Текст книги "Дуэль. Всемирная история"

Автор книги: Ричард Хоптон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

Орудием судьбы для Пушкина стал Жорж д’Антес, молодой француз, приехавший в Россию в 1833 г. Революция 1830 г. заставила его отказаться от карьеры военного во Франции, но, очутившись в России и будучи усыновлен бароном Геккереном, голландским посланником в Санкт-Петербурге, он сумел сделаться офицером гвардейского полка. Д’Антес превратился в видную фигуру в салонах Санкт-Петербурга. Один из последних биографов Пушкина описывает его так: «Высокий, светловолосый и голубоглазый, окруженный романтическим ореолом роялиста в изгнании, он пользовался особым успехом у особей противоположного пола»^{713}.

В феврале 1831 г. Пушкин женился на прекрасной Наталье Гончаровой, бывшей на 12 или около того лет младше его. Они поселились в Санкт-Петербурге, где осенью 1835 г. д’Антес впервые увидел Наталью и ее сестер. Д’Антес не скрывал очарования Натальей, и к новому году поползли всякого рода слухи. Пушкин отличался взрывным характером – только в феврале 1836 г. он отправил два вызова, – не способствовали равновесию его чувств и постоянно растущие долги. Барон Геккерен, опасавшийся дуэли, убедил д’Антеса перестать обхаживать Наталью. На том дело на какое-то время и затихло.

В начале лета Наталья разрешилась от бремени, но скоро снова стала показываться в обществе, где д’Антес вновь обратил на нее внимание.

Поначалу в качестве «дымовой завесы» он использовал ее сестру Екатерину, но не смог обхитрить Пушкина, ревность которого все разгоралась, разбухая, словно на дрожжах. Осенью ухаживания д’Антеса за Натальей стали носить все более настойчивый характер до тех пор, пока в начале ноября она не ответила ему решительным отказом. На следующий день, однако, в дом Пушкина принесли анонимную записку, в которой оставшийся неназванным субъект назвал поэта рогоносцем. Пушкин, догадываясь об авторстве записки, отправил «картель» в голландское посольство с вызовом на дуэль д’Антеса.

Затем последовал период мучительных переговоров, когда барон Геккерен пытался уговорить Пушкина отозвать вызов. В итоге ему удалось добиться своего, убедив ревнивого поэта в том, что цель д’Антеса не Наталья, а ее сестра Екатерина. Д’Антес, осознавая способность факта отказа Пушкина от намерения вызвать его стать поводом для обвинений в трусости, попросил поэта объяснить причину, почему тот отозвал вызов. Все это просто-напросто еще сильнее обозлило Пушкина. 10 января 1837 г. д’Антес и Екатерина поженились, но, несмотря на все более лихорадочные попытки примирить свояков (каковыми те теперь являлись), неусыпная вражда не демонстрировала надежд на благополучный исход посредничества. В третью неделю января ситуация приблизилась к развязке, когда д’Антес прилюдно оскорбил Наталью. Тут же затем Пушкин написал Геккерену весьма несдержанное письмо, и 26 января д’Антес вызвал поэта на дуэль. Ближе к концу следующего дня оба главных участника и их секунданты встретились в саду особняка за городской чертой Санкт-Петербурга. Секунданты договорились относительно дуэли «у барьера». Д’Антес выстрелил первым, попав Пушкину в живот. Рухнувший наземь Пушкин сумел собраться с силами, чтобы разрядить пистолет, но всего лишь легко ранил оппонента. Промучившись двое суток, Пушкин скончался^{714}.

Секвенция дуэльных событий «Евгения Онегина» словно бы намечает сюжетную линию истории, приведшей к гибели Пушкина, причем делает это со зловещей точностью. Начать хотя бы с общего сходства взаимоотношений героев. В «Онегине» у невесты Ленского, Ольги, есть сестра Татьяна, она влюбляется в Онегина, который отвергает ее и из каприза обращает пристальное внимание на Ольгу. Снедаемый ревностью Ленский посылает Онегину вызов на дуэль, на которой и погибает. Вымышленный сюжет «Онегина» словно бы зеркально отражает трагедию настоящей жизни Пушкина, разыгравшуюся шесть лет спустя. Д’Антес был женихом Екатерины (а позднее стал ее мужем), но не мог совладать с искушением и домогался ее сестры, жены Пушкина, что привело к точно таким же последствиям. В обоих случаях распущенное поведение кавалера – д’Антеса в жизни и Онегина в романе – носило крайне провокационные черты. Поступки Онегина находят параллель с действиями д’Антеса, добивавшегося Натальи. Более того, в обоих случаях оскорбленная сторона погибает на дуэли – в действительности Пушкин, а в литературе Ленский.

Есть еще три других поразительных сходства между сочинением Пушкина и его собственной судьбой. Первое, обе дуэли происходили на снегу. Второе, Пушкин вручил Онегину пару дуэльных пистолетов работы Лепажа – парижского оружейника, – то есть оружие той же самой марки, какое использовал в свой роковой день Пушкин. Третье, дуэли проходили – a la barrière[90]90
  На первый взгляд сходства эти не такие уж поразительные и удивительные: «у барьера» проходили многие русские дуэли в то время; пистолеты Лепажа тоже весьма распространенная вещь; ну а насчет снежного фона в России, так в Петербурге, по выражению другого поэта начала XX в, «восемь месяцев зима» – так чему ж тут удивляться. Прим. пер.


[Закрыть]. В «Онегине» Пушкин дает читателю полный отчет о дуэли, никто из читавших роман не способен не поразиться мрачной формальностью дуэльного ритуала. Единственным значительным отходом от протокола стало то обстоятельство, что Онегин не нашел подходящего секунданта – заставлять заниматься этим слугу считалось неподобающим делом. За исключением данного нюанса, любой, кто решился бы искать совета, как правильно действовать на дуэли, мог с легким сердцем обратиться к строкам «Онегина», где давалось столь точное публичное освещение официально запрещенного ритуала. Все это показывает, что русская дуэль ничем в основных своих аспектах не отличалась от так хорошо знакомых нам по Англии, Франции и Америке.

Михаил Лермонтов (1814–1841), как и Бестужев, сочетал карьеру военного и литератора. Лермонтов был поэтом-романтиком, но к тому же довольно талантливым и известным писателем-романистом, равно как и очень неплохим художником, как показывают его сохранившиеся работы. Младший современник Пушкина, Лермонтов родился в дворянской семье и поступил офицером в гвардейский полк. Находясь в 1840 г. в Санкт-Петербурге, поэт участвовал в закончившейся бескровно дуэли с Эрнестом де Барантом – сыном французского посла. Ссора вышла из-за какого-то нелестного замечания, будто бы отпущенного Лермонтовым в адрес де Баранта. Дуэль происходила там же, где тремя годами раньше стрелялись Пушкин и д’Антес. Другое совпадение в том, что и пистолеты, которыми пользовался д’Антес, оказались той же парой, что держали в руках Лермонтов и де Барант. Француз благоразумно отправился прочь из России, оставив Лермонтова одного расхлебывать кашу перед трибуналом, который разжаловал нарушителя в рядовые и лишил дворянства. Вмешательство царя смягчило приговор до перевода в линейную пехоту – в учебный батальон на Кавказе, – что, тем не менее, являлось унижением для бывшего гвардейского офицера. Летом 1841 г. Лермонтов взял в полку отпуск и со своим приятелем, Столыпиным, снял дом в популярном курортном городе на Кавказе, Пятигорске. В нем как раз царило сезонное оживление, и Лермонтов со Столыпиным с готовностью окунулись в городскую жизнь.

В том же самом Пятигорске тем летом находился старый знакомый Лермонтова по кадетскому училищу, отставной майор Мартынов. Мартынов, сын богатого московского застройщика, считался персоной довольно чувствительной и «ранимой, если не сказать тщеславной»^{715}. Мартынов уже служил мишенью для шуток Лермонтова, которые терпеливо сносил. Он, однако, только усугублял положение, «перенимая привычки местных», то есть нося кафтаны, бурки и папахи; ко всему прочему, Мартынов еще и брил голову наголо, как татарин. Лермонтов не щадил отставного майора, называя его «le chevalier des monts sauvages» или «Monsieur Sauvage Homme» («шевалье с диких гор» и «месье дикарь» соответственно. – Пер.)^{716}. В конце концов какая-то из шуток переполнила чашу терпения Мартынова, и он вызвал Лермонтова на дуэль. 15 июля 1841 г. два господина, сопровождаемые секундантами, верхом выехали из Пятигорска в направлении кладбища. Там, на удобном лужке, секунданты отмерили 30 шагов, отметили барьер шпагами, после чего дали указание главным участникам занять позиции. Мартынов проследовал к барьеру и выстрелил, Лермонтов упал замертво. Пуля пробила сердце и легкое, вызвав, судя по всему, мгновенную смерть^{717}.

Как Пушкин, Лермонтов оставил интересный для нас в связи с рассматриваемой темой роман, «Герой нашего времени», где во всех подробностях описал дуэль. Она отличается от встречи между героями «Онегина» тем, что представляет собой едва ли не пародию на общепринятый дуэльный этикет. Кроме того, Лермонтов не до такой степени точно предварил в романе обстоятельства собственной смерти, как это проделал до него Пушкин. Печорин – герой романа – армейский офицер, человек не высокоморальный, циник, который приезжает в город Кисловодск на Кавказе. Находясь там, он открывает заговор местного офицерства с целью преподать ему урок: «Эти петербургские слетки всегда зазнаются, пока их не ударишь по носу! Он думает, что он только один и жил в свете, оттого что носит всегда чистые перчатки и вычищенные сапоги»^{718}.

Одному из офицеров, Грушницкому, выпадает роль зачинщика ссоры с Печориным, каковую тот и исполняет. Вызов следует незамедлительно. В назначенный день и час оба господина с секундантами встречаются на рандеву в потаенном местечке в горах за городом. Секунданты пытаются примирить противников, но безуспешно, после чего Печорин и Грушницкий соглашаются стреляться с шести шагов на узком уступе над пропастью, чтобы, если один из них погибнет (что почти гарантированно при избранных условиях), смерть сошла бы за несчастный случай.

Затем начинается игра в блеф и встречная игра, в ходе чего Печорин устанавливает факт нечестной игры со стороны секундантов и оппонента: международный способ словчить – незаряженный пистолет. Грушницкий стреляет в Печорина и промахивается, Печорин же хладнокровно настаивает на перезарядке, или, точнее, на правильной зарядке, его пистолета и, когда Грушницкий отказывается от предложения о снисхождении, убивает его. «Спускаясь по тропинке вниз, я заметил между расселинами скал окровавленный труп Грушницкого»^{719}.

Дуэль Печорина нарушает чуть ли не все правила: с начала и до конца она представляет собой гротескную пародию на общепринятый протокол: сговор с целью заманить Печорина в ловушку, использование дуэли для того, чтобы проучить его, затем попытка одурачить Печорина, подсунув ему незаряженный пистолет, не говоря уже об особенно жестких условиях поединка, и безжалостность, с которой Печорин хладнокровно убивает Грушницкого, – все это серьезные нарушения дуэльного кодекса. Что хочет сказать нам автор, показывая эту столь нетрадиционную встречу? Сразу не ответишь. Есть ли это просто циничный взгляд Печорина на вещи, или, вероятно, так автор выражает собственную точку зрения на законность дуэли, или же это что-то еще?

Иван Тургенев (1818–1883) имел кое-какой опыт знакомства с дуэльным этикетом – опыт, который нашел отражение в его романе «Отцы и дети». Молодым человеком Тургенев знавал Пушкина – видел того и не раз незадолго до гибели. Кроме всего прочего, Тургенев, примерно в то же самое время, когда писались «Отцы и дети», поссорился с коллегой – писателем-романистом Львом Толстым, – когда гостил у общего для обоих друга. Размолвка писателей закончилась отправками официальных вызовов, хотя, по счастью, до дуэли дело не дошло. В сильную противоположность с дуэлью Печорина дуэль в «Отцах и детях» между Павлом Петровичем и Базаровым имеет привкус комической оперетты. Павел Петрович вызвал Базарова потому, что, как он выразился: «Мы друг друга терпеть не можем. Чего же больше?»^{720} Однако остается подозрение, что он все равно спровоцировал бы Базарова, если бы тот сразу не согласился. Базаров – воплощение современного человека. Он нигилист, который провозглашает тезис, что «дуэль нелепость», но в то же время готов признать за дуэлью способность служить определенным практическим целям. Соперники договариваются стреляться с 10 шагов, хотя ни тот, ни другой не назначают секундантов. В результате обмена выстрелами Павел Петрович получает рану в мякоть бедра. Судя по дуэльному эпизоду в его романе, представляется вряд ли возможным, что Тургенев особенно серьезно относился к дуэли, хотя вывод такой, по меньшей мере, отчасти противоречит факту ссоры с Толстым.

Толстой сам служил в армии во время Крымской войны, так что, вполне возможно, мог участвовать в дуэлях. Естественно, он без долгих размышлений послал вызов Тургеневу, когда между ними случилась размолвка, и тоже включил дуэль в свой роман. В «Войне и мире» Пьер в порыве пьяной ревности вызывает Долохова, которого подозревает в любовных связях со своей женой. В этом столкновении судьба сводит Долохова, опытного военного, и Пьера, человека книжного и полного новичка в дуэльном деле, который к тому же едва ли когда до этого стрелял из пистолета. Они сходятся à la barrière в заснеженном лесу. Пьер ранит Долохова, который затем – точно в отзвук дуэли Пушкина – собирается с силами и пускает пулю в оппонента, но промахивается^{721}.

Жизнь и работы как Пушкина, так и Лермонтова и – в несколько меньшей степени – Тургенева и Толстого наглядно показывают важность литературы в истории дуэли в России. Новелла Чехова «Дуэль», опубликованная в 1891 г., признает влияние литературы на русскую дуэль и дает понять, что секунданты обращались к Лермонтову или Тургеневу в поисках наставлений по этикету. Конечно, это шутка – хорошая шутка, – однако она не полностью лишена смысла. Чехов, похоже, старается сказать, что именно в литературе, скорее, чем где-то еще, можно почерпнуть знания о дуэли.

Положение с дуэлью в России отличалось от других рассмотренных нами стран, поскольку она почти не знала подобной практики до начала девятнадцатого столетия. В Британии к тому моменту дуэльной традиции оставалось жить последние несколько десятилетий. У России больше общего с Францией и Германией – то есть со странами, где дуэль, не потеряв привлекательности, дожила до 1914 г. Хотя русские начали поздно, они быстро исправили положение и нагнали остальных: ближе к закату девятнадцатого столетия в России полностью прижились и дуэльная идея, и не отделимые от нее понятия о чести. И в самом-то деле, к 1900 г. русские дуэлянты стали полноправными членами международного братства себе подобных.

Глава пятнадцатая.
Честь мертва – дуэль в двадцатом столетии

НА ЗАРЕ ДВАДЦАТОГО века дуэль все еще здравствовала и даже процветала в большинстве уголков Европы: только чванливые и нерыцарственные британцы и их скучные собратья из бывших колоний – американцы – забросили заботы о честй, предпочитая звону клинков звон монет. В 1914 г. – на пороге войны – поединки чести чувствовали себя вполне вольготно в центре Европы. В июне «Таймс» сообщала из Парижа: «Дуэли за последнюю неделю сделались каждодневным явлением». Далее газета рассказывала о бое между Жаком Ружоном и Леоном Доде, ставшем следствием какого-то унизительного свойства высказывания Доде – «роялиста особо боевитого настроя» – в адрес покойного отца Ружона. Господа выбрали оружием мечи, Доде получил легкую рану в руку^{722}. В Германии в плане дуэлей тоже ничего не изменилось. В феврале два немецких офицера стрелялись в Меце из пистолетов без прицелов с 25 шагов. Лейтенант Хааге – старший субалтерн в 98-м пехотном полку германской армии – погиб мгновенно, когда вторая пуля противника попала ему в сердце. Оппонентом был младший офицер того же самого полка, делавший подступы к жене Хааге^{723}.

И в самом деле, в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, дуэли, кажется, стали более популярными, чем когда-либо прежде. Представители общепринято дуэльных секторов общества с жаром продолжали поддерживать традиции: в январе 1913 г. граф Тиса, председатель венгерской палаты, дважды участвовал в поединках в Будапеште с разрывом между ними в две недели^{724}. В России принц (князь) Наполеон Мюрат, служивший офицером в русской армии, дрался на одной за другой двух дуэлях с братьями в мае 1908 г. Сам принц вышел из обоих поединков с ранениями, но во втором случае убил противника. К тому времени дуэль укоренилась во многих местах. В 1910 г. два греческих морских офицера стрелялись из-за обвинений во взяточничестве в прессе, при этом один из них погиб^{725}.

В 1909 г. пришло сообщение о двух дуэлях из Португалии; оба раза с участием министров правительства. В одном случае оппоненты выбрали мечи, в другом – пистолеты^{726}. В Южной Америке – на дальних рубежах испанской империи – тоже привилась дуэльная практика. Одним из признаков популярности явления там становится количество опубликованных книг, посвященных теме. В 1905 г. в Буэнос-Айресе, например, вышла работа Счипионе Ферретто «Кодекс чести.», которая, как и следовало ожидать, посвящалась правилам дуэли. Сам карманный формат книги позволяет сделать вывод, что она предназначалась как руководство к действию для дуэлянтов и их секундантов непосредственно на месте применения^{727}.

Только Первая мировая война, охватившая всю Европу после августа 1914 г., покончила со старомодными дуэльными привычками. Дуэли не прекратились совсем даже и после 1918 г., однако они словно бы потеряли прежний лоск и задор, да и смысл как будто бы утратился. Мировые бойни сказали свое слово: после чудовищных потерь в окопной войне воспринимать дуэли серьезно люди по большей части как-то уже не могли. Британия и страны, входившие в состав империи, потеряли около 900 000 человек, Австро-Венгрии 1 200 000, а Франция больше 1 350 000; ущерб в живой силе в Германии и России составил в каждой по 1 700 000 человек. Всего по Европе прямые военные потери достигли 8,5 миллиона человек^{728}. В эти статистические данные не входят многие миллионы тех, кто вернулся с войны жутко и навсегда искалеченным. После потери стольких жизней, стольких загубленных судеб мелочнопридирчивые кодексы чести казались чем-то чересчур неуместным.

Воздействие войны на дуэльную традицию во Франции сказалось немедленно. В 1918 г. Жорж Брейттмайер – признанный авторитет по части дуэлей – обнародовал книгу под названием «После войны августа 1914 г. – кодекс чести и дуэль». Значительную часть ее он написал до 1914 г., а когда события обогнали публикацию, сделал необходимые изменения, актуальные для нового, послевоенного мира. Брейттмайер осознавал, что если дуэль будет продолжать следовать традициям, водившимся до войны, она неизбежно утратит почтение. Средством исправления недостатков, по его мнению, служило ужесточение условий: «Дуэль на мечах представляется нелепо смешной, если бой прекращается после царапины в области запястья». Аналогичным образом, «дуэль на пистолетах будет посмешищем, если стороны обменяются выстрелами с двадцати пяти шагов из старомодных дуэльных пистолетов, и при этом ни одна пуля не попадет в цель»^{729}. «Теперь, когда война осталась позади, – продолжал он, не теряя оптимизма, – пора вновь со всей серьезностью отнестись к дуэлям, поскольку это позволит сохранить их не только сегодня, но и в будущем»^{730}.

Путем обновления дуэли и придания ей большей кровавости Брейттмайер стремился спасти явление от вымирания одновременно и за счет того, что не советовал прибегать к ней по банальным случаям. События, однако, скоро сполна показали, сколь ошибочно он истолковал настроение нации.

В сентябре 1921 г. граф де Поре и Камиль Лафарж схлестнулись на «необычайно яростной» дуэли в Парк-де-Пренс. Начали они с пистолетов, выстрелив по два раза каждый с дистанции 25 шагов, но, не сумев поразить цель, обратились к шпагам. Граф получил три раны в руку, а Лафарж две в правое плечо, но бой, тем не менее, продолжался. Только тогда, когда выпадом Лафарж практически распорол все предплечье оппонента, отчего рука того перестала слушаться, графу пришлось согласиться на прекращение поединка. Наверное, нет ничего удивительного в том, что от дуэли этой пошли волны по воде. Спустя двое суток власти объявили о предстоящем привлечении дуэлянтов к суду, чего уже 60 лет не случалось по дуэльным делам без смертельных исходов^{731}.

Дуэль имела самый громкий резонанс в печати после войны во Франции и неминуемо подтолкнула правительство к действию. В начале октября оно разослало прокурорам Франции соответствующие инструкции, напоминавшие о закономерности применения к дуэлянтам статей Уголовного кодекса за убийство и незаконное нанесение ранений. Обвинители взялись за дело, вполне готовые воздать дуэлянтам по заслугам^{732}. В январе 1922 г. граф де Поре и месье Лафарж вместе с четырьмя секундантами предстали перед судом в Париже. В сообщении о слушании дела говорилось, что, хотя «закону, запрещающему дуэли, долгое время позволяли почивать», министр юстиции намерен в этом случае действовать по причине резонанса в печати, который получило дело. «Таймс» рассказывала:

Изменения в общественном мнении во Франции касательно морального аспекта дуэли трудно не заметить. Война, стоившая жизни 1 500 000 погребенным в земле французским героям, заставила французов задуматься, стоит ли проливать кровь из тривиальных, часто вымышленных понятий о личной чести и не следует ли считать ее (кровь) священной для дела патриотизма^{733}.

За несколько месяцев до встречи Поре – Лафарж Поль Кассаньяк вызвал на бой Леона Доде с условием драться на «обыкновенных армейских револьверах с 15 шагов, стреляя произвольно». Доде можно вполне считать одним из львов парижской довоенной дуэли – он провел не менее 11 поединков. Доде был редактором роялистской газеты «Л’Аксьон франсез», и ему говорили, что он «в день вызывает раздражение у большего количества людей, чем любой другой общественный деятель может разозлить за неделю». С войны он принял решение больше не драться на дуэлях, а потому отклонил вызов Кассаньяка^{734}.

В феврале 1922 г. парламентская комиссия, занимавшаяся проработкой вопроса о дуэлях, представила доклад о проведенных изысканиях:

Еще задолго до войны на дуэли все чаще посматривали с презрением, поскольку многие такие встречи походили на хорошо разрекламированные выставки, рассчитанные на шутовское пускание пыли в глаза и удовлетворение тщеславия чванливых типов определенного сорта, ищущих дешевой славы при минимальной опасности.

Комиссия изучала вопрос в отношении того, не надо ли реформировать закон, чтобы он относился к дуэлянтам иначе, чем к тому, кто убивает или наносит раны людям при других обстоятельствах. Она пришла к выводу об отсутствии оснований для таких изменений:

Иными словами, не следует проводить различий между двумя господами, которые дерутся на шпагах или пистолетах из-за какого-то «вопроса чести», и двумя землекопами, сцепившимися друг с другом на кулаках или ножах просто потому, что они чего-то не поделили^{735}.

К началу 20-х гг. двадцатого века стало ясно, какие ветры дуют во Франции. По ту сторону Рейна, в Германии, ситуация сложилась даже более определенная. Как и во Франции, всё та же война, всё тот же ужас и бесконечно множащиеся потери сделали невозможным продолжать смотреть на дуэли под тем же углом, что и раньше. Происходит грандиозное снижение количества людей, обвиненных по дуэльным делам в Германии в годы после войны: данные по периоду с 1920 по 1932 г. составляют всего одну треть от выкладок за отрезок времени с 1901 по 1914 г.^{736}. Более того, во многих случаях после 1920 г. речь идет об «аранжированных» дуэлях или встречах в духе мензур. Например, в 1929 г. суд в Иене приговорил студента к шести месяцам заключения в крепости за убийство другого учащегося на мензуре. Националистская газета с возмущением назвала наказание «невероятно строгим», тогда как католическая «Германия» выразила сожаление по поводу того, что закон вовсе не запретил студенческие дуэли^{737}.

В Германии, однако, где дуэли всегда оставались преимущественно военным феноменом, заработали и другие факторы. Версальский договор сократил немецкую армию до кадрового ядра из 100 000 человек, при этом офицерский корпус, насчитывавший на конец войны 34 000 человек, уменьшился до 4000 ^{738} К тому же вооруженные силы утратили значительную часть престижа после катастрофического поражения 1918 г. и стали прислугой нелюбимой республики. Миновали времена, когда армия могла полагаться на протекцию кайзера и выступала в качестве одного из самых мощных столпов германской империи. Ко всему прочему, конечно, многие из завзятых поборников дуэльных традиций навсегда сгинули в окопах. Во времена Веймарской Республики дуэли стали выглядеть старомодными и считаться концептуальной принадлежностью былой элиты – чем-то сугубо относящимся к старому, разгромленному и дискредитированному режиму. Статья 105 Веймарской конституции ставила вне закона военные суды чести, некогда так много сделавшие для прочного вколачивания дуэльной этики в сознание и душу офицерства кайзеровского рейха^{739}. В 1923 г. было объявлено, что дуэли в рейхсвере (как называлась тогда немецкая армия) более не считаются обязательными. Отныне и впредь любой офицер, отказавшийся от дуэльного поединка, не будет признаваться совершившим «недостойное деяние»^{740}. Армия, несмотря на драконовские сокращения, отважилась на упорные арьергардные бои за сохранение понятия чести перед лицом натиска реформаторской, модернистской по своим проявлениям Веймарской Республики – действия, которые поставили вооруженные силы в конфликтное положение по отношению к наиболее радикальным элементам в рейхстаге.

Тогда как дуэль умирала, мензуры – студенческие поединки – сохраняли прежнюю популярность. Несмотря на несколько попыток запретить их, успеха достигнуть не удалось. Правительству не хотелось отталкивать от себя студенчество слишком уж упорными усилиями по искоренению мензуры, которая сама по себе отличалась сравнительной безобидностью. В Берлине в ноябре 1930 г. толпу из более чем 200 студентов, собравшихся в зале на утреннюю мензуру, окружила и задержала полиция. Действия правительства социалистов – данная акция представляла собой «до сего дня самую отважную попытку» покончить со студенческими дуэлями. «Таймс» предсказывала «большие волнения среди студентов, которые высоко ценят дуэльные традиции»^{741}.

Когда в 1933 г. к власти в Германии пришли наци, дуэль пережила своего рода ренессанс. В апреле 1933 г. нацистский специальный уполномоченный при прусском министерстве юстиции, герр Керрль, рекомендовал прокурорам воздержаться от принятия мер против студенческих дуэлей. Керрль объяснял это следующим образом:

Радость дуэлей проистекает из боевого духа, который нам следует не подавлять, а поощрять в нашей учащейся молодежи. Они усиливают личную храбрость, помогают сохранять самообладание и воспитывают силу воли. Во времена, которые требуют от нас воспитывать нашу молодежь, прививая ей боевой дух, нет никакого интереса для общества в том, чтобы предотвращать студенческие дуэли^{742}.

Как становится совершенно ясным из приведенной выше цитаты, наци имели все основания поощрять дуэли, и в 1936 г. терпимое отношение государства к мензуре распространилось и на дуэли вообще. В июле было объявлено о предстоящем внесении поправок в немецкий Уголовный кодекс с целью закрепить там права определенных официальных учреждений – в том числе армии, СА и СС – «защищать их честь с оружием». Дуэли отдавались под надзор судов чести, и любой дуэлянт, искавший для себя окольных путей для достижения преимуществ, не мог рассчитывать укрыться под защитой закона^{743}.

В октябре 1937 г. офицер СС, Рональд Штрунк, сошелся в поединке с таким же офицером в лесу около Берлина. До этого Штрунк как оскорбленная сторона немедленно направил обидчику вызов. Вопрос рассматривался в суде чести, который распорядился проводить дуэль на очень жестких условиях, что отражало глубину оскорбления. Сторонам предстояло драться на пистолетах – хотя сабли служили более привычным оружием – на малой дистанции. Каждый имел право на три выстрела. Когда на земле пометили границу барьера, начался поединок. Бойцы медленно двигались, держа пистолеты над головами. Штрунк выстрелил первым, но промахнулся. Затем сделал ход оппонент, угодив Штрунку в нижнюю часть живота. Раненый умер через несколько дней. Штрунк, как узнаём мы из источника, стал первой жертвой на дуэли при наци^{744}. Однако к 1938–1939 гг. радужное отношение нацистов к дуэли круто поменялось: она стала неприемлемой – «ошибкой… порожденной понятиями ушедшей эпохи». К началу новой войны дуэли в армии почти окончательно превратились в реликт прошлого^{745}.

До Первой мировой войны в Италии дуэли также были широко распространенным явлением. Существуют некоторые статистические данные (собранные, как ни странно, Министерством сельского хозяйства, промышленности и торговли), касающиеся всех дуэлей, которые протекали в королевстве Италия между 1879 и 1889 гг. Общее количество поединков за обозначенный период 2759, при этом подавляющее большинство – на саблях. Лишь незначительное меньшинство, около

6 процентов из всех дуэлей – пистолетные. Зафиксировано пятьдесят смертей – уровень летальности около двух человек на сотню – и всего 1060 ранений в категории «серьезные». Интересно, что среди поводов для ссор лидировали газетные статьи^{746}.

В начале 20-х гг. двадцатого века, судя по всему, опять наметилась этакая дуэльная реставрация, или, если угодно, ренессанс, обусловленный в значительной степени готовностью фашистов чуть что хвататься за сабли как средство решения споров. Участниками многих поединков в тот период, как представляется, становились, с одной стороны, журналисты, а с другой – сторонники фашистов. Муссолини, поощрявший порыв молодых приверженцев фашизма «жить опасной жизнью», и сам зарекомендовал себя как опытный боец в схватках один на один. Его биограф пишет, что в бытность свою молодым человеком будущий дуче славился как «печально знаменитый дуэлянт»:

Он особенно неистово орудовал саблей, и даже в этом он тоже стремился играть на публику, всегда тяготея к зрелищным эффектам и довольно прохладно относясь к общепринятым правилам благородного рыцарского поединка^{747}.

Как и следует ожидать, итальянские дуэлянты, конечно же, не испытывали недостатка в советах относительно того, как им надлежит вести себя на дуэлях. На протяжении девятнадцатого столетия и в начале двадцатого в Италии вышло немало литературы с объяснениями принципов дуэли, причем настолько широкой направленности, что спектр их разнился от чисто практических учебников до научных трактатов. Не ранее и не позднее 1928 г. в Милане увидела свет книга «Вопросы чести», целью которой служило, вне сомнения, воодушевление местных дуэлянтов^{748}.