Текст книги "Дуэль. Всемирная история"

Автор книги: Ричард Хоптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

Порой молодым я бывал, да и бываю теперь столь неразумен, столь неосторожен, даже глуп в поведении, в поступках и шутках, ради которых могу пойти на многое, хотя никогда не позволял себе ни злословия, ни клеветы в них, а потому удивляюсь, как до сих пор не получилось, что мне пришлось драться на дюжине дуэлей^{342}.

Франция восемнадцатого столетия, как и прочие страны в те времена, никогда не испытывала недостатка в повышенно чувствительных людях, склонных быстро обижаться. Тем, кто не хотел в одночасье очутиться участником боя и драться за жизнь, следовало следить за словами.

Прежде чем мы покинем Францию, доживающую последние спокойные годы ancien régime, нам стоит все же вернуться к дуэлянтам в юбках. Приведенный выше пример, когда две гранд-дамы сошлись в поединке из-за молодого герцога де Ришелье, довольно большая редкость в истории дуэлей. Женщины не дрались на дуэлях почти никогда. Хотя кто-то, возможно, скажет, что у них просто больше разума, чтобы рисковать жизнью за такое эфемерное понятие, как честь, факт остается фактом, женщины не дуэлировали. Однако это, если угодно, только часть проблемы. Мы с вами видели немало примеров, когда мужчины брались за меч или пистолет для защиты чести жены, сестры или дочери. Подобное случалось часто на протяжении истории дуэли, и пусть речь идет об обязанности, делегированной другому, но, тем не менее, обязанности неизбежной. Мужчина являлся главой семьи, кормильцем и защитником, и если кому-то надлежало драться на дуэли, то только ему. И в подавляющем большинстве случаев так и происходило.

Попадались, конечно же, и исключения из общего правила – так называемые «юбочные дуэли», – и две из них как раз приходятся на 70-е гг. восемнадцатого века. Первая, относящаяся к 1772 г., мало походила на нечто подобающее женщинам, напоминая скорее разборку в темной аллее, чем официальную и чинную дуэль. «Две дамы с положением» – мадемуазель де Генж и мадемуазель д’Агийон – не сошлись во взглядах на место, занимаемое родом той и другой на иерархической лестнице в соответствии с порядком старшинства. Спор достиг такого накала, что обе вышли в сад и схватились там на ножах. Одна получила рану в руку, а другая – в шею^{343}. Пять лет спустя неприятная взбучка выпала на долю французского морского офицера.

Молодая парижанка, доведенная до исступления поступком бросившего ее любовника, не отвечавшего больше ни на какие притязания, подстерегла его через несколько дней и сказала, что, не будучи в силах перенести предательство, приняла решение драться с ним и что для этой цели принесла два пистолета. Джентльмен взял один из них и, считая всё какой-то вздорной шуткой, разрядил в воздух, однако дама не последовала его примеру. Обезумевшая от отчаяния, она выстрелила в кавалера и нанесла ему ужасную рану в лицо^{344}.

Французская оперная певица Мопен, которая пользовалась широкой известностью в конце семнадцатого столетия, отличалась взрывным характером и ни в коем случае не боялась мужчин. У нее, кроме всего остального, имелся трудно побиваемый козырь в виде одного из любовников – знаменитого мастера фехтования Серана, который, помимо оказания прочих услуг, давал ей уроки владения мечом. Уверенная в способности защитить себя, она вызвала на бой некоего актера по имени Дамени, когда тот оскорбил ее. Он отказал ей в сатисфакции, тогда в отместку певица похитила его часы и табакерку. Другому актеру, сумевшему тоже вызвать гнев Мопен и тоже уклонившемуся от дачи сатисфакции, пришлось на коленях просить у нее прощения. И вот наконец на одном балу ей удалось найти способ проверить собственные достижения в фехтовании.

Мопен, допустившую грубость в адрес такой же, как она, гостьи торжества, попросили покинуть помещение. Она согласилась при условии, однако, что господа, которые вступились за объект ее раздражения, составят ей компанию и проводят с бала. Они согласились. Оказавшись на улице, как рассказывает история, Мопен вызвала их на дуэль и одного за другим убила всех. Людовик XIV простил Мопен, которая уехала из Франции жить в Брюссель, хотя и вернулась в Париж, чтобы петь в опере до своей смерти в 1707 г.^{345}.

Когда в 1688 г. скончался Фридрих Вильгельм, курфюрст Бранденбурга, прозванный «Великим курфюрстом», ему наследовал сын Фридрих. «Великий курфюрст» издал первый антидуэльный закон Пруссии, а его сын, за отцом удостоившись великой чести выборщика[46]46
  …удостоившись великой чести выборщика. Курфюрсты имели право выбирать императора Священной Римской империи германской нации. Прим. пер.


[Закрыть], тут же постарался не отстать от родителя. Фридрих III (позднее он стал Фридрихом I, королем Пруссии) весьма и весьма не любил дуэли, каковое отношение отразилось в жестких условиях эдикта. Дуэль определялась им как злодеяние по двум основным мотивам. Во-первых, она обкрадывала государство, лишая его важных подданных; и, во-вторых, присваивала прерогативы юстиции, каковая – и по праву – принадлежала судам. Ни один из тезисов не носил характера оригинальности – и то и другое встречалось уже ранее в указах прочих государей, – однако документ сам по себе свидетельствовал о серьезности намерений нового курфюрста взяться за искоренение дуэлей по-настоящему. Сами по себе декларированные принципы подпирались грозившими нарушителям жестокими карами. Отправка или принятие вызова предполагали наказание, в случае служащих правительства – увольнение; остальных неподчинившихся ожидала конфискация доходов. Эдиктом также предполагалось проведение судебной реформы, чтобы споры решались в суде, а не зависели от воли кончика шпаги. Более того, для особо упорных господ, все равно отваживавшихся на дуэль, постановление зарезервировало неприятный сюрприз – смертную казнь. В 1695 г., дабы показать всем, что власти не шутят, в Берлине – разумеется, публично – вздернули 60-летнего дуэлянта и тело его жертвы^{346}.

Фридрих Вильгельм I вступил на престол Пруссии по смерти отца в 1713 г. В истории он остался как «король-солдат», человек аскетических привычек. Все помыслы свои он устремлял к армии. В течение правления он удвоил численность прусских войск, не брезгуя лично погружаться во все военные мелочи^{347}. Бзик его на почве набора непривычно высоких солдат был печально известен по всей Европе. Что, возможно, и неудивительно, Фридрих Вильгельм больше мирволил дуэлянтам. И в самом деле, согласно одному историку, именно этот государь и ответственен за установление прочного мостика между дуэлями и милитаризмом в прусском обществе. Давно уже признавалось, что дуэль способствует развитию воинственности – качества, более чем желаемого в офицере. Фридрих Вильгельм снизил срок наказания за дуэли без смертельных исходов с десяти до восьми лет, однако продолжил устрашающую политику отца, вешая тела сраженных в поединках.

Фридрих Великий, наследовавший отцу в 1740 г., представлял собой архетип монарха эпохи Просвещения. Головокружительно успешный полководец, располагавший крупной и хорошо отлаженной военной машиной, он мог позволить себе проводить наступательную, экспансионистскую внешнюю политику за счет соседей. Вместе с тем он по праву считался человеком широкого кругозора и культуры и остался в истории как плодовитый автор, строитель помпезного дворца Сансуси, флейтист и друг и покровитель философов. В 1750 г. Вольтер сделался «придворным писателем» Фридриха. Явно противоречивые аспекты характера Фридриха отразились и на его отношении к дуэли. В теории – чего кто угодно и мог бы ожидать от государя, находившегося под таким же влиянием мыслителей Просвещения, как Фридрих, – он полностью не одобрял подобную практику. Как полководец, однако, он признавал, что поединки в какой-то части способствуют повышению боевитости у офицеров, но вместе с тем не мог и не осознавать, что в то же самое время попустительство приводило к растрачиванию талантов.

В 1783 г. Паоло Вергани опубликовал в Берлине De l’Énormité du Duel («О гнусности дуэлей». – Пер.) – французский перевод итальянского оригинала[47]47
  Весь прусский двор тогда, естественно, говорил по-французски, имена высшим наградам и любимым дворцам король тоже давал на том же языке, что неудивительно, ведь цивильного немецкого языка в ту пору не существовало. Прим. пер.


[Закрыть]. Как можно предположить из названия, книга осуждала дуэли. Посвящение Фридриху Великому обещало, что она не оставит от них камня на камне, доказывая даже самым закостенелым в предрассудках господам, что дуэль есть угроза обществу.

Немецкий историк Уте Фреверт провела анализ отношения к дуэли, превалировавшего в восемнадцатом столетии в Германии. Обычно критика практики, как она говорит, суммировалась в шести положениях. Первое, дуэль – иррациональна, поскольку дуэлянты, безусловно, подрывают устои общества, они – проклятье просвещенного разума. Второе, она противна христианству и морали, ибо нарушает шестую заповедь: «Не убий», а также попирает сами основные принципы христианства: любовь к ближнему, смирение и прощение. Третье, она незаконна. Четвертое, она являлась феодальной привилегией аристократии, что противоречит современному взгляду на вещи, в соответствии с которым привилегии даются за заслуги и достижения. Пятое, она кастовая принадлежность офицерского корпуса и посему символ более низкого положения штатских. Офицерам достойно решать противоречия на дуэли, тогда как штатским должно лишь обращаться к закону. И последнее, дуэль – преступление, с которым мирится государство. Хотя дуэли были незаконными, власти, судя по всему, слишком часто закрывали на них глаза. Ни один из перечисленных пунктов не являлся уникальным – характерным только для Германии середины восемнадцатого века. И в самом-то деле, все эти постулаты – пусть и под разными личинами – появлялись в антидуэльной литературе на протяжении всего периода. Вместе с тем приведенные выше выкладки есть, совершенно очевидно, убедительное резюме, способное подвести черту под аргументацией, используемой против дуэлей как явления.

Критика подобного толка побуждала дуэлянтов строить рациональную защиту для излюбленного занятия. В эру разума было уже недостаточно одного упования на то, что то-де освященная традицией практика, – требовались более убедительные аргументы. Фреверт группирует оправдывающие обстоятельства в семь пунктов. Во-первых, дуэль служила выходом в случае необходимости защиты личной чести – средством для отстаивания собственных прав и изъявления самоуважения. Во-вторых, поединок являлся цивилизованным маячком, служившим заслоном для ограничения грубости и обуздания агрессивных и неподобающих проявлений. В-третьих, дуэль представляла собой не столько инструмент для сведения счетов, сколько выступала посредником для достижения примирения. Концепция «братства джентльменов» стояла в центре данной идеи: дуэлянты были не только и не столько противниками, но также – потенциально – друзьями. Существовало немало примеров того, как оппоненты – выяснив отношения с помощью клинка или пистолета – заключали друг друга в братские объятия. В подобных случаях дуэль как бы смывала нагноения враждебности, образовавшиеся между сторонами. В-четвертых, дуэль использовалась в роли щита, прикрывавшего личностную чистоту благородного господина – только с помощью поединка он мог рассчитывать вернуть поруганную честь и восстановить репутацию. В-пятых, дуэль была последним бастионом свободы индивидуума – единственное, чего его еще окончательно не лишили государство и уголовное право. В-шестых, она помогала поддерживать социальное равенство между людьми. Дуэльный кодекс служил объединяющим элементом аристократии, которую – очень различающуюся во всем прочем и прежде всего в достатке и уровне жизни – больше фактически ничего не связывало. И, наконец, седьмое и последнее, дуэль была по всем статьям мужским занятием, позволявшим мужчине оставаться мужчиной^{348}. Оправдание дуэлей, как и их критика, не есть нечто характерное для одной лишь Германии восемнадцатого века. И в самом-то деле, в тот или иной момент, в том или ином месте апологии появлялись в печатных изданиях, авторы которых ратовали за дуэли.

Теперь мы обратимся к эпизоду, связанному с двумя знаменитыми фигурами – повесами и распутниками международного масштаба во семнадцатого века. Номер первый – Фридрих Август, известный как «Сильный», курфюрст Саксонии (1694–1733), дважды король Польши (1697–1706 и 1710–1723). Он вполне честно заслужил репутацию неистощимого донжуана: курфюрст и король произвел на свет восемь незаконных детей от пяти разных женщин, если не считать наследника, нажитого с женой. Один из незаконных сыновей Фридриха Августа, Мориц (или Морис), позднее стяжал славу как французский военачальник – маршал де Сакс. Имя курфюрста овеяно славой множества интрижек и связей, заведенных им по всем дворам Европы. Вкус этого государя не назовешь однообразным – мать двух его незаконных детей осталась в истории под именем Фатьма Турчанка.

В основном сведения об Августе и его похождениях основываются на преисполненной весьма непристойных подробностей биографии, написанной вскоре после смерти государя его придворным – Карлом Людвигом фон Пёлльницем. Она называлась «Амурные приключения Августа Саксонского» (с интригующим подзаголовком «Несколько неизвестных фактов из его жизни, неупомянутых прежде ни в одной истории, а также пикантные подробности в отношении дам из нескольких графств, через которые он проезжал в путешествиях») и представляла собой полный будуарных откровений труд – подобная писанина не редкость и в грязных бульварных газетенках двадцать первого века, – но никак не заслуживающий доверия источник информации^{349}. Фон Пёлльниц и сам был любителем пожить и покутить, писавшим исключительно ради денег, совершенно не считаясь с фактами и не заботясь о точности изложения. Так или иначе, его развлекательное повествование действительно убедительно доказывает одно: если кто-то решает посвятить себя развратным похождениям на столь высоком уровне, ему стоит поучиться у курфюрста Саксонии, правда, хорошо бы при этом подыскать для себя где-нибудь трон короля или, на худой конец, князя. С нашей точки зрения, наибольший интерес вызывают способности Августа избегать неприятностей совершенно определенного характера, которые угрожали тогда даже высокопоставленному ходоку и аматёру до женской красоты. Всегда существовал риск нарваться на возмущенного рогоносца-мужа или навлечь на себя гнев разочарованного соперника. Подобные встречи почти всегда заканчивались дуэлями. Августу удавалось, что называется, проскользнуть между каплями дождя и счастливо избегать такого рода острых моментов, хотя, если все же поверить фон Пёлльницу, раз или два сластолюбивый курфюрст оказывался на волоске от непоправимого.

Один такой эпизод относится к поездке курфюрста по Испании и касается молодой и привлекательной маркизы Мансера. Пустив в ход все свои чары, построив насыпи и подведя подкопы под оборону вожделенной крепости, саксонец в конце концов добился взятия твердыни. К сожалению, у маркизы имелся маркиз – «очень ревнивый муж», – который, увидев любовников вместе, решил отомстить курфюрсту, причем самым радикальным образом. С таковой целью он нанял четырех головорезов, дав им задание убить любовника жены. Громилы набросились на курфюрста, когда тот покинул покои маркизы, однако он – предусмотрительно прихватив пару пистолетов – сумел сдержать атаку до подхода патруля. Тут бой прекратился, а трое разбойников остались лежать на земле мертвыми^{350}.

Точно так же Август чуть было не погорел в Варшаве. Там ему удалось соблазнить непорочную деву Генриетту Дюваль – «величайшую красотку», – однако когда он направлялся домой после посещения ее дома, его секретарь и доверенное лицо, Ранцау, подвергся нападению ревнивого соперника, который принял Ранцау за любовника Генриетты. Курфюрст наблюдал за стычкой, не вмешиваясь до тех пор, пока еще один человек не бросился на его долготерпеливого помощника, в каковой момент Август устремился в бой и одним ударом разоружил второго нападавшего. Эпизод закончился бескровно, хотя последствия могли бы оказаться и куда более серьезными. Хотя Август и послал вызов на дуэль герцогу Мантуанскому в связи с непочтительными высказываниями герцога в отношении атлетических способностей курфюрста, до боя дело в этом случае так и не дошло^{351}.

Второй персонаж – Джакомо Казанова. Казанова, само имя которого уже стало нарицательным, прославился, наверное, как самый великий из всех донжуанов. Жизнь его полнилась событиями: он постоянно передвигался, разъезжал по всей Европе – иногда меняя место по острой необходимости. Он бывал в обществе коронованных особ, чувствовал себя как дома среди бомонда во многих столицах, славился как неисправимый игрок и, конечно же, неутомимый любовник. При всех его сексуальных аппетитах, рыцарском отношении к деньгам кажется невероятным, что за всю жизнь он, похоже, дрался на дуэли лишь однажды, хотя и, как мы уже отмечали ранее, принимал участие в других поединках в качестве секунданта. При этом Казанова не располагал всеми теми преимуществами, которые имелись у курфюрста Саксонии, помогавшими тому избегать дуэлей.

Дуэль, сразиться в которой Казанове все же пришлось, произошла в Польше. Он приехал в Варшаву в 1765 г., когда Станислав Август находился на троне всего два года. Казанова оказывал услуги королю, теша себя надеждой стать его секретарем. Как бы там ни было, в марте 1766 г. Казанова поссорился с Ксаверием Браницким, уланским полковником, придворным и фаворитом короля. Двое вели беседу в отношении своих любовниц, когда Браницкий назвал Казанову «венецианским трусом». Подобный выпад, конечно же, не мог остаться без ответа, и Казанова, подождав минут 15 с мечом в руке в ожидании, когда Браницкий выйдет из театра, написал записку с приглашением на дуэль. Поскольку действовала старостия (декрет или постановление), запрещавшая дуэли всюду на расстоянии четырех лье (вероятно, 10–15 км) от Варшавы, оба сошлись на том, чтобы поехать за пределы заповедной зоны.

Казанова довольно отрывочно и хаотично пишет в «Воспоминаниях» о событиях, приведших к дуэли, о ней самой и о ее последствиях. Сам он – по меньшей мере, по его собственному рассказу – служил образцом хладнокровного поведения перед боем. Соперники выбрали пистолеты, но только для начала – в случае, если оба не добивались попадания, им предстояло схватиться на шпагах. Казанову таковые перспективы в восторг особенно не приводили, поскольку он считал «пистолетную дуэль варварским делом». Итальянец и поляк выехали из Варшавы вместе в карете Браницкого, запряженной шестеркой лошадей, сопровождаемые двумя адъютантами, двумя гусарами и двумя грумами, которые вели оседланных коней. Через полтора часа они прибыли в подходящее место и, зарядив пистолеты, приготовились дать друг другу бой. Казанова продолжает рассказ:

Я взял первый же пистолет, который попался мне под руку. Браницкий взял другой и сказал, что он клянется честью, что мое оружие в порядке – такое, как надо.

«Я собираюсь попробовать его качество на Вашей голове», – ответил я.

При таких словах он побледнел, бросил шпагу одному из слуг и, расстегнув воротник, обнажил горло и верх груди под ним, мне пришлось сделать то же самое, к моему сожалению, ибо шпага была единственным моим оружием, не считая пистолета. Я тоже обнажил грудь и отступил шагов на пять или шесть. Он поступил так же.

Как только мы заняли позиции, я снял шляпу левой рукой и попросил его стрелять первым.

Вместо того чтобы сделать это тотчас же, он промедлил секунды две или три, прицеливаясь и прикрывая голову поднятым оружием. Я вовсе не собирался давать ему шанс так спокойно убить меня, а потому я неожиданно прицелился и выстрелил в него тогда же, как и он в меня. Что я сделал это именно так – очевидно, ибо все свидетели единодушно утверждали, что слышали только один звук. Я почувствовал, что ранен в левую руку, и, засунув ее в карман, поспешил к врагу, который упал. Тут неожиданно, когда склонился над ним, у меня над головой засверкали острия трех клинков, и три благородных убийцы приготовились изрубить меня в куски рядом с их господином. К счастью, Браницкий не лишился сознания или, по крайней мере, дара речи, так как закричал на них громовым голосом:

«Негодяи! Имейте же уважение к человеку чести!»

Окрик, похоже, заставил их остолбенеть. Я поддел его (Браницкого) своей правой рукой под мышку с той руки, в которой он держал пистолет, тогда как другой взял с противоположной стороны. Так мы донесли его до оказавшегося поблизости постоялого двора^{352}.

Пуля Браницкого угодила Казанове в руку, однако сам польский офицер, как стало ясно потом, получил куда более серьезную рану в низ живота. Пуля Казановы прошла через внутренности поляка, войдя ему в правый бок и выйдя из левого. Очень опасное повреждение. Так или иначе, Браницкий не утратил благородства.

«Вы убили меня, – сказал он, – так поспешите же скорее отсюда, ибо Вас ожидает виселица. Дуэль наша была в запрещенном месте, а я офицер высокого ранга и придворный, к тому же рыцарь Белого Орла. Так не теряйте же времени. Если у Вас мало денег, возьмите мой кошелек»^{353}.

В данном случае гроза не прогремела – дуэль не имела печальных последствий. Король простил Казанову, несмотря на то что тот серьезно ранил его фаворита и на то что поединок состоялся в пределах зоны действия запрета. Оба участника в итоге оправились от ран. Казанове повезло в истории с Браницким, который считался отличным стрелком. После боя Казанове сказали:

Единственное, что спасло Вам жизнь, угроза выстрелить Браницкому в голову. Вы напугали его, а потому – чтобы пуля Ваша не попала ему в голову – он и встал в такую неудобную позицию, вследствие чего выстрел не задел ни одного Вашего жизненно важного органа. Иначе он, несомненно, сразил бы Вас прямо в сердце, ибо он способен разбить пулю надвое, стреляя в острие лезвия ножа^{354}.