Текст книги "Травма (СИ)"

Автор книги: Рей Маслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Проход упирается в обшарпанную металлическую дверь. Внизу – полоска дневного света. Прислушиваюсь. В щели тонко завывает ветер; откуда-то доносится едва слышный фон машин. Всё. Осторожно пытаюсь открыть дверь; она подаётся вперёд, но остаётся висеть на с виду хлипком замке, закрытом с другой стороны. Прислушиваюсь ещё раз, потом разбегаюсь и изо всех сил тараню дверь плечом. Язычок замка попросту вылетает из механизма, и дверь открывается.

Я оказываюсь в маленькой светлой комнате с двумя узкими скамьями посреди. Вдоль стен стоят около десятка жестяных шкафчиков для одежды, как в армейской раздевалке. В большом окне на соседней стене видна безлюдная подворотня с мусорными баками. Стена с окном продолжается дальше, уходя за поворот. Дальше – вторая часть комнаты с душем и полками для инструментов. С другой стороны – запертая дверь, новее и крепче той, через которую вошёл я.

Возвращаюсь в угол со шкафчиками и открываю обе сумки. Там, внизу, не было времени осматривать трофеи, нужно было брать всё, что казалось ценным, и уходить. На дне сумки, под винтовками, светился экран мини-коммуникатора. Все эти сенсорные беспроводные штучки-дрючки – слишком новые для меня, я их не понимаю. Я навсегда остался в ХХ веке – с обычными мобильниками без "наворотов", телефонными модемами и кабельным телевидением. Я бы давно научился пользоваться всей этой новой техникой, если бы было надо. А сейчас мне больше нужен не компьютер размером с наручные часы, а деньги, которые можно за него получить.

Экран до сих пор показывает карту. Он даже как-то понял, что я выбрался на поверхность. Белые линии на синем фоне обозначают ближайшие улицы, посередине мерцает красная точка. Видимо, так они отслеживают перемещение друг друга. Почти по наитию прикасаюсь к экрану двумя пальцами и развожу в сторону – изображение увеличивается. Так и есть, это не одна точка, а несколько, слившиеся в одну. Достаю два других коммуникатора – они выключены, но, кажется, это не мешает им передавать сигнал. Возможно, не надо их продавать. Они пригодятся и мне. Чтобы проверить чувствительность датчика, отхожу с включённым коммуникатором к дальней стене.

И ничего не происходит. Сросшиеся красные точки придвигаются к окну вместе со мной, а на месте сумки остаётся пустота. Что за чёрт. Прислоняю коммуникатор к стене, чтобы было видно экран, и отбегаю обратно к сумке.

– У вас всё готово, Эванс?

– Не сомневайтесь. Всё ровно так, как обычно.

– Я вам уже говорил, Эванс, что вы прекрасный работник?

Эванс только улыбнулся и посмотрел на носки ботинок. Вряд ли и вправду от смущения, скорее, по старой привычке подкреплять уже сказанное своеобразным невербальным этикетом. Совсем как я лет пятнадцать назад. Люк положил руки на колени и потянулся, разминая затёкшие от четырёх часов сидячей работы суставы. Вам ещё расти и расти, Эванс.

– Господин директор.

– Да?

– Я уже давно задаюсь вопросом: зачем каждый раз такие приготовления? Господин Копф – глава компании, и отношение к нему должно быть соответствующее, это естественно. Но я знаю, что с другими руководителями он встречается в более... рабочей обстановке. Почему же с вами – так? Если это что-то личное, конечно, я не хочу знать ответ, и...

– Вы хотите знать ответ, Эванс. Иначе не задали бы вопрос. Вы иногда заставляете меня говорить очевидные вещи. – Теперь синхронно заулыбались оба – сидящий за столом и стоящий напротив. – Разумеется, никто из нас не чувствует необходимости в таких церемониях. Мсье Копф за свою жизнь побывал на достаточном количестве оригинальных, неподражаемых приёмов, чтобы устать от всех возможных сюрпризов по отдельности. Да и меня уже давно мало забавляет однообразная статусная роскошь. Но вот в чём дело – такое обращение, такой приём – давно не просто формальность, а часть моего образа, часть меня. Убрать их – и не станет Александра Люка, которого знают все. Как если убрать Эйфелеву башню из Парижа или переделать фрески в Сикстинской капелле. Всё останется так же, как прежде, кроме одного – целостности образа. Торговая марка уже есть, и менять её без веских причин мне не кажется разумным. Примерно по этой же причине в ХVIII-XIX веках давали так много балов. Балы устраивали даже те, кому заведомо нечем за них платить – устраивали не потому, что так сильно любили вальс или консоме из куропатки, а потому, что эти светские рауты были частью их образа, их марки. Это и есть настоящий аристократ – такой человек, чей образ перерос его маленькое, незначительное "я". Когда я впервые понял, что у меня самого...

– Господин директор?

– Да, Мила, я вас слушаю.

Голос Милы доносился из чёрной капли микрофона на столе. Эванс притворился, что разглядывает стену.

– Господин Копф просил передать, что задерживается на 15 минут. И... ещё.

– Я весь в нетерпении, Мила, продолжайте.

– Я не уверена, что стоит говорить это по внутренней связи. Это по поводу ваших вчерашних указаний.

Эванс поднял глаза и посмотрел на Люка. Люк ответил ему прямым, немигающим взглядом.

– Оставайтесь, Эванс. Только знайте: мы теперь в одной лодке. Говорите, Мила.

Я нашёл бритву в третьем шкафчике от окна. Многоразовая, старая, с торчащими из-под лезвия грязными волосками. Сойдёт. Это должно помочь.

Снова подхожу к раковине, вынимаю оттуда последние клочки волос и бросаю их на сваленную в углу одежду. В зеркале над умывальником видно, как зреет на груди багровый след от удара. Поднимаю бритву и делаю первые несколько движений, осторожно выбривая левый висок. Лезвие идёт легко, почти без усилий.

Я уже шестнадцать операций в этом городе. Больше года. Но я сам для себя не считаю время в днях – только во взрывах и диверсиях. В том, что имеет значение. Я веду войну, а в войне важны только победы, даже такие, как у меня, промежуточные и почти ничего не меняющие. Когда-то я верил в возможность большой, окончательной победы. Не помню, когда перестал. Теперь следующий взрыв – мой потолок, я не знаю, что будет после, и мне не очень интересно. Так нас учили – пока конфликт не закончен, важна только победа на следующем участке, следующая вылазка или зачистка. Хорошая философия, подкреплённая техниками мозгоправов из штаба. Я слишком серьёзно воспринял всё это, ребята. Я действительно забыл всё, не относящееся к моей войне, до тех пор, пока она не закончится – а она не закончится. Те две вспышки – в туннеле прямо рядом со "Спайр" и на недостроенной станции – наверное, реакция на стресс. Мне уже давно не грозила такая опасность, как сегодня, я слишком привык к пустынным подвалам и толстым охранникам. А может, просто этот метод не рассчитан не такой долгий срок.

Беру бритву в другую руку, чтобы добраться до левой стороны затылка. Из-за одного из этих "озарений" меня чуть не прикончили. Нужно сделать так, чтобы это больше не повторилось. Сейчас мне хочется, наоборот, вспомнить больше, узнать, кем я был раньше, где сейчас Кристина и Сара, почему всё так изменилось.

Неловко провожу бритвой по затылку. Кожу жжёт от пореза, на голую спину капает кровь. Потом наведу красоту, за мной уже могли послать кого-нибудь ещё.

Нет, эту роскошь я не могу себе позволить. Если сейчас вспомнить всё, оно разом обрушится на меня, лишит твёрдости духа. Как я после этого смогу жить, как жил до сих пор? Заканчиваю бритьё, мою голову под струёй холодной воды и отхожу в сторону, к двери. В углу, где лежит одежда, по-прежнему теснятся красные точки. Ещё несколько указывают на раковину. У двери пусто. Я снова невидим. Когда я вообще успел подцепить что-то?

В первом шкафчике висит жёлтая с чёрным прорезиненная куртка и штаны, что-то вроде спецодежды сантехника. Как раз мой размер. Остановив кровь из пореза, надеваю куртку и беру сумки с оружием. Сквозняк из окна приятно обдувает грязное тело. Возможно, всё не так плохо. Я по-прежнему на свободе и на ногах. Я только что уничтожил тех, кто угрожал мне больше всего. Я уже знаю, где будет следующий взрыв, и какой ущерб понесёт компания. После него так же спланирую новый. Я редко об этом задумываюсь, но до сих пор у меня всё очень хорошо получалось. А значит, нет причин останавливаться.

Я уничтожу "Сабрекорп".

– Грустно это.

Блондинка повернула голову.

– Сидеть так часами и ничего не заказывать, как будто кто-то должен прийти.

Она посмотрела на стоящую перед рыжей кофейную чашку с ободком засохшей молочной пены по краям. Перед ней самой стояли два шота из-под "Джонни Уокера" и недопитый бокал с "александром".

– А?.. Что?

Рыжая быстро отвела глаза и, краснея, забормотала:

– Извините... не надо было так говорить, это первый раз, когда я так с кем-то...

– Ничего, ничего страшного. Никто не придёт.

Я знаю этот взгляд, видел множество раз. Блондинка сказала "никто не придёт", а её взгляд сказал "он не придёт". Или она. Кто-то конкретный не придёт к ней ни сюда, ни куда-то ещё.

Через пару секунд она уже опомнилась и выдавила натяжную улыбку.

– А раз так, можно что-нибудь заказать. Вы что будете?

Рыжая заколебалась.

– К-кофе.

Не уверен, что продал бы ей что-то покрепче – она выглядит лет на 15, хотя взгляд суровый. Зато симпатичное личико, и цвет волос – пара прядей выбивается из-под капюшона толстовки. Слишком уж я люблю малолеток. Это плохо.

Блондинка подозвала меня и тихим голоском заказала чёрный кофе и дайкири. От неё здорово пахло выпивкой – типичная блонди, напивающаяся сладкими коктейлями.

Я отошёл к кофемашине и увидел, как рыжая снова отводит взгляд от лица блондинки. Как будто боится смотреть людям в глаза. Если она и вправду малолетка, то понятно, но что она тогда тут делает?

Два старика у дальнего края стойки начали о чём-то громко спорить, перекрикивая шум почти полного бара и матч "Бенфика-Аякс" по телевизору. Надо их как-то разрядить, что ли. Я поставил кофе перед рыжей – ни даже "спасибо" – и отошёл.

– Был тяжёлый день?

– Как... А откуда...

– Утомлённый образ... то есть вид. У меня всегда такой, когда не высплюсь.

Старики получили по новому стакану пива и успокоились. Людям обычно всё равно, о чём спорить. Отвлечь их чем-нибудь – и не вспомнят, о чём был разговор. А в баре так и подавно.

– Да, вроде того. Тяжёлый.

Я бы сказал, что у рыжей просто неслабое похмелье. Или ломка. Чёрные круги под глазами, трясущиеся руки, не может смотреть на алкоголь. Когда я вернулся, она всё ещё изучала руки блондинки – маленькие, смуглые, беспокойные, как вся она сама.

– У меня тоже был ужасный день, почти сутки работы без перерыва. Меня отпустили отдохнуть, а я... вот. Перенапряглась, наверное.

Женщины почему-то думают, что, если намазаться в три слоя косметикой, не будет заметно красных глаз. Я под этим гримом ясно видел, что блондинка долго плакала, так, что веки распухли, а щёки пошли красными пятнами.

– У меня пропал близкий человек.

Я поставил бокал перед блондинкой, но та даже не обратила внимания.

– Как это?

– Сложно объяснить. Просто пропал. Умер. Или жив, но я ничем не могу ему помочь. Этого бы не случилось, если бы я была рядом.

Блондинка молча опустила голову, по-прежнему не глядя на коктейль.

– Это всё такое новое для меня. Находить кого-то, терять кого-то. Даже зайти в бар... представляешь, я чуть со страха не умерла, когда только сюда зашла.

За стойкой неподалёку устроились мужчина средних лет в деловом костюме и усталого вида женщина в кожанке. Я пошёл к ним, продолжая слушать.

– Правда? Никогда раньше не посещала... не была в баре?

– Думаю, нет. Я не помню. Но я точно не смогу сейчас взять и спросить... не знаю, пива. Все мои машинки никуда не годятся.

– Что?

– Ничего, это... так. Ничего.

– Ладно...

Блондинка наконец обнаружила перед собой коктейль и пила маленькими глотками. Рыжая, воспользовавшись моментом, снова смотрела на блондинку сбоку.

– Я тебя понимаю. Мне тоже всё трудно даётся. Когда я училась, некоторые смотрели на меня так... снизу вверх. Как будто я гений какой-то. А я просто зубрила всё подряд, иногда не понимала, что зубрю, и всё равно. И с барами у меня было не лучше – пригодилась... понадобилась длительная дрессировка.

Она вяло улыбнулась. Я заметил, как изменился взгляд рыжей – открылся, осмелел. Теперь я бы не дал ей 15, она взрослее, просто слишком усталая и забитая. Эти разговоры в баре здорово раскрепощают. Зачем-то же люди сюда ходят.

– А ты? Что с тобой случилось?

Блондинка медленно повернулась. Пятнадцать минут болтовни ни о чём её будто бы отвлекли, но сейчас она снова напряглась, вцепилась руками в стойку.

– Случилось?..

– С тобой что-то не так, я вижу.

Блондинка подумала секунду, сделала ещё глоток коктейля.

– Я всё делаю правильно. И всегда делала. Мне когда-то сказали, что если я буду действовать... делать всё, как полагается, у меня будет всё, что пожелаю. Но того, что мне нужно, нет. Есть всё, кроме того, что я хочу. Знаю, это глупость, жизнь устроена не так, но тогда получается, что вся эта жизнь незачем. Как будто из неё убрали что-то важное, как будто...

– Его отняли у тебя. Твой мир.

Блондинка вскинула голову и изумлённо посмотрела на рыжую. Та не отводила глаз. Её рука придвинулась ближе и легла поверх маленькой смуглой ладони.

Я помню тот вечер. Был конец мая, лужайка уже высохла, в окна изнутри бились мухи. На кухне, как всегда по пятницам, готовилась мясная запеканка – не самое моё любимое блюдо, но после голодного рабочего дня было уже не так важно. Сара ушла куда-то наверх, в своё святилище искусства, наверное. Как бы не сгорел наш ужин.

И тогда вернулась Кристина. По вторникам и пятницам она забегала пообедать после уроков, а потом спешила в свои "клубы". В школе Уинслоу их было всего три – хореография, рукоделие и прикладное творчество – и она ходила на все.

Я услышал её шаги в прихожей, и она тут же, не разуваясь, влетела в мой кабинет.

– Пап, гляди, что я сделала!!..

Я оторвался от книги – "Уловка-22" Хеллера, кажется – и обернулся к ней.

– Во!

В руке она держала длинную палочку с бечёвкой, на конце которой болтался разукрашенный гуашью деревянный шар размером с яблоко. Она ещё раз потрясла им перед моим носом, не сводя с меня глаз. Я шутливо нахмурил брови.

– Хм-м... Проблематично... Что бы это могло быть...

– Это Земля! Мистер Стивенс показал, как делать резьбу на дереве и вставлять вот такие вот штырьки, теперь к ним можно привязать, что захочешь. Берти раскрасил свой в красный и сделал Марс, а Дебра из второго класса...

– Нет, что у тебя на ногах?

Кристина надула губы, но покорно стащила с себя босоножки и отнесла их в прихожую.

– А что, очень даже неплохо, – сказал я, вертя "Землю" перед собой. – Может, ты хочешь стать астрономом?

– А... а как это делается? – По дороге из прихожей Кристина захватила из холодильника припасённый со вчерашнего дня вафельный рожок и теперь сосредоточенно обгрызала с верхушки глазурь.

– Ну, для начала нужно не портить себе аппетит сладостями перед ужином. – Она только зыркнула на меня и продолжила грызть рожок. – А потом – думаю, можно будет устроить тебя в астрономический кружок, а там как понравится.

– В Финиксе?

– Да. Это большой город, там всё есть, вот увидишь.

– Мама говорит, что не хочет ехать в Финикс.

– Мы с мамой ещё поговорим об этом. Всё будет хорошо.

– Я знаю, пап.

Не отрываясь от мороженого, она медленно подошла ближе. И вдруг, без предупреждения, наклонила голову и прыгнула вперёд, пытаясь ухватить зубами всё ещё висящий передо мной шар.

– Ам!

Первый прыжок не удался, и она присела прямо под шаром, смешно хлопая глазами.

– Я рыба! Ам!

Как только она выпрыгнула вверх, я ухватил её под мышки и прижал к себе. Она захихикала и замахала руками, пытаясь вырваться. Обгрызенное мороженое угодило мне в нос, и я тоже начал смеяться, медленно, густо, как Санта-Клаус в рождественской рекламе по телевизору. Потом я ослабил хватку и поставил Кристину перед собой. Я смотрел на неё, а она – на меня, улыбаясь до ушей. Это длилось какие-то три секунды – её невозможно удержать на месте – но я помню всё. Её растрёпанные русые волосы, чистые голубенькие глаза, неотмываемое чернильное пятно на джемпере. Когда я, убегая от неизвестно как выследившей меня охраны "Сабрекорп", вбежал в туннель, я на мгновение увидел именно это – разгорячённую, улыбающуюся Кристину. С такой нежностью в блестящих от возбуждения глазах. Кристина. Это продолжалось всего секунду, но я вспомнил огромное количество вещей – книгу, ужин, дом, город... Вероятно, так работает этот механизм забывания – один-единственный образ может сломать всю систему. И этого я не могу допустить. Сейчас не время.

Двери вагона открылись, и я вышел на платформу. Стоявший рядом на перроне мужчина покосился на меня и пошёл к другой двери. Видимо, этот костюм сделал меня ещё привлекательней.

Через несколько секунд поезд отъехал. Я глазами проследил, как последний вагон скрылся в черноте туннеля. Когда всё будет кончено, когда корпорация перестанет существовать, тогда я усилием воли должен сломать мысленный блок и вспомнить всё. А если вдруг не получится, пойду в метро. Кто знает, быть может, мои воспоминания и вправду живут в тёмных туннелях под этим проклятым городом.

Когда мы вошли, в коридоре было темно. Я потянулась к выключателю, но она остановила мою руку.

– Не надо.

Снова это касание. Её прохладная ладонь на моей. Тогда, в баре, в первый раз, от её прикосновения всё будто перевернулось. Внутри что-то полыхнуло... взорвалось, не знаю, как это назвать. Я тут же забыла, о чём мы говорили. О чём?

Она провела меня за руку вперёд, в квадратную комнату с большим окном посередине. Под ногами шуршал мягкий ковёр. Справа от окна, в углу, виднелся край широкой кровати.

Мы встали посреди комнаты друг напротив друга. Она держала меня за плечи. В розовом свечении ночного неба я видела её лицо: она не улыбалась, ничего не говорила, просто стояла и смотрела мне в глаза, только губы медленно шевелились, будто пытались что-то сказать, но никак не выходило. Я часто дышала, и при каждом выдохе из тяжёлой груди к горлу подкатывало что-то, от чего хотелось плакать. Я видела, что её грудь тоже вздымается и опускается быстрее, и от этого было немножко легче. Совсем немножко. И всё это – не открываясь от её огромных, гипнотических глаз, в которых отражалось небо.

– Ты знаешь, что делать? – шёпотом спросила я.

– Нет.

Мы обе рассмеялись. Тихо, дрожа всем телом, чувствуя, как уходит напряжение, которое только росло на улице, у стойки в отеле, в лифте. Мы были больше не чужими друг другу – ещё одна ниточка порвалась во мне, и вдруг стало так тепло. Всё ещё подрагивая от смеха, она медленно, бережно обняла меня, положив голову мне на плечо. Я прижалась крепче, просунув ладони под висящим за её спиной тяжёлым рюкзаком. Её правая рука легла мне талию, а левая мягко гладила по голове. Её волосы на моей щеке, плотные, жёсткие, так прекрасно пахли розовым маслом и ещё чем-то странно солоноватым, что мне никак не удавалось угадать.

Слегка сжав волосы у меня на затылке, она отклонила мою голову назад. Наши взгляды снова встретились – на какую-то секунду. Потом она поцеловала меня.

Всё взорвалось снова. Сжалось, расцвело, заискрилось. Кружилась голова. Не прерывая поцелуя, она коснулась языком моей нижней губы. Я осторожно ответила, ощущая каждую шероховатость её потрескавшихся губ. На вкус она была такой терпкой, почти острой, запретной. И с каждым новым поцелуем я чувствовала, как скопившаяся в груди тяжесть постепенно перетекает в живот. По щекам скатились две горячие слезинки. Она поцеловала меня в уголок рта, а потом в щёку, выпивая солёную влагу. Её волосы снова скользнули по моему лицу – теперь они были мягкими, невесомыми. Сильнее сжав мою талию – я сквозь одежду снова ощутила электризующую прохладу её пальцев – она спустилась ниже. На шее вспыхнул след от поцелуя, горящий, заполняющий меня с головы до ног. Я вдохнула, но не смогла выдохнуть, застыла с открытым ртом, подняв глаза к потолку.

– Что с тобой?

Она отстранилась и смотрела на меня. Я не могла ответить.

– Что с тобой?

– Аа-а-а...

Теперь я целовала её – быстро, жадно, боясь остановиться. Она одним движением сбросила с плеч рюкзак и, держа моё лицо в ладонях, начала раздевать меня. Я расстегнула молнию на её кофте – под ней была простая чёрная футболка. Она уже сняла с меня куртку и искала последнюю пуговицу на рубашке. Мы двигались синхронно, плавно, как будто в танце. Я взялась за края её футболки. Что-то тонкое и гладкое скользнуло у меня по спине.

– Подожди...

– Нет.

Меня словно сбило с ног порывом ветра. Я упала на ковёр, а она взмыла в воздух, вся опутанная длинными тёмными лентами. Я посмотрела на себя и увидела, что ленты оплетают и меня, завиваясь вокруг всего тела. Я в панике дёрнулась, попыталась освободиться, но не смогла пошевелить ни рукой, ни ногой. Одна из плетей – волосы! – проползла по коже у меня на животе. От страха перехватило дыхание.

– Стой.

Она висела в нескольких сантиметрах надо мной; её глаза замерли напротив моих. Все те же гипнотизирующие глаза.

– Ты...

– Не бойся.

Таким же голосом она сказала мне "Её отняли у тебя". И сейчас мне вдруг стало всё равно, кто она и что сделала. Я поверила. Я не боялась.

И это был третий взрыв.

– Не хочу отсюда.

Я лежала на постели, укрытой ковром её волос. Это было невероятно. Как и всё этой ночью. Как и всё в ней.

– И не уходи.

Она повернула голову ко мне. Чтобы наши глаза были на одном уровне, она лежала немного выше меня. Она такая маленькая, меньше даже, чем я. И при этом кажется старше. Серьёзнее. Она как будто мужчина, живущий в хрупком женском теле. И при этом столько нежности, столько... Я положила руку ей на живот. Широкая улыбка сама просилась на губы.

– Что?

– Ничего. Плечо чуть-чуть болит.

Она рассмеялась и поцеловала меня в щёку. На самом деле, почти не болело. Она, наверное, не привыкла обращаться с людьми так... аккуратно. В голове вертелось так много вопросов, ни один из которых не хотелось задавать.

– Как тебя зовут?

– Шинейд. Шинейд Томпсон.

– А меня Виктория.

– Ненастоящее?

– Да. Твоё?

– Тоже.

– Сгодится.

– Сгодится.

Мы с улыбкой переглянулись. Широкий веер волос поднялся с постели и опустился мне на грудь, будто одеяло.

– На самом деле, меня зовут Лито. Консуэло.

– Это имя и фамилия?

– Нет, это одно имя. Лито – уменьшительное от Консуэло.

– Ничего себе.

Я высвободила руку из-под покрова и положила её сверху. Этот тёмно-рыжий цвет совсем не контрастирует с моей кожей, они как бы сделаны из одного материала. А её руки, её грудь – такие бледные, как будто никогда не видели солнца.

– Моя мама из Чили. Это она меня так назвала. А папа... был из Швеции. Когда мы только эмигрировали...

Её прохладная ладонь зажала мне рот.

– Не надо. Мне хватит.

Я замолчал на несколько секунд, обдумывая ситуацию. За кого она боится? За себя? За меня? Или просто не хочет меня знать, не хочет привязываться?

– Я Брита.

Нет, не боится. Волнуется.

– Когда мы только переехали, мы никого здесь не знали. Не было денег, а я всё ещё восстанавливалась после... мне было трудно общаться с людьми. И мама учила меня сама, дома, каждый день. А потом папа ушёл, и мне пришлось идти в школу-интернат, чтобы мама могла работать. Это... было очень сложное время. Виктория – Вики – моя единственная школьная подруга. Или это я считала её своей подругой. Мне просто нужно было с кем-то говорить. Особенно по ночам, в начале недели, когда я знала, что мама приедет только в субботу и, может, ещё завезёт гостинец в среду вечером. В 17 я поступила в Академию, и мы с тех пор не виделись. Даже не знаю, где она. Хотела бы я сейчас встретиться с ней и покатать на мотоцикле.

– На мотоцикле?

– У меня есть мотоцикл. Выиграла в лотерею. Шучу. Но это почти правда – меня поселили в общежитии при академии, но я и не подозревала, что мне платят стипендию, и подрабатывала. Я вообще рассеянная. А на третий год обучения вдруг обнаружилось... И я взяла и купила мотоцикл. Мамы тогда уже не было.

Мы обе замолчали. Я чувствовала, как она сжалась, напряглась, обеспокоенная какими-то своими мыслями.

– Шинейд – одна из моих сестёр. Мы были, как сёстры. Жили, учились, думали вместе. Её убили, как и всех остальных. Я одна выжила после того, что...

– А теперь хватит мне. Правда.

Она отвела мою руку от своих губ. Приподнялась на локтях, посмотрела на меня сверху вниз.

– А Томпсон... хм... просто Томпсон.

Мы снова засмеялись.

– Ты не задаёшь вопросов. Ничего не спрашиваешь.

Её локон скользил вверх по моему бедру.

– Мне не интересно. Нет... нет. Мне интересно. Просто я хочу, чтобы всё осталось, как сейчас. Давай оставим всё, как сейчас?..

Вместо ответа она обняла меня, всю, не руками, а... всем вокруг. В мгновение ока я оказалась в коконе мягких, ласкающих нитей. И снова не могла выдохнуть.

– Тот близкий человек, о котором я говорила. Я чувствую, что у него, кроме меня, никого нет. У неё. У меня тоже, но раньше меня это не беспокоило. Раньше – до тебя.

Тяжесть подкатила к горлу так неожиданно. Странно и горько защекотало в носу. А в следующий миг я уже рыдала, уткнувшись носом в её мягкую грудь.

– Ты знаешь меня... всё, что ты говоришь, я уже... если ты можешь быть счастлива, то я...

Она не отвечала, только обхватила мою голову руками, крепче прижимая к себе. Она знает меня лучше, чем я сама. Невероятная.

– М-м. Прекрасно. Где вы их берёте, Люк?

– Если я скажу, они потеряют всякую ценность для вас, ведь так? Я обладаю некоторым опытом в этом вопросе – я знаю, каково жить тем, для кого последним приносящим хоть какое-то удовольствие спортом стало превращение миллионов в миллиарды. Или наоборот – на таком уровне разница невелика. Я знаю, что в нашем существовании маленькими радостями нужно дорожить. Представьте ребёнка, который в любой момент может открыть все мамины буфеты и съесть столько сладкого, сколько захочет. Мы с вами – такие дети. Поэтому позвольте оказать вам услугу и на этот раз оставить ключ от буфета при себе.

– Вам всегда есть что сказать, Люк. Иногда я удивляюсь, как вы не скучаете на вашем нынешнем посту, при всей его многоплановости.

– У меня много хобби. Кстати, о них. Извините, но в ближайшие полминуты я не смогу поддерживать беседу... вы не против?

– Конечно, конечно. Но не знал, что вы курите трубку.

– Сам процесс прекрасно успокаивает. К тому же, у каждого настоящего мужчины должна быть хотя бы одна вредная привычка. А каков ваш яд, Копф?

– Я выбирал между сигарами и бурбоном, но, пожалуй, самая вредная – привычка приходить сюда и слушать ваши россказни, Люк. И есть этих изумительных креветок, конечно.

– Не будьте ко мне несправедливы, Копф. Я уже объяснил, по какой причине организовал эту стройку, и как она отразится на ценах на недвижимость в близлежащих кварталах. Конечно, я не посоветовался с вами – но вы никогда не уточняли, что именно вам нужно сообщать и при каких обстоятельствах. А моя работа вас до сих пор устраивала.

– Ну же, Люк, не принимайте это близко к сердцу. Вы прекрасный управляющий. Но слишком уж хитрый для моего незамысловатого ума. Возможно, я просто старею и начинаю видеть вокруг претендентов на моё кресло. А если и так, вы – прекрасная кандидатура. А теперь прошу меня извинить, мне нужно отлучиться на пару минут. Подождите меня – нам ещё нужно обсудить поправки в бюджет на нынешний финансовый год.

Копф грузно поднялся из кресла и неторопливо двинулся по направлению к уборной. Как только он скрылся за поворотом, Люк вскочил на ноги и, обогнув уставленный блюдами стол, подошёл к неприметной двери в дальнем углу зала. В подсобке было не развернуться от запасных стульев, громоздкого старого проектора, коробок чистой бумаги. Люк запер дверь изнутри и достал коммуникатор.

– Алло! Моро? Да, это я. ZX72B, повтор: ZX72B. А теперь слушайте: немедленно сворачивайте всё оборудование на объекте S. Так, чтобы ни одного провода не осталось, ни одного генератора... Неважно, здание пускай остаётся в прежнем виде... Нет, лучше так: вышлите две строительные бригады, пускай строят третий этаж... ну, или подвал, или чердак, или крышу. Главное – вся техника должна исчезнуть. И вы тоже. Нет, на мои звонки отвечайте, всё не настолько плохо. Но будьте настороже. Я рассчитываю на вас, Моро, мы с вами – в одной лодке. Помните об этом.

Стрелки умирают первыми. Я много раз видел, как они гибнут десятками, если не сотнями – предсказуемые, прямые, как палки, беспомощные. Те, кто говорит, что будущее за пехотинцами, никогда не представлял себе настоящей современной войны. Этим теоретикам может помочь разве лишь то, что с другой стороны сидят такие же любители пушечного мяса.

Двое сторожат меня у подъезда. Пытаются незаметно, но не очень хорошо. Внутри может быть третий, но не думаю. Снайпер – тоже вряд ли. Они всерьёз не рассчитывают, что я вернусь домой после случившегося, эти двое – перестраховка. Если повезёт, выход на связь у них не каждые пять минут, и у меня будет время сделать всё как следует.

Раз они нашли, где я живу – не знаю, как – значит, тайников с оружием уже нет. Но они не могли найти всё – кое-какую мою взрывчатку не обнаружишь ничем. Бокс за правой капитальной стеной... определённо, он цел. А много огнестрела – даже с этими новыми трофеями – мне никогда не было нужно. Ведь стрелки умирают первыми. Пока я осматривал подъезд из-за угла, один из охранников отошёл в сторону, почти скрывшись из поля зрения другого. Пора ещё раз доказать, что это так.

Бзз.

Бзззззз.

Бзз.

По ушам ударил знакомый барабанный рифф. На пятую долю вступила электрогитара. Моя любимая песня у Squashing Squashes. Звонок. Звонок моего телефона.

Сергеев рывком сел и достал коммуникатор.

– Сержант?

– Да, лейтенант. Я...

Взгляды сидящих вокруг людей, около двух десятков, оставшиеся от недавней толпы.

– Извините, я, похоже, потерял сознание.

– Заснули.

– Заснул. Простите, я не знаю, что со мной произошло...

– Это не полностью ваша вина. Вы имеете право на нормированный рабочий день, и это я вас его лишила. Я прошу прощения. Надеюсь, вопрос закрыт. Что с подозреваемой?

Была уже ночь. Рядом с входом на станцию стояли две машины скорой помощи; спасателей видно не было.

– Похоже, я упустил её. Я сказал Миллс предупредить меня, странно...

– Нет времени рассуждать. Не думаю, что подозреваемая могла просто уйти с места происшествия. Запросите для нас двоих ключи доступа в базу данных медицинских учреждений и начинайте поиск по следующим параметрам: женщина средних лет, рост около 170, чёрные волосы, одета в куртку и джинсы, особые приметы – глаза светло-сиреневого цвета, по всей видимости, некая форма альбинизма. Я займусь тем же.