Текст книги "Дуэль. Всемирная история"

Автор книги: Ричард Хоптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

В начале 60-х гг. семнадцатого столетия, когда Карл II восстанавливал монархию в Англии, его коллега, Людовик XIV, как раз сбрасывал детские пеленки опеки времен своего малолетства, чтобы в скором времени стать самым драгоценным украшением французского государства. Период несовершеннолетия короля омрачила Фронда – времена мятежей и беспорядков, ставшие свидетелями эскалации дуэлей. По меткому выражению одного французского историка, «дуэли служили своего рода эмблемой Фронды»^{260}. Примечателен тот факт, что Людовик (или, возможно, его советники) предпочел отметить свое вступление в возраст в 1651 г. опубликованием очередного эдикта против дуэлей. Вполне закономерно полагать, что хаос и опасности Фронды оказали влияние на Людовика, укрепив его волю дать решительный бой такой привилегии аристократов, как дуэль. Разумеется, во Франции и без того крепло мнение тех, кто искал способы искоренить дуэльную практику. Главным рупором для выражения подобных мыслей служила организация под названием «Братство страсти», основной источник движущей силы которой, маркиз де Фенелон, твердо придерживался линии на запрет дуэлей. Постепенно движение набирало поддержку в обществе, а в 1651 г., когда Людовик издал эдикт, подтверждавший заявления предшественников в порицание дуэли и в пользу отмены подобной практики, заручилось королевским одобрением^{261}.

Многие из представителей нобилитета, стремясь продемонстрировать поддержку позиции, занятой в отношении дуэлей Людовиком, действуя через Братство страсти, в том же году подписали самоотреченное заявление. Их решимость противодействовать давлению диктата традиции дуэлей нашла опору в учреждении суда чести под председательством маршала Франции. Орган создавался с целью выработки механизма мирного разрешения разногласий, способных в привычных условиях вылиться в дуэль^{262}. Согласно мнению позднейших французских историков, занимающихся данным вопросом, 1651 г. стал «безоговорочной стартовой отметкой нового периода в истории дуэли»^{263}.

Эдикт 1651 г. являлся не первым заявлением, сделанным от имени Людовика в его царствование. В начальный период его малолетства советники устами короля трижды выступали против дуэлей – в 1643, 1644 и 1646 гг. Уже сам Людовик издал еще один декрет в 1653 г., расширивший положение его постановления 1651 г. В 1657 г. Парижский парламент, не желая отставать от государя, провозгласил собственный антидуэльный декрет. На том на следующие 20 лет законотворчество в данном направлении застопорилось^{264}.

В августе 1679 г. Людовик вновь обратился к проблеме дуэлей. Опять понадобилось делать это, поскольку после повторявшихся на протяжении предыдущих 80 лет попыток покончить с практикой дуэльного кровопролития, в том числе и собственных не так давних усилий Людовика в данном направлении, вся глубина укоренения порока в обществе стала очевидной. Эдикт, подписанный королем в Сен-Жермен-ан-Лэ, представлял собой пространный труд королевских законоведов, включавший в себя 36 статей на многих и многих страницах. Постановление – по крайней мере, в теории – выглядело внушительно. Оно предполагало наказание смертью для всех главных участников и их сообщников, равно как и секвестр имущества. Аристократов, застигнутых во время поединков, предполагалось лишать статуса нобилей – страшное унижение, – а гербы их публично уничтожать. Как будто бы одного этого казалось мало авторам закона, дуэлянтов, убитых во время поединка, запрещалось хоронить по христианским обычаям. Одно только уже направление вызова наказывалось ссылкой и конфискацией половины имущества нарушителя. Закон не забыл позаботиться и о слугах: отныне и впредь слуга, отправленный с письмом с приглашением на бой или же оказывающий господину помощь на дуэли, подлежал порке и клеймению^{265}.

Итак, Людовик получил в руки мощный законодательный аппарат для ведения кампании против дуэлей. Не стал он, что характерно, проявлять и стеснительность в отношении признания своей роли в деле избавления Франции от бича, которым становились для нее поединки: в зеркальном зале Версаля есть картина, датированная 1662 г., посвященная Людовику, остановившему «бесчинство дуэли»^{266}. Однако возникает вопрос, сумел ли он на деле покончить с дуэлями в ходе своего царствования? Современники – по крайней мере, в Англии – не выражали сомнения в том, что Людовик преуспел в искоренении поединков чести в королевстве. Мы уже видели, как Томас Флешер, писавший в 1685 г., приводил антидуэльную политику Людовика XIV как пример, достойный подражания. Ричард Стил, работавший совместно с Эддисоном в «Спектейторе» и слывший страстным противником дуэли, в 1720 г. – всего через пять лет после смерти Людовика – написал работу по исследованию мер, которые оказались столь действенными в деле прекращения практики незаконных поединков во Франции. В ней автор старался убедить читателя, что французский пример вдохновляет надежду вытравить проклятие дуэли на Британских островах, «где столь глубоко укоренилось сие возмутительное семя»^{267}.

Как бы там ни было, общепринятое теперь мнение о том, что Людовик преуспел в подавлении дуэли во Франции, похоже, берет начало от Вольтера, чья книга «Век Людовика XIV» вышла в свет в 1751 г. Вольтер ставит в заслугу Людовику значительное подавление дуэли во Франции: «Отвратительный обычай продолжался до времени Людовика XIV», – писал он в «Эссе о нравах» (Essai sur les moeurs) и добавлял, что то была «une de plus grandes services rendus à la patrie» (одна из самых больших услуг, оказанных отчизне. – Пер.)^{268}. К сожалению, Вольтер повинен в искажении фактов – он воздает хвалу за деяния, которые ее не заслуживают. Как мы еще увидим, дуэль процветала во Франции на протяжении, по крайней мере, следующих 150 и даже более лет. Теперешние авторы склонны делать заключения, что «Король Солнце» проявлял ту же тенденцию, как и его предки, закрывать глаза на действия дуэлянтов или же – если у тех не хватало ума или везения не попасться с поличным – прощать их. Согласно Ричарду Коэну, за 19-летний период Людовик XIV избавил от суровых наказаний 7000 дуэлянтов – в среднем по одному в день^{269}.

Невозможно всерьез утверждать, будто Людовик XIV полностью преуспел в деле искоренения дуэльной практики – есть весьма своеобразное свидетельство того, что она жила и здравствовала. Герцог де Сен-Симон, «Воспоминания» которого дают такое живое описание двора в Версале, признавал, что отец его дрался на дуэли, вероятно, как раз в правление «Короля Солнце».

Между моим отцом и месье де Вардом возникли разногласия… В итоге сговорились, что в раннее время дня – часов в двенадцать – они встретятся у ворот Сент-Оноре, тогда очень безлюдного места. Сделать все решили так, что коляска месье де Варда будто бы столкнулась с принадлежавшей моему отцу, из-за чего началась перебранка между владельцами и слугами. Под прикрытием этой ссоры… произошла дуэль. Месье де Вард упал и был обезоружен. Отец мой хотел заставить его просить пощады, но он того не захотел, хотя побежденным себя признал.

Самый любопытный аспект поединка в данном случае – уловка, к которой прибегли два господина, чтобы подраться и не навлечь на себя подозрений в участии в дуэли. Все это дает возможность утверждать, что в то время дуэль, самое меньшее, не пользовалась почетом со стороны властей. Происшествие не удалось, однако, сохранить в тайне, и скоро о нем говорил весь город. Сен-Симон сообщает, что отец его «пользовался уважением повсюду», а незадачливого де Варда отправили в Бастилию на 10 или 12 дней^{270}. Поскольку оба главных участника, судя по всему – по меньшей мере, по рассказу Сен-Симона, – были виноваты в заварушке в равной степени, возникает вопрос, что, может быть, действительным преступлением де Варда являлся проигрыш и понесенное унижение.

Сен-Симон упоминает о двух инцидентах, относящихся к позднему периоду правления Людовика. Первый, имевший место в 1699 г., касался спора из-за карт между великим приором и князем де Конти[35]35
  …касался спора из-за карт между великим приором и князем де Конти. Оба упомянутых здесь французских вельможи принадлежали к разным ветвям рода Бурбонов. Первый из них, Филипп де Бурбон-Вандом (1655–1727), приходился правнуком герцогу Сезару Вандомскому (узаконенному сыну короля Генриха IV) и был известен как «великий приор де Вандом» (его называли так, поскольку он являлся великим приором Мальтийского ордена во Франции). Второй участник ссоры – Франсуа-Луи де Бурбон-Конти (1664–1709), граф де Ла Марш, граф де Клермон, князь де Ла Рош-сюр-Ион и 3-й князь де Конти (унаследовав последний титул в 1685 г., он за свои военные заслуги получил от современников почетное прозвище «Великий Конти»). Прим. ред.


[Закрыть]. Конти оспорил его (оппонента) «честность в игре и храбрость в битве», на что, само собой разумеется, великий приор «поддался страсти, смахнул со стола карты и с мечом в руке потребовал сатисфакции».

Появление Его Высочества [дофина] в ночной рубашке положило конец сваре. Он приказал… одному из присутствовавших придворных сделать полный доклад о случившемся королю, а также распорядился, чтобы все шли спать. Утром король, узнав о происшествии, тотчас же приказал отправить великого приора в Бастилию. Тому пришлось подчиниться и оставаться там в течение нескольких дней. То дело изрядно всполошило двор^{271}.

Второй инцидент у Сен-Симона касается дуэли между четырьмя графами – двумя французами и двумя иностранцами. Когда Людовику доложили о дуэли, он приказал посадить французских графов в Консьержери. Один из них – граф д’Юз – сдался, другой же – граф д’Альбер – долгое время скрывался от правосудия. Сен-Симон сообщает, что д’Альбер «был разорен за непослушание»^{272}. Оба случая показывают, что король не дремал и проявлял готовность карать дуэлянтов, по крайней мере, тогда, когда те дрались у него под носом.

Иной раз даже в делах самых завзятых дуэлянтов находилось место шутке. Когда месье Мадайон вызвал маркиза де Ривара – ветерана войны, потерявшего ногу во время осады Пуисерды, – тот ответил довольно неожиданно. Как мы уже не раз обсуждали, дуэлянтам полагалось встречаться лицом к лицу на равных условиях, а посему не утративший ни чувства юмора, ни достоинства маркиз послал оппоненту врача со всем надлежащим инструментом. Врач получил наставление проделать с Мадайоном ту же операцию по ампутации ноги. Шутка была принята^{273}.

Некоторые историки в наши дни задаются вопросом, сумел ли Людовик оказать какое-то качественное влияние на выкорчевывание дуэльного азарта подданных. Совершенно не соглашаясь с Вольтером в отношении искоренения Людовиком дуэлей во Франции, господа Бриуа, Древийон и Серна в их изданной в 2002 г. книге Croiser le fer («Скрещивая шпаги») оспаривают этот тезис, указывая на то, что ближе к концу правления Людовика дуэли – по меньшей мере, в военных кругах – пользовались тем же почтением, как и во все прочие времена до того. Они цитируют аббата де Сен-Пьера, творчество которого совершенно опровергает розовую картину, нарисованную Вольтером. Аббат утверждал, что к 1715 г. дуэли во Франции казались столь же привычным и естественным явлением, как и когда-либо раньше: «Напасть продолжала косить косой направо и налево, по-прежнему доказывая пристрастие нобилитета к следованию законам чести»^{274}.

Аббат объяснял откровенное несходство между сделанными им наблюдениями и версией событий Вольтера тем, что, хотя количество самих поединков едва ли заметно сократилось, люди куда реже хвастались своими успехами. Таким образом, окружающие значительно меньше знали о дуэлях, что позволяло некоторым полагать – и совершенно напрасно, – что практика изживает себя. Многие авторы утверждают, что в период царствования «Короля Солнце» «ожесточенные схватки вспыхивали», как и прежде, повсюду. Ощущение наступающего спокойствия подпитывалось и тем фактом, что о дуэлях стали куда меньше писать в прессе. Смертность на дуэлях часто не классифицировалась как таковая, а относилась к разряду обычных убийств или же просто никак особо не обозначалась и не подразделялась на категории, а потому переставала красной строкой блистать в заголовках^{275}.

Дуэли являлись печально знаменитым времяпрепровождением, опасность которого только усугублялась в семнадцатом веке рудиментарным состоянием медицины. До изобретения антисептиков и анестезии оставалось еще полным-полно времени, в ту пору врачи уповали на пиявок, считая кровопускание панацеей от всех бед, и уважительно относились к трепанации. Самого Людовика в последние дни его доктора заставляли держать пожираемую гангреной ногу в «бане» из бургундского. Жизнь короля это никак не продлило, уж точно не сделав хорошей рекламы вину. В семнадцатом столетии позвать врача для пациента означало приготовиться к худшему, многим думалось, что, приезжая, он открывает дорогу священнику.

* * *

В Ирландии освоение земель англичанами при Кромвеле дало начало росту класса англизированных землевладельцев из числа нетитулованного дворянства, представители которого принесли с собой с большего острова понятия об уважении законов чести и дуэльные кодексы. Во второй половине семнадцатого века Ирландия превратилась в важную сцену для дуэлей, хотя репутацию яростных дуэлянтов ирландцы завоевали себе не ранее середины восемнадцатого столетия. Во времена после реставрации в Ирландии – так же, как мы уже отмечали в Англии, власти взяли курс на более поощрительное отношение к дуэлям, чем обстояло дело при Кромвеле. Аналогичным образом, роялисты, вернувшиеся из изгнания с Карлом II, привезли с собой домой континентальные дуэльные привычки, которых набрались в период долгого блуждания по заграницам. Как одного из самых бесстрашных следует упомянуть Ричарда Талбота, который неоднократно принимал участие в дуэлях во Франции, когда жил там в изгнании. В 1658 г. он ранил некоего Дика Хоптона^{276}.

Фактически же, как указывает Джеймс Келли, в то время (как и ранее, а равно и позднее) существовали тесные связи между процессом развития дуэльной практики в Англии и в Ирландии. В 1666 г. лорд Оссори – ирландский пэр – оказался вовлечен в ссору с печально известным и очень чувствительным герцогом Бакингемом. Так или иначе, прежде чем два благороднейших господина смогли уладить противоречия с помощью клинкового оружия, король отправил их на трое суток охладиться в Тауэре. Карл II часто потворствовал придворным, дравшимся на дуэлях – возьмем хотя бы случай с Бакингемом после печально известной дуэли последнего в 1668 г., – и точно такая же тенденция превалировала в Ирландии. Когда эрл Килдар дрался с Талботом, секретарем эрла Шрусбери, казначеем Ирландии, его изгнали из-за «стола совета». Кара, однако, длилась недолго, и скоро Килдар вернулся к исполнению обязанностей.

Еще одна характерная деталь, указывающая на то, что дуэль в Ирландии и Англии в то время представлялась чем-то совершенно банальным как средство разрешения большинства споров. (Не надо забывать, что пустяковые недоразумения, перераставшие в смертоубийственные конфронтации, являлись естественными особенностями истории дуэлей.) В 1667 г. эрл Роскоммон и брат эрла Кланкарти поссорились по поводу права занимать почетное место на похоронах. В 1670 г. властям не удалось предотвратить битву шестерых в Финике-Парке, вызванную к жизни перебранкой за игрой в трактире. Один из секундантов с очень подобающим именем, энсин Слотер (Slaughter – по-английски бойня, резня. – Пер.), погиб, все прочие участники были ранены, за исключением капитана Сэвиджа[36]36
  …за исключением капитана Сэвиджа. Тоже подходящая фамилия – Дикий, Жестокий, Необузданный и т.д. Прим. пер.


[Закрыть]. Даже после столь жестокой и кровопролитной драки, как описанный выше случай, лишь один из пяти оставшихся в живых попал под обвинение в убийстве человека: лорд Брабазон, тоже принимавший участие в дуэли, получил королевское помилование^{277}.

Дуэль энсина Слотера являлась, судя по всему, совершенно типичным случаем неспособности закона подвергнуть дуэлянтов заслуженному наказанию. В этом смысле, как и во многих других, мы легко найдем множество совпадений и сходств между Англией и Ирландией. Потворство дуэлянтам, как приходится признать, было чем-то общим и в равной мере широко распространенным, в чем страны эти оставались единодушно неразлучны.

В 1685 г., вскоре после восшествия на трон, Иаков II оказался в значительной степени потрясен распространением дуэлей в находящейся в Ирландии армии, так что даже издал декрет, направленный против этого. Указом объявлялось, что отныне и впредь любой офицер, который «пошлет вызов, примет его или передаст или же нанесет публичное оскорбление другому, будет подвергнут изгнанию и подпадет под запрет впредь задействоваться на королевской службе»^{278}. Спустя пять лет Уильям (Вильгельм Оранский) и Мария издали свое постановление, нацеленное на прекращение дуэлей в армии. Пользуясь практически той же фразеологией, декрет грозил нарушителям позорным увольнением и запретом впредь быть принятым на службу в войска короля^{279}. Интересный аспект этих постановлений в том, что направлены они только против вызова как такового, тогда как сама дуэль остается словно бы за рамками.

Тот факт, что два короля в пределах пяти лет почувствовали необходимость в обнародовании практически идентичных декретов против дуэлей, говорит о том, что – по меньшей мере, в армии – поединки продолжали оставаться проблемой. Келли предполагает, что рост дуэльной активности среди военных есть следствие обострения религиозных трений в 80-е гг. семнадцатого века^{280}. Определенно, когда Иаков II наследовал брату в 1685 г., вопрос религиозной терпимости как для католиков, так и для протестантов вышел на передний план как большая проблема для верховной власти. Будет ли на троне протестантский король? В Ирландии, где верховодило господствующее протестантское меньшинство и землевладельческая элита, крупное по численности, но отторгнутое от участия в управлении католическое население тоже с озабоченностью и тревогой смотрело в будущее.

Оба декрета, похоже, показывают, что в армии отмечался рост дуэльных случаев. Как бы там ни было, очень часто в истории такого явления, как дуэль, вычислить то, сколько же именно поединков всего происходило, даже хотя бы примерно, просто невозможно. В марте 1689 г. Иаков II, престол которого годом раньше занял Уильям III, высадился в Ирландии с намерением предъявить притязания на трон. Так на острове прозвучал первый гром двухлетней грозы – кампании, закончившейся полным и окончательным разгромом Иакова в битве на реке Бойн (в июле 1690 г.) и торжеством власти протестантов.

Келли полагает, что на протяжении четверти столетия после битвы на Бойне наблюдался спад дуэльной активности. Одной из причин подобного явления, возможно, служит бегство за границу большого количества офицеров и солдат католического вероисповедания, что произошло в результате триумфа Уильяма. После того как в июле 1691 г. побежденным якобитам навязали подписание соглашения в Лимерике, 11 000 из 14 000 ирландцев из армии Иакова, этих «диких гусей», последовали в изгнание за своим предводителем, Патриком Сарсфилдом. Лишь 2000 разошлись по домам^{281}. Так на Континенте очутилось довольно большое количество лишенных родины ирландцев, варившихся, что называется, в собственном соку, и эта мутная брага людских душ становилась питательной средой для появления разного рода искателей приключений, наемников и, конечно же, дуэлянтов.

Некоторые якобиты особенно прославились воинственностью: например, Питер Дрейк дрался на пяти дуэлях во Франции и Испании в период между 1706 и 1714 гг. Один из поединков, разыгравшийся в Турне во Франции в 1706 г., более походил на маленькое сражение, чем на дуэль, поскольку в нем участвовало 13 солдат, из которых трое простились с жизнью, а двое получили ранения. Если бы Дрейк не сбежал на Континент, он, несомненно, продолжал бы свое убийственное занятие в Ирландии^{282}.

Другой причиной снижения количества дуэлей в те годы, как считает все тот же Келли, стал запрет на нелицензированное ношение оружия католиками, наложенный в 1695 г. Данная мера являлась, по сути, частью ограничительных законов правления Уильяма Оранского, нацеленных на католическое население^{283}. Один историк предполагает, что применение этих законов по принципу кнута и пряника стало причиной того, что Ирландия так вяло отреагировала на подстрекательство в поддержку дела якобитов в 1715 и в 1745 гг. Вполне вероятно, что те же самые законодательные меры сыграли роль в подавлении дуэльной активности в первые десятилетия восемнадцатого века^{284}.

На протяжении поколения после победы Уильяма дуэли в Ирландии переживали период отлива. Однако начиная с 1715 г. Келли отмечает возрождение дуэльного духа. В 1716–1719 гг. он фиксирует сведения о шести поединках, а за пятилетие между 1725 и 1730 гг. – о шестнадцати. Те годы примечательны рядом дуэлей, участники которых игнорировали предписанные правила дуэльного этикета. Поединок между Адамом Кьюсаком из Дублина и его родственником, лейтенантом Брайсом, в декабре 1716 г. как раз такой заслуживающий внимания случай. Два господина поссорились во время ужина, взяли шпаги, вышли наружу и дрались до тех пор, пока оба не утратили способность двигаться. Оба скончались от ран. Хотя количество схваток в описываемый период едва ли походит на разгул дуэльных страстей, надо сказать, что в списках потерь по причине скрещивания шпаг в поединках оказались и довольно заметные люди. Например, Джон Слэттри, парламентарий от Блессингтона, пал от руки Стивена Мура на дуэли со шпагами и пистолетами в ноябре 1726 г.^{285}.

Следующие два десятилетия – 30-е и 40-е гг. восемнадцатого века – стали свидетелями уверенного подъема дуэльной активности. Келли обнаружил данные о более чем 30 дуэлях за эти годы, во многих из которых отмечалось такое же неуважение к установленным процедурам и правилам благородного поединка. Как превосходный пример он упоминает печально знаменитое столкновение между Робертом Мартином и лейтенантом Генри Джолли в Гэлуэе в июле 1733 г. Когда Мартин проходил мимо кафе, в него попал сгусток какой-то мокроты. Расценив подобное как намеренное оскорбление, он выхватил клинок из ножен и ворвался в кафе, требуя сатисфакции от того, кто это сделал. Капитан Эдуард Саутуэлл, игравший в бильярд с Джолли, признал вину и предложил принести извинения. Мартин отказался принять извинения и потребовал, чтобы Саутуэлл, который был без оружия, сходил и принес его, дабы они уладили дело, как подобает джентльменам. Саутуэлл покинул зал с целью исполнить требование Мартина. Тем временем Джолли позволил себе какую-то пренебрежительную ремарку, что побудило Мартина двинуться к нему в явно угрожающей манере.

Джолли, не ожидая ничего хорошего, схватил стул, чтобы защититься, что, однако, лишь еще больше разъярило Мартина, и он сделал несколько выпадов через стул. Джолли получил ранения, от которых позднее скончался.

Случай такого ничем не обоснованного насилия послужил поводом для обвинения Мартина в убийстве. Дело даже передали из Гэлуэя, где обвиняемый пользовался заметным влиянием, в Дублин, но и это не помогло. Жюри оправдало фигуранта^{286}. И в самом-то деле, система правосудия по уголовным преступлениям в Ирландии все полстолетия до 1750 г., похоже, отличалась выдающейся пассивностью в отношении того, чтобы охранять общество от угрозы, которую несли ему дуэлянты. Джеймс Келли раскопал только 19 случаев разбирательства в период 1716–1760 гг., когда дело касалось смертельных исходов на дуэлях. Результатом стало признание 18 человек виновными в неумышленных человекоубийствах и только двух – в убийствах^{287}.

Мрачные картины с участием разнузданных негодяев, плюющих на дуэльные этикеты, и погруженной в летаргию судебной системы освещает хотя бы один лучик света. Когда капитан Дадли Брэдстрит (1711–1763) – ирландский искатель приключений, буян и донжуан – решил засесть за написание мемуаров, он располагал богатым материалом, начиная от событий впустую растраченной в драках и любовных приключениях юности и заканчивая ничуть не менее «романтичной» зрелостью. Среди рассказов о недостойных подвигах в повествованиях Брэдстрита есть история о том, как один случай помог ему навсегда излечиться от напасти дуэльного недуга. Он отужинал где-то в Ирландии с друзьями и с одним «джентльменом, весьма примечательным неограниченным хлебосольством», после чего отправился домой.

Несмотря на близкую дружбу, глупая спора возникла между мной и одним из джентльменов и чуть было не закончилась роковым образом, ибо мы решили окончательно определиться с помощью пистолетов, которыми я располагал среди моих вещей. Прочие благородные господа вручили нам по одному из них, определили поле и подали знак. Я тут же щелкнул по своему сопернику, но его порох только зашипел и пыхнул на полочке. Он обнял меня без дальнейших церемоний… Примерно через четверть часа я вновь взвел курок пистолета и выстрелил в дверь, от которой так и полетели щепки.

Столь счастливое спасение побудило капитана больше не искушать добрую фортуну: «Начиная с тех времен и по сей день, хотя прошло уже скоро пятнадцать лет, я редко чрезмерно напивался, как не ввязывался и в горячие, но бесплодные споры»^{288}. Из дальнейших рассказов в воспоминаниях Брэдстрита следует определенный вывод относительно того, что он придерживался своего решения, по крайней мере, в том, что касалось дуэлей, причем даже несмотря на беспорядочную жизнь, постоянную нехватку денег и правительственную службу в качестве шпика во время восстания якобитов в 1745 г., тогда как многие обстоятельства его бытия – каждое само по себе – могли поставить его в положение, когда поединок становился неизбежным.