Текст книги "Дуэль. Всемирная история"

Автор книги: Ричард Хоптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Военное лихолетье революционного периода и империи значительно потрепало офицерский корпус французской армии, в изрядной мере выкосив аристократическую составляющую. Дуэль – до 1789 г. прерогатива аристократов – продолжала процветать. В широком смысле – то есть среди невоенных – во Франции происходило то же самое. «Совершенно ясно, что потребность в дворянизации в обществе с революцией не прекратилась», – пишет Теодор Зельдин. До революции насчитывалось, вероятно, что-то около 12 000 благородных фамилий. К середине двадцатого века остается всего где-то между 3600 и 4400 такими родами, которых, однако, дополняют еще 15 000 фамилий, безосновательно притязающих на звание представителей нобилитета, хотя в общем и целом признаваемых таковыми^{656}. Ни революция, ни республиканское переустройство, совершенно очевидно, не погасили в французах инстинкта стремления к величию, а потому не будет безосновательным и утверждение, что успех, которым пользовалась дуэль в тот период, служил признаком того же самого феномена. Дуэли рассматривались как аристократический обычай и потому (отчасти потому) брались на вооружение теми, кто притязал на статус благородных людей. Во Франции девятнадцатого века дуэль «получила второе дыхание за счет стремления средних классов подняться до уровня нобилитета»^{657}. Пользуясь современным жаргоном, дуэль являлась побочным продуктом тяги определенных слоев к общественным высотам.

Помимо чистого снобизма, существовали, конечно же, и другие факторы, способствовавшие поддержанию популярности дуэльной практики. Одним из наиболее могущественных являлась неспособность или нежелание власти подавить явление, что само по себе в значительной степени служило следствием беззубости законодательной системы. При ancien régime монархи предпринимали столь же бессчетные, сколь и неудачные попытки искоренить дуэли, ничего не изменилось в этом отношении и в республиканской Франции. Между 1819 г. й концом столетия отмечалось девять отдельных попыток запретить дуэли – надо ли говорить, что ни одна так и не увенчалась успехом^{658}. Одним из камней преткновения выступало то обстоятельство, что те же самые люди, которым, казалось бы, полагалось возглавить движение за отмену явления, стать этакими дуэльными аболиционистами, то есть законодатели, оказывались наиболее выдающимися апологетами дуэли. Как замечает Роберт Най: «Внешняя сторона жизни парламентария, когда стиль человека был столь же важен для его политического успеха, как его убеждения и союзники, делал маловероятной перспективу объявления войны дуэлям со стороны членов французских законодательных собраний»^{659}.

В 1836 г., стремясь как-то компенсировать сдержанность органов законодательной власти и явную неготовность их поставить решительный барьер на пути дуэлянтов, Андре-Мари Дюпен, занимавший тогда, в период правления короля Луи-Филиппа, пост генерального прокурора, объявил, что отныне и впредь дуэли будут рассматриваться как один из видов попытки убийства, а их участники – караться соответствующим образом. Он предупредил, что дуэлянтов – в зависимости от обстоятельств и степени виновности каждого – ожидает целый спектр приговоров от оправдания до смертной казни^{660}.

Намерение свое власти быстро подкрепили судебным прецедентом, и действительно очень похоже, что это оказало влияние на число смертельных исходов на дуэлях. Опубликованные в 1846 г. статистические данные Министерства правосудия показывают, что в 1828 г., как стало известным, в поединках погибло 29 человек. В 1833 г. число составляло 32 убитых. А вот в 1839 г. уровень упал до шести погибших, в следующем году отмечалось дальнейшее снижение до трех, тогда как в 1841 г. – вновь подъем до шести^{661}. Уменьшение количества летальных исходов на дуэлях не сопровождалось, судя по всему, ростом стремления жюри приговаривать дуэлянтов к тяжелым наказаниям. Апологет дуэли замечал в статье в 1845 г., что между 1837 и 1842 гг. французские суды слушали 34 дела о дуэлях, причем во всех случаях оправдали фигурантов^{662}.

Так или иначе, наверное, сильнейшее влияние на развитие дуэльной практики во Франции девятнадцатого столетия оказало – как усилие одиночки вообще – опубликованное в 1836 г. Essai sur le duel («Эссе о дуэлях») графа де Шатовиллара. Шатовиллар – заядлый спортсмен и член французского жокейского клуба – написал трактат в попытке оправдать дуэль и привнести ее в современную эру как законное и естественное явление. Коль скоро он считал ее необходимой и неизбежной чертой культурной жизни, Шатовиллар набросал список правил, которые позволяли сделать дуэль как не столь частой, так и – если уж дело доходило до поединка – не такой опасной. Своими действиями он надеялся утишить голоса тех, кто выступал за запрет практики. «Эссе» Шатовиллара оказало куда большее воздействие на процесс, чем смел надеяться автор. Его концепции вылились в общепринятый протокол – в схему правильного ведения дуэлей. Причем влияние предложенной им схемы было настолько велико, что суды неизменно тяготели к вынесению оправдательных приговоров дуэлянтам, когда при рассмотрении конкретного поединка становилось очевидным соблюдение сторонами принципов, заложенных Шатовилларом. Другими словами, если дуэлянт придерживался правил Шатовиллара, он вполне имел основания рассчитывать ускользнуть из когтистых лап закона, причем даже невзирая на гибель оппонента в поединке.

Важно помнить, что Шатовиллар подталкивал людей выбирать менее опасные дуэльные условия в предпочтение более опасным. Он, например, не одобрял дуэли на пистолетах, но предпочитал схватки на мечах до premier sang – первой крови. Он считал пролитие крови, пусть и символическое, уже достаточным для того, чтобы смыть позор в истинном деле чести. Не будет преувеличением утверждать, что во многом благодаря «Эссе» к 1900 г. французская дуэль стала, несомненно, куда менее рискованным для жизни предприятием. Положение дел ярко контрастировало с прусской дуэлью, которая до конца оставалась очень опасным занятием. До самого завершения века идеи Шатовиллара диктовали дуэльные правила во Франции и служили судам мерилом того, как поступать с дуэлянтами. Концепции его также стали основой для написания других подобных трактатов на нескольких других языках, что помогло куда большей аудитории познакомиться с замыслами Шатовиллара.

Если период между реставрацией и пертурбациями 1848 г. стал временем становления и формирования современной французской дуэли, в годы Третьей республики она достигла зрелости. Третью республику провозгласили во Франции 4 сентября 1870 г., через два дня после того, как 84-тысячная армия Наполеона III сдалась на милость пруссаков после битвы под Седаном. Новая республика, простоявшая до того, как она рухнула под ударом Гитлера в 1940 г., представляла собой «один из самых парадоксальных режимов и сбивающих с толку феноменов… Живучесть системы на протяжении столь длительного времени трудно соотносится с ее же беспрецедентной нестабильностью»^{663}.

Во Франции Третьей республики с 1870 по 1940 г. сменилось ни много ни мало 108 различных правительств, каждое из которых находилось у власти в среднем восемь месяцев. Для сравнения, Британия за вдвое более продолжительный срок между 1801 и 1937 гг. видела 44 правительства, каждое из которых – опять-таки по усредненным данным – правило чуть больше трех лет^{664}. В таком политическом калейдоскопе перемен, когда верность и лояльность государственных мужей превращались в скоропортящиеся продукты, когда по мере неустанного вращения колеса правительственной карусели то и дело менялась обстановка, политика французского парламента во времена Третьей республики – да это и неудивительно – не отличалась стабильностью. Фракции сшибались в нем, как молодые олени на лесной полянке. Многие разочарованные или оскорбленные в лучших чувствах министры и депутаты с радостью отправлялись сводить политические счеты на дуэльные площадки. На исходе девятнадцатого столетия во Франции политики всегда находились в самых первых рядах отчаянных дуэлянтов.

Столь характерная для Третьей республики политическая нестабильность лишь осложнялась в первые годы расколом, существовавшим во французском обществе между теми, кто принял республику, и теми, кто питал надежды на реставрацию монархии. Политический резонанс дела Буланже на исходе 80-х гг. девятнадцатого столетия, например, приобретал особую звучность ввиду явных монархистских нюансов. Еще больше запутывал ситуацию тот факт, что и сами монархисты разделялись на орлеанистов и легитимистов. Орлеанисты ратовали за права на престол потомков Луи-Филиппа, бывшего королем Франции с 1830 по 1848 г. Легитимисты, со своей стороны, считали единственными достойными трона Франции королями представителей «законной» линии Бурбонов (отсюда и прозвище легитимисты. – Пер.), из коих последним на троне побывал Карл X (смещенный в 1830 г.).

В фокусе дела монархистов находился, естественно, претендент. До своей смерти в 1883 г. таковым от легитимистов выступал граф де Шамбор, а позднее эстафету перехватил граф де Пари (или граф Парижский), внук Луи-Филиппа. Лучший шанс сторонникам реставрации монархии выпал в 1871 г., в первые дни республики, и в 1885 г., когда роялисты заполучили большинство в Национальном собрании. Граф де Пари затем сошелся с генералом Буланже, когда же заговор провалился, борьба оказалась начисто проигранной. Граф де Пари скончался в 1894 г., после чего монархисты во французской политике перестали быть силой, с которой следует считаться.

Нестабильность политической жизни в Третьей республике не являлась единственным стимулом для развития дуэльной мании. Период характеризуется также и необузданной свободой прессы. Начиная с Великой Французской революции, когда только между 1789 и 1792 гг. появилось свыше 500 новых изданий, периодика превратилась в грозное оружие политической борьбы. Именно газеты играли важную роль в свержении правительств во время революций 1830 и 1848 гг. Вторая половина столетия стала свидетельницей настоящего бума печатного слова.

До появления «Пти журналь» в 1863 г. ни одна из французских газет не могла похвастаться тиражом более 50 000 экземпляров. «Пти журналь» продавалась очень дешево – за нее просили всего пять сантимов, тогда как издания конкурентов стоили втрое, а то и вчетверо дороже – и воздерживалась от серьезной журналистики, предпочитая непристойные сплетни и истории, «возбуждающие человеческий интерес». Впервые ее оборот перевалил за миллионную отметку во время президентского кризиса 1887 г. В 1881 г. воскресное приложение к «Пти журналь» выбросили в продажу и тут же реализовали 800 000 копий. Подобный коммерческий успех неизбежно способствовал размножению подражателей: на изломе столетия «Ле Журналь» продавала полмиллиона экземпляров, а «Ле Матен»[80]80
  Названия всех трех периодических изданий по порядку упоминания переводятся как «Малая газета», «Газета» и «Утро». Прим. пер.


[Закрыть] к 1905 г. – три четверти миллиона^{665}.

Эффект распространения газет широкого рынка особенно сказался ввиду факта отмены в 1881 г. цензуры. Снятие всех запретов, однако, не уравновешивалось введением эффективных законодательных норм, позволявших бы привлекать ретивых газетчиков за клевету. С тех пор газеты получили свободу безнаказанно публиковать любые истории, независимо от их правдивости и обоснованности. Закон о наказании за клевету, принятый в 1894 г., оказалось почти невозможным применять на практике.

Нетрудно понять, что дуэль процветала в подобных обстоятельствах, и многим журналистам приходилось отстаивать собственное облеченное в печатную форму мнение со шпагой в руке. И в самом-то деле, если можно так сказать, классическими дуэльными встречами Третьей республики служили поединки между журналистами и оскорбленными ими политиками. Ситуация становилась и вовсе взрывоопасной, поскольку нередко политики тоже выступали в амплуа журналистов или владельцев газет.

Эмиль де Жирарден (1806–1881) называется «вероятно, самой влиятельной фигурой в истории современной французской прессы»^{666}. Он выступил в роли основателя многих газет, включая и «Ла Пресс», ставшую первой во Франции газетой, снизившей стоимость экземпляра для читателя за счет добора разницы на поступлениях средств от рекламы. Де Жирарден в течение многих лет являлся парламентарием, хотя никогда не достигал высоких постов, будучи чем-то средним между бизнесменом и политиком, что вполне типично для прессы времен Третьей республики. Де Жирарден дрался, по меньшей мере, на одной дуэли. В 1836 г. он стрелялся с Арманом Каррелем, редактором газеты, которому встреча стоила жизни.

Анри Рошфор – следующий из выдающихся журналистов с репутацией дуэлянта. Рошфор – сын аристократа – стал редким примером, когда человек отказывался от титула; во Франции девятнадцатого века было куда более привычным приписывать к имени вожделенное для многих «де», чем отбрасывать его. Рошфор зарекомендовал себя как талантливый писатель и полемист, а также и как успешный владелец периодического издания. Он основал газету «Ла Лантерн» («Фонарь»), написал в ней чуть ли не все и умудрился продать 100 000 экземпляров первого же издания, благодаря чему смог тут же вернуть средства инвесторам. Памятной красной строкой первого выпуска «Ла Лантерн» стали слова: «У Франции тридцать шесть миллионов подданных, не считая поводов для недовольства»[81]81
  …тридцать шесть миллионов подданных, не считая поводов для недовольства. Игра слов, в английском переводе subjects (во французском оригинале, вероятно, sujets) – «подданные», а также «предметы», ну и «поводы» и т.д. и т.п. Прим. пер.


[Закрыть]. Рошфор дрался на нескольких дуэлях, в том числе и с принцем (князем) Ашиллем Мюратом – кузеном императора^{667}.

При всех высотах этой чрезвычайно горючей смеси нестабильных субстанций едкой, как купорос, политики и разгула откровения прессы Третью республику раздирали долгоиграющие скандалы в верхах, или causes célèbres. Самым памятным из них стало так называемое дело Дрейфуса (см. в начале второй главы), шумевшее на протяжении двенадцати лет – с 1894 по 1906 г. В центре стоял вопрос отношения Франции к антисемитизму, и – что, вероятно, неудивительно – годы эти ознаменовались дуэлями между евреями и неевреями. Один историк насчитал 31 дуэль, спровоцированную делом Дрейфуса^{668}. Еще одним такого же рода долгосрочным событием было Панамское дело – афера начала 90-х гг. девятнадцатого века, представлявшая собой сложный, как лабиринт, клубок темных финансовых махинаций со стойким запахом коррупционной гнильцы. Многие члены французского политического истеблишмента оказались замаранными связями с Панамским делом. Именно Панамский скандал побудил Жоржа Клемансо драться на одной из столь многочисленных в его карьере дуэлей.

Клемансо во многих смыслах заслуживает звания архетипа дуэлянта Третьей республики. Он был политиком-радикалом, послужившим на посту премьер-министра Франции в период между 1906–1909 гг., а затем в 1917–1920 гг. Он славился как отъявленный дуэлянт – прозвище «Тигр» дали ему отнюдь не без причины. В некоторых кругах склонны считать Клемансо участником не менее чем 22 дуэлей. По более трезвому подсчету Ричарда Коэна, за Тигром числится только 12 боев – семь пистолетных и пять с клинковым оружием^{669}. Для владельца газеты и журналиста, к тому же радикального политика Третьей республики, если он только хотел иметь право высоко держать голову, драться в поединках считалось чем-то de rigueur – то есть правилом, и Клемансо вовсе не являлся исключением.

Схватка с националистски настроенным автором и политиком, Полем Деруледом, уходившая корнями своей подоплеки в Панамский скандал, по праву считается самой знаменитой из дуэлей Клемансо. История с Панамским скандалом вещь весьма причудливо запутанная, достаточно заметить, например, что Панамская компания использовала месье Герца – еврейского финансиста иностранного происхождения и типичного «нувориша» – с целью добиться жизненно важного парламентского одобрения решения в пользу учреждения лотереи с целью привлечения средств. Не составляло большого секрета, что Герц являлся близким соратником Клемансо.

К декабрю 1892 г. домыслы в отношении коррупции начали просачиваться в прессу, и дело стало вентилироваться в Национальном собрании. Именно в ходе тех дебатов Поль Дерулед указал на Клемансо как на человека, ответственного за опеку над карьерой Герца и за облегчение проникновения последнего в высшие эшелоны французской политической жизни. Порицания Деруледа были крепко приправлены антисемитизмом и ксенофобией, но самые ударные реплики его метили в Клемансо как в лицо повинное в скандале, который опутал сетями весь французский истеблишмент; в общем, обвинения доходили до того, что Клемансо сам и есть главный коррупционер. Тот выдвинул аргументы в свою защиту и, после того как Палата закончила заседание, при посредстве секундантов направил Деруледу вызов. У Клемансо не оставалось выбора.

Стороны согласились встретиться в Сент-Уане во второй половине дня 22 декабря. Секунданты обговорили условия для дуэли, которые едва ли грозили превратить дуэль в некое опасное боевое соприкосновение: каждый из основных участников имел право на три выстрела с дистанции в 25 шагов. Клемансо провел утро с любовницей, после чего отправился в офис газеты, чтобы уладить дела на случай собственной гибели.

Дуэль началась в три часа. В первом и во втором круге оба промахнулись. Тут на место поединка выбежал какой-то зритель, заклиная стороны остановиться. Увещевания миротворца участники боя дружно проигнорировали и разрядили друг в друга пистолеты, промахнувшись и в третий раз. Пошли слухи о том, что Клемансо намеренно не целился в Деруледа, поскольку Тигр славился как очень хороший стрелок.

Много позднее Клемансо, уже как премьер-министр Франции, председательствовал на мирной конференции в Версале, которая изменила порядок вещей в Европе после Первой мировой войны. Другими столь же выдающимися фигурами на встрече являлись американский президент Вудро Вилсон и британский премьер-министр Дэйвид Ллойд Джордж. Великолепное живописное полотно сэра Уильяма Орпена с изображением заседания конференции запечатлело трех великих людей сидящими за высоким столом, решающими судьбу стран и народов и фактически пишущими саму историю. Невольно задаешься вопросом, что могли думать праведный книжник и миролюбец Вилсон и один из первых социалистов на государственном посту Ллойд Джордж о старорежимном и старомодном Клемансо – Тигре – с его 22 дуэлями? Вот уж и в самом-то деле встреча людей старой и новой закалки.

Другим стимулом для дуэлей служило возвращение на исходе девятнадцатого столетия во Франции интереса к фехтованию как к спорту. В шестнадцатом и семнадцатом веках любой более или менее крупный город имел фехтовальный salle (зал) с учителем, действовавшим под эгидой Королевской военной академии. Коль скоро институт этот революция отменила, к 1840 г. во Франции осталось, наверное, не более 10 salles. К 1870 г. увлечение фехтованием стало возрождаться, а после франко-прусской войны начался просто новый бум. К 1890 г. только в одном Париже к услугам желающих имелось свыше сотни salles d'armes с учителями, и такие же заведения открылись во многих провинциальных городах. Спорт стал настолько популярен, что ряд парижских универмагов – само по себе уже феномен – открыли у себя залы для фехтования, как поступили подобным образом и некоторые газеты^{670}.

Возрождение интереса к фехтованию тесно связывалось для всех французов со страстным желанием отомстить за унижение 1870 г. Упражнения во владении клинковым оружием способствовали развитию как раз тех качеств, которые могли бы пригодиться для восстановления военной силы отчизны, необходимой для того, чтобы поквитаться с немцами. Глубину антинемецкого настроя в Третьей республике хорошо демонстрирует то обстоятельство, что во Франции в ту пору суды считали порочащим честь применение к кому-нибудь термина «пруссак» или «прусский». Стыд за поражение 1870 г. очень остро ощущался каждым французом, родившимся примерно в середине столетия^{671}. Связь между возрождением моды на фехтование и дуэлями – особенно учитывая, что господствующей формой поединка являлся бой на клинковом оружии, – сама по себе, совершенно очевидно, заслуживает внимательного рассмотрения. Многие salles d'armes брали на себя роль арбитров в спорах и – если возникала такая потребность – обязанность следить за проведением собственно дуэли.

Одной из неистребимых сложностей для историка дуэлей служит вопрос: «Сколько?» Если вести речь о Франции на закате девятнадцатого века, тут мы располагаем куда более подробной статистикой, чем в отношении других эпох, хотя и в этом случае картина, тем не менее, не полная и требующая осторожного подхода. Сложно прийти к какому-то определенному заключению в отношении количества дуэлей применительно к самому раннему отрезку периода. Роберт Най очень сдержанно предполагает, что между 1815 и 1848 гг. во Франции ежегодно происходило примерно 100 дуэлей. Из них примерно в одной трети случаев дело заканчивалось смертельными исходами^{672}.

Тем фактом, что ученые располагают неплохими сведениями о дуэлях в Париже на протяжении 80-х гг. девятнадцатого столетия, мы обязаны трудам господина Феррё, «Дуэльный справочник за 1880–1889 гг.» которого вышел в свет в 1891 г. Как мы уже отмечали в третьей главе, автор этой книги – нечто вроде справочника «Уизден», но по дуэльным, а не крикетным матчам – пользовался подобными сведениями, почерпнутыми из парижских газет. Данные Феррё показывают, что в 1880 г. отмечалось 40 «дуэльных ситуаций» – то есть случаев, когда после ссоры назначались секунданты, – из коих 31 закончилась поединком. Оружием в двадцати четырех таких встречах служили шпаги, в остальных семи – пистолеты. Лишь двое из участников 31 дуэли погибли. В 1885 г. Феррё насчитал 61 дуэльную ситуацию, что дало 50 дуэлей – в остальных случаях сторонам удалось договориться, не прибегая к оружию. Из 50 дуэлей всего в 36 стороны выбрали оружием шпаги, погиб же только один человек. В 1889 г. дуэльных ситуаций сложилось примерно столько же, 62, при этом 20 удалось разрешить мирным путем. Тридцать две дуэли велись на шпагах, и лишь три завершились смертельным исходом.

В 1892 г. криминолог Габриэль Тард давал оценку, согласно которой в 80-е гг. девятнадцатого столетия ежегодно происходило около 60 дуэлей – количество, почти точно укладывающееся в рамки статистических выкладок Феррё. Роберт Най, однако, считает данные слишком заниженными: он выдвигает цифру в 200 в год за период 1875–1900 гг., при этом поднимает планку до 300 в «хороший» год, полагая, что так картина будет более точной^{673}. К сожалению, нет никакого убедительного средства, помогавшего бы сделать сколь-либо определенный вывод относительно всех этих показателей.

Достаточно и беглого взгляда на страницы альманаха Феррё, чтобы открыть факт наличия этакого ядра из господ, для которых дуэль стала своего рода привычкой. Возьмем, особо не выбирая, три примера. Месье Лиссагарэ, редактор газеты «Л’Энтрансижан» («Непримиримый»), прежде чем перейти в другую газету с очень подходящим названием «Ла Батай» («Битва»), фигурировал как главное действующее лицо в девяти дуэльных ситуациях, три из которых вылились в поединки. В двух из них он получил легкие ранения. Камиль Дрейфус – тоже газетчик – имел на счету восемь дуэльных ситуаций в роли главного участника и еще пять как секундант. Хотя только три ситуации закончились схватками, они, тем не менее, украсили тело Дрейфуса тремя ранами. Барон Хардон-Хикки дрался на шести дуэлях как главный участник и был ранен на трех из них. Анри Бернстейн – драматург – бился не менее чем в трех дуэлях за одну неделю в июле 1911 г. От двух этих встреч на память ему остались несерьезные ранения^{674}.

Данные по дуэлям Третьей республики показывают, что участники их повсеместно предпочитали клинки пистолетам, поступая, таким образом, в соответствии с принципами, изложенными Шатовилларом. Существовало распространенное убеждение, будто меч в каком-то полумистическом духе выступал оружием нобиля и рыцаря, являясь самым подходящим инструментом, с помощью которого благородный господин мог бы разрешать вопросы чести. Особенно полюбился дуэлянтам так называемый épée[82]82
  …так называемый épée – трехгранный клинок, происходивший из военных сфер. Вообще слово épée переводится с французского как меч или шпага и этимологически восходит к древнеримскому мечу позднего периода – spatha. Прим. пер.


[Закрыть] – трехгранный клинок, происходивший из военных сфер. После 1880 г. salles d’armes стали предлагать курсы обучения владению как épée, так и более традиционным клинковым оружием. Подобные тенденции неизбежно стирали границы между просто фехтованием и дуэлью^{675}.

Во Франции девятнадцатого столетия неизменно находились авторы, постоянно питавшие своими трудами воды ручейка литературы по дуэльной теме. Сама по себе продукция их – в том числе и пьесы, и практические руководства, и монографии – разнилась между собой от комически фривольной до самой что ни на есть серьезной. Дуэли всегда служили предметом, интересовавшим драматургов, а потому парижская сцена не стала исключением. В VIII году Республики (1800 г.) появилась комедия Прево в трех актах, «Дамы-дуэлянтши, или Все за любовь», после чего пару лет спустя поставили «Невозможную дуэль» Мелльвиля. Полвека спустя вниманию театралов Второй империи была представлена оперетта Жилля и Фюпийя под названием «Табарэн, дуэлянт»[83]83
  Парижский шарлатан Табарэн (ок. 1584–1633) был известным шутником своего времени. От его фамилии происходит французское слово tabarinade – вышучивание, забавная выходка. Прим. ред.


[Закрыть], тогда как в 70-х гг. девятнадцатого столетия Поль Арен написал пьесу «Дуэль при фонарях»^{676}.

Если говорить о более серьезном направлении, то и тут отмечался ряд работ, направленных на запрет дуэли. В 1821 г. месье Детраво написал «Удар дубиной по дуэли» («Le Coup de massue au duel»), в котором ратовал за определенные шаги законодательного порядка, направленные на искоренение явления. «Дуэльное безумие, как пьянство, давайте же разбавим наше вино водой…» – призывал он. Иногда в дебаты о дуэли включались юристы. Два труда такого характера, разделенные 50 годами и написанные один в 1836-м, а другой в 1888 г., сетовали по поводу продолжавшегося попустительства закона в отношении дуэлянтов. Внешне легкомысленным по характеру вкладом в дуэльные дебаты стала книга месье Пон-Ламбера «Дуэльные эвфемизмы» (1846 г.), предметом которой становится концепция, представляющая собой, по сути дела, лингвистическое объяснение живучести феномена дуэли: «Способ, которым (общественное) мнение длительное время принимало и принимает дуэль, есть, вероятно, один из наиболее примечательных примеров, как здравому суждению человеческому наносится вред просто за счет сбивающего с толку употребления слов». Иными словами, если бы не маскировка эвфемизмом, дуэль давным-давно могла бы уже зачахнуть. Для подкрепления доводов Пон-Ламбер приводит следующий пример: «Так обстоит дело, когда кто-то говорит о намерении «биться до крайности» [combat à l’outrance], чтобы не произносить слов «драться насмерть».

Эвфемизм маскировал глупость и взбалмошность характера дуэли, позволяя оценивать ее как некую окутанную ореолом славы практику, вполне приемлемую для разумного человека. «Справочник неделикатного дуэлянта» Шарля Леруа, вышедший в свет в 1884 г., отличается весьма необычным подходом к дуэли как к проблеме. Одно из преимуществ от наличия у того или иного лица репутации дуэлянта, согласно Леруа, состоит в облегчении возможности брать деньги в долг: «Куда труднее отважиться отказать в займе лицу, которое запросто может зарезать кого угодно, чем тому, кого нет оснований опасаться». Тон книги и забавные иллюстрации показывают, что не все воспринимали дуэль как нечто совершенно серьезное.

«Законы дуэли» Брюно де Лабори, напротив, представляли собой не терпящий никакой иронии учебник дуэльной практики, растянувшийся на 240 страниц: «Я твердо уверен в том, что через публикацию этой книги мне удастся значительно облегчить задачу многим из тех, кто оказывается в роли секунданта, главного участника или арбитра (дуэли)». Наиболее достойный внимания аспект даже не сама работа, а дата, когда она увидела свет, – 1912 г. Вообще сам факт появления книги подобной тематики – со стороны автора, вероятно, как следствие надежды подзаработать – уже служит индикатором силы дуэльных традиций во Франции в самый канун Великой войны.

Живучестью своей дуэль как явление обязана людям определенного класса и присущим им склонностям. Энергия, питавшая ее, проистекала от давления, оказываемого со стороны равных, причем в довольно обостренной форме. Политики, журналисты, драматурги и прочие господа вызывали друг друга на бой в случае нанесения оскорбления потому, что в противном случае не смогли бы ходить с гордо поднятой головой. Обычай диктовал правило, которому они и подчинялись. Отказ от законного вызова подразумевал риск обвинения в трусости и, как следствие, позор – суд общества и коллег по профессии. Между тем отважиться на схватку – особенно во Франции времен belle époque, когда серьезный шанс погибнуть или даже получить тяжелое ранение на дуэли представлялся ничтожным, – было не так уж трудно. Клемансо, Рошфор и им подобные – все проявляли единодушную приверженность к дуэли. Она составляла неотъемлемую часть их жизни, как те же любовницы. Лучшей иллюстрацией силы побудительного мотива, подталкивавшего определенную часть общества к дуэлям, служит нам тот, кто, в общем-то, по тем или иным причинам страстно противостоял дуэльной практике, но, тем не менее, участвовал в одном таком поединке.

Марсель Пруст – человек книжный, утонченный и замкнутый, – но все же и он дрался на дуэли. В 1897 г. Жан Лоррен – журналист и писатель-романист – через прессу бросил обвинение Прусту в гомосексуализме. Лоррен пользовался скверной репутацией и отличался экзотичностью поведения, он, как заметил Ричард Дэвенпорт-Хайнс: «Питал достойную сожаления слабость пятнать в своих статьях клеймом гомосексуалиста всех и каждого, несмотря на собственную склонность к подобного рода развлечениям». Обвинение в гомосексуализме, исходящее от такого человека, не мог снести даже Пруст, который и вызвал Лоррена на дуэль. Встретившись в Буа-де-Медон (Медонском лесу), поблизости от Версаля, стороны обменялись выстрелами (по два для каждого), однако в цель никто не попал. «Дело это на всю жизнь вселило в Пруста гордость от того, что он продемонстрировал достойную мужчины отвагу»^{677}.

Жан Жорес заслуженно считался радикальным социалистом и человеком, глубоко преданным миру и социальной справедливости, «наверное, самым достойным политиком Третьей республики»^{678}. На главной площади некогда шахтерского городка Кармо в департаменте Тарн в честь него воздвигнута статуя. Жорес стоит в гордой позе оратора. Коренастый человек могучего телосложения – само воплощение привычных к тяжкому труду шахтеров, дело которых он так талантливо отстаивал столь длительное время. Ниже, на постаменте памятника, точно зачарованные святые с венецианского запрестольного образа, взирающие на спасителя, героя, защитника и вожака, – фигуры, призванные символизировать вооруженный кирками и лопатами промышленный пролетариат. На постаменте надпись: «Мученик и апостол мира».