Текст книги "Бомарше(Beaumarchais) "

Автор книги: Рене де Кастр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

Дама не случайно обратилась именно к этому часовому мастеру, и знаменитый анкерный спуск Карона был здесь совершенно ни при чем. Госпожа Франке увидела часовщика Карона в Версале, и его приятная наружность сразу привлекла ее внимание.

Эта очаровательная женщина искала утешения: ее судьба была сродни судьбе Розины, но в ее случае Бартоло добился желаемого. Высокопоставленный чиновник г‑н Франке, чье имя по удивительному совпадению было также Пьер Огюстен, попросил руки Мадлены Обертен, едва та достигла брачного возраста. Жениху было около сорока лет, и он казался пятнадцатилетней невинной девушке настоящим стариком. Но это была хорошая партия; несмотря на то что Обертены не бедствовали, они не собирались упускать богатого жениха. Мадлена вынуждена была уступить.

Г‑н Франке совмещал сразу две должности: одна – контролера военного ведомства – была доходной, вторая – контролера королевской трапезы – почетной. Благодаря этой второй должности он имел доступ ко двору: со шпагой на боку, он сопровождал кортеж из многочисленных блюд от кухни до королевского стола. Шествие открывали два гвардейца, за ними следовали распорядитель, дворецкий с жезлом, дворянин‑хлебодар, главный контролер и, наконец, контролер‑клерк, за которым шли слуги, несшие кушанья. В обязанности г‑на Франке входило принимать блюда из рук слуг и почтительно ставить их перед королем. За свою службу он получал 600 ливров в год деньгами, 1500 ливров натурой, а также имел право питаться при дворе за одним столом с дворецкими и священнослужителями. Эти доходы увеличивали и без того немалое личное состояние г‑на Франке, владевшего также землями в Вер‑ле‑Гране близ Арпажона.

Почти семнадцать лет семейная жизнь четы Франке ничем не омрачалась: жена, получившая религиозное воспитание, с почтением относилась к мужу. Возможно, поначалу супружеская жизнь вполне ее устраивала, но потом г‑н Франке начал болеть и в пятьдесят лет уже выглядел глубоким стариком.

Когда ему доложили о приходе придворного часовщика Пьера Огюстена Карона, он приказал провести его в гостиную, где и принял его вместе со своей супругой. Посетитель произвел на чету хорошее впечатление: своей наружностью он соблазнил жену, а умом расположил к себе мужа.

Этот деловой визит положил начало дружбе, и Пьер Огюстен Карон стал частым гостем и сотрапезником Пьера Огюстена Франке. Последний сразу же понял, что молодой человек, как бы талантлив он ни был в часовом деле, способен сделать куда более блистательную карьеру: со своей привлекательной внешностью и умением уверенно держать себя он прекрасно бы смотрелся в кортеже, доставлявшем мясные блюда на стол его величества, а начав с этого, имел все шансы подняться много выше по социальной лестнице, благодаря таким способностям. Чтобы воплотить в жизнь столь заманчивую программу, Пьеру Огюстену в первую очередь не хватало денег. До этого момента денежный вопрос совсем не беспокоил его, поскольку с тех пор, как он добился успехов в часовом деле, ему вполне хватало доходов для удовлетворения насущных потребностей, но для того, чтобы купить должность, даже такую скромную, как должность контролера‑клерка, их явно было недостаточно. На помощь пришел г‑н Франке, он решил уступить приятелю свою должность в обмен на пожизненную ренту; гарантом сделки выступил Карон‑отец, и 9 ноября 1755 года Пьер Огюстен Карон получил королевскую грамоту, скрепленную подписями Людовика XV и г‑на Фелипо, согласно которой он производился в чин контролера‑клерка королевской трапезы с правом ношения шпаги и доступа ко двору.

Столь стремительный взлет Пьера Огюстена Карона вызвал пересуды, намеки на мужа, закрывавшего глаза на неверность жены. На этот раз это были не просто сплетни Базиля, злословие имело под собой твердую почву: изнемогавшая от любви Мадлена Франке, которой до тошноты опостылела ее добродетель, очертя голову бросилась в омут сладострастия. Она сразу же уступила домогательствам Пьера Огюстена, сожалея лишь о том, что так поздно познала чувственные радости. Но спустя какое‑то время женщина пришла в ужас от содеянного и решила вернуться в лоно добродетели. Однажды Пьер Огюстен Карон получил от любовницы, слегшей от тяжелой болезни, следующее послание:

«Господь – заботливый отец. Он использует разные методы, чтобы напомнить мне о Себе, и нет для меня тяжелее испытания, чем то, что он мне послал. Его немилость открыла мне глаза на мое поведение. Признав свою ошибку, я вверяю себя Божественному провидению. Мой долг запрещает мне впредь думать о ком бы то ни было, а о вас – менее, чем о ком‑либо другом. Я не смогу без стыда вспоминать о своем грехе».

Паскаль вознес бы Богу молитву с просьбой избавить страдалицу от болезни, Пьеру Огюстену Карону это, видимо, даже не пришло в голову. Он, не колеблясь, бросился к своей Мадлене, и та, несмотря на раскаяния, вновь пала в его объятья. Жена излечилась от своей болезни, а состояние здоровья мужа резко ухудшилось. Верная долгу, Мадлена заняла место у изголовья страдающего г‑на Франке; время словно остановилось для нее, и она пожаловалась на это своему любовнику, который без тени смущения ответил ей следующее:

«Неужто вы не верите, что вам было разрешено свыше проводить со мной те дни, что вы мне подарили? Почему вы забываете о том, что должны видеть во временном испытании, что вам послано, средство заставить вас возлюбить десницу, направляющую все события и ниспославшую вам это испытание лишь для того, чтобы вы еще полнее ощутили удовольствие, кое вас ожидает, когда ваше нынешнее положение изменится? Если бы я поддался чувству сострадания, которое вызывают у меня ваши горести, я бы возненавидел виновника всего этого. Но когда я думаю, что он ваш муж, что он принадлежит вам, я могу лишь молча вздыхать в ожидании часа, когда свершится воля Божья и мне будет дозволено дать вам счастье, для коего вы кажетесь предназначенной».

Трудно себе представить большее святотатство и неосмотрительность в словах, они могли бы подтолкнуть влюбленную женщину, какой была г‑жа Франке, к тому, чтобы в порыве страсти избавиться от мужа, не торопившегося уйти в мир иной. Молодому Карону тоже казалось, что время тянется невыносимо медленно. Он проводил его на службе в Версале, дрожа от холода в своем сером бархатном костюме и не имея денег для того, чтобы достойным образом соответствовать своему положению во дворце. Но его ум и таланты уже обратили на себя внимание окружающих, которые в первую очередь увидели в нем шута, способного развлечь их. «Я только что расстался с целым сборищем плутов и мошенников – всех этих придворных, считающих меня милым забавником», – писал Пьер Огюстен любовнице, и в этих его словах уже проскальзывали интонации Фигаро.

Ожидание двух любовников оказалось недолгим: 3 января 1756 года г‑н Франке отдал Богу душу, даже не получив первого платежа, причитавшегося ему за проданную должность, так что Пьеру Огюстену Карону она досталась совершенно бесплатно.

Проводив в последний путь г‑на Франке, которого похоронили в Вер‑ле‑Гране, Карон занялся его вдовой, он твердо решил жениться на ней. Это должно было принести ему и счастье и богатство одновременно. Отцу он без обиняков заявил, что отказывается от всех прав на часовую лавку, и добрый старик передал ее своему первому помощнику Лепи‑ну, 17 мая 1756 года ставшему мужем Мадлены Франсуазы Карон. А Пьер Огюстен снял меблированную комнату по соседству от своей возлюбленной, поселившейся на улице де ла Брак в квартале Марэ, и вместе с Мадленой занялся улаживанием ее наследственных дел, осложнявшихся тем, что Карон решил укрыть от других наследников Франке все, что только было возможно. В этой темной истории уже тогда раскрылся его талант мастера интриги.

Контролеры военного ведомства практиковали систему фальшивых записей о расходах, а их начальники, сами гревшие на этом руки, закрывали глаза на такое мошенничество. В год по таким фиктивным счетам набегало до семи тысяч ливров, и участники аферы тайно делили их между собой. Г‑н Франке умер, не успев получить свою долю этой незаконной прибыли, его вдова отправилась к главному контролеру Жоли, чтобы потребовать то, что причиталось ее покойному мужу. Жоли принял ее крайне холодно и отказался отдать деньги под тем предлогом, что на них могут претендовать только естественные наследники Франке. Поскольку Мадлена была совершенно не заинтересована в этом, она чуть было сразу не отказалась от денег, но Пьер Огюстен был начеку и решил перейти в наступление. Сам он не мог угрожать г‑ну Жоли, но придумал способ оказать на него давление. Он сфабриковал письмо от имени несуществующего аббата де Сент‑Фуа из Арпажона, мнимого исповедника вдовы Франке. Этот слуга церкви якобы написал покаявшейся ему грешнице:

«Пойдите вновь к г‑ну Жоли. Не бойтесь, что он будет ссылаться на свою совесть. Он слишком хороший контролер военного ведомства, чтобы мучиться угрызениями совести подобно женщинам и детям.Дайте ему понять, что если наследники догадаются о существовании тайных доходов, они не преминут поднять цену за должность покойного г‑на Франке и расскажут всем покупателям о причинах этой дороговизны…»

Далее следовали детали, способные вызвать тревогу и навести на серьезные размышления. Пьер Огюстен составил для Мадлены целую инструкцию, как ей использовать это письмо:

«Иди к Жоли. Покажи ему мое письмо. Было бы хорошо, чтобы ты сама его зачитала, не выпуская из рук. Читай письмо в присутствии его жены, чтобы вызвать побольше смущения со стороны и той и другого. Вначале изучи письмо дома, чтобы при них читать его бегло и внятно. Скажи им, что ты знаешь так же хорошо, как и они, как важно сохранить это дело в тайне, и какой вред ты можешь причинить им, если предашь его гласности. Если он захочет узнать, что за человек написал тебе и почему он так хорошо обо всем осведомлен, скажи, что ты попросила своего исповедника, человека умного, совершить ради тебя путешествие, и, уповая на тайну исповеди, поведала ему об этом деле. Он увидит, что ты так же хорошо, как он сам, умеешь ладить со своей совестью. Будь начеку, дорогая, и не вздумай пойти на попятную. И, наконец, если ты все сделаешь, как надо, закончи вашу встречу словами о том, что если его совесть обязывает его передать деньги естественным наследникам г‑на Франке, то твоя совесть обязывает тебя сделать так, чтобы они смогли продать его должность по самой высокой цене. Думаю, против этого аргумента он не устоит…»

Эта мизансцена была выстроена так же хорошо, как сцена женитьбы Фигаро, но вывела ее рука мошенника. Замысел Пьера Огюстена провалился, поскольку г‑н Жоли отказался слушать Мадлену.

Карон вновь взялся за перо и от имени аббата де Сент‑Фуа пригрозил мошеннику Жоли, что донесет на него министру и заставит его повторить судьбу откупщиков из Пуасси, которые потеряли все, что имели, из‑за того, что отказались заплатить за молчание одному из чиновников. Чтобы иметь возможность при необходимости лично вмешаться в это дело, от лица мнимого аббата Пьер Огюстен добавил:

«Перед тем, как что‑либо предпринять, я уполномочу г‑на Лешевена или г‑на Карона, оба они друзья г‑жи Франке, навестить г‑на Симона и попросить его написать вам с тем, чтобы воззвать к вашему чувству справедливости, если это возможно».

Поскольку Жоли продолжал упорствовать, Пьер Огюстен действительно отправился к контролеру Симону, который согласился помочь ему провести упрямца. Спустя два дня Мадлена Франке получила сообщение о том, что они победили: Жоли испугался и вернул долг, составлявший всего‑навсего девятьсот ливров.

Не слишком сведущая в финансовых делах и, видимо, не знавшая обо всех тонкостях провернутой аферы Мадлена Франке, которая все больше попадала под влияние своего возлюбленного, поспешила вступить с ним в брак. 27 ноября 1756 года в церкви Сен‑Никола‑де‑Шан она стала г‑жой Карон, хотя со дня смерти ее первого мужа не прошло еще и года.

Карон‑отец не одобрил этот союз, который считал неравным со всех точек зрения. Он не мог отказать сыну в благословении, но его отсутствие на свадебной церемонии красноречиво продемонстрировало его отношение к этому браку. Свидетели новобрачного странным образом связали воедино старую и новую жизнь Пьера Огюстена: прошлое представлял Ж. Б. Леруа, сын известного часовых дел мастера, члена Академии наук и конкурента Лепота, а будущее являл собой секретарь герцога де Сент‑Эньяна господин Синфрей де Виллер.

Пьер Огюстен поселился у жены и стал жить в одной квартире со своей тещей г‑жой Обертен и двумя незамужними сестрами экс‑госпожи Франке.

Жизнь новобрачных оказалась не столь идиллической, как они оба на то надеялись. Словно в наказание за совершенный грех, в семье начался разлад. Г‑жа Карон разглядела все недостатки мужа, в том числе и его нещепетильность, а он, надеявшийся на обеспеченную и приятную жизнь, обнаружил, что жена его довольно прижимистая особа и в общем‑то типичная мешанка. Под предлогом выполнения своих обязанностей по службе Пьер Огюстен начал дольше, чем следовало, задерживаться в Версале. Покинутая жена забрасывала мужа письмами, чтобы вернуть его домой, и с грустью признавала, что времена изменились.

«Да, вы верно заметили: времена изменились! – довольно развязно писал ей в ответ супруг. – Когда‑то все вокруг было против той любви, что мы испытывали друг к другу. Но как сильна была эта любовь, и насколько мое тогдашнее состояние было лучше нынешнего! То, что вы называете холодностью, на самом деле часто является сдержанностью чувств, я специально стараюсь скрывать их из опасения попасть под власть женщины, испытывающей ныне вместо любви желание повелевать. Жюли, умиравшая от наслаждения при одном нежном взгляде в пору иллюзий и любовного опьянения, превратилась теперь в заурядную женщину, которую трудности приспособления привели к мысли, что она прекрасно смогла бы прожить без того, кто прежде был ее сердцу дороже всего на свете».

Хотя подобные сцены, казалось бы, не выходили за рамки обычных отношений между супругами, все же, принимая во внимание особые обстоятельства рождения этого брачного союза, у нас есть основания предположить, что Пьер Огюстен пожалел о том, что женился на г‑же Франке: слишком независимый для роли ребенка, которого чуть ли не за руку пытались водить, он боялся того времени, когда разница в возрасте превратит его, еще полного желаний мужчину, в раба увядшей матроны.

Но если такие опасения и существовали у нашего героя, то тревожили они его недолго: после десяти месяцев нового супружества г‑жа Пьер Огюстен Карон слегла от приступа лихорадки и после недели мучений скончалась. Случилось это 30 сентября 1757 года.

Своему мужу она, сама того не желая, сделала неожиданный подарок – оставила имя, которому суждено было стать знаменитым. В Вер‑ле‑Гране, на самой границе земель, принадлежавших супругам Франке, находился небольшой лесистый участок под названием Буа Марше (лес Марше), в обиходе оно произносилось как Бо Марше. Изменив местное написание этого названия на Бомарше, Пьер Огюстен Карон присоединил его к своей фамилии. Меньше чем за год несчастная Мадлена превратилась из вдовы Франке в супругу Карона‑сына, а ушла из жизни под мимолетным для нее именем г‑жи Карон де Бомарше. Это имя стало почти единственным из того, что досталось Пьеру Огюстену из состояния жены, благодаря которому он всего за несколько месяцев изменил свое социальное положение.

Как только тело усопшей было обряжено и уложено на лучшей в доме кровати, молодой вдовец послал в Шатле своему поверенному в делах г‑ну Бардену записку, в которой сообщал о кончине супруги и просил его срочно прийти, так как нуждался в его профессиональном совете. Г‑н Барден немедленно явился на зов, склонил голову перед усопшей, после чего приступил к обсуждению проблемы, встревожившей хозяина. Оказалось, что нотариус Ленуар, человек весьма небрежный, забыл внести в брачный контракт Карона пункт о совместном владении супругами их имуществом. Юридически, помимо права на должность контролера‑клерка королевской трапезы, перешедшей в его личную собственность, Пьер Огюстен не имел никаких других прав на состояние жены: часть его должна была перейти родственникам Франке, а остальное – Обертенам. Несмотря на свалившееся на него несчастье, вдовец не потерял ясность мысли и, хотя его отношения с тещей были весьма натянутыми, смог добиться того, что г‑жа Обертен подписала согласие на наследование им имущества Мадлены на основании их брачного контракта, хотя он «не был оформлен должным образом, что делало именно ее наследницей дочери».

Казалось, наследственные дела Бомарше были урегулированы и безбедное будущее обеспечено. Мадлену похоронили. Нотариус Ленуар пришел проводить ее в последний путь, и Бомарше обратился к нему с просьбой как можно быстрее оформить наследство, пообещав щедрое вознаграждение за то, что тот примет его сторону.

Этот прагматизм и даже цинизм заставляют усомниться в чрезмерной чувствительности такого искателя приключений, как Бомарше. По всей видимости, Пьер Огюстен осознавал, что именно так думали о нем те, кто его недолюбливал, поскольку однажды написал: «Одной из вещей, которой я все время пытался овладеть, было умение управлять своими чувствами: стремление не давать воли эмоциям всегда было в моих глазах признаком мужества и благородства, достойным всяческого уважения».

Его дальнейшая жизнь показала, что деньги занимали его мысли гораздо больше, чем сердечные переживания. Это была дань мещанскому происхождению человека, ставшего могущественным вельможей. Испытав душевные муки в связи с кончиной супруги, он вынужден был пережить еще большие муки, порожденные материальными проблемами, вызванными этой скоропостижной смертью. Возомнив себя богачом и прельстившись той легкостью, с какой предоставляют кредиты людям, имеющим состояние, Бомарше наделал долгов, и теперь наступило время по ним расплачиваться.

Узнав об этом, возмущенная г‑жа Обертен заявила, что зять силой заставил ее подписать бумаги по наследству. По иронии судьбы и словно в отместку за то, что в свое время Пьер Огюстен прибег к помощи вымышленного аббата де Сент‑Фуа, в игру вступил исповедник его тещи. В присутствии комиссара Шенона он торжественно заявил, что его прихожанка г‑жа Обертен была обманута зятем, заставившим ее подписать документ, содержание которого было ей неизвестно. Чтобы еще больше очернить зятя, мать Мадлены прибегла ко лжи, поведав, что ее дочь быстро сошла в могилу как раз в тот момент, когда в ее семье начались неурядицы. Вспомнила она и о скончавшемся менее двух лет назад господине Франке: люди быстро умирали, когда рядом оказывался г‑н де Бомарше и когда их смерть сулила ему материальную выгоду.

Абсурдное обвинение! Из‑за смерти жены Бомарше мог потерять все свое состояние, что в результате и произошло. Кредиторы ходили за ним по пятам, жизнь в доме тещи превратилась в ад, из которого он при любой возможности сбегал на службу в Версаль. А клевета, пущенная г‑жой Обертен, всю жизнь будет преследовать Бомарше: завистники станут упрекать его в смерти не только первой г‑жи де Бомарше, но и второй, скончавшейся вскоре после свадьбы.

Разбирательство с Обертенами грозило вылиться в судебную тяжбу. «Из‑за того, что мой брачный контракт не был составлен должным образом, после смерти моей первой жены я остался голым в прямом смысле этого слова, у меня было множество долгов и возможность предъявить права на ее наследство, но я не собирался этого делать, чтобы не судиться с ее родственниками, к которым в то время у меня были самые добрые чувства».

Бомарше постарался уладить семейный конфликт и добился этого путем почти полного отказа от своих прав. Эти жертвы не принесли ему желанного душевного покоя. Спустя семнадцать лет его, казалось бы, окончательное соглашение с родственниками первой жены было нарушено. В то время Бомарше вел судебную тяжбу с драматическими для него последствиями, в которой были поставлены на карту его честь и его состояние. Так вот именно в этот момент Обертены присоединились к его врагам, чтобы окончательно сломить его. Но дело обернулось не в их пользу, честь Бомарше была восстановлена. Клеветникам воздали по заслугам, и они, ничтоже сумняшеся, принялись забрасывать Бомарше слезными посланиями в надежде вымолить у него прощение.

По сравнению с теми приключениями, что предстояли Бомарше впереди, эта семейная драма, которая могла бы стать главным и единственным событием жизни кого‑то другого, кажется настолько ничтожной, что мы не будем останавливаться на ней дольше, ибо множество других событий ждут нашего внимания.

Глава 6УЧИТЕЛЬ МУЗЫКИ ДОЧЕРЕЙ ЛЮДОВИКА XV (1759)

Пьер Огюстен не успел оправиться от депрессии, связанной со смертью жены и разбирательствами с ее семьей, как его постигло еще одно горе: 17 августа 1758 года умерла его мать, г‑жа Карон. Чтобы хоть как‑то отвлечься от печальных мыслей, в часы, свободные от выполнения положенных ему по должности обязанностей при дворе, Бомарше решил заняться образованием, которое считал поверхностным: он принялся изучать французскую грамматику, географию и математику, потом, читая классиков, стал совершенствовать свою латынь. Словно школьник, он конспектировал прочитанное, порой сопровождая выписки весьма остроумными замечаниями. Читал он необычайно много, с пером в руке, не пропуская ни одной оригинальной мысли и ни одного удачного выражения. Обладая исключительной памятью, он запоминал целые куски из прочитанного, которые позже стал вставлять в свои произведения. Особое пристрастие он питал к французским писателям XVI века: ему была близка скептическая философия Монтеня, а в своих стихотворных упражнениях он невольно подражал Клеману Маро. Что же касается его любимого Рабле, то Бомарше никогда не мог отказать себе в удовольствии копировать его стиль, нанизывая один на другой множество красочных эпитетов.

Несмотря на свою безудержную фантазию, Бомарше занял достойное место среди классиков французской литературы. Еще до своего тридцатилетия он перечитал всего Мольера, Лафонтена, Лесажа, Паскаля, Вольтера, Расина, Дидро, Монтескье, Руссо. По всей видимости, особую слабость он питал к романам и с удовольствием цитировал плодовитого Ричардсона. Любовь к современным ему писателям не мешала Бомарше наслаждаться произведениями античных авторов, будь то поэты, моралисты или философы. В его заметках встречаются имена Тибулла, Лукреция, Овидия, Сенеки, Катулла и, конечно же, Горация, чьи тексты он частенько использовал.

Уже в то время с его пера соскользнуло несколько простеньких строф: он слагал довольно приличные стихи, но никогда не был настоящим поэтом то ли из‑за отсутствия дара божьего, то ли, что скорее всего, из‑за нежелания подчиняться строгим правилам стихосложения, так что лиризм Бомарше, который ни с чем нельзя спутать, нашел свое выражение исключительно в прозе.

Во время траура, помимо литературы, Бомарше находил утешение в музыке. С юных лет играя на струнных инструментах, он теперь осваивал новомодное изобретение – арфу, на которой в основном играли женщины. Г‑н де Бомарше унаследовал от Карона‑сына талант к механике, проявившийся при изобретении анкерного спуска: педали, придуманные им для того, чтобы звуки божественной арфы звучали еще чище, стали одним из его многочисленных открытий, которым пользуются до сих пор.

Слава о Бомарше как о замечательном арфисте быстро распространилась и дошла до дочерей Людовика XV, которые уже были знакомы с талантами часовщика Карона благодаря часам принцессы Виктории.

Судьба этих принцесс крови была незавидной: из них одна Лишь Елизавета вышла замуж – за своего кузена герцога Пармского, а четыре сестры так и не смогли найти достойных их величия женихов и вели в Версале скучную жизнь старых дев, разочарованных и не знающих, чем заняться. Принцесса Луиза, самая умная и способная из сестер (отец прозвал ее «Тряпкой»), взбунтовалась против своей несчастной судьбы и обратилась к Богу за тем, чего не смогла получить от людей. Став кармелиткой, эта благочестивая принцесса пыталась искупить добровольным заточением и покаянием многочисленные грехи своих родственников: для них она стала если не примером, то во всяком случае оракулом, к чьим советам, правда, они не очень‑то прислушивались, особенно отец, который слово «благочестие» вообще вычеркнул из своего обихода.

Будучи отвратительным мужем и непостоянным любовником, одержимым погоней за новыми наслаждениями, Людовик XV, в противовес всем этим недостаткам, был хорошим отцом. Каждый день он непременно навещал живших в северном крыле дворца своих незамужних дочерей: принцессу Викторию, прозванную им «Хавроньей», принцессу Софию, откликавшуюся на «Обжору», и принцессу Аделаиду – «Оборванку».

Последней мирской страстью принцессы Луизы, которой она предавалась до поступления в монастырь, была история, и она заставляла своих фрейлин подолгу читать ей книги на любимую тему. Принцесса Аделаида, бегло говорившая по‑английски и по‑итальянски, освоила математику, часовое и токарное дело, после чего увлеклась музыкой: она обожала громко трубить в рог, неплохо играла на клавесине и фортепьяно, и даже не гнушалась маленького народного инструмента под названием варган, способного воспроизводить всего три ноты. Принцесса Виктория, единственная из четырех сестер наделенная красотой, пыталась подыгрывать сестре, но без успеха, поскольку у нее не было способностей к музыке, ей необходим был учитель. Зато она обладала тонким гастрономическим вкусом и умела готовить самые изысканные блюда. Принцесса София редко появлялась на людях из‑за своей невзрачной внешности, ставшей причиной ее крайней застенчивости: большую часть времени она проводила взаперти у себя в комнате, пытаясь разогнать скуку, вышивала или спала.

Появление в этом сонном и чопорном мирке Бомарше произвело настоящий фурор: он блестяще исполнил несколько произведений на арфе, дал много полезных советов своим новым ученицам и сумел добиться того, что без его общества, поначалу просто приятного, принцессы вскоре уже не могли обходиться. Обстановка в северном крыле дворца существенно изменилась, Бомарше предложил устраивать там маленькие концерты, и каждая принцесса исполняла в них свою партию. Людовик XV взял за правило каждую неделю бывать на этих концертах вместе с Марией Лещинской, дофином и его супругой Марией Жозефиной Саксонской. Иногда на эти семейные вечера приглашались приближенные короля.

Очень быстро Бомарше осознал важность той роли, которую он стал играть при дворе, и преисполнился гордости. Своего нотариуса, приславшего ему письмо на имя Карона, он резко отчитал за это, указав, что письмо долго гуляло по всему королевскому дворцу и едва не потерялось, потому что во дворце его знают только как г‑на де Бомарше. Он воспользовался своим положением для того, чтобы отсрочить выплаты по прежним долгам, но вынужден был наделать новых, поскольку уроки музыки принцессам он давал бесплатно и при этом заказывал для них музыку и покупал музыкальные инструменты в кредит, который ему открыли, учитывая его положение при дворе.

Однажды Людовик XV захотел, чтобы Бомарше сыграл ему на арфе, он пригласил его к себе и, дабы никого не беспокоить, уступил бывшему ученику часовщика свое кресло, а ведь королевское кресло было священным местом, на которое никто не осмеливался пристраивать свой зад из опасения быть обвиненным в оскорблении его величества. Бомарше же счел подобную милость само собой разумеющейся; забыв об этикете, он позволял себе говорить все, что думал. Такая вольность нравилась наследнику престола, честнейшему человеку, который утверждал, что учитель музыки – единственный из придворных, кто говорит правду. И конечно же, Бомарше нажил себе множество недругов, которые изощрялись в том, чтобы подстроить ловушку этому несносному человеку. Но по части дерзости с Пьером Огюстеном не мог сравниться даже весь королевский двор Франции вместе взятый.

Как‑то раз, когда Бомарше в приличествующем случаю парадном костюме собирался покинуть покои принцесс, один из придворных в присутствии многочисленных свидетелей обратился к нему, протягивая свои роскошные часы:

«Милостивый государь, не могли бы вы, столь хорошо знающий часовое дело, посмотреть мои сломанные часы?»

Вот оно что! Контролеру королевской трапезы решили напомнить, что когда‑то он был подмастерьем часовщика! Прекрасно! Посмотрим, кто кого!

«Сударь, с тех пор как я прекратил заниматься этим ремеслом, я стал очень неуклюжим», – спокойно ответил Бомарше.

«Прошу вас, не откажите мне в моей просьбе!»

«Хорошо, но я вас предупредил о своей неуклюжести».

Бомарше взял часы, открыл, сделал вид, что рассматривает, и неожиданно выпустил их из рук, и те, упав на пол, разбились вдребезги.

«Я предупреждал вас, сударь, о своей крайней неуклюжести».

Бомарше вышел, оставив за собой последнее слово, а его недоброжелатель под общий хохот остался собирать с пола обломки своих часов.

К козням придворных присовокупилась клевета. Однажды принцессам донесли, что их учитель музыки плохо обращается с отцом, и выразили удивление, что они принимают у себя такого неблагодарного сына. Бомарше, узнав об этих россказнях, которые настроили против него принцесс, не стал торопиться с оправданиями. На следующий день он пригласил своего отца в Версаль и провел его по всему дворцу, не единожды попав на глаза принцессам, а вечером явился в их покои. Чтобы как‑то поддержать разговор, одна из дочерей короля поинтересовалась у Бомарше, с кем это он целый день разгуливал по дворцу.

«С отцом», – спокойно ответил тот и попросил разрешения представить им старика. Карон‑старший принялся расхваливать сына, и принцессы не просто вернули Бомарше свое расположение, а стали относиться к нему даже лучше прежнего.

Однажды недоброжелатели Пьера Огюстена подарили принцессам веер, расписанный картинками, воспроизводившими эпизоды их домашних концертов. Все персонажи были хорошо узнаваемы, но среди них не было Бомарше – о нем намеренно забыли. Принцессы обратили на это внимание Пьера Огюстена и, чтобы доказать ему свою дружбу, отказались от подарка. Но при дворе эту историю пересказывали совсем иначе: когда Бомарше увидел портрет принцессы Аделаиды, играющей на арфе, он будто бы воскликнул: «На этой картинке не хватает самого главного – портрета учителя!» – за что якобы окончательно впал в немилость.

Всем этим дворцовым сплетням можно было бы не придавать никакого значения, если бы они не стали прелюдией к более серьезным событиям, глубоко потрясшим Бомарше и вынудившим его рисковать жизнью.