Текст книги "Вирус бессмертия (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Айзек Азимов,Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Шекли,Пол Уильям Андерсон,Роберт Сильверберг,Артур Чарльз Кларк,Альфред Элтон Ван Вогт,Мюррей Лейнстер,Фредерик Браун,Гордон Руперт Диксон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

– Может быть, – согласился Крэйг. – Я тоже об этом думал. По крайней мере, мы знаем, что он разбил радио. Вероятно, он боялся, что мы вызовем помощь. А это означает, что у него был свой план. И, может быть, в этот момент он приводит этот план в исполнение.

Станция молчала, но тишину подчеркивали и усиливали еле слышимые звуки: слабое пощелкивание машин в нижнем этаже, шипение и сдержанное клокотанье в атмосферном аппарате, бульканье синтезируемой воды.

– Черт побери, – фыркнул Крипи, – я, знал, что он этого не мог сделать, Кнут просто не мог честным путем обыграть меня.

Из холодильника раздалось мяуканье: «Мя-я-у!»

Крипи двинулся к холодильнику, захватив по дороге щетку.

– Опять эта чертова кошка, – пробурчал он, – никогда не упустит случая, чтобы не забраться туда.

Крэйг стремительно шагнул вперед и отбросил руку Крипи от дверцы.

– Стойте, – приказал он.

Матильда жалобно мяукала.

– Но ведь Матильда…

– А что если это не Матильда? – резко сказал Крэйг.

Со стороны двери, ведущей в коридор, послышалось тихое мяуканье. Оба обернулись. Матильда стояла на пороге, выгнув спину и задрав кверху пушистый хвост, терлась боком о косяк. В этот момент из холодильника донесся дикий, злобный кошачий вой.

Глаза Крипи сузились. Метла со стуком упала на пол.

– Но у нас же одна кошка!

– Ну, конечно, одна, – отрезал Крэйг. – Одна из них Матильда, а другая Кнут или вернее то, что было Кнутом.

Пронзительно затрещал сигнальный звонок, и Крэйг поспешно шагнул к иллюминатору, поднял штору.

– Это Пэйдж! – воскликнул он. – Пэйдж вернулся!

Крэйг оглянулся на Крипи. Лицо его выражало недоверие: Пэйдж уехал пять часов назад, без кислорода, и тем не менее он здесь, вернулся. Но человек не мог бы прожить без кислорода больше четырех часов. Взгляд Крэйга стал жестким, морщины легли между бровей.

– Крипи, – сказал он внезапно, – возьмите кошку на руки, держите ее, чтобы не убежала.

Крипи сделал кислое лицо, но поднял с пола Матильду. Она грозно замурлыкала, цепляясь за его костюм изящными лапками.

Пэйдж вышел из машины и направился через гараж прямо к Крэйгу.

Крэйг неприязненно смотрел на него из-под маски пространственного костюма.

– Вы нарушили мой приказ, – отрывисто сказал он. – Вы отправились ловить Шары и даже кого-то поймали.

– Ничего страшного, капитан Крэйг, – ответил Пэйдж. – Послушные, как котята. Ничего не стоило их приручить.

Он резко свистнул, и из открытой дверцы машины выкатились два Шара – красный и зеленый. Они остановились и принялись раскачиваться.

Крэйг посмотрел на них оценивающим взглядом.

– Сообразительные ребята, – добродушно заметил Пэйдж.

– И как раз нужное число, – сказал Крэйг.

Пэйдж вздрогнул, но быстро овладел собой.

– Да, я тоже так думаю. Я, конечно, научу их обращению с приборами, но боюсь, что все приемные рации полетят к черту, стоит им только приблизиться к приборам.

Крэйг подошел к стойке с кислородными баллонами и откинул крышку.

– Однако я не могу понять, – сказал он. – Я предупреждал вас, что стойку вам не открыть. И предупреждал еще, что без кислорода вы погибнете. И тем не менее вы живы.

Пэйдж рассмеялся:

– У меня было спрятано немного кислорода, капитан. Я как будто предчувствовал, что вы мне откажете.

Крэйг снял один из баллонов со стойки.

– Вы лжете, Пэйдж, – спокойно сказал он. – У вас не было другого кислорода. Да вам он и не нужен. Любой человек умер бы ужасной смертью, выйди он отсюда без кислорода. Но вы не умерли – потому что вы не человек!

Пэйдж быстро отступил, но замер на месте, устремив взгляд на баллон с кислородом, когда Крэйг предостерегающе его окликнул. Крэйг сжал пальцами контрольный клапан.

– Одно движение, и я выпущу кислород, – мрачно сказал он. – Вы, конечно, знаете, что это такое: это жидкий кислород под давлением 200 атмосфер. Холодней самого пространства.

Крэйг злорадно усмехнулся:

– Небольшая доза перевернет вверх дном ваш организм, не так ли? Вы, Шары, привыкли жить там, на поверхности, в чудовищной жаре и не выносите холода. Вы нуждаетесь в колоссальном количестве энергии, а у нас здесь, внутри Станции, энергии немного. Мы вынуждены беречь ее, не то мы погибнем. Но в жидком кислороде энергии куда меньше. Вы сами создаете себе непосредственное окружение и даже распространяете его вокруг, и все же оно не безгранично.

– Если бы не космические костюмы, вы бы иначе заговорили, – с горечью сказал Пэйдж.

– Они, видно, поставили вас в тупик, – улыбнулся Крэйг. – Мы их надели потому, что гонялись за вашим приятелем. Он, по-моему, в холодильнике.

– Мой приятель в холодильнике?

– Да, тот, который вернулся вместо Кнута. Он притворился Матильдой, когда понял, что мы за ним охотимся. Но он перестарался. Он настолько почувствовал себя Матильдой, что забыл, кто он на самом деле, и залез в холодильник. И это ему пришлось не по вкусу.

У Пэйджа опустились плечи. На какое-то мгновение черты лица его расплылись, затем стали четкими.

– Дело в том, что вы перебарщиваете, – продолжал Крэйг. – Вот и сейчас вы больше Пэйдж, чем Шар, больше человек, чем сгусток энергии.

– Нам не стоило делать этой попытки, – сказал Пэйдж. – Надо было дождаться, пока вас сменит кто-нибудь другой. Мы ведь знаем, что вы не относитесь к нам с презрением, как многие люди. Я говорил, что следует подождать, но тут в пространственное завихрение попал человек по имени Пэйдж…

Крэйг кивнул.

– Понимаю, вы просто не могли упустить случая. Обычно до нас трудно добраться. Вам не справиться с фотоэлементными камерами. Но вам следовало сочинить что-нибудь более убедительное. Эта чепуха насчет пойманных Шаров…

– Но ведь Пэйдж отправился именно за этим, – настаивал мнимый Пэйдж. – Ему бы, разумеется, это не удалось, но он-то был уверен в успехе.

– Это было очень умно с вашей стороны, – сказал Крэйг, – привести с собой ваших ребят, сделать вид, что вы их поймали, и в один прекрасный момент взять нас врасплох. Да, это было умнее, чем вы думаете.

– Послушайте, – сказал Пэйдж, – нам ясно, что мы проиграли. Что вы собираетесь делать дальше?

– Мы выпустим вашего друга из холодильника, – ответил Крэйг, – потом отопрем двери – и вы свободны.

– А если мы не уйдем?

– Мы выпустим жидкий кислород. У нас наверху полные баки кислорода. Мы отключим комнату и превратим ее в настоящий ад. Вы этого не вынесете, вы погибнете от недостатка энергии.

Из кухни донесся страшный шум. Можно было подумать, что по жестяной крышке скачет связка колючей проволоки. Шум чередовался с воплями Крипи. По сходням из кухни выкатился меховой шар, а за ним Крипи, яростно размахивающий метлой. Шар распался, превратился в двух одинаковых кошек. Распустившиеся хвосты торчали кверху, шерсть на спине стояла дыбом, глаза сверкали зеленым светом.

– Мне надоело держать эту проклятую кошку, и я… – выдохнул Крипи.

– Понятно, – прервал его Крэйг. – И вы сунули ее в холодильник к другой кошке.

– Так оно и было, – сознался Крипи. – И предо мной разверзлась преисподняя.

– Ладно, – сказал Крэйг. – Теперь, Пэйдж, скажите, которая ваша.

Пэйдж быстро произнес что-то, и одна из кошек начала таять. Очертания ее стали неясными, и она превратилась в Шар, маленький, трогательный бледно-розовый Шар.

Матильда испустила душераздирающий вопль и бросилась наутек.

– Пэйдж, – сказал Крэйг, – мы всегда были против осложнений. Если вы только захотите, мы можем быть друзьями. Нет ли для этого какого-нибудь средства?

Пэйдж покачал головой.

– Нет, капитан. Мы и люди – как два полюса. Мы с вами разговариваем сейчас, как человек с человеком. Но в действительности разница слишком велика, нам не понять друг друга.

Он замялся и выговорил запинаясь:

– Вы славный парень, Крэйг. Из вас бы вышел хороший Шар.

– Крипи, – сказал Крэйг, – откройте дверь.

Пэйдж повернулся, чтобы идти, но Крэйг окликнул его:

– Еще минутку. В виде личного одолжения. Не скажете ли, на чем все это основано?

– Трудно объяснить, – ответил Пэйдж. – Видите ли, мой друг, все дело в культуре. Культура, правда, не совсем то слово, но иначе я не могу выразить этого на вашем языке. Пока вы не появились здесь, у нас была своя культура, свой образ жизни, свои мысли – они были наши собственные. Мы развивались не так, как вы, мы не проходили этой незрелой стадии – цивилизации, – как вы. Мы начали с того места, до которого вы не доберетесь и через миллион лет. У нас были цель, идеал, к которым мы стремились. И мы продвигались вперед. Я не могу объяснить вам этого. И вдруг появились вы…

– Дальше я догадываюсь, – прервал его Крэйг. – Мы привнесли чужое влияние, нарушили вашу культуру, ваш образ мыслей. Наши мысли вторгаются в ваши, и вы становитесь не более как подражателями, перенимающими чужие повадки.

Он посмотрел на Пэйджа:

– Неужели же нет выхода? Неужели надо враждовать из-за этого, черт побери?

Пэйдж повернулся и пошел к выходу, за ним последовали два больших Шара и один маленький, розовый.

Стоя у входа плечом к плечу, двое землян смотрели, как Цветные Шары вышли наружу. Сперва Пэйдж сохранял человеческий облик, но потом очертания его расплылись, съежились, и вот на его месте уже покачивался Шар.

Крипи хихикнул в ухо Крэйгу:

– Фиолетовый, чтоб он пропал.

* * *

Крэйг сидел за столом и писал отчет в Совет Солнечной энергии; перо быстро бегало по бумаге.

«Пятьсот лет они выжидали, прежде чем начать действовать. Быть может, они медлили из предосторожности или в надежде найти какой-то иной выход. А может быть, время имеет для них другой счет. Для жизни, уходящей в бесконечность, время вряд ли очень ценно. В течение всех этих пятисот лет они наблюдали за нами, изучали нас. Они читали в нашем мозгу, поглощали наши мысли, докапывались до наших знаний, впитывали нашу индивидуальность. Они, наверное, знают нас лучше, чем мы сами. Что такое их неуклюжее подражание нашим мыслям? Просто хитрость, попытка заставить нас считать их безвредными? Или между их подражанием и нашими мыслями такая же разница, как между пародией и настоящим произведением искусства? Я не могу этого сказать. У меня нет никаких догадок на этот счет. До сих пор мы не пытались защищаться от них, так как считали их забавными существами и ничем больше. Я не знаю, была ли кошка в холодильнике Шаром или Матильдой, но именно кошка подала мне мысль о жидком кислороде. Несомненно, есть более удачные способы. Подойдет все, что может быстро лишить их энергии. Я убежден, что они будут делать новые попытки, даже если им придется ждать еще пятьсот лет. Поэтому я настаиваю…»

Он положил перо. Корзина для бумаг, стоявшая в углу комнаты, зашевелилась, и из нее вылезла Матильда. Хвост ее воинственно торчал кверху. Презрительно поглядев на Крэйга, она направилась к двери и стала спускаться вниз по сходням.

Крипи нехотя настраивал скрипку. Он думал о Кнуте. Если не считать споров за шахматами, они всегда были друзьями.

Крэйг соображал, как поступить дальше. Надо съездить за телом Кнута и отправить его на Землю, чтобы его там похоронили. Но прежде всего он ляжет спать. Черт возьми, как он хочет спать!

Он взял перо и продолжал писать:

«…чтобы были приложены все старания к изобретению нужного оружия… Но использовать его мы будем только в качестве защиты. Об истреблении, какое велось на других планетах, не может быть и речи.

Для этого мы должны изучать их так, как они изучают нас. Чтобы воевать с ними, надо их знать. К следующему разу они, несомненно, выдумают новый способ нападения. Необходимо также устроить проверку каждого входящего на Станцию, чтобы определить, человек он или Шар.

И, наконец, следует приложить все усилия к тому, чтобы обеспечить себя каким-то другим источником энергии на тот случай, если Меркурий станет для нас недоступным».

Он перечел докладную записку и отложил ее в сторону.

– Им это не понравится, – сказал он себе, – особенно последний пункт. Но ведь нужно смотреть правде в лицо.

Крэйг долго сидел за столом и думал. Потом он поднялся и подошел к иллюминатору.

Снаружи, на равнинах Меркурия, плясали Цветные Шары – чудовищные шахматные фигуры перекатывались в пыли. Насколько хватало глаз, равнина была усеяна скачущими шахматами. И при каждом прыжке их становилось все больше.

Роберт Шекли
Зачем?

Перевод с англ. Е. Кубичева

Я и пытаться не стану описывать вам эту боль. Скажу только, что и под наркозом она была нестерпимой, а я терпел разве потому, что у меня другого выхода не было. После она утихла, и я открыл глаза и взглянул в лица браминов, стоявших надо мной. Их было трое, и одеты они были в обычные белые хирургические халаты и белые маски из марли.

Эта дрянь для наркоза у меня только что из ушей не текла, так меня ею напичкали, и память работала какими-то урывками.

– Сколько же это я был мертвый? – спросил я.

– Около десяти часов, – ответил один из браминов.

– Как я умер?

– А вы не помните? – спросил самый длинный брамин.

– Нет еще.

– Ну что ж, – сказал длинный, – вы со своим взводом находились в траншее 2645Б-4. На рассвете вся ваша рота поднялась в атаку с задачей захватить следующую траншею. Номер 2645Б-5.

– И что? – спросил я.

– Вы остановили собой несколько автоматных пуль. Нового типа – с разрывными головками. Вспоминаете? Одна угодила вам в грудь и еще три – в ноги. Когда санитары вас подобрали, вы были мертвы.

– А траншею эту самую мы заняли? – спросил я.

– Нет. На этот раз нет.

– Ясно. – По мере того как наркоз проходил, память быстро возвращалась. Я припомнил парней из моего взвода. Старушка 2645Б-4 была мне домом больше года, и для траншеи она была довольно уютной. Противник все пытался нас оттуда выбить, и наша утренняя атака по-настоящему была контратакой. Я вспомнил, как автоматные пули разрывали мне тело и то чудесное облегчение, которое я испытал, когда все кончилось. Припомнил я и еще кое-что…

Я поднялся и сел.

– Эй, ну-ка, минуточку! – сказал я.

– В чем дело?

– Мне казалось, что верхней границей возвращения человека к жизни было восемь часов…

– Мы с тех пор усовершенствовали наше искусство, – сказал мне один из браминов. – Мы его постоянно совершенствуем. Теперь мы можем оживлять мертвецов уже после двенадцати часов смерти, словом, пока не произошло серьезных нарушений работы мозга.

– Молодчаги какие, – сказал я. Теперь память ко мне окончательно вернулась, и я уразумел, что произошло. – Только вот вы сделали серьезную ошибку, что меня оживили.

– Какого черта, рядовой? – спросил меня один из них голосом, который бывает только у офицеров.

– Посмотрите на мои нашивки, – сказал я.

Он посмотрел. Его лоб – а это было все, что мне было видно, – наморщился.

– Это в самом деле необычно, – сказал он.

– Необычно! – передразнил я его.

– Понимаете, – заявляет он мне, – вы были в траншее, полным-полнехонькой мертвецами. Нам сообщили, что все они по первому разу. Нам было приказано оживить всех.

– А на нашивки вы сперва не посмотрели?

– У нас было слишком много работы. Времени не было. Я и в самом деле сожалею, дружище. Если бы я только знал…

– Хватит. К черту! – отрезал я. – Хочу видеть Генерал-инспектора.

– Неужели вы в самом деле думаете, что…

– Думаю, – сказал я. – Я не такой, чтобы за закон зубами держаться, но на этот раз меня в самом деле обидели. Имею право повидать Генерал-инспектора.

Они зашептались, а я тем временем осмотрел себя. Брамины эти здорово надо мной потрудились. Хотя, конечно, не так хорошо, как это делалось в первые годы войны.

– Так вот, насчет Генерал-инспектора, – сказал один из них. – Тут есть некоторые трудности. Понимаете…

Нечего и говорить, что Генерал-инспектора я не увидел. Они отвели меня к здоровенному жирнюге сержанту с этакой добряцкой рожей, немолодому.

– Ну, ну, дружище, – говорит мне этот добряк сержантище. – Я слышал, что ты шум поднимаешь насчет оживления?

– Правильно слышали, – ответил я ему. – Согласно «Актам о войне» даже рядовой солдат имеет свои права. По крайней мере меня так учили.

– Само собой, имеет, – говорит этот добряк.

– Я свой долг выполнил, – заявил я ему. – Семнадцать лет в армии, восемь лет на передовой. Три раза был убитым, три раза меня оживляли. Приказ такой, что после трех раз официально можно требовать, чтобы тебя оставили в мертвых. У меня так все и было, и на моих нашивках так обозначено. Но меня не оставили в мертвых. Проклятые коновалы снова меня оживили, а это нечестно. Я хочу остаться мертвым.

– В живых оставаться куда лучше, – говорит сержант. – Когда остаешься в живых, то всегда есть возможность, что тебя уволят из армии на гражданку. Не то, чтобы это случалось сплошь и рядом, потому как людей на фронте не хватает. Но шанс-то все-таки есть.

– Хочу остаться в мертвых, – твердо заявил я. – После третьего раза по «Актам о войне» это моя привилегия.

– Но наши враги превосходят нас в людской силе, – говорит старший сержант. – Все эти миллионы и миллионы их солдат! Нам нужно было иметь больше боеспособных мужчин.

– Мне это все известно. Послушайте, сержант. Я хочу, чтобы мы победили. Я очень этого хочу. Я был хорошим солдатом, но меня уже три раза убивали, и…

– Вся беда в том, – говорит сержант, – что противник тоже оживляет своих убитых. Борьба за живую силу на передовой именно сейчас вступает в решающую фазу. Следующие несколько месяцев покажут, кому будет принадлежать победа. Так почему же не забыть о том, что случилось? Обещаю, что когда вас убьют в следующий раз, вас оставят в покое.

– Хочу повидать Генерал-инспектора, – сказал я.

– Ладно, дружище, – говорит мне этот добряк, старина сержант не очень дружеским тоном. – Пройдите в комнату триста три.

* * *

Я пошел в триста третью, которая оказалась приемной, и стал ждать. Мне было немного вроде не по себе из-за того, что я поднял всю эту шумиху. В конце концов страна воевала. Но уж больно меня рассердили. Солдат имеет права, даже во время войны. Эти проклятые брамины…

Забавно, как прилепилось к ним это прозвище. Они просто доктора, а не какие-нибудь там индуисты, или настоящие брамины, или еще что. Их прозвали так после одной газетной статейки, года два назад она появилась, когда все это было еще в новинку. Парень, который накатал эту самую статью, расписал там, как доктора теперь могут оживлять убитых и те снова годятся в бой. Этот парень процитировал по этому поводу поэму Эмерсона. Поэма эта называлась «Брама», стало быть, наших докторов стали звать браминами.

По первоначалу оживление было не такой уж плохой штукой. Хоть сперва и больно, а все равно – до чего ж хорошо остаться в живых! Но в конце концов наступает такой момент, когда уже невмоготу умирать и воскресать, умирать и воскресать.

Лезут всякие мысли, вроде того, что сколько же смертей должен ты отдать своей стране и не лучше, не спокойней ли некоторое время побыть в мертвых.

Начальство это поняло. От многократного оживления страдал моральный дух армии. Поэтому пределом установили три оживления. После третьего раза ты мог выбирать – либо остаться в мертвых, либо воскреснуть и уйти на гражданку.

А меня обманули. Меня в четвертый раз оживили. Я патриот не хуже любого другого, но этого я потерпеть не могу.

В конце концов меня допустили к адъютанту Генерал-инспектора. Это был полковник, худощавый, седой, и я сразу понял, что он из породы тех, с которыми прав не покажешь. Его уже поставили в известность о моем деле, поэтому он сразу взял быка за рога.

– Рядовой, – заявляет он, – я сожалею о случившемся, но сейчас отданы новые приказы. Противник увеличил число оживлений своих солдат, а мы не должны уступать ему. Установлен порядок – шесть оживлений перед отставкой.

– Но ведь этот приказ отдали, когда я был мертвый.

– Приказ имеет обратную силу, – говорит он. – Вам предстоит пережить еще две смерти. До свидания, рядовой, желаю удачи.

Вот так. Мог бы и знать, что у начальства ничего не добьешься. Они же не испытали всего на своей шкуре. Чаще одного раза их редко убивают, так что им просто невдомек, что испытывает человек после четвертого раза. Словом, я отправился обратно в свою траншею.

* * *

Я шагал не спеша мимо отравленной колючей проволоки и думал изо всех сил. Прошел какую-то дуру, прикрытую зеленым брезентом, на котором по трафарету была выведена надпись: «Секретное оружие». Наш сектор прямо напичкан этим секретным оружием.

Но сейчас мне на это было наплевать. Я думал о строфе из поэмы Эмерсона. Он пишет вроде так:

 
Даль забвенья со мною
рядом,
Тень все равно
что солнечный свет,
Мне являются
исчезнувшие боги,
А стыд и слава мне —
все одно.
 

Старина Эмерсон это очень здорово подметил, потому что после четвертой смерти все именно так и представляется. Все тебе безразлично, и все кажется более или менее одинаковым. Поймите меня правильно, я не циник. Я просто говорю, что после того как человек умрет четыре раза, его точка зрения на вещи обязательно изменяется.

В конце концов я добрался до старушки 2645Б-4 и поздоровался со всеми ребятами. Узнал, что на рассвете снова пойдем в атаку. Но все еще размышлял.

Я не дезертир, только, на мой взгляд, четыре смерти – этого достаточно. Я решил, что уж в этой-то атаке я приму меры, чтобы остаться мертвым. На этот раз никакой ошибки не будет.

Мы выступили, когда чуть забрезжило, мимо колючей проволоки, мимо минных заграждений на ничейную землю между нашей траншеей и той, что числилась под номером 2645Б-5. Атака выполнялась силами батальона, и всем нам раздали самонаводящиеся оружия.

Мы наступали. Вокруг меня стоял гром от разрывов, но меня даже не оцарапало. Я уж начал думать, что на этот раз мы одолеем.

И тут меня зацепило. Разрывной пулей в грудь. Безусловно, смертельно. Обычно, если что-нибудь в тебя такое угодит, ты валишься и лежишь. Но только не я. На этот раз я хотел на все сто быть уверенным, что останусь мертвым. Поэтому я поднялся и, шатаясь, пошел вперед, опираясь на винтовку, как на костыль. Под самым плотным перекрестным огнем, какой только можно себе представить, я прошел еще метров пятнадцать. И меня снова зацепило, да еще как!

Разрывная пуля просверлила мне лоб. В крохотную долю секунды, пока я еще жил, я почувствовал, как у меня вскипел мозг, и понял, что на этот раз – все. Брамины не смогут сладить с серьезным повреждением мозга, а у меня было – серьезней некуда.

И я умер.

…Сознание вернулось ко мне, и я увидел браминов в белых халатах и марлевых масках.

– Сколько я был мертвым? – спросил я.

– Два часа.

И тут я вспомнил.

– Но ведь меня… в голову!

Марлевые повязки сморщились, и я понял, что брамины заулыбались.

– Секретный способ, – говорит мне один из них. – Его разрабатывали почти три года. И наконец нам вместе с инженерами удалось усовершенствовать антидеструктор. Величайшее изобретение!

– Да-а? – протянул я.

– Наконец-то медицинская наука может излечивать серьезные ранения в голову, – говорит мне брамин. – И любые другие ранения. Мы можем теперь оживлять всех, при условии, что можем собрать семьдесят процентов тела, чтобы ввести их в антидеструктор.

– Замечательно, – сказал я.

– Между прочим, – говорит мне этот брамин, – вам дали медаль за героическое продвижение вперед под огнем да еще со смертельной раной.

– Замечательно, – сказал я. – Взяли мы эту 2645Б-5?

– На этот раз взяли. Теперь копим силы, чтобы выбить их из траншеи 2645Б-6.

Я кивнул, а спустя некоторое время мне вернули обмундирование и послали обратно на фронт. Сейчас здесь стало немного потише, и я должен признать, что быть живым не так уж плохо. И все же я думаю, что от жизни я ничего больше уже не хочу.

Теперь мне осталась еще одна смерть до шестой, заветной.

Если только они не отдадут новый приказ.