Текст книги "Вирус бессмертия (сборник)"
Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери
Соавторы: Айзек Азимов,Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Шекли,Пол Уильям Андерсон,Роберт Сильверберг,Артур Чарльз Кларк,Альфред Элтон Ван Вогт,Мюррей Лейнстер,Фредерик Браун,Гордон Руперт Диксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)
Гордон Диксон
Человек
Перевод с англ. А. Кривченко
У Властелина центрального мира Дунбара не было имени, да он в нем и не нуждался; его величие и красота не подчинялись канонам человеческих вкусов. В конце концов он вообще-то никогда не слышал о людях.
Он сидел себе день за днем на своем подобии трона, а перед ним проходили представители разных рас, занятые своими делами. Властелину нравилось чувствовать пульс жизни, кишевшей вокруг него, и поэтому он разрешал им находиться около себя, хотя и не терпел, когда его лично вовлекали в эту жизнь.
В тот момент он устремил свой взгляд далеко вперед, мысленно унесясь из тронного зала. В его воображении возник город, такой же большой, как сама планета и остальные пять миров их солнечной системы, являвшиеся придатками центрального мира Дунбара. И этим миром «управлял» он. Нет, слово «управлял» почти ничего не говорило. Он владел им, этим миром, и носил его, как носят кольцо на пальце.
По едва уловимому мановению его мизинца высокий мужчина той же, что и он, расы отделился от своего места за троном. Губы на зеленом и невыразительном лице Властелина слегка шевельнулись:
– Время течет. Нет ли чего-нибудь нового?
– Владыка! – зашептал камергер ему на ухо. – С тех пор как вы спрашивали в последний раз, ничего не произошло в этих шести мирах. Если не считать того, что в тронный город прибыло существо неизвестной доселе расы. Оно не принесло жертву перед святилищем Пурпура, но во всем остальном вело себя подобающим образом.
– Является ли отказ принести жертву чем-то новым? – пожелал узнать Властелин.
– Речь идет об обычном проступке, – ответил камергер. – Много поколений прошло с тех времен, когда святилище Пурпура стало символом истинного почитания. Жертвоприношение считается общепринятым обрядом только в нашем порту. Чужестранцы почти всегда забывают зажечь ладан на кубе перед Пурпуром.
Властелин ответил не сразу.
– Как наказывается этот проступок? – спросил он наконец.
– Согласно древнему закону он карается смертью, – ответил камергер. – Но вот уже сотни лет, как смерть заменена маленьким штрафом.
Властелин обдумывал ответ.
– Древние обычаи ценны по-своему, – изрек он в конце концов. – Обычаи, вышедшие из употребления много лет назад, кажутся новыми, когда их реставрируют. Пусть древнее наказание войдет в силу!
Властелин шевельнул мизинцем, и камергер удалился.
Властелин слегка повернул голову, чтобы окинуть взглядом собственное изображение в зеркале: он увидел создание ростом немногим более двух метров, сидевшее в высоком резном кресле. Из воротника выдавалась вытянутая голова с мелкими чертами лица, тонкий рот, тонкий зеленоватый нос, лысый череп. Только золотые глаза были огромными и прекрасными. Но ни в глазах, ни на лице не было никакого выражения. Ему было несколько сот лет, и он знал, что будет жить до тех пор, пока какой-нибудь непредвиденный случай не прервет его жизнь или ему самому надоест жить.
Он не знал, что такое болезни. Он никогда не терпел ни голода, ни холода, ни лишений; никогда не испытывал ни страха, ни ненависти, ни любви. Он смотрелся в зеркало, потому что был для себя вечной загадкой, которой одной хватало, чтобы заставить, забыть тоску собственного существования.
…Глаза Уилла Маустона были окружены сетью морщин. Эти морщины были следами жестокого выражения, которое его лицо научилось принимать в течение долгих лет борьбы за жизнь во время длительных космических путешествий. Морщины разглаживались, но ненадолго, в тех редких случаях, когда он возвращался на Землю навестить жену и двоих детей. Ему было двадцать шесть.
Он услышал о Дунбаре от межзвездных коммерсантов-кьяка, коренастых существ с львиными головами. Дунбар был звездным Самаркандом. Мощный поток товаров тек туда из ультрацивилизованных миров центра галактики и сталкивался там с многочисленными периферийными торговыми путями, отходившими от далеких звезд.
Уилл прибыл туда один, он был первым землянином, который когда-либо ступал в Дунбар. Кьяка были народом честным и научили его всему, что необходимо было знать о порте Дунбар. Но забыли упомянуть лишь о святилище Пурпура, может быть, потому, что штраф был пустячный.
Кал Дон, агент народа кьяка в Дунбаре, приветливо встретил Уилла в своем доме. Они разговаривали о торговле на свободном звездном языке, который был общим языком звездных коммерсантов, когда беседа их неожиданно была прервана голосом, звучавшим из стены и говорившим на незнакомом Уиллу языке.
Кал Дон выслушал, ответил и, повернув к Уиллу свою львиную голову, сказал:
– Нам нужно сойти вниз.
В гостиной на первом этаже их ожидали двое представителей местной расы, одетых в короткие черные туники с серебряным поясом; у каждого в руке была тоненькая серебряная палочка.
– Чужестранец и незнакомец, – произнес один из них, – сообщаем тебе, что ты арестован.
Кал Дон начал что-то быстро-быстро объяснять на местном языке. Немного погодя те двое поклонились и вышли. Тогда Кал Дон обернулся к Уиллу:
– Вы мой гость, и покровительствовать вам – мой долг. Нам лучше пойти к одному моему знакомому, лицу, гораздо более влиятельному в тронном городе, чем я.
Пока они ехали на юрком планетоходе, Кал Дон объяснил Уиллу обычай, связанный со святилищем Пурпура. У полицейских был приказ на арест Уилла, но они не арестовали его, потому что Кал Дон поручился за Уилла, заверив, что тот явится в полицию, если после проверки окажется, что приказ на арест не был отдан по ошибке.
Остановившись перед домом, походившим на дом Кал Дона, они зашли внутрь и очутились в комнате, обставленной массивной мебелью. Из глубокого кресла навстречу им поднялось высокое худое существо с шестипалыми руками.
– Вы мой гость, Кал Дон! – воскликнуло оно резким и пронзительным голосом на свободном звездном языке. – Добро пожаловать и гостю моего гостя, – добавило оно, обращаясь к Уиллу. – Как его имя?
– Его имя Мау… – и, не сумев правильно произнести его, Кал сказал: – Мауццон.
– Добро пожаловать, – повторил хозяин. – Меня зовут Авоа.
Кал Дон рассказал о случившемся. Внимательно выслушав его, хозяин успокоил гостей:
– Зайдите ко мне завтра с утра.
На следующее утро они снова направились к Авоа, который принял их с той же радушностью. Кал Дон и Авоа долго беседовали на языке Дунбара, а когда закончили, оба повернулись к Уиллу.
– Очень жаль, но мой друг ничего не смог сделать, – ответил Кал Дон. – Совершенно случайно Властелин узнал о вас, и так же случайно пал его выбор на вас.
– В таком случае я хочу поговорить с ним!
– Нет. Такого никогда не было, – сказал Авоа. – Никто не смеет заговорить с ним.
– Однако я ваш гость, – спокойно заявил Уилл…
Авоа все-таки добился аудиенции для Уилла.
Планетоход доставил Кал Дона и Уилла к дворцу. Кал Дон остался ждать на балконе, а Уилл вошел в тронный зал.
Оглядевшись, он заметил в противоположном конце зала возвышение, на котором стоял трон Властелина. Уилл направился к нему, прокладывая себе путь через толпу, которая замолкла при его приближении. Уилл остановился у трона, охраняемого стражей и обратился к высокой фигуре с зеленым лысым черепом:
– У меня не было намерения совершить какое-либо преступление.
– Властелин знает это, – перебил его камергер.
– Я прибыл сюда по делам. По тем самым, которые приводят сюда стольких жителей из разных миров. Без Дунбара было бы невозможно торговать, но и Дунбар без торговли не был тем, чем он стал. Значит, если другие уважают законы и обычаи Дунбара, разве не должен Дунбар уважать жизнь тех, кто приезжает сюда по своим делам? Смерть… – глубоко вздохнул Уилл, но сразу же оборвал себя, потому что Властелин пошевелился, наклонившись к нему так, что теперь его лицо почти вплотную приблизилось к Уиллу, и произнес медленно, с расстановкой:
– Ты не умрешь… ты будешь жить. И когда время от времени я буду посылать за тобой, ты будешь приходить, чтобы поговорить со мной.
Уилл уставился в это нечеловеческое лицо. Его пальцы лихорадочно сжимали гибкую полированную трубку.
– Ты дал мне повод, – произнес Властелин. – Но поводов не бывает. Есть только я. Я отвечаю за все, что здесь происходит. Один мой жест приводит всех в движение, мой жест, и больше ничего. Это по моему жесту было восстановлено наказание для тех, кто не почитает святилище. Твоя смерть была неизбежна. Но когда ты входил, у меня появилось другое желание. Я подумал, что ты сможешь быть для меня интересен в будущем. А если я решил, что ты меня заинтересуешь в будущем, значит ты не умрешь. Сегодня я дал тебе понять, – продолжал Властелин, – что такое ты по сравнению со мной. Я взял создание, которое даже не принадлежит к моему народу, и заставил его уразуметь, что у него нет ни жизни, ни смерти, ни собственных желаний, кроме тех, что зависят от моей воли. Не бойся. Я убил тебя, но я заставил родиться другое создание, которое будет жить в твоем теле. Создание, которое будет ходить по земле моего мира еще многие и многие годы. Но это уже будет другое существо.
Неожиданно Уилл услышал собственный голос, испустивший крик бессильной ярости, и в следующее мгновение выплеснул содержимое стоявшего рядом сосуда в неподвижное лицо, пялившее на него застывшие глаза.
Вопль вырвался из уст стражников, окружавших трон.
Властелин не шевельнулся, жидкость на его лице быстро высыхала. Однако он не изменил выражения и не поднял пальца. Он продолжал в упор смотреть на Уилла.
Уилл повернулся и пошел сквозь толпу к двери в другом конце зала, провожаемый изумленными взглядами присутствующих, застывших в неподвижном молчании.
Его шаги гулко раздавались под сводами зала; он уже вышел наружу, когда поднялся мизинец Властелина, посылая приказ внешней охране. Серебряные палочки сразили землянина струей пламени.
Авоа, который следил за происходившим с балкона, содрогнулся и, оторвав наконец взгляд от того, что осталось от Уилла, обернулся к Кал Дону, который стоял рядом.
– Это был… – начал он, но не смог продолжать. Потом добавил: – Жаль, я даже не знаю, как его звали. Как, ты говоришь, его звали?
Кал Дон поднял голову и, посмотрев на друга, ответил:
– Это был Человек.
Фредерик Браун
Хобби аптекаря
Перевод с англ. А. Яковлева
До меня дошли слухи… – негромко начал Сангстрём и осмотрелся. В маленькой аптеке не было никого, кроме хозяина, невысокого простоватого на вид человека неопределенного возраста. Но Сангстрём все-таки еще понизил голос:
– Говорят, что у вас имеется яд, который невозможно обнаружить в человеческом организме.
Аптекарь кивнул. Он повесил у входа табличку «Закрыто» и указал гостю на внутреннюю дверь.
– Я как раз собирался устроить небольшой перерыв, – сказал он. – Пойдемте выпьем по чашечке кофе.
Сангстрём последовал за аптекарем в следующую комнату. На всех ее стенах оказались полки, уставленные склянками с медикаментами. Хозяин включил электрическую кофеварку и поставил ее на узкий стол, по обе стороны которого стояли кресла.
– Ну вот, – проговорил он, когда оба уселись, – теперь я готов все слушать. Кого вы хотите убрать и по какой причине?
– Разве это так важно? – спросил Сангстрём вместо ответа. – Я плачу вам…
– Да, это важно, – прервал его аптекарь. – Я должен знать, заслуживаете ли вы то, что я вам дам.
– Хорошо, – согласился Сангстрём. – Речь идет о моей супруге. Что касается причин, то… – и Сангстрём начал рассказывать длинную историю своей семейной жизни. Между тем в кофеварке забурлило, аптекарь наполнил обе чашки, и Сангстрём продолжал говорить, медленно потягивая ароматный напиток. Наконец он закончил.
Аптекарь снова кивнул:
– Да, это верно, иногда я даю яд, который невозможно обнаружить в человеческом теле. Я не беру за него платы, так как уверен, что такие случаи заслуживают внимания. Я уже оказал содействие многим убийцам.
– Прекрасно, – оживился Сангстрём. – В таком случае дайте и мне яда.
Аптекарь усмехнулся:
– Я уже дал вам его. Когда кофе закипел, я понял, что вы заслужили этот яд. И, как я уже говорил, бесплатно. Однако, противоядие, если вы его захотите получить, будет стоить денег.
Сангстрём побледнел. Он предусматривал – нет, не такой вариант, но что его вообще попытаются обмануть или шантажировать. Он нервно вытащил из кармана пистолет.
– Ну нет, на это вы не рискнете, – снова улыбнулся аптекарь. – Разве вы в состоянии сами найти здесь, – и он повел рукой вдоль полок, – среди сотен склянок нужное противоядие? Вы ведь можете взять и более сильный, быстродействующий яд. Впрочем, если вы считаете, что я блефую и что вы вовсе не отравлены, то стреляйте. Но через три часа, когда начнет действовать яд, вы поймете, что я говорил правду…
– Сколько вы хотите за противоядие? – пробурчал Сангстрём.
– Вот это разумный вопрос, – заметил аптекарь. – Всего пять тысяч. В конце концов, нужно же жить. И если предотвращение убийств считать своим хобби, то нет никаких причин, мешающих зарабатывать на этом, не так ли?
Сангстрём сжал губы и опустил пистолет, но держал его наготове. Затем вытащил бумажник. Может быть, пистолет пригодится, когда противоядие будет получено? Он отсчитал пять тысяч и положил на стол. Но аптекарь вовсе не спешил взять деньги.
– И еще одну мелочь, – проговорил он, – для гарантии безопасности вашей супруги и моей скромной особы. Сейчас вы составите письменное признание в вашем намерении – теперь уже, я надеюсь, отвергнутом – отравить вашу супругу. Затем вы соблаговолите подождать, пока я прогуляюсь до почтового ящика и отправлю это признание своему приятелю в криминальную полицию. Он сохранит его как вещественное доказательство на случай, если вы вздумаете убить свою супругу или вашего покорного слугу. Затем я спокойно вернусь и вручу вам противоядие. А пока что – вот вам перо и бумага… Да, и еще одна просьба, хотя я на ней и не очень настаиваю: вы, пожалуй, расскажете вашим знакомым о моем яде, который невозможно обнаружить в теле, не так ли? Ничего нельзя знать заранее, мистер Сангстрём. Жизнь, которую вы таким образом спасете, может оказаться вашей жизнью. Особенно если у вас есть враги…
Роберт Прессли
Прерванный сеанс
Перевод с англ. А. Когана
Моя жена готовит, как ангел, а ее научный багаж позволяет ей уверенно найти переключатель телевизионных программ. Так оно и должно быть, конечно… Понятно, меня злит, что именно она изобрела способ путешествовать во времени…
Вечер. Я сижу у камина. Аннабел штопает носки. И вдруг она заявляет – просто так, на ровном месте: «Завтра вечером я иду в гости».
Я что-то тихо бурчу в ответ. Это вовсе не значит, что я невежлив. Просто в этот момент я погружен в сложное уравнение из новой книги Сиберга по пси-электронике.
«Программа с Дэнни Динглфутом тоже завтра вечером», – объясняет она. По крайней мере она полагает, что это – объяснение. Убежден, можно прожить с женщиной сто лет и не научиться понимать ее логику, если таковая существует.
«Правильно, завтра, – соглашаюсь я, чувствуя, что ход уравнения начинает от меня ускользать, – ну, и что же?»
«О нет, ничего».
Теперь уже я не сомневаюсь – придется перелистать шесть страниц обратно. Когда женщина говорит «о, нет, ничего», она безусловно имеет в виду «очень даже чего» и лучше вам выслушать ее, а не то будет худо.
Я складываю книгу у себя на коленях и терпеливо говорю: «Ладно, послушаем, что у тебя на уме». Она оскорбляется: «Если ты так относишься…»
«Как я отношусь? – спрашиваю. – Я охотно готов выслушать все, что ты хочешь сказать».
«У тебя такая мина, будто тебя заставляют бросить все, что тебе дорого, чтобы несколько минут послушать собственную жену. Каждый раз, когда ты утыкаешься носом в книгу. И хоть бы в самом деле занимался чем-нибудь стоящим!»
Это уже задевает меня всерьез. «Милочка, – молю я, – пойми, что электроника – моя работа. Она платит за квартиру, за бекон, за кости для собаки. А эта книга Сиберга – новинка».
Она внимательно изучает штопку, точно я – пустое место. Прием проверенный. Кто-нибудь, верно, додумается: женщина – вот кто способен сломить волю упорнейшего из политзаключенных.
«Ну, – говорит она, когда снова начинает меня замечать, – ну, если ты так много знаешь из своих книжек, почему ты не придумаешь чего-нибудь для дома?»
Мне все-таки хочется сегодня еще вернуться к Сибергу, и потому я спрашиваю: «Например?»
«Я тебе уже говорила, но ты не слушал».
«Ты говорила только, что завтра вечером идешь в гости и программа с Дэнни Динглфутом передается по телевидению тоже завтра вечером. Очевидно, тебе придется ее пропустить, не так ли?»
«Сто часов прошло, как я тебе это сказала. Но ты же знаешь, я никогда не пропускаю Дэнни, и будь ты на самом деле такой умный, как тебе кажется, ты бы сделал так, чтобы я посмотрела завтрашнюю программу сегодня!»
Она не поставила в конце фразы восклицательного знака – его поставил я. Ей это не пришло в голову просто потому, что она совершенно не представляет себе, что именно говорит, что означают эти слова.
«Моя дорогая Аннабел, – говорю я. – Почему бы тебе не отправиться на кухню и не приготовить ужин. Я убежден, что ты сделаешь это божественно. И пока ты будешь готовить, чуточку поразмысли – как это можно увидеть сегодня программу, которую не начнут передавать раньше завтрашнего дня».
Когда она идет на кухню, носик ее выражает бесконечное пренебрежение. С порога она бросает замечание, ответ на которое я не побоялся бы потребовать у самого Сиберга.
«Я ведь могу узнать погоду на завтра, не так ли?» – говорит она.
По службе мне часто приходится выезжать из города. На этот раз я возвращаюсь лишь через неделю.
Жена берет у меня пальто, ведет меня прямо в кухню, где мы едим, когда нас только двое и не для кого устраивать помпу, и там ставит передо мной тарелку с одним из ее знаменитых суфле, которые я готов есть утром, днем и ночью. Ее суфле предельно воздушны – их необходимо придержать, чтобы не дать им улететь. И очень разнообразны. Розовое – самое легкое из всех. Она подкрашивает его капелькой кларета. Я ем молча – было бы святотатством разговаривать за этим блюдом. Кроме того, я помню спор, который однажды разгорелся у нас как раз по поводу розового суфле. Я как-то попытался ей объяснить, что розовое суфле легче всех остальных благодаря счастливому совпадению: точка кипения алкоголя, содержащегося в кларете, совпадает с температурой свертывания яичного белка. Она невероятно разозлилась. Сказала, что я понятия не имею о том, что говорю, мол, каждый может мне объяснить, что секрет приготовления суфле заключается в способе взбивания белка. В тот раз мы не разговаривали целых два дня.
Сейчас я молчу – с меня довольно знать, что я прав. Я все еще уверен (про себя), что алкоголь, вскипая как раз в тот момент, когда белки сворачиваются, образует как бы соты из пузырьков, что и делает суфле таким невесомым. Я знаю, что она неправа еще и потому, что она вообще не признает точных кулинарных рецептов. Моя жена предельно эмпирична. Чашка того, горсть сего, щепоть третьего – ничто не взвешивается, не измеряется, и все время она болтает и даже не смотрит на то, что делает. И тем не менее, ни одного промаха. Каждый раз совершенство.
…Мы переходим в гостиную, и она показывает на телевизор.
В первую минуту я не обращаю внимания на экран. Меня слишком поражает нагромождение предметов между ножками телевизионного столика. Боже мой, сколько приборов она вытащила из моей мастерской! Перевожу страдающий взор на экран. И у меня слабеют ноги.
Изображение немного не в фокусе и контрастность не совсем, но знакомые шуточки не оставляют сомнения – это ваш друг, и мой друг, и друг каждой семьи, тот, кто никогда не разочарует вас и др. и пр., словом, не кто иной, как Дэнни Динглфут. Но его шуточки и гнусавое похахатывание – единственное, что я узнаю. Он удивительно плохо выглядит сегодня. И сколько не верти ручку фокусировки, дело не меняется.
«Кто-то жег этот телевизор с обоих концов», – многозначительно говорю я. И получаю снисходительный ответ: «Меня удивит, если ты будешь выглядеть так же хорошо через двадцать лет».
Вот тут-то я и вспомнил о нашем споре недельной давности…
Аннабел злорадствует: «Это тысячная передача. Он уже побил все рекорды популярности».
Я мог бы ответить, что репертуар Дэнни за это время не стал новее, но молчу, потому что это 1) значило бы признать нечто невозможное существующим и 2) заставило бы мою драгоценную уклониться в сторону от темы.
Остаток вечера я провожу, пытаясь понять, что она сделала с телевизором. Это трудно, потому что она категорически запрещает что бы то ни было разъединять. И все мои нападки на ее сооружение она отражает, кротко замечая, мол, эта штука ведь работает – и как я это объясняю? Поскольку я имею привычку наклеивать этикетки на каждый свой прибор, понять ее выбор не трудно. Она выудила из моей мастерской блок синхронизатора – реликвию тех времен, когда я собирал наш первый телевизор, и соединила его с частотным модулятором, на шкале которого помечены «опережение» и «отставание». А третья, главная деталь – хотите верьте, хотите нет – часы-календарь, которые я сделал практически постоянными с помощью счетчика Гейгера и четверти грамма урана.
Я объясняю: «Синхронизатор ничего общего не имеет с Временем, милочка!»
Она явно считает меня дураком: «Хронос – время, не так ли? А может, ты цепляешь ярлыки, которые значат не то, что на них написано?»
Я еле воздерживаюсь от напоминания о ее кухне, где вы должны открыть банку для риса, чтобы обнаружить сахар, а верный способ найти рис – заглянуть в сосуд, предназначенный для соли. И вместо этого показываю на частотный модулятор: «Это – штука для получения тока с различной частотой колебаний. Когда ток выходит вот из этих двух дырочек розетки, у него частота пятьдесят колебаний в секунду. Если я буду вертеть ручку «опережения» и «отставания», я могу снизить частоту до одного и поднять ее до пятидесяти тысяч колебаний в секунду. Но я мог бы вертеть ручку до второго пришествия, прежде чем ускорю или замедлю Время!»
«Удивительное дело, – саркастически замечает она. – А у меня он работает. Когда я кручу ручку, твои старые глупые часы почему-то идут или вперед или назад. Но ты не должен верить на слово мне. Включай – и смотри сам. Увидишь, что на циферблате половина восьмого, вечер субботы…»
«Естественно – сейчас именно половина восьмого, вечер субботы».
«Одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого?» – спрашивает она (и ох, как мне хочется стереть с ее хорошенького лица эту ухмылочку).
Но, в конце концов, я вынужден признать, что она права. Со своим кухонным эмпиризмом она состряпала аппарат, способный принимать телевизионные передачи из будущего.
Когда я ложусь спать, уже занимается утро. Да, частотный модулятор действительно, по-видимому, регулирует опережение и отставание во времени, но один старый дефект мешает ему давать ток с частотой меньше двух тысяч колебаний. Это значит, что телевизор не может принимать программ, отодвинутых в будущее меньше чем на пять лет. И очень жаль, потому что сообразительному человеку без средств весьма бы пригодился список завтрашних победителей в рысистых бегах.
Зато я внимательно слежу за сообщениями о новинках в электронике. Вот бы «изобрести» какую-нибудь из них! Что касается вытекающих из такого поворота событий парадоксов, то я о них не тревожусь: все равно я не верю в открытие, сделанное Аннабел.
Но если есть что-нибудь – кроме юмора Дэнни, – что не меняется со временем, так это характер передач. Жалкие крохи фактов окутаны такими облаками мути, что возможность собрать урожай практически ничтожна. И к тому же, как раз, когда я начал уже приводить эти крохи в систему, надеясь по ним найти хотя бы новую молекулярную радиосхему, – меня снова послали за город.
Когда я вернулся, то, честное слово, направился прямо к телевизору, даже не заглянул на кухню, чтобы узнать, какое сегодня суфле. Позднее выяснилось, что я ничего не потерял, так как суфле было столь же плоским и бесцветным, как и моя бесценная, которую я застал съежившейся в кресле перед пустым экраном.
«Он сломан», – трагическим шепотом произносит она.
Я включаю телевизор, и на экране возникает картинка. Аннабел жестом, полным безнадежности, останавливает готовое сорваться у меня обвинение во лжи. «Это старое, – шепчет она, – тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. И дальше он не показывает». А все программы с Дэнни Динглфутом на двадцать пять лет вперед она, конечно, уже посмотрела.
Ну, разумеется, замыкание в модуляторе. Уношу его в мастерскую и серьезно задумываюсь. Скоро день рождения Аннабел. Если я куплю новый модулятор, то расположение жены мне обеспечено: ведь она сможет тогда смотреть программы целого будущего столетия, в том числе и тех пяти ближайших лет, которых старый модулятор не дает. Они же весьма выгодны для человека, любящего заключать пари наверняка. Но… новый модулятор выставит меня на сотню, а сотни у меня нет. Одолжить? Но я уже заложил страховку, чтобы купить дом, и заложил дом, чтобы его обставить. А главное… Черт побери, неужели мне мириться с Дэнни до конца его дней?!
«Ничего не выйдет, – докладываю я, вернувшись в гостиную. – Больше, чем двадцать пять лет, он не берет».
«А ты все попробовал?» – спрашивает она. Я пожимаю плечами.
«А ты пробовал поменять местами эти провода?» – она показывает на концы, торчащие из испорченного модулятора.
«Я еще не свихнулся».
Она смотрит в сторону и вверх так, что мне видны только белки ее глаз, – взывает к невидимому собеседнику, всегда готовому с ней согласиться… Слава Богу, что хоть ее мама живет далеко.
«А по-моему, это надо было сделать прежде всего», – говорит она и приступает к делу. Снимает клеммы, перекрещивает провода, надевает клеммы снова. Я не успеваю выразить надежду, что она все же не включит прибор, как это уже сделано.
Теоретически мы должны были остаться при своих минус один телевизор. Но я всего лишь специалист. Ничего не произошло, кроме того, что, как вскоре выяснилось, те годы, что раньше были доступны, оказались вне пределов досягаемости, зато пустые периоды стали видны.
Конечно, моя профессиональная гордость страдает. Но есть два утешения: Аннабел скоро узнает, что и Дэнни не бессмертен, а я надеюсь сыграть-таки в тотализатор. Список завтрашних победителей передо мной. Но если я поставлю на номер с предлагаемой выдачей к одному, то я изменю соотношение – и оно уже не будет двадцать к одному… Трудно все-таки безнаказанно эксплуатировать парадоксы!
И как будто мне мало одной неприятности, я вдруг слышу вопль: «Симон, – кричит жена и слезы, вызванные известием о смерти Дэнни, еще текут по ее щекам, – смотри!»
Судя по часам, прошло шесть месяцев после смерти незабвенного Дэнни Динглфута. На экране – объявление о первой передаче из новой серии. Серия называется «Динглфут-сын».
Как вы думаете, нет ли способа отправить эту штуку прогуляться в прошлое и отменить там одну свадьбу?
