоть и тоже пострадавший, впоследствии оправился от раны^{60}.

Почти 40 лет спустя обострение отношений между собаками в Хайд-Парке вновь послужило поводом для дуэли. Апрельским воскресеньем 1840 г. капитан Флитвуд законным образом отдыхал на природе, когда его пес вдруг бросился в Серпантин – узкое искусственное озерцо на территории парка. Прошлепав лапами по воде, животное вышло на сушу и, как положено собаке, встряхнулось, чтобы сбросить лишнюю влагу с шерсти. К сожалению, пес выбрал место поблизости от мистера Броксоппа и двух дам, прогуливавшихся в его обществе. Брызги попали на женщин, а галантный кавалер, Броксопп, огрел в назидание животное тростью. Затем последовал разговор по душам с владельцем собаки, завершившийся вызовом на дуэль. По счастливой случайности в описываемом случае дуэль, проходившая на Уимблдон-Коммон, закончилась без смертей и членовредительства^{61}.

Сколько бы ни перечисляли мы мириады поводов для дуэлей, которые находили в истории этого явления их вольные или невольные участники, список выглядел бы, безусловно, настоящим кургузым уродцем, если бы осталось без упоминания влияние алкоголя. На протяжении дуэльной эпопеи в высших эшелонах общества водилось обыкновение поглощать значительно большее количество спиртосодержащих напитков, чем принято в наше время. Особенно справедливо данное замечание в отношении Англии семнадцатого, восемнадцатого и начала девятнадцатого столетий, когда джентльмены считали хорошим тоном регулярно нагружаться кларетом и портвейном. И в самом-то деле, не будет большим преувеличением сказать, что закат дуэлей в Англии в середине девятнадцатого века – независимо от указов и монарших постановлений – таинственным образом совпал со снижением потребления алкоголя.

О как во многих подноготных дуэлей прослеживаются моменты, когда языки обретали безудержную легкость, а эмоции воспаряли в необъятные дали, подогретые спиртным! Об одном этом можно написать целую книгу. Романтика. Поэзия… Однако дальше следует трагикомическая, по-земному печальная и достойная сожаления история, случившаяся в 1776 г. в Бедфордшире.

Двое джентльменов, обсуждая американскую политику, спорили все жарче и жарче по мере того, как содержимое бутылки на столе переправлялось в их желудки, пока один не назвал другого лжецом. Второй не оставил обвинения без ответа и отвесил поклон товарищу наполовину полной бутылкой прямо по голове, оцарапав висок. Тут оба разошлись, затем достали пистолеты и бились в сражении, пока не протрезвели^{62}.

Тот, который назвал другого лжецом, получил тяжелую рану в живот, а в ту пору подобные ранения обычно влекли за собой самые скверные последствия. Рассказ заканчивается такими словами: «Если он умрет, то оставит вдову с семью малыми детьми». Оставшийся неназванным офицер английской армии, который в 1757 г. посвятил перо строкам, направленным на умаление дуэлей и утишение (именно так, прошу не править на утешение) страстей дуэлянтов, писал: «Будь люди разборчивее в выборе близких приятелей и пей они поменьше, дуэли бы уже скоро вышли из моды»^{63}.

Ирландский дуэльный кодекс 1777 г. («Клонмел Рулз») не особо подробно останавливается на процедуре вызова. Авторы в большей степени сосредоточились на самом процессе проведения поединка. Что характерно, однако, лишь на 26-й странице текста мысль создателя наставления обращается к вызову и указывает на следующее: «Вызов не следует направлять ночью, если только не известно, что вызываемая сторона не намеревается покинуть место, где было нанесено оскорбление, до утра, ибо желательно избежать поспешных действий под горячую руку»^{64}.

Хотя о факте того, что стороны могут быть опьянены вином, напрямую тактично умалчивается, авторы наставления явно пытались оградить читателя от отсылки приглашений к поединку именно в подогретом алкоголем состоянии. Но если вызов не следует направлять обидчику в самый острый момент, когда же вообще лучше сделать это, с чьей помощью и в какой форме? Ответы на поставленные вопросы, подобно и прочим аспектам дуэли, рознились в подробностях в разное время и в разных местах, но по сути своей оставались общими для всех случаев.

Первые опыты формулировки кодексов чести, написанные, естественно, в эпоху Ренессанса в Италии, предполагали довольно церемонные действия по передаче вызова. На раннем этапе интерпретаторы дуэлей чести призывали вызывать неприятеля по возможности в письменно-документальной форме. Существовало три варианта: причем первые два – «роджито» и «манифесто» – применялись редко. «Роджито» – заверенный нотариусом и скрепленный подписями свидетелей (в совр. итал. яз. значение нотариального акта. – Пер.) – адресовался вниманию широкой общественности, но нацеливался на конкретного индивидуума. «Манифесто» (синоним слово «декларация». – Пер.) тоже представлял собой общедоступное заявление о намерениях и использовался, когда одна из сторон имела не особенно высокий статус. А вот если говорить о широко распространенном способе приглашения к поединку, то тут непременно следует упомянуть «картелло», или «картель» (буквально объявление. – Пер.).