Текст книги "Дуэль. Всемирная история"

Автор книги: Ричард Хоптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)

Де Бутвиль и де Бёврон приехали на Пляс-Руаяль с третьим ударом часов и, не желая терять время, сбросили камзолы – они договорились драться в рубашках – и заняли позиции. Сошлись ли они на вымощенном тротуаре у аркад или выбрали лужайку в середине площади, нам знать не дано. В чем нет решительно никакого сомнения, так это в том, что поединок их мог наблюдать любой, кто в тот момент оказался на Пляс-Руаяль, которая, как мы уже видели, не принадлежала к числу пустынных уголков города. Шестеро построились в два ряда так, чтобы противники находились друг перед другом: де Бутвиль перед де Бёвроном, де ла Берт напротив Буке, а де Шапель в паре с Бюсси д’Амбуазом.

Главные участники – де Бутвиль и де Бёврон – вооружились каждый мечом и кинжалом – вполне в духе обычаев того времени, – и, как будет разумно предположить, секунданты экипировались таким же образом. Де Бутвиль и де Бёврон начали дуэль выпадами шпаг. Оба зарекомендовали себя как мастера искусства фехтования, и, несмотря на все маневры и реверансы в преддверии встречи, – путешествие в Брюссель и вынужденное примирение, – поединок вовсе не носил черт показательного боя. В то же время скрестили шпаги друг с другом две пары секундантов.

Рассказы о дуэли между де Бутвилем и де Бёвроном рознятся в подробностях. Нет совершенно никакой возможности совместить все детали, однако, судя по всему, после демонстрации друг другу высокой техники фехтования, бросков с подскоком, выпадов, уколов, парирования и проверки на прочность защиты противника, поисков слабых мест в его обороне – а подобное являлось без преувеличения важнейшей задачей, – они бросили главное оружие и продолжали биться на кинжалах. В таком виде поединок приобретал черты беспощадной драки и больше напоминал приемы разбойников с большой дороги, чем поведение благородных господ-дуэлянтов. Вынужденно бой протекал на близкой дистанции, и в некоторых изложениях говорится, что соперники даже хватали один другого за воротники, стараясь вонзить в тело врага кинжал.

Поначалу расклад сил в смертельном поединке оставался сбалансированным: оба врага финтили, сцеплялись и отпрыгивали назад, стараясь занять выгодное положение. Затем более сильный де Бутвиль начал одерживать верх: захватив правой рукой руку оппонента с кинжалом, он, не давая неприятелю вырваться, стал подвигать собственный кинжал к горлу Бёврона. Де Бёврон очутился теперь в воле противника, де Бутвиль мог убить его, но, получив законное удовлетворение, пощадил жизнь де Бёврона.

Трудно сказать, как долго продолжалась дуэль: оценки довольно разнообразные – от нескольких минут до часа. В равной степени нелегко установить, какие именно раны нанесли друг другу основные участники. В одном рассказе утверждается, что они буквально падали от усталости, изнеможения и потери крови, в другом, напротив, говорится, что они прекратили дуэль все еще без единой раны после нескольких минут довольно неритмичной демонстрации парочки-другой приемов высокой техники фехтования. Тот факт, что де Бёврон и де Бутвиль ухитрились покинуть Париж после дуэли, наводит на мысль, что оба вряд ли серьезно пострадали. Вместе с тем утверждать, будто на них не было ни царапинки, тоже безосновательно.

Тем временем две пары секундантов – де Шапель и Бюсси д’Амбуаз, а также де ла Берт и Буке – вели свой бой, представлявший собой фактически параллельную дуэль. Тогда как де Бутвиль и де Бёврон бросили мечи и переключились на кинжалы, Бюсси и де Шапель продолжали сражаться на шпагах. Мы не знаем, как долго продолжался этот бой, но, когда главные участники вцепились один в другого с кинжалами, Бюсси – возможно, ослабленный болезнью – замешкался, открыв противнику фронт защиты, и клинок де Шапеля вонзился в его тело. Бюсси рухнул наземь и через несколько минут скончался.

У третьей пары – де ла Берта и Буке – тоже кипел ожесточенный поединок. Дуэль и в этом случае закончилась кровопролитием, когда де ла Берт упал наземь, раненный своим противником. К счастью, его рана оказалась не такой серьезной, как у Бюсси, и дуэлянта отнесли в Отель-Майенн, что по ту сторону от Рю-Сент-Антуан от Пляс-Руаяль^{236}.

Дуэлянты дрались ясным днем и на наиболее престижной тогда площади Парижа, а потому просто невозможно представить себе, что их поединок прошел незамеченным. Все участники и особенно де Бутвиль осознавали, что на подобный демарш власти едва ли посмотрят с одобрением, а в том, что до короля и кардинала скоро дойдет история о кровавом поединке у них под носом, драчуны могли даже не сомневаться. Самым скверным была, конечно, гибель человека. Пора было сматывать удочки. Де Бутвиль и де Шапель решили бежать в Лотарингию – тогда независимое герцогство в пределах Священной Римской империи, – чтобы оказаться вне юрисдикции французского закона. Забияки покинули Париж по дороге на Mo и после бешеной скачки поздно ночью достигли Витри-ле-Брюле в Шампани. Там, измотанные и одновременно уверенные, что им удалось оторваться от преследования, они нашли комнату на постоялом дворе и отправились спать.

Тем временем Людовику XIII донесли о нахальной дуэли, которая случилась прямо у него под носом. Взбешенный, он приказал схватить беглецов, особенно де Бутвиля. Великий прево (grandprévôt) – начальник полиции – был послан в загородное поместье де Бутвиля, но обнаружил, что в замке злодея нет. Как казалось, де Бутвилю вновь удалось вырваться из когтей Ришелье. Так и было, то есть было бы, если бы не злодейка судьба. Случайный свидетель, видевший беглецов на дороге из Парижа, навел власти на их след, и следующим утром двум друзьям пришлось сдаться. Их под усиленной охраной привезли в Париж и поместили в Бастилию.

Ришелье, которому повезло захватить дуэлянтов – само по себе редкая удача, – собирался превратить их случай в поучительный пример. Дело де Бутвиля и де Шапеля слушали в парламенте Парижа и приговорили их к смертной казни. До процесса, в ходе него и после завершения суда на Людовика со всех сторон оказывали сильное давление с тем, чтобы добиться от него прощения и помилования дуэлянтов. Однако король остался несгибаемым. Во второй половине дня 22 июня 1627 г. забияк казнили на Пляс-де-Грев (Гревской площади. – Пер.), напротив здания Отель-де-Виль (Городской ратуши. – Пер.). Оба мужественно встретили свою смерть – первым де Бутвиль, который взошел на плаху, подкручивая усы.

Главным оружием Людовика XIII и Ришелье против дуэлянтов служил королевский эдикт. Как мы видели, отец Людовика, Генрих IV издал два закона против дуэлей, отделенные один от другого семью годами. В этом Людовик, безусловно, превзошел отца, обнародовав не менее семи эдиктов против дуэлей между 1611 и 1634 гг. Парижский парламент, не желая оставаться в стороне, издал свои декреты аналогичного характера в 1640 г. Теперь любому заносчивому молодому французскому нобилю не приходилось сомневаться в официальном отношении к дуэли, а если ему всё это казалось сущей ерундой, власти показали всем отличный пример – печальная участь де Бутвиля должна была остановить тянущуюся к шпаге руку. Так или иначе, уже сам факт такого частого издания все новых и новых антидуэльных постановлений дает нам основания усомниться в их эффективности. Будучи объявлен совершеннолетним в 1651 г., Людовик XIV провозгласил еще один эдикт по борьбе с дуэлями. В преамбуле закона король выражал сожаление по поводу факта неспособности, продемонстрированной предками в деле искоренения злостной практики, несмотря на множество эдиктов и декретов^{237}.

Малолетство Людовика XIV омрачила Фронда – серия мятежей в период между 1648 и 1652 гг., – во время которой значительной прослойке французского нобилитета удалось, воспользовавшись несовершеннолетием короля, вернуть себе традиционные властные полномочия и привилегии. Аристократы тут же почуяли слабость режима кардинала Мазарини и регентши Анны Австрийской (которую удалось очень удачно заклеймить пятном враждебной иностранки) и с воодушевлением принялись разрушать основы централизованной власти, так ревностно охраняемой и приумножаемой Ришелье. Фронда стала временем хаоса и кровопролития, периодом личных «армий» и «ополчений» – а точнее банд, – стычек, драк и всеобщего предательства, но она также вошла в историю как эра трех мушкетеров. Как таковая она, вероятно, – по крайней мере, в глазах большинства публики – представляется моментом наивысшего расцвета дуэлей на шпагах.

Как ни любопытно, самыми выдающимися французскими шпажистами той эпохи стали для потомков два исторических персонажа, деяния которых воплотились и навсегда обессмертились в литературе. Подвиги Сирано де Бержерака – в жизни мессира де Бержерака (1619–1655) – воспел в девятнадцатом столетии драматург Эдмон Ростан. Де Бержерак убил на дуэлях по меньшей мере 10 человек, но, как высказался по его поводу Ричард Коэн, «вовсе не считался знаменитостью в свое время». Со своей стороны д’Артаньян – четвертый мушкетер, а в жизни Шарль де Бац – полностью обязан неслыханной славой Александру Дюма, который, в свою очередь, позаимствовал идею у другого, более раннего автора. В реальности д’Артаньян, как и три других его товарища по оружию, служил в элитном корпусе королевской личной стражи, известной как мушкетеры, однако только романтическое творчество Дюма овеяло их жизнь вечным мифом, сделав знаменитыми в веках и столетиях^{238}.

В этот момент на авансцену событий выходит и дуэлянт совершенно иного пошиба, кардинал де Рец, один из представителей любопытной группы клириков-дуэлянтов. Кардинал (1613–1679) – персонаж весьма утонченный и суперсовременный – являлся, несмотря на духовный сан, любителем подраться один на один. При явном недостатке спортивных достижений природным шпажистом его не назовешь. Тем не менее, будучи лихим кавалером, он дрался, по крайней мере, на трех дуэлях. В одном случае – с графом д’Аркуром, любовница которого с насмешками отвергла амурные домогательства де Реца. Де Рец сражался с выдающимся маршалом Бассомпьером, которого сумел ранить, и с аббатом Франсуа де Шуазёлем. В последней встрече оба главных участника и их секунданты получили ранения^{239}.

К 50-м гг. семнадцатого столетия дуэли стали носить характер эпидемии среди французского нобилитета. Вольтеру ситуация представлялась очень и очень тревожной: дуэль, по его мнению, являлась «готским варварством», сделавшимся «частью национального характера». Право давать и получать сатисфакцию на дуэли служило для французского нобилитета символом принадлежности к касте избранных, отчаянно борющейся за сохранение древних привилегий перед лицом наступления усиливающейся монархии. Процесс «снятия стружки» с французского нобилитета – лишения его драгоценных и лелеемых прав вольности – достиг апогея при Людовике XIV Дворянство – даже самое родовитое, – заключенное в позолоченную клетку Версаля, превратилось в богато разодетый, усыпанный драгоценностями хор в дорогих париках, по мановению дирижерской палочки Людовика распевавший ему осанны на любом уровне поутру и перед сном, на банкете, на охоте или на маскараде.

Глава шестая.
Дуэли «Великого века» – эра Людовика XIV и Карла II

ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ДНЯ 29 мая 1660 г. король Карл II пересек Лондон-Бридж и медленно проследовал через огромные

толпы собравшихся ко дворцу на Уайтхолле. Период междуцарствия завершился, монархия была восстановлена. Четырьмя днями ранее флотилия, доставившая Карла обратно после десяти лет изгнания, бросила якоря в виду Дувра. Карл отправился на берег в барже под оглушительные салюты и, достигнув земли, упал на колени, чтобы возблагодарить Бога за реставрацию королевской власти.

С Карлом вернулось множество роялистов, проведших долгие годы вдали от родины в бедности и без надежд, обивая пороги кочевого двора, блуждавшего между Парижем, Брюсселем, Соединенными Провинциями и Германией. Многие из них, существуя в тени жизни в изгнании, пропитались французским духом, сделавшись энтузиастами дуэли. Тон двору изгнанников-роялистов задавал сам Карл – у короля и придворных оставалось не так уж много занятий, кроме как строить планы и надеяться на поворот к лучшему, а потому дни, недели, месяцы и годы наполнялись лишь поисками развлечений и ничем иным. «Чрезвычайная восприимчивость» Карла к женским чарам, как высказался сэр Артур Брайент, была «ахиллесовой пятой, не прикрытой доспехами… через прореху эту могла пройти любая стрела»^{240}. Близким человеком для короля в его пустом времяпровождении являлся герцог Бакингем – приятель детства монарха, – отрекомендованный Брайентом как «самый худший из шалопаев своей эпохи».

Нет никакого сомнения, что опальный двор Карла становился местом частых ссор – подавленный рассудок легко зажечь огнем ненависти, а ничем не занятые руки сами собой тянутся к мечу. Как бы там ни было, к 1658 г. проблема обострилась настолько, что заставила Карла действовать. Блуждающий двор нашел временный приют в Брюсселе, где Карл издал эдикт против дуэлей. Он «извещал мир о Нашем неудовольствии нечестивому распространению противных закону дуэлей»^{241}.

Когда возвратившиеся роялисты заново обосновались в Лондоне, произошел самый настоящий взрыв дуэльной мании. Дуэли стали почти еженедельным явлением в Лестере или Саутгемптон-Филдс – в любимых местах дуэлянтов эпохи Реставрации. Некоторые дрались даже в Сент-Джеймс-Парке – под самым носом короля. Сэмьюэл Пепис с его острым взглядом наблюдателя событий, происходивших при дворе Карла II, рассказывает нам об одном таком шумном скандале в 1663 г.:

Говорят о нелепой ссоре в доме лорда Оксфорда на вечеринке два дня назад… где возвышались голоса, звучали оскорбления и срывались парики, до тех пор пока лорд Монк не велел отобрать у некоторых шпаги и послал за солдатами, чтобы те охраняли дом, покуда ссора не утихнет. До какой же степени безумия дошло дворянство этой эпохи^{242}.

Отношение Пеписа к дуэли более чем ясно нам из этой цитаты. Одним из злостных нарушителей порядка выступал герцог Бакингем – товарищ короля по отнюдь не невинным забавам времен изгнания. Рассказ Пеписа о кровавой дуэли герцога с эрлом Шрусбери цитировался здесь во второй главе, однако этот поединок вовсе не единственный с участием Бакингема. Бакингем являлся одним из самых важных людей королевства, членом «кабального» совета министров и близким другом и советником короля. Если король предполагал, что столь видный вельможа станет показывать хороший пример остальным, его ожидало разочарование, поскольку герцог не вылезал из ссор.

В феврале 1686 г., через год после смерти Карла, один из множества незаконных сыновей его, Генри, герцог Грэфтон, дрался на закончившемся катастрофой поединке на лугу около Челси. Причина заключалась в «весьма неподобающих и вызывающих выражениях», в которых ему нанес оскорбление Джек Талбот, брат эрла Шрусбери^{243}.

Бедный мистер Талбот, коему шпага пронзила сердце, упал замертво на месте, герцога же спасла небольшая пряжка с пояса или какое-то изображение, кое он носил на себе. Думается, оба ударили друг друга одновременно, меч мистера Талбота, воткнувшись в пряжку, отклонился и распорол ему (Грэфтону) весь бок. Данком служил секундантом милорду Грэфтону, а Фицпатрик – мистеру Талботу. Слышал я, что мистер Данном ранен; однако же говорят, что все они бежали с места^{244}.

Однако дуэли не были прерогативой одних лишь придворных: как и следует ожидать, множество завзятых дуэлянтов попадалось среди военных. И в самом деле, как раз в день, ставший роковым для Джека Талбота, Гарри Уартон убил лейтенанта Моксона из полка герцога Норфолка на поединке, произошедшем у Блю-Постс на Хеймаркет^{245}. Пепис упоминал об одной дуэли между военными в ранний период правления Карла II, а в июле 1666 г. зафиксировал жалобу комиссара военно-морского флота Питера Петта, который сказал Пепису:

Сколь бесконечны раздоры среди командиров и всех офицеров флота – никакой дисциплины, одна только божба да ругань, и все делают, что хотят… Его самого дважды вызывали в поле, или что-то в этом духе, сэр Эдуард Спрэгг и капитан Симур…^{246}

Хотя нам и очевидна взаимосвязь сексуальной распущенности двора Карла с расцветом дуэльной практики, существуют все же свидетельства того, что короля заботила необходимость искоренить вредоносные обычаи. Томас Хоббс, чей «Левиафан» увидел свет за десятилетие до Реставрации, источал презрение к понятиям чести, служившим основой дуэли как явления:

Человек слышит порочащие слова или какие-то обиды… и опасается, что, если не отомстит за них, навлечет на себя презрение и станет впоследствии объектом подобных бесчестий со стороны прочих. Стремясь избежать чего-то такого, он нарушает закон ужасом личной мести, коей защищает себя на будущее. Сие есть зло, ибо рана не вещественна, а умозрительна и… столь легка, что доблестный человек, к тому же уверенный в собственной храбрости, просто не Может замечать ее^{247}.

Практические меры начинали приниматься с неизбежных в такой ситуации эдиктов. Не прошло и трех месяцев с возвращения Карла на трон, когда ему пришлось обращаться к законотворчеству. Вот преамбула указа:

Поелику сделалось безмерно частым, особенно среди людей с положением, по тщетным притязаниям чести брать на себя мщение в их личных ссорах на дуэлях и в поединках… чему быть не должно ни при каких побуждениях.

Движимый «Нашей благочестивой заботой предотвратить противное христианству пролитие многой крови», Карл словами эдикта напоминал подданным о тех карах, которые предусматривало за дуэли уголовное право. Мало того, новым законом добавлялись еще два наказания, что должно было бы заставить хоть на минуту призадуматься даже самого неисправимого дуэлянта. Первым шло лишение права занимать должности на гражданской службе для любого, кто признавался виновным в участии в дуэли. В те времена, когда общественные посты представляли собой пропуск в мир богатства и власти, подобные угрозы выглядели довольно серьезными, чтобы совершенно не считаться с ними. К этому добавлялось еще бессрочное отлучение от двора для всех дуэлянтов, что тоже в теории могло разрушить карьеру джентльмена или его жены, ибо только при дворе представлялось возможным надеяться заслужить благорасположение короля и удостоиться связанных с этим наград. Быть изгнанным из круга придворных означало забвение во мраке.

Карл не смог удержаться и не позаимствовать одну идейку из эдикта Кромвеля 1654 г. – тот пункт, который касался тех, кто не желал сообщать властям о вызове. Но что, возможно, еще убедительнее как мера, законом запрещалось любое «посредничество и ходатайство» королю за дуэлянтов. Любым просителям недвусмысленно давалось понять, что королевские помилования больше не будут дарованы никому из дуэлянтов, какое бы высокое положение они ни занимали. Совершенно очевидно, здесь мы видим попытку высвободить короля из-под тяжкого бремени давления на монарха со стороны назойливых придворных, пытающихся выхлопотать послабление для фаворита или родственника^{248}.

В 1668 г. геральдическая палата выдвинула билль, целью которого служило подавление дуэльной практики. Предложение состояло в том, чтобы поручить графу-маршалу[33]33
  …поручить графу-маршалу. Граф-маршал (Earl Marshal), исполнявший при английском королевском дворе обязанности главного церемониймейстера, являлся также председателем геральдической палаты (College of Arms). Прим. пер.


[Закрыть] разрешать разногласия между нобилями по вопросам главенства, что, конечно же, часто служило причиной споров между аристократами. Подобная прерогатива графа-маршала стала бы ранней формой суда чести, что могло бы сыграть важную роль в деле обуздания распространения дуэлей и, как следствие, способствовать снижению смертных случаев. Билль, однако, так никогда и не стал законом^{249}.

В 1679 г. Карл подкрепил позицию противников дуэли следующим эдиктом. Дуэли осуждались в нем «как позорные для христианской веры» и как «открытое нарушение Наших законов и воли». Смысл указа оказался в общем и целом таким же, как в предшествовавшем эдикте, если не считать того, что особо подкреплялось одно из положений постановления от 1660 г. Усиливался тот пункт, где говорилось о попытках ходатайствовать за дуэлянта перед королем (или перед кем бы то ни было из занимающих властные посты). Подобные действия теперь сами по себе наказывались удалением от двора. Нет и не может быть более очевидной демонстрации того, с какими трудностями сталкивался Карл в попытках заставить закон работать в отношении высокопоставленных дуэлянтов^{250}.

Пятью годами ранее Карл также издал декрет, направленный против аналогичной практики в Шотландии. Он потребовал строгого исполнения постановлений его деда, Иакова I: предусматривалось, что любой главный участник дуэли будет наказан смертной казнью, а также «отчуждением всего движимого имущества». Секундантов и прочих присутствующих ожидало тюремное заключение и жестокие штрафы. В шотландском эдикте содержалась декларация о намерениях в отношении прощений: «Таковым лицам, кои повинны в указанном преступлении, не должно ожидать дарования им впоследствии помилования». Если в прошлом и бывали какие-то послабления, то теперь власть намеревалась дать понять, что готова взяться за дуэлянтов всерьез^{251}.

Карл исполнился готовности принять необходимые меры против нарушителей, чтобы показать им способность его эдиктов кусаться. В 1666 г. герцог Бакингем, столь долго наслаждавшийся потачками со стороны Карла, наконец зашел слишком далеко.

В прошлый вторник герцог Бакингем и маркиз Вустер были препровождены в Тауэр по причине возникших между ними в совете разногласий. Говорили, что герцог схватил и оттаскал маркиза за нос^{252}.

Подобное поведение со стороны Бакингема влекло за собой вызов, а потому отправка обоих господ в Тауэр являлась разумной мерой предосторожности. В следующем году новостные бюллетени сообщали, что генеральный атторней (что-то вроде министра юстиции. – Пер.) получил наставление возбуждать дела против всех дуэлянтов, «а особенно против сэра Генри Белласиса и мистера Томаса Портера». Спустя несколько дней Белласис погиб на дуэли с Портером. Вероятно, если бы власти пошевеливались поживее (ссора между двумя господами, судя по всему, стала достоянием общественности), жизнь Белласиса удалось бы спасти^{253}.

В 1668 г. – через два месяца после печально знаменитой дуэли с эрлом Шрусбери – неисправимый Бакингем вновь ввязался в очередную ссору.

Сэра Уильяма Ковентри отправили в Тауэр в тот четверг за вызов, присланный герцогу Бакингему, а некий мистер Сэйвил, который доставлял вызов, был послан сперва в Гэйт-Хауз, но затем, чести ради, в Тауэр, ибо он приходится Ковентри племянником.

Однако король твердо вознамерился не дать Ковентри избежать всей тяжести монаршего неудовольствия.

Ковентри лишен всех своих постов – как в казначействе, так и в совете – и должен оставаться в Тауэре, чтобы охладиться. Все гадают, как он осмелился на такое, ибо миру известно, каков он есть трус и плут^{254}.

Может статься, участь Ковентри и служит подтверждением решимости Карла искоренить дуэли, однако – как и в случае многих прочих государей во все столетия – готовность его к последовательному проведению надлежащих мер подрывала невозможность полностью отказаться от дарования прощений нарушителям. Что бы там ни писалось в королевских эдиктах, король, тем не менее, проявлял склонность миловать дуэлянтов, особенно своих фаворитов. Так, с дозволения государя Бакингем избежал кары за дуэль со Шрусбери, что возмутило парламент, несомненно, по причине скандальности кровопролитного инцидента. Пепис так комментировал ситуацию вскоре после дуэли: «Парламент… всего вероятнее, станет сильно возражать в отношении того дела с прощением герцога Бакингема; и я лично не могу не порадоваться из-за этого»^{255}.

К моменту смерти Карла II в 1685 г. в королевстве не оказалось законного наследника, а потому на престол взошел младший брат покойного государя, Иаков. Правление Иакова II Стюарта (1685–1688) оказалось коротким и малопримечательным. Его попытка вернуть страну в лоно католичества встретила всеобщее отторжение, вследствие чего королю пришлось с позором бежать из страны. Престол унаследовал безупречный протестант Уильям Оранский[34]34
  …протестант Уильям Оранский. Имеется в виду князь Вильгельм Оранский и Нассауский (Виллем ван Оранье-Нассау), стадхаудер (государственный правитель) голландской Республики Соединенных Провинций, ставший в 1688 г. английским королем под именем Вильгельма (Уильяма) III и царствовавший в Британии до 1702 г. Прим. ред.


[Закрыть] – голландец, женатый на дочери Иакова, Марии. Приход к власти этого короля вызвал конституционные изменения, кроме того, царствование его отмечалось беспрецедентным коммерческим бумом, континентальной войной и новыми беспорядками в Ирландии.

На протяжении всего периода, начиная с Реставрации 1660 г. и до первых проблесков зари восемнадцатого столетия, авторы не оставляли читателя заботами, выпуская литературные произведения на дуэльную тему, ратуя как за, так и против поединков чести. В 1692 г. сэр У. Хоуп опубликовал руководство по обращению с клинковым оружием – «Всё мастерство фехтования». Книга рассказывала «всё о караулах, парадах и уроках, имеющих отношение к шпаге», но являлась чем-то большим, нежели просто учебник фехтования, и обещала стать «наставлением, как вести себя в одиночном поединке верхом на коне». Книга снабжалась гравюрами, «показывавшими наиболее важные позиции» в традициях подачи материала учебников эпохи Возрождения. Опубликованная в Лондоне, посвящалась она, тем не менее, «молодому нобилитету и нетитулованному дворянству королевства Шотландия». Совершенно очевидно, что целевой аудиторией автора служили, если можно так выразиться, дуэльные сословия^{256}.

В 1687 г. в Лондоне некий святоша, подписавшийся только «Т.С.», обнародовал грозный антидуэльный трактат, в котором называл поединки «мерзостной практикой, хотя и поощряемой претензиями на храбрость и фантастическую честь и оправдываемой сетованиями на обычаи порочной эпохи и многие гнусные прецеденты». Автор задался намерением показать, что дуэль являлась «самым богомерзким и бесчестным деянием, которое только может быть среди людей, кои признают хоть какую-то веру», громя все доводы, обычно использовавшиеся для оправдания практики, путем указаний на то, что она противоречит любым нормам закона, Писанию и долгу добропорядочного гражданина. В общем и целом слова анонима довольно разумны и согласуются с мнениями многих других авторов. Как бы там ни было, есть один пункт, который звучит не столь убедительно. Считая разрешение противоречий между людьми функцией закона, он утверждал:

Но ежели оскорбление таково, что закону неведомо, коль скоро есть мы слуги Боговы, должно нам отдать решение на суд Его, каковой дан будет нам по слову Его. Он исправит неправды наши…^{257}

Аргумент слабоватый, поскольку один из доводов в пользу дуэли как раз и настаивает на том, что она помогала людям разрешить противоречия, которые в те времена находились фактически за пределами компетенции закона. И в самом-то деле, рост законности в Британии в девятнадцатом столетии часто приводится как причина увядания дуэльной традиции. Мнение о том, будто людей может удовлетворить уверение, что-де Всевышний всё устроит, разрешив все противоречия, неподвластные закону, следует признать оптимистически идеалистическим, а потому нет ничего удивительного, что дворянство по-прежнему предпочитало отстаивать честь в поединках один на один.

Автор данного опуса избрал традиционный рационалистический подход и применял соответственные аргументы в порицание дуэли. Однако светский писатель, доверивший свое мнение бумаге несколькими годами позднее, в 1694 г., использовал юмор для осмеяния дуэльной практики, рассудив, как видно, что легкий ироничный стиль ни в коем случае не менее действенен, чем самый что ни на есть серьезный. Тема диалога между двумя персонажами его пьески – Филалетом и Филотимом – как раз разница в воззрениях на дуэль.

Филотим: «Так вот, прошлым вечером нам с мистером А. случилось не сойтись во взглядах по поводу стакана вина. В итоге он заявил, что противоречия не могут быть разрешены иным каким-то образом, кроме как сатисфакцией, которую он как благородный господин должен мне дать. Я отвечал, что готов обсуждать с ним этот вопрос так, как он пожелает, сегодня же утром. И теперь собираюсь уладить некоторые незначительные дела перед встречей».

Филалет: «Если вы хотите составить завещание, то тут вам не повезло, ибо для того, чтобы сделать это, человеку надлежит находиться в здравом рассудке и трезвой памяти, что в вашем случае не применимо. Ибо дело, которым вы собираетесь заняться, само по себе есть доказательство вашего поп compos (умственной непригодности. – Пер.)».

Филотим высказывает довод относительно того, что он имеет самые оправданные основания.

Филотим: «Таков обычай меж джентльменами, чего одного уже достаточно для исполнения моего намерения».

Филалет: «А что, если б обычным было вместо утренней разминки с размаху биться головой о стену? Вы и тогда предпочли бы вышибить себе мозги, чем показаться немодным?»^{258}

На это у Филотима ответа, конечно же, не нашлось.

«Законы чести, или Рассказы о подавлении дуэлей во Франции» Томаса Флешера вышла в Англии в 1685 г. Работа, как и обещает автор в заглавии, – рассказ о попытках французских монархов искоренить дуэли на протяжении предшествовавшего времени. Интересно для нас, однако, то, что узнаем мы об отношении англичан к дуэли в эпоху автора. Совершенно очевидно, работа выдает настроение благоразумно мыслящих кругов, озабоченных распространением дуэльной практики как довольно серьезной проблемой, «последствием ложной и надуманной бравады», которая приводит к ненужным смертям. Посвящение трактата герцогу Норфолку, графу-маршалу Англии, указывает на то, что автор считал дуэли негативным явлением, дело борьбы с которым есть компетенция королевского правительства. И наконец, работа открыто говорит, что в 80-е гг. семнадцатого столетия Франция считалась лучшим примером того, как надо выкорчевывать дуэльную практику. Тот факт, что Людовик XIV успешно подавлял традицию, справиться с которой не могли его дед и отец, представлялся важным уроком того, сколько необходимы твердость и последовательность. Косвенно книга служила упреком Карлу II за то, что, как мыслилось автору, король не проявил должного желания искоренить дуэли в государстве.

В декабре 1643 г., когда малолетний Людовик XIV пробыл на троне всего несколько месяцев, двое его наиболее важных подданных схлестнулись в ожесточенной дуэли на Пляс-Руаяль – на той самой площади, на которой в 1627 г. скрестили мечи де Бутвиль и де Бёврон. В дуэли между герцогом де Гизом и графом де Колиньи прослеживался заметный отзвук сектантской ненависти, ибо участниками поединка стали внуки двух непримиримых противников времен Религиозных войн – адмирала Колиньи и тогдашнего герцога де Гиза. В день святого Варфоломея в 1572 г. герцог организовал резню гугенотов и в том числе их лидера Колиньи, когда те приехали в Париж на свадьбу Генриха Наваррского. Правда, причина своего рода переигровки матча семидесятилетней давности состояла вовсе не в различиях в вероисповедании, но в салонных сплетнях и клевете. Если поводы были разными, результат и на сей раз оказался таким же, хотя, конечно, при меньшем размахе – Колиньи так сильно пострадал от ран на дуэли, что позднее скончался^{259}.