Текст книги "Вверх по лестнице в Голливуд"
Автор книги: Рейчел Пайн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Сейчас, просматривая ее входящую корреспонденцию, я кое-что узнала о стратегии, скрывавшейся за организацией лос-анджелесской премьеры, которой занималась Дагни. Боб Метачен был режиссером-вундеркиндом, его открыл Тони несколькими годами ранее на фестивале «Санданс», а фильм – который я, как выяснилось, смотрела педелю назад в компании Эллиота Солника – был изящным и острым. Было сказано, что на сегодняшний день это лучшая работа Боба, и Тони держал на это отчаянное пари. Оглядываясь на всю историю, которая началась задолго до моего появления в «Глориос», я поняла, что перенос Аллегрой этой премьеры на время после вручения «Оскаров» был предназначен стратегически продемонстрировать, что компания уверена в своей способности покорять зрителей. Боб был визитной карточкой компании – дитя, которое неизменно улыбается и возносит хвалу «Глориос» за свалившуюся на него удачу. Его фильмы не делали больших сборов, но и стоили недорого. Главное, что они порождали крики «Гениально!» – достаточно громкие, чтобы их было слышно на обоих побережьях. И, как обычно, фильм Тони «Любит мальчиков, любит девочек» для сохранения тонкого равновесия противостоял «Пилоту-иностранцу» Фила.
Чуть раньше на этой неделе я ощутила потребность немного похвастаться новой работой и рассказала Эллен обо всем, что было мне доступно, – от электронной почты и кнопки отключения звука до возможности подслушать почти любой разговор, происходящий в здании.
– Это как заниматься сексом при собаке, – сказала она.
– Что?
– Ну, я имею в виду людей, которые занимаются сексом в присутствии собаки, потому что им наплевать, что она смотрит и слышит.
Я не могла поверить в такую низость.
– Эллен, как у тебя язык поворачивается? Они мне просто доверяют.
– Ладно, пусть доверяют. Извини. Но только берегись удара в спину.
Я пообещала, что буду беречься, и теперь, распечатывая для Аллегры письма и записывая сообщения обиженных и уязвленных абонентов, размышляла над этой аналогией.
Я уже распечатала двадцать два новых письма и заносила звонки в список, когда появился Роберт.
– Мыло? – произнес он.
Я протянула ему антибактериальный «Дайал». С учетом того, что в туалетах не было мыла, что иногда мы не спали ночами и что всякий раз, стоило вам чихнуть, как минимум пятнадцать человек могли откликнуться «Будь здорова!» (на самом деле никто этого не делал), я старалась следить за своим здоровьем.
– Карен. Карен. Карен. Мне нужна Аллегра. Где она?
Не важно, сколько раз я это выслушивала, – фирменная манера Вивьен троекратно повторять имя неизменно наполняла меня адреналином, подобно выстрелу из стартового пистолета. Она повторяла мое имя трижды одним и тем же тоном, независимо от того, пеняла ли мне за пропущенную заметку в две строчки о фильме, который еще не значился в расписании релизов, или – если кто-то был рядом – сообщала, что у меня на зубах помада.
– Она с Тони.
Та осведомилась:
– Она у Тони или сидит с ним в его приемной? – Еще одной отличительной чертой Вивьен была предельная конкретность.
– Насколько я знаю, она в офисе Тони. Я занесу вас в список звонков. – Я добавила Вивьен в список и отметила время: без пятнадцати четыре. Тут я поняла, что Дагни не было уже почти целый час, а мне отчаянно хотелось в туалет.
Вивьен прошла в свою кабинку, быстро позвонила, затем вышла и вновь троекратно произнесла мое имя – достаточно громко, чтобы ее было слышно за квартал.
– Аллегра сидит в приемной, – объявила она победно, как будто поймала меня на лжи. – Он сейчас занимается в спортивном зале со своим тренером.
– Я обязательно передам ей, – повторила я. – Потому что, насколько мне известно, она сидит в офисе у Тони. – Я постаралась послать Вивьен заговорщическую улыбку, которую та парировала свирепым взглядом.
Вивьен отвечала за предоскаровское освещение в прессе «Пилота-иностранца». Сложная кампания, в которой были задействованы таланты и журналисты с пяти континентов, отлично отвечала ее маниакальному интересу к тылам и мелочам, но гигантский масштаб проекта истощил ее терпение до предела. И все-таки она не доверяла никому даже заклеить один-единственный конверт. Вивьен пошла в свою кабинку, громко перечисляя все, что ей предстояло сделать в ближайшие два часа, – как будто в этом была моя вина. Мне захотелось крикнуть через перегородку: «Да, Вивьен, у тебя дел больше, чем у всех остальных, вместе взятых!» – но вместо этого сделала еще один безуспешный звонок в Новую Зеландию.
Дагни вернулась, вся провонявшая табаком, но в гораздо лучшем расположении духа. Стараясь попасть ей в тон, я сообщила:
– Аллегра встречается с Тони – или, по версии Вив, сидит в приемной.
Она закатила глаза:
– Когда кто-то из братьев звонит Аллегре, они обычно заставляют ее прождать по меньшей мере пару часов. – Дагни объяснила, что Аллегра пытается создать видимость, будто она и впрямь все это время общается с ними. – Она не хочет, чтобы даже мы знали, что она не на совещании, – поэтому, пока ждет, делает самые важные телефонные звонки.
– Зачем ей сидеть в приемной и притворяться, что она на собрании? – спросила я.
– Вешает лапшу, – разъяснила мне Дагни таким тоном, словно я в бизнесе несмышленый младенец. Аллегра стремилась заставить остальных администраторов «Глориос» считать, будто тем для разговора с близнецами тет-а-тет у нее больше, чем у кого-либо другого: на самом деле на разговор с тем или иным братом у нее уходило не больше пятнадцати минут. – У Фила и Тони есть дела поважнее, чем прислушиваться к ее лепету, – закончила Дагни, быстро перелистывая свежий номер «Вайб».
Непосредственно в эту минуту самым важным для меня делом было добраться до туалета и не дать перехватить себя по пути – задача, которая всегда оказывалась не из легких. Офис Аллегры специально был расположен в конце коридора, подальше от туалетов, чтобы никто не досаждал ей непрерывной беготней мимо ее неизменно запертой двери. Отлучаясь по малой нужде, мы с Дагни ежедневно проходили сквозь строй, краснея и пытаясь разминуться с сотрудниками отдела, чего-то хотевшими от нашей начальницы. Законы, установленные Аллегрой для отдела связей с общественностью, были непререкаемы, и контроль ее был вездесущ: от согласия на то, чтобы номинанты прихватили в полет дополнительных членов семьи, до утверждения формы конфет, выполненных в виде статуэток «Оскар» и входивших в подарочные наборы от «Глориос». На запросы подчиненных она отвечала с чудовищными задержками, нередко парализуя работу всего коллектива. До церемонии награждения оставалось меньше двух недель, а весь отдел пребывал в ступоре.
Нашим попыткам прорваться в туалет постоянно препятствовали напоминания для Аллегры перезвонить другим сотрудникам или ответить им по электронной почте. Мы с Дагни, при всем нашем бесправии, всегда были на виду и на слуху, а потому часто становились мишенью для всеобщего негодования. Сейчас у меня не было времени на такие беседы. Я двигалась целенаправленно, пригнув голову, и врезалась прямо в Марлен.
– О-о, мой бедный локоть, – проговорила она. Я извинилась и попыталась ее обойти, но Марлен и не думала меня пропускать.
– Марлен, мне действительно нужно, – сказала я, для убедительности потрясая бутылкой с мылом. – Я подойду на обратном пути.
– Мне необходимо поговорить с Аллегрой, – ответила она, многозначительно потирая локоть, как будто проверяла, целы ли кости. – Ты обещаешь, что я буду следующей в очереди?
– Я занесу вас в список звонков.
– Но мне нужно сейчас, – заныла Марлен. – Это насчет Бадди Фридмана. Он говорит, что не приедет, если мы не доставим из Майами его родителей и не достанем для них билетов на церемонию.
Я обогнула ее и устремилась в холл, бросив через плечо:
– Когда я вернусь из туалета, родители Бадди все еще будут в Майами.
Этим я, конечно, заработаю еще одну записку. Налицо было разгильдяйство, отягощенное нарушением субординации, но я уже знала, что Марлен была из тех, кого полагалось терпеть, а не бояться.
Марлен незаменима для «Глориос», так как почти каждый уик-энд занималась организацией вечеринок для прессы. Это была трудная работа, требовавшая умения присматривать за капризными знаменитостями и их людьми, одновременно делая так, чтобы все двести пятьдесят журналистов остались довольны. Но если с вечеринками Марлен справлялась блестяще и была на своем месте, то все остальное время она превращалась в сущее наказание. С утра понедельника до полудня среды она сетовала на огрехи, допущенные на последней вечеринке. В среду же, после ленча, она начинала предсказывать погрешности, которые будут допущены на следующем приеме. Но ее организаторские таланты вкупе с готовностью жертвовать ради «Глориос» всеми выходными без исключения дали ей прерогативу игнорировать элементарные правила человеческого общения.
Когда я вернулась за стол, Аллегра уже была у себя и Марлен с Вивьен расхаживали перед ее запертой дверью, как тигры в клетке, а Дагни без особого энтузиазма пыталась их отогнать.
– Но она мне нужна, – говорила Марлен.
А Вивьен настаивала:
– Мне нужно видеть Аллегру сию секунду.
– Она разговаривает по телефону и знает, что вы ждете, – сказала Дагни, пристально изучая свои ногти. – Я позову вас, когда она закончит.
– Но кто пойдет первой? – спросила Марлен.
Дагни взглянула на меня и чуть заметно приподняла брови. Нам трудно было обижаться друг на друга всерьез – лишь мы одни понимали, в каком положении находились. Этот спектакль разыгрывался как минимум раз в день, и игнорировать его было очень сложно. Единственным, что объединяло Марлен и Вивьен, было то, что обе они терпеть не могли отчитываться перед Аллегрой, и масла в огонь подливал тот факт, что Аллегру назначили на этот пост через их головы какие-то три года назад, хотя обе они считались ветеранами «Глориос». Ситуация грозила полностью выйти из-под контроля, но так бывало всегда – наш отдел неизменно пребывал в состоянии, близком к истерике.
Не в силах больше ждать, Марлен вошла в офис Аллегры. Вивьен следовала за ней по пятам. Аллегра разговаривала по телефону, прижав трубку плечом и что-то невразумительно бормоча. Потрясенная вторжением, она сделала большие глаза и замахала на них рукой, а потом нацарапала на листке: «ЭТО ОПРА».
Мы с Дагни, не выходя из-за своего стола, с большим удовольствием наблюдали за этой маленькой драмой. Мы знали, что она говорила не с Опрой. Этим утром Мэкки Моран, которая перестраивала для Аллегры холл, взглянула на Крайслер-билдинг по-новому, и ей открылся мир новых возможностей.
Вивьен и Марлен, потерпевшие поражение, выкатились. С Опрой, даже воображаемой, не мог тягаться никто, и им это было известно.
– Пойду перекурю, – сказала я Дагни, натягивая пальто.
– Ты же не куришь, – мрачно бросила она мне в спину, как будто подозревая, что я намеревалась обскакать ее и в этом.
Я отправилась в корейский гастроном на углу, чтобы пополнить свои надуманные запасы курева, и выбрала зажигалку «Бик» ярко-синего цвета. Не имея опыта в покупке сигарет, я какое-то время изучала ассортимент, пока не остановилась на «Мальборо», потому что их курил Кларк.
– В мягкой упаковке, – добавила я, прихватывая банку леденцов, чтобы сымитировать мятный запах, характерный для дыхания курильщиков.
На улице я распечатала пачку, зажгла сигарету и решила убить четверть часа на рассматривание витрин. Однако, еще не сжившись с новой привычкой, я постоянно забывала, что держу в руке зажженную сигарету. После того как меня выставили из двух магазинов – здорового питания и декоративных ковров, – я решила присесть на скамейку и позвонить Абби по своему новенькому сотовому телефону от «Глориос».
– Карен! Я как раз тебя вспоминала, – ответила та.
– Правда? – спросила я, настороженная ее энтузиазмом. В последнее время Абби разглагольствовала лишь о загадочных болезнях, которые обычно диагностируются слишком поздно. – И сколько мне осталось? – спросила я.
– Да брось ты. Я уже давно разделалась с зачетом по смертельным заболеваниям.
– Это название?
– Конечно, нет. Официальное название – «Трудно диагностируемые заболевания эндокринной системы», и я очень рада, что с ними покончено. Хотя, если понадобится, я их узнаю с закрытыми глазами. Хуже всего то, что преподаватель сказал на прощание, что нам, оказывается, здорово повезет, если мы хотя бы раз в жизни столкнемся с такими болезнями.
– Что ж, тебе повезет больше, чем пациенту.
– Точно. Ладно, а как твои дела? Как поживает «Глориос»?
– Я наконец освоилась, но люди – это отдельная тема. Формально я работаю под началом Аллегры, но на самом деле прогибаюсь перед Вивьен, исполнительным вице-президентом, и Марлен, старшим вице-президентом, а с ними просто беда.
– И почему?
– Потому, что они не только злятся без причины, но и тщеславны настолько, что это уже болезнь. Вивьен только чуть-чуть выше Марлен, а Аллегра – выше их обеих, так что постоянно ждешь свары.
– Похоже на здоровую рабочую обстановку.
– Я одного не могу понять: они – хоть и ведьмы – очень смекалистые, прекрасно знают свое дело, да и сама работа такая, что дух захватывает. Я бы восторгалась ими, дай они мне такую возможность. – Я рассмеялась, стараясь скрыть горечь.
– Может быть, это тот случай, когда есть чему поучиться, а дурных манер можно и не набираться.
– Пытаюсь, – ответила я, провожая взглядом длинный столбик пепла, обвалившийся мне на пальто. – Обещай, что скажешь мне, если заметишь, что я становлюсь стервой.
– Легко. А ты пообещай, что не будешь позволять им собой помыкать.
Я пообещала, попрощалась и отправилась назад в офис. Абби знала о моем свойстве подпадать под власть обстоятельств, и мы вели с ней об этом нескончаемые беседы. На прошлой работе я оставалась так долго лишь потому, что она была легкой, и не ссорилась с Гейбом из-за его погони за заработком в ущерб карьере художника, пока не стало слишком поздно. Уходить от конфликтов всегда казалось проще, и именно эту черту я обязана преодолеть. Иначе меня съедят заживо.
Остановившись перед зданием, я бросила сигарету на асфальт и изящно загасила туфлей, потом, как положено курильщику с чувством гражданской ответственности, подобрала окурок и бросила в урну, после чего вошла внутрь.
Еще издалека я увидела угрюмое лицо Дагни. С момента моего ухода эмоциональная температура на нашем рабочем месте переменилась, но я, взбодренная беседой с Абби, никак не думала, что это каким-то образом связано со мной.
– Что случилось?
– Звонки замучили, – сказала она, уставясь в экран компьютера. Было ясно, что ей не хочется развивать тему.
В офисе, где телефон звонил сто раз на дню, а список звонков занимал двадцать страниц, которые распечатывались ежечасно, о некоторых звонках и звонящих неизбежно забывали в общей неразберихе. Даже при этом я была рада, что на сей раз напрячься пришлось Дагни. По всему выходило, что это будет первый день работы в «Глориос», когда я не влипну в какую-нибудь историю, и мне хотелось, чтобы остаток дня прошел в том же духе.
В минувшее воскресенье у меня ушел почти час на попытку объяснить Эллен наши телефонные правила и ритуалы. Та заявила, что это звучит сложнее, чем новые правила управления дивидендами в оффшорных Корпорациях. Я не сказала ей, что у нас последствия ошибки могли быть даже более катастрофическими, чем перспектива попасть в федеральную каторжную тюрьму. В конце концов, телефоны образовывали особое звено в иерархии компании, и ее силовые игры сказывались на телефонах таким образом, который заставил бы Александра Грэхема Белла задуматься, не является ли в действительности его изобретение орудием дьявола.
Аллегра действовала в классическом голливудском стиле. Если первой звонила она, то предполагалось, что абонент ей перезвонит. Она не звонила повторно, пока другая сторона не предпринимала попытку связаться с ней. Пожар в офисе, долгая болезнь – ничто не являлось причиной для повторного звонка. Если же кто-то звонил ей первым, то она принимала решение об ответном звонке, исходя из алгоритма, который изобрела сама: значимость собеседника умножалась и делилась на то, что ей было от него нужно в данный момент; то, что могло понадобиться в будущем; те или иные неулаженные разногласия и, может быть, даже на старую обиду, которая, по мнению абонента, давным-давно была позабыта. Каждый раз, когда я или Дагни распечатывали список звонков, Аллегра пересматривала его и возвращала нам документ, испещренный своими пометками. Цифра «2» означала, что она перезвонит через день или два. Звездочка показывала, что есть какая-то памятная записка или вырезка, которая должна быть у нее под рукой как примечание к беседе. «ПОС-НЕТ» расшифровывалось так: одна из нас должна ПО-звонить и Сказать «НЕТ» в ответ на запрос абонента; «ПОС-ДА» не бывало вообще. «ПЕ-В» означало необходимость Передать это Вивьен, или Марлен, или Кларку, или кому-то еще, в зависимость от инициала. «ПОТОМ» означало, что ее услышат не скоро.
У Фила стиль телефонных разговоров вообще был не стилем, а скорее очень энергичным публичным выступлением. Если кто-то не перезванивал ему сразу же, как только было передано распоряжение, его помощницам вменялось в обязанность ежечасно оставлять по пять-десять сообщений, пока разговор не состоится. С другой стороны, о звонках Тони оповещали лишь единожды, с точностью ножевого удара. Внутри компании говорили всего одно слово: «Тони!» Вне компании это звучало так: «Тони! Уокс! Ман!» У абонента был выбор: снять трубку сразу же и побеседовать с рассерженным Тони или перезвонить и поговорить позднее с разъяренным Тони.
Марлен, как я уже знала, часто звонила просто так, тогда как телефонные послания Вивьен изобиловали яркими подробностями; и их нужно было дважды повторить ей в ответ, чтобы та убедилась, что мы всё записали правильно. В девяти случаях из десяти она посылала еще и электронное письмо аналогичного содержания. Короче говоря, телефонные разговоры были подобны хождению по натянутой проволоке, и здесь, как и вообще везде в «Глориос», не было никакой страховочной сетки. Памятуя об этом, я обрабатывала каждый звонок, входящий или исходящий, с осторожностью спецназовца при изучении подозрительного свертка.
Около четырех я посмотрела на часы и поняла, что мне надо выяснить, где будут позднее находиться Фил и Аллегра, чтобы я смогла передать им обзор из «Нью-Йорк таймс», касавшийся назначенного к завтрашнему показу фильма «Хорошо оттянуться в Фениксе».
Газетные обзоры публикуются в день премьеры – обычно по пятницам, но компания «Глориос» заходила исключительно далеко в своем стремлении предвосхитить реакции обозревателей так, чтобы раздавить любую угрозу в зародыше. Это означало, что всякий раз, когда «Глориос» выставляла свой фильм на суд критики, ассистенты из отдела рекламы и практиканты занимали позиции в зале и фиксировали все перемены поз, икоту, ковыряние в носу и откашливание. Пристальнее всего наблюдали за критиками.
Ими же, помимо прочего, всячески манипулировали. Если шла комедия или боевик, то компания наводняла зал юнцами, которые гоготали или вставали и вопили при малейшем поводе, благодаря чему критикам было трудно не попасть под влияние эмоций. Мы поддерживали отношения с самыми хулиганскими городскими школами, зная, что их измученные директора будут счастливы возможности выпроводить своих проблемных учеников на экскурсию. Зарядив колоду и следя за всеми игроками, компания «Глориос» обычно получала картину общей реакции газетной братии на тот или иной фильм.
Однако обозреватели «Нью-Йорк таймс» прилагали все усилия, чтобы остаться непроницаемыми. Они научились сидеть со сверхъестественным спокойствием, как будто отправили на просмотр своих восковых двойников. Если бы мы взялись наблюдать за ними, то они ничем не выдали бы своих чувств. Их не поколебал бы даже зал, битком набитый орущей ребятней. Это были ребята из железа. А потому, как правило, никто из посторонних понятия не имел о содержании критики «Таймс» до ее публикации. Когда они звонили, чтобы что-нибудь проверить, мы с Дагни силились вывести какой-то смысл из их вопросов, но обычно они уточняли лишь правильность написания имен героев и места действия.
Аллегра умоляюще шептала: «Но как, как они попросили продиктовать «Боб Андерсон»?»
Дагни отвечала:
– По-моему, он хотел узнать, как написать правильно – через «о» или через «е».
– А тебе не показалось, что ему нравится Боб Андерсон?
– Мне показалось, что он всего лишь хотел узнать, как пишется имя. – Дагни наслаждалась нечастыми мрачными предчувствиями Аллегры.
С самого первого четверга, когда я прочла Филу рецензию на «Воробья на оливковом дереве», Дагни постановила, что моим делом так и останутся вечерние обзоры. Обычно такие обзоры подразумевали нечто большее, чем просто чтение Филу, и я разработала систему для повышения эффективности процесса. Около одиннадцати я приезжаю на лимузине в Куинс. На первый взгляд кажется, что в типографии темно и безлюдно, но вдруг открываются целые ряды гаражей и улицу заполняют десятки грузовиков, принадлежащих «Нью-Йорк таймс» и нагруженных завтрашними газетами. Я лечу к автомату, покупаю два номера, запрыгиваю обратно в машину, немедленно звоню Аллегре и читаю ей статью, пока шофер мчится к ближайшему «Кинко», откуда я смогу переслать эту статью Аллегре, Филу и Тони по факсу. Даже при наличии факса Аллегра частенько заставляла меня звонить Филу, чтобы зачитать статью непосредственно. Иногда Фил велел мне перечитывать какую-то фразу или параграф. Его также интересовали отзывы о конкурирующих фильмах, премьера которых имела место в тот же день. Двумя неделями раньше я прочла Филу половину раздела «Уик-энд» и некоторые рейтинги NBA.
Полный успех и полный разгром означали, что я быстро окажусь дома, но все, что оказывалось посередине, вынуждало меня чуть ли не всю ночь напролет соединять Фила и Аллегру, пока они пытались вывести точный процент позитива и строили планы по сглаживанию менее благоприятных отрывков. В «Таймс» в отличие от других газет не бывает «звездных» рейтингов, а потому они силились представить, сколько звезд получил бы фильм, появись подобная рецензия в издании, где подобные рейтинги публикуются. Я оставалась в машине близ «Кинко», так как меня могли попросить переслать рецензию и другим людям, участвовавшим в создании фильма. Я никогда не знала, кого пригласят на такой поздний саммит и как долго он продлится. Эти ночные бдения были блестящей иллюстрацией необыкновенной готовности администраторов «Глориос» потрудиться, чтобы сплести историю.
В прошедшую пятницу Аллегра бросила мимоходом:
– Фил сказал, что ты хорошо читаешь.
Раньше я не сочла бы это особенным комплиментом, так как читала на протяжении последних двадцати пяти лет, но теперь втайне была довольна, что Фил меня отметил. Чего, однако, нельзя было сказать о Дагни. Сегодня, после моего обычного звонка Сабрине, помощнице Фила, которая ведала его расписанием, Дагни заворковала:
– Сегодня, Карен, обзорами займусь я. Ты занималась ими четыре недели подряд.
– Разве ты не идешь вечером к Феликсу?
– Я поменялась с мамой, она ходит к нему много лет.
– Дагни, поеду я. Это не обсуждается.
Дагни была в ярости:
– Мы должны меняться.
– Должны. Но ты не менялась. И ты не можешь передумать лишь потому, что Фил меня похвалил.
– Отлично. Располагайся как дома, – бросила она злобно. – Похоже, только это тебе и остается. – Она резко отвернулась.
Следующее утро началось хорошо: ассистент, отвечавший за участие Шона в рекламе фильма, уведомил нас, что билет наконец-то прибыл. По его словам, посыльный три часа ехал, а последние двадцать километров прошел пешком. Шон отплатил отказом расписаться в получении, пока его массажистка не закончит работу и не покинет трейлер.
Я занесла сообщение в список Аллегры, и вскоре она попросила меня зайти к ней в офис. Она сидела за столом в окружении папок и писала ответы на распечатках писем.
– Фил думает, что ты неплохо справишься с объявлением знаменитостей на вечеринке, – прошептала Аллегра, обращаясь к своей ручке и не утруждаясь посмотреть мне в глаза. – Ты вылетаешь в среду утром.
Ее взгляд переключился со стола на окно, сигнализируя о конце разговора, но я была настолько возбуждена, что не обиделась. Сев на свое место, я позвонила Роберту, а после него – Кларку, чтобы сообщить им новость. Дагни подслушала и, стоило мне положить трубку, спросила:
– Ты летишь с нами в Лос-Анджелес? Ты же только начала работать!
– Аллегра сказала, что Фил специально попросил, чтобы я была там, – ответила я, наслаждаясь каждым слогом.
Кларк пришел сразу. Он объявил:
– Это заслуживает похода в «Баббл-Лондж» сегодня вечером. Тебе понравится.
Я названивала как сумасшедшая – родителям, Эллен, Абби – и всюду оставляла сообщение: меня номинировали на «Оскар», я отправляюсь в Лос-Анджелес, я лечу в Голливуд! Что с того, что со мной отправятся Марлен, Вивьен, Аллегра и Дагни?
Тем вечером, когда мы с Кларком и Робертом подошли к выдержанному в строгом стиле навесу «Баббл-Лондж» на Западном Бродвее, я была настолько поглощена вещами, которые мне предстояло уладить, что прошла мимо входа. Кларк выбежал и вернул меня.
– Золушка, бал не продлится полторы недели! – сказал он, встряхивая меня и смеясь.
Внимательно изучив интерьер – обитые диваны, старинного вида гнездышки для влюбленных и несколько оттоманок с бахромой, – мы выбрали место подальше, на ложе, застланном бархатом и заваленном подушками. Подошла официантка и подала Кларку лист шампанских вин – их было более трехсот. Кларк быстро выбрал и вернул меню. Я развалилась в подушках, ободряемая мыслью о путешествии вместе со всеми в Лос-Анджелес. С первых дней работы в «Глориос» у меня накопилось много вопросов – теперь мне наконец хватало смелости их задать.
– Почему у Фила такой офис? – Мне всегда казалось, что его кабинет должен быть огромным и пустынным, как у Гордона Гекко из «Уолл-стрит».
– Фил может позволить себе любой офис, какой захочет, – кивнул Кларк. – Но это маленькое помещение дает тактическое преимущество.
– Неужели? Мне казалось, что ему захочется чего-то большего, что отражало бы его успех. Там очень тесно. – Перед моими глазами все еще стоял парикмахер, втиснувшийся в узкое пространство между стеной и головой Фила.
– Точно. Именно это ему и нужно, – сказал Кларк. – Тесная, уютная каморка, – добавил он.
Я по-прежнему не понимала.
– Хорошо, – сжалился Кларк. – Представь, что тебе что-то нужно от Фила. А ему что-то нужно от тебя. Вы ведете переговоры.
– Допустим.
– Как только ты входишь в этот офис, он получает психологическое преимущество. Офис маленький, Фил большой, ты попадаешь в ловушку, садясь на диванчик. Когда он начнет орать, тебе будут видны его миндалины.
– Гм. – До меня начинало доходить. – Выходит, что Фил как бы берет посетителя в тиски.
– Совершенно верно, моя дорогая, – ответил Кларк. – Доверенные лица Фила – Клаустрофобия и Страх.
Именно в эту секунду прибыла бутылка, и официантка исполнила один из своих фирменных трюков – беззвучно ее откупорила и разлила шампанское по бокалам.
– За Карен, – сказал Кларк.
– За твой первый месяц в «Глориос», дальше будет полегче, – подхватил Роберт, чокаясь со мной.
– За вас обоих – вы мне здорово помогли, – отозвалась я. Мы церемонно кивнули друг другу и выпили. Такого шампанского я в жизни не пробовала. – Что это, Кларк? – поинтересовалась я, остерегаясь слишком поспешно осушать бокал.
– Это «Боллингер РД» урожая 1973 года, одно из моих любимых. Но ты этого, бесспорно, заслуживаешь. – Они с Робертом перемигнулись.
– Чего – этого?
– Ну, оно стоит около четырехсот пятидесяти баксов. – От этой цифры пузырьки в моем бокале едва не полопались. Я не могла заплатить и трети этой суммы. Видя тревогу у меня на лице, Кларк добавил: – Разумеется, это деловое мероприятие, так что – за счет «Глориос».
– И тебе позволяют?
– Золотое Дитя, – усмехнулся Роберт и сделал очередной глоток.
Кларк оставил реплику без ответа.
– Мы просто скажем, что ты журналистка, и Айван-Мелисса настояла, чтобы интервью брали именно здесь, – рассмеялся Кларк. – Итак, откуда же взялось такое странное имя – Айван? – Он подался вперед, пародируя акцент Би-би-си.
– Правильно – Айван-Мелисса, – парировала я. – Эти неудачники из «Глориос» вам что, ничего не объяснили?
Очень скоро мы прикончили первую бутылку, и Кларк заказал новую, такую же дорогую.
– Ну, так что у тебя с Дагни? – осведомился Кларк.
– Что ж, если не считать перекуров, змеюшности и хронически угрюмого вида, то она очень даже ничего.
– Она коварнее, чем кажется, – предупредил Роберт. – Смотри в оба. Чем грамотнее ты будешь, тем меньше она будет приставать. Она даже записывает самые изощренные интриги «Глориос» в книжечку, которую носит в своей сумочке.
– Откуда ты знаешь?
– Обычное задание по сбору информации, – ответил Роберт, стараясь нацепить невинную маску. – Мне был нужен адвил [9]9
Адвил – обезболивающий препарат. – Примеч. ред.
[Закрыть].
– Роберт! Когда ты прекратишь всюду совать свой нос? – возмутилась я, хотя информация о том, что Дагни вооружена и опасна, была очень полезной.
– Наверное, никогда, – сказал Роберт. – Я охотник за информацией. Это полезно. Спроси меня о чем-нибудь. – Кларк закатил глаза.
– Ладно. Почему Аллегра всегда требует, чтобы я передавала вещи непосредственно Филу и Тони в руки? Вивьен чуть не убила меня тогда, на первой неделе.
– Это легко. Потому же, почему она говорит, что разговаривает с Опрой или находится у Фила, а сама сидит в приемной. Это просто ее способ напомнить себе о собственной важности. И о том, что ты должна считать себя ее физическим продолжением.
Я вздернула подбородок. Я помощница, а не руки-манипуляторы.
– Выкладывай еще.
– Что случилось с той, которая была до меня?
– По-моему, ее звали Сесилией, – сказал Роберт. – Она у нас недолго работала.
– И что случилось? Она с воплями выбежала из здания?
– Не совсем. – Они с Кларком переглянулись.
– Ты ведь слышала о Марвине Фишере? – спросил Роберт.
– Конечно, слышала.
Марвин снимался во многих ранних фильмах Джонни Люччезе и сыграл в картине, которая прославила Джонни Ди Сальва. Какое-то время его карьера давала сбои, но он снова стал знаменитостью после головокружительного успеха в «Гобое», выпущенном «Глориос пикчерс».
– У Марвина офис в нашем здании, – продолжал Роберт. – Он сейчас занимается продюсированием. – Кларк послал ему предупреждающий взгляд, но Роберт не остановился. – Как бы там ни было, у Сесилии был роскошный бюст. А Марвин без ума от таких женщин. Он совершенно безобиден, не какой-нибудь выскочка-недотрога; ему просто нравится общество женщин, которые похожи на моделей, демонстрирующих белье. Он увидел Сесилию, когда та выходила из лифта на нашем этаже, а через час позвонил Филу и спросил, нельзя ли ее переманить.
