Текст книги "Травма (СИ)"

Автор книги: Рей Маслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

Ная провела рукой по подросшим за последний месяц волоскам на голове Ксэ. Ксэ сидела на крутящемся стуле перед переливающимся всеми цветами радуги перламутровым зеркалом.

– Я много видела суи-фа, и из тебя выйдет просто замечательная. Даже почти не нужно добавлять – только слегка подровнять вот тут, немного чи'и – оттенить скулы – и всё.

Ная действительно работала уверенно, как будто всю жизнь только и делала, что готовила суи-фа к на'кси.

– И имя у тебя подходящее, как будто специально для этого титула. Ни-шьен-Ксэ-суи-фа. Как вода бежит, честное слово. Правда?

– Правда.

Терраса из розового камня спускалась вниз по лесистому холму – дом Ксэ располагался выше всех в городке, и лишь далеко внизу, за многочисленными пролётами каменной лестницы, виднелись похожие на зазубренные короны крыши других домов.

– Ну вот, почти готово. – Ная отошла в сторону, с чувством на совесть сделанной работы согнула-разогнула шею и машинальным движением взъерошила свои волоски. Ная меня старше, а они короче и не такие яркие – удивительно.

– Правда, в таком сонном виде тебя никуда отпускать нельзя. На'кси – не просто церемония. Люди понимают, что скоро отдадут своё благополучие, свои жизни, в твои руки. А тебе это добавит уверенности.

Если бы.

– Нет, точно нельзя идти такой сонной. Я принесу ещё попить?

– Нет, не надо. Спасибо. – Ксэ сделала паузу и повторила ещё раз, на этот раз глядя прямо в хрустальные, такие родные глаза Наи: – Спасибо.

– Спасибо!

Все замерли внизу в ожидании. Они явно не ожидали этого "спасибо". Но что же тогда говорить.

Их сорок два – крепкие мужчины, высокие женщины, юркие, с бархатистой зеленоватой кожей, дети... И я над ними, на украшенной барельефом цветов и трав трибуне, не знаю, что сказать. Никогда не видела себя в роли ни-шьен-Ксэ-суи-фа. Звучит и вправду, как вода – холодно, расчётливо, безучастно. Ты же знаешь, я не такая, никогда не была такой, Ная. Но пора начинать, пора.

– Вы можете не верить мне на слово. Но только начните – и ваше представление об информационных системах изменится. Навсегда.

Зал застыл, будто загипнотизированный. Затем с задних рядов послышались растерянные одинокие хлопки, которые за пару секунд выросли, обрели объём и обернулись шквалом аплодисментов.

Вот ради каких моментов стоит жить. В том числе. Кому-то покажется мелочным, а для меня счастье – это когда по всему телу проходит электрический экстаз, искристый шарик, который можно поймать и покатать внутри.

Последний слайд презентации на экране сменился логотипом компании. Аплодисменты медленно утихали, некоторые зрители потянулись к выходу. Не дури – это твой триумф. Триумф на твоей трибуне в твоём здании твоей компании. С телекоммуникационным проектом, равных которому ещё не было. Существует грань успеха, за которой самым отъявленным циникам приходится прикусить язычок. Теперь можно с уверенностью сказать: таким женщинам, как я, не отказывают. Да нет, дело даже не в успехе, не в славе, даже не в возможности показать нос мерзким критиканам, а в... ну, я уже говорила.

Грани стеклянного купола конференц-зала многократно отражали шум голосов, топот ног, шипение лифтов, отправляющих особо нетерпеливых вниз. Снаружи, за стеклом, было спокойное голубое небо, ни облачка. Умиротворяющий урбанистический пейзаж с крышами высотных домов напоминал вид изнутри большого хрустального шара. Некоторые голоса были ближе других – "мадам Гарнье... мадам Гарнье!" – парочка не очень тактичных журналистов в надежде на первое интервью. "Мадам Гарнье" – тупо звучит, но ничего не поделаешь. Есть разве что один человек, он называет меня просто Бри. Как сыр. Моя сырная госпожа. Ахахах.

И меня будто пронзило. Это когда долго пытаешься подобрать забытый пароль, и вдруг тебя осеняет, чувствуешь себя гениальным взломщиков. Ищу его взгляд в расползающейся туда-сюда толпе и быстро нахожу. Как такой не заметить, такой... проникающий. Йен. И вот я уже облизываю губы и глупо улыбаюсь, не в силах оторваться от его глаз. Боже ж ты мой, на кого я буду похожа на фотографиях в завтрашних газетах... К чёрту. Я уже вся в нём. Хочу его.

Скользящие вверх-вниз по наклонной кромке трибуны пальцы натыкаются на посторонний предмет. Неохотно опускаю глаза. Нож. Дешёвый пластиковый канцелярский нож, какие продаются по 50 центов в любом газетном киоске. Кто его сюда положил? Шутники. Я даже карандашами не пользуюсь. Во внезапном порыве беру нож, подхожу к краю купола за трибуной, открываю окно и вышвыриваю странный розыгрыш с 38 этажа. Какое хорошее сегодня небо.

Идеальное.

В такую погоду понимаешь, насколько все мы покорны воле Господа. Иногда от нас самих ничего не зависит, остаётся лишь принять с благодарностью то, что Он уготовал нам.

Например, этот прекрасный безоблачный день с самым лучшим из возможных – не надо и проверять, я кожей это чую – ветром.

– Сэр... Мне подавать ужин?

Люк открыл глаза.

– Нет, не надо, спасибо, Симмонс... И ещё. Я капитан, сэр.

– Капитан, сэр, – повторил Симмонс с улыбкой, одёргивая полы камзола.

– Выкладки за сегодня оставьте в каюте, я займусь ими ночью.

– Я могу сам ими заняться, я всё же...

– Оставьте их в каюте.

– Как пожелаете, капитан, сэр.

Люк снял с пояса ножны со шпагой и крутил их в руках, время от времени поглаживая бронзовое навершие в виде оскалившейся рыси.

– Корабль – не просто деревянный башмак с набившимися в него людьми. Корабль – одно целое.

"Да хоть два, кэп," – беззвучно ответил Симмонс.

– Поэтому каждый здесь должен делать своё дело. Я не из тех аристократишек, которые идут в капитаны, а потом только и делают, что пьют вино да жалуются на качку. Я не такой, я люблю свою работу, люблю... море.

– Я знаю, капитан. Сэр.

Люк, кажется, не заметил неожиданного приступа откровенности у своего помощника и продолжал разглагольствовать, вглядываясь в чистую линию между небом и морем. Матросы на вахте притихли, как будто тоже любовались неожиданным для весенней Атлантики затишьем. Фрегат Британского королевского флота "Орфей" заканчивал восьмой день плавания.

Люк вынырнул из своих размышлений и впервые, кажется, за весь день посмотрел прямо на Симмонса.

– Я знаю, я болтун и зануда. К этому привыкаешь, но нам ещё не один месяц ходить под парусом вместе.

– Вы хороший капитан... сэр.

Люк улыбнулся.

– Просто капитан. Что-то подмораживает к вечеру, бр-р. – Люк повесил шпагу обратно на пояс, расстегнул верхнюю пуговицу камзола и достал из нагрудного кармана бутылочку полупрозрачной желтоватой жидкости.

– Лауданум? – поинтересовался Симмонс.

– Помогает заснуть, – пояснил Люк, срывая бумагу с горлышка бутылки. – В конце концов, у каждого джентльмена должна быть хотя бы одна вредная привычка, не так ли?

Симмонс проследил глазами, как лёгкая бумажка спланировала за борт и опустилась на воду.

И Ула наступила прямо на неё. Запросто можно было перепрыгнуть лужу целиком, не пачкать зря кроссовки, но это всё старые детские привычки – не наступать на трещины на асфальте и красные плитки на мостовой, зато обязательно растоптать попавшийся на дороге хрустящий сухой лист или бумажку. Кажется, это был чек из старого пищевого автомата. Или листок блокнота... неважно. Я бегу. Я добежала.

Ула перешла с бега на шаг, подошла к узкой изрисованной баллончиком скамейке у спины и присела. Грязно, конечно, но костюм всё равно стирать. Да и вообще – всё равно.

Повсюду была молодёжь. Неформалы, отбросы общества, потерянное поколение. Как нас только не называют. Много секса и наркотиков, как полагается. Никакого рок-н-ролла. Но мне здесь просто хорошо дышится, а значит, получается, здесь вообще хорошо. Ну у меня и каша в голове.

Ула сидела, уперевшись локтями в колени, и разглядывала тусующиеся вокруг компании. Сквот всегда был полон интересных персонажей, особенно внутренний двор. Вроде сада камней с бетонными стенками и стеночками. Ула понятия не имела, как весь этот бродячий народ до сих пор не поумирал с голодухи – ей самой работа курьера досталась случайно, как по волшебству.

У дальней стены парень и девушка танцевали хип-хоп. Нескладная музыка (если это можно назвать музыкой), дурацкий прикид – а двигаются здорово. Я бы тоже так могла.

– Эй.

Рядом на скамейке развалился, расставив колени, парень в кожаных штанах и красном блестящем плаще на голое тело. Да нет, не парень, мужчина. Слегка небритый, с зачёсанными назад волосами. А глаза... ох, глаза.

– Как тебя зовут?

У него был странный акцент. Что-то восточноевропейское. Наверно. Я смотрела только на глаза.

– Ула.

Он поднял обе руки, как будто хотел сейчас же на расстоянии меня задушить. На одной руке на пальце татуировка – трилистник, на другой – шрам вдоль запястья. Но это неважно, глаза, глаза!

– Мне нравится имя Ана. Я буду звать тебя Ана.

– Хорошо. Ана.

Я бы и хотела оторваться, да никак. Получается, это что-то необычное, неземное, как оно там называется... И я теперь точно видела, что у него в глазах. Огонь. Дикие языки пламени.

Огонь распространился на верхний этаж, охватил перекрытия. Времени нет, совсем нет.

Джерри ушёл наверх. Не знал, что там никого. Сейчас всё к чёртовой матери обрушится.

– Жди здесь. – Под раковиной – последнее относительно безопасное место здесь. – Джерри!!!

Нет ответа. Огонь в гостиной ревел, как реактивная турбина. Уинстон выбежал из кухни в прихожую. Лестница на второй этаж выглядела нормально, но на самом деле её считай что и не было – подвешенный на сгоревших опорах кусок дерева. Значит, всё, Джерри. Времени нет.

Уинстон вернулся в кухню. Удушливый дым стелился по ногам, поднимался вверх, заслоняя обзор. Под раковиной тоже небезопасно. Уинстон открыл дверцу шкафчика. Пусто. Где она? Быстрый взгляд вокруг. Взорвалась – хлоп! – лампочка над головой. Где?.. Уинстон вытер рукавом закопчённый пот с лица.

Тоненький, тихий детский кашель. Слева. Незаметная дверь в кладовку. Да, она здесь, среди банок консервов и мешков крупы. Давай.

– Давай. Пойдём, я выведу.

Личико маленькое, курносое, с проходящими по саже двумя бороздками слёз. Уинстон сначала взял её ладонь, потом, не встречая сопротивления, подхватил на руки. Ей, наверное, уже лет шесть – тяжёлая.

Выход. Коридор. Лестницы уже нет, просто нет – дымящиеся ядовитым пластиковым туманом обломки. Пройти по коридору в прихожую – и наружу. Уинстон толкнул плечом дверь. Не поддаётся. Ещё раз – ничего. Уинстон разбежался и пинком высадил дверь. Сверху посыпались искры. Тлеющая балка, подпиравшая дверь, отлетела в сторону. Уинстон сделал два шага по коридору – и по-рыбьи ухватил ртом воздух. Упал на колени, потом ничком на пол, чудом не придавив ребёнка. Тяжёлая доска лежала рядом, прямо перед глазами. Вот что случилось. Затылок будто кувалдой размозжили. Но я в сознании, я здесь. Давай.

Уинстон рывком поднялся на четвереньки и, не отпуская девочку, отполз обратно в прихожую. Девочка всхлипнула и снова замолчала.

– Туда нам нельзя, не пройдём, – прошептал Уинстон не то ей, не то самому себе. Словно в подтверждение, в коридоре обрушился на пол целый кусок потолка. – Остаётся...

Он медленно обернулся. Воющее жерло гостиной даже отсюда дышало жаром.

– Слушай. Я честно-честно не буду смотреть. Просто возьми подол майки и натяни на лицо. Вот так. Совсем недолго. Я не смотрю.

Мне тоже не нужно смотреть. Шлем остался на кухне, или в детской... Капюшон на глаза, варежки, "Отче наш".

Уинстон подхватил девочку и бросился в пекло.

Запах гари. Горелой плоти. Неприятный, но привычный. Тлеющая под пальцами ткань. Стекло. Трава. Воздух. Свежий, чистый воздух.

Уинстон не помнил, как оказался снаружи. Локти слегка саднило, ладони пахли мясом. Рукава комбинезона, неспособные гореть, обуглились по краям.

Уинстон стоял на коленях на лужайке перед домом, который уже переставал быть домом, проваливался внутрь, как замок злой колдуньи. Девочка в его объятиях не шевелилась – стояла прямо и смотрела на догорающий дом. Родители уже знали – спешили сюда с работы из центра города, проклиная вечные пробки. Няня, сама ещё девочка лет шестнадцати, стояла рядом заплаканная, испуганная не меньше других. В двух шагах от неё на раскладном стуле сидел Джерри, помятый, но целый. Даже шлем не потерял. Остальная бригада бросила тушить и обходила пожарище, оценивая масштаб произошедшего и смотря, чтобы не перекинулось на соседние здания. Один отошёл в сторону и цинично курил самокрутку.

А Уинстон всё стоял, сжимая терпеливую девочку в медвежьих объятьях. Голова с короткими седеющими волосами склонилась, как будто в молитве. Слёзы катились по щекам, слова дрожащим полушёпотом лились одно за другим.

– Кристина... Сара... Сара. Что же вы, что... нет. – Няня всхлипнула и закрыла лицо платком. Джерри отвёл глаза. – Нет, всё в порядке. Видишь. Мы выбрались наружу, я выбрался наружу из всего этого. Теперь всё в порядке. У меня всё в порядке. Я... счастлив.

– Я тоже.

Брита снова взяла лисс, бережно растянула порожки, разгладила радужную мембрану.

– Ну всё, не отвлекаемся, с начала отрывка.

Иво взялась за смычок.

– ...Нет, подожди. Что ты имеешь в виду?

– Что за вопрос. – Ио улыбнулась. – Нам и вправду нужно сейчас об этом говорить?

По её глазам никогда ничего нельзя было понять. Брита отстранилась и повернулась к Ио лицом.

– Давай играть.

Зелёное поле быстро взошедшей в этом году пшеницы заволновалось на ветру. Посреди него, шагах в трёхстах от деревни, сидели две девушки с распущенными волосами – как два широких савана, медно-рыжий и желтовато-белый, то и дело подрагивающих от случайной мысли, ощущения, рефлекса. Тонкая мембрана лисса переливалась всеми цветами радуги между ладонями Бриты, и та лёгким дуновением разбудила первую ноту. Глубокую, густую, не заглушающую звуки окружающего мира, но как будто вплетающую в них ещё один прекрасный отголосок. Постепенно, на полмгновения быстрее, на неуловимую долю резче, мелодия ускорилась, создавая плотный музыкальный фон, на который начала бросать светлые, проникновенные смычковые штрихи Ио. Мелодия скользила во все стороны, изгибаясь; к ней присоединялись всё новые голоса. "Наконец-то я поняла, что это значит", – пела ни-шьен-Ксэ, подняв глаза на прозрачное небо, одинаковое всегда и для всех. "Наконец-то велика и свободна", – пела Бригитта Гарнье. "Наконец-то ветер", – пел Александр Люк. "Наконец-то... нет, лучше не буду загадывать, мало ли что..." – пела Ула Кахуна. "Наконец-то я могу плакать. Теперь всё хорошо", – пел Уинстон Бёрнс.

Внезапно звук кига замолк. Брита сложила лисс и почувствовала, как мягкие волны волос ложатся ей на плечи. Одна прядь скользнула в рукав – одинарный волосок, двойной, одинарный, двойной... откуда она об этом знает?..

– Слушай. Никогда не задавай таких глупых вопросов.

Ио смотрела весело, почти заговорщицки.

– Мне так хорошо здесь. С тобой.

– А... а, а, правда??..

Сергеев, кажется, ожидал всего, только не этого. Вилка с ломтиком малинового пирога застыла на полпути ко рту.

– Ну... да... вечно я так: скажу, а потом... не буду.

Лито с остервенением схватила лежащую на столике руку Сергеева. Чтобы ты начал мямлить, как я... возмутительно! Завтракавший за дальним столиком полупустого кафе мужчина обернулся на резкое движение и снова вернул взгляд в чашку кофе.

– Нет, говори... говори! О чём угодно, как угодно, говори. Теперь, когда всё... всё... – она, кажется, задыхалась.

– Ты чудесная. Прости.

Он улыбнулся. И сжал её руку ещё крепче. Теперь между ними были только они – сцепленные в замок руки на кофейном столике.

– О... что это?

– А, – Сергеев вслед за Лито посмотрел на свою ладонь, по тыльной стороне которой тянулся белый шрам. – Ничего особенного, старая травма.

– Травма?..

Но Сергеев уже наклонился к ней через стол, заменяя слова поцелуем. Вилка зависла на краю стола и упала. Кто-то должен был прийти.

Человек в глубине зала отвёл глаза и вынул руку из кармана. Маленький, не больше яблока размером, стеклянный шар светился молочным сиянием; по поверхности то и дело пробегала нежно-лазурная искра.

– Нет, я не могу. Прости, милая. Не могу. – Человек говорил тихо, спрятав шар в ладонях и приблизив его к лицу. – Посмотри на них. Всё закончилось. Ты знаешь, я готов на всё, но они – посмотри, они – нет. Теперь всё наладилось, всё хорошо, даже у тебя, наверное, тоже. Да... хорошо.

Человек спрятал шар обратно и устало закрыл глаза.

Всё хорошо.

190