Текст книги "Звезды на приеме у психолога. Психоанализ знаменитых личностей"

Автор книги: Рамиль Гарифуллин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

ПЕВЕЦ РЕНАТ ИБРАГИМОВ

– О чём больше всего переживаете сегодня, от чего страдаете?

– В первую очередь это то, что у нас безобразие творится. Есть бездомные дети, которых миллион и эту проблему сейчас не решают, а если и решают то, можно сказать, спустя рукава. Кроме того, проституция. Может это даже те же дети, которые практически вынуждены идти на эти заработки.

(Мой пациент защищается игнорированием личностных факторов, и, поэтому, даёт оценку социальным факторам, а не своему внутреннему миру и переживанию. По-видимому, его переживания связаны с переменой социальной среды, которая в прошлом была более благоприятной для расцвета творчества моего пациента. Именно в прошлом у моего пациента был большой успех в артистической деятельности. Может быть, это высказывание выражают обыкновенную тоску и ностальгию по прошлому? Но об этом мы узнаем позднее.)

– И всё-таки попробуйте оценить не социум, а себя?

– Я нахожусь в ожидании лучших перемен. Я знаю, что эти времена все равно придут, и, несмотря на то, что сейчас идет нагнетание тяжелых и сложных ситуаций, и в мире, и в стране. Но через это мы все должны пройти. Мы все равно на пороге коренных улучшений, изменений, которые будут происходить на всей земле, на всей планете. И я счастлив, что я живу в этот трагический момент. Сейчас идет смена двух веков, двух энергетик. Уходит старое и на смену приближается энергетика созидания.

(Защита интеллектуаллизацией. Частотный анализ высказываний моего пациента, в т. ч. и тех, которые не вошли в данный психоаналитический материал, показал что он часто использовал понятие «энергетика», на втором месте было понятие «Аллах». Всё это свидетельствует о сочетании восточно-философских и духовных подходов в психике моего пациента.)

– Может быть, у вас творческий кризис? Было время, когда вы начинали своим исполнением праздничные правительственные концерты в кремлевском дворце съездов. Нет ли такого ощущения, что вас кинули? Насколько эти изменения коснулись вас и как вы от этого страдаете?

– Мне хотелось бы чтоб уважали мое творчество, чтобы мой труд был бы услышан народом как можно шире, чтобы больше было телевидения, больше было концертов. В этом плане очень плохая обстановка на телевидении. Она не в мою пользу. И первый, и второй, и третий канал фактически показывают совершенно другую культуру, другой вкус, других исполнителей. Я езжу на концерты в регионы, в различные города, районы. Много езжу по стране и бываю на Дальнем Востоке, и на Севере, и на Балтике, и на Камчатке, на Юге, в Поволжье, Сибири. И всегда когда начинаю петь свой обычный репертуар, который включает классику, популярные песни наших советских, российских авторов, народные песни, романсы, люди всегда очень бывают мне благодарны и говорят: "Жалко что вы редко на концерты приезжаете, хотели бы вас видеть часто. По телевидению вас почему-то не показывают?…" Такие вопросы постоянно возникают и я не могу на них ответить, это не от меня зависит, это политика.

– Одним словом диалог со зрителем, продолжается?

– Я пою также. Были у меня концерты в Сибири на больших площадках с оркестром народных инструментов. Ставили концерты, были полные залы. Народ с удовольствием ходит, слушает романсы, народные песни.

– Как вас воспринимают молодые зрители и слушатели?

– К сожалению, молодежи не так много на моих концертах. Хотя та часть молодежи, которая приходит со своими родителями, после концертов делает открытие, что есть такой певец. Что есть такие прекрасные песни, которых они сейчас не знают. Плохо, что это для них открытие, потому что этой культуры она не видит с телеэкрана. Сейчас есть ретро-каналы, где еще можно услышать это. Есть еще такая передача "Субботний вечер", где можно услышать эти популярные песни. Кстати, меня приглашали принять участие в ней. А так идет обеднение культуры молодежи. Она ориентирована совсем на другие духовные ценности.

– А сейчас ваше душевное состояние какой песней или музыкой может быть больше всего выражено?

– Недавно у меня был концерт, который так и называется "Что так сердце растревожено". Я и диск хочу так назвать. Сейчас готовится этот диск, в который войдут классические шлягеры, которые пережили не один десяток лет и все так же прекрасны, великолепны. На концертах их всегда с удовольствием слушают, и, народ доволен как они звучат. И сейчас задумали мы снять такой фильм-концерт, опять таки из этих песен.

– Значит ваше сердце растревожено?

– Да это так. Моё сердце растревожено и на это есть множество причин, о некоторых из которых я вам уже рассказал.

– Я знаю, что вы еще и художник, и хорошо рисуете. Вот если бы перед вами было полотно, и вам бы сказали: "Нарисуйте себя и свою судьбу, свою жизнь символами». Что бы вы набросали в символах, кратко. Что бы туда вошло?

– Сложно сказать … Ну допустим, семейное, всякие общие понятия – небо, солнце, горы, река. Вот такое должно быть что-то.

– А вы где там? Маленький такой в горах, да?

– Меня там вообще может быть нет.

– Вас там не видно, вон где-то там точка?

– Да, я в этой прекраснойприроде… зеленой.

(Судя по этому рисунку, мой пациент, оглянувшись на прожитое время, не концентрируется на испытаниях и преодолениях, которые были в его жизни. Либо это изоляция прошлых аффектов, либо мой пациент, не желая обнажать свои чувства предложил наиболее безобидную версию своей судьбы, которая никакого существенного отношения к его судьбе не имеет, либо это признак духовно-умиротворённого состояния, из призмы которого жизнь видится именно такой. Более того, мой пациент как бы не видит своего участия в своей же жизни. Но так ли это? Или только это представления к которым стремится мой пациент? Позднее, мы узнаем о том, какая из версий наиболее приемлема к моему пациенту.)

– У вас в репертуаре есть известная песня «Старый рояль», который в данной песне имеет свою душу и исполнитель находится в диалоге с ним. А вот если бы ваш рояль мог говорить, то чтобы он рассказал бы о Ренате Исламовиче Ибрагимове?

– Думаю, что просто сказал бы, что хорошо аккомпанировать этому певцу, и удовольствие доставляет, когда звучит его голос, и, когда я сливаюсь с его голосом, а его голос сливается с моим. Получается очень прекрасная такая жизнь, гармоничная и для рояля и для исполнителя. Рояль, может быть, сказал бы, что я не так часто работаю с ним. Сказал бы, чтобы я почаще подходил бы к нему, я скучаю по тебе. Чтобы почаще обращался ко мне и мы с ним записали бы огромный репертуар.

(Рояль узрел только профессиональную составляющую личности моего пациента. Может быть он мог бы рассказать многое, но утаил, дабы не подводить своего давнего друга.)

– А если нарисовать на полотне ваши ценности, причём по местам.

– Первое – облака. Это самое красивое в жизни. Огромное небо с облаками.

– Смысл жизни человека состоит из ценностей, которые привязывают его к жизни. Значит, природа, небо, облака, природа сама привязывает к жизни. Правильно? На втором поставите что?

– Ну, на втором, наверное, будет прикручен женский образ. Как бы мысленно рисуешь такой идеал. Потом творчество. Оно всегда должно быть, оно как бы параллельно идет. Оно идет вместе с небом, вместе с женщиной. На третьем месте, ну, наверное, дети. У нас сыну 10 лет. Дочери взрослые. Третья дочь еще учится в университете. У меня дочери: одна Надежда, Вера и Аня. Есть сын – Султан. Проблем особых с ними нет. Если и что-то бывает, то стараемся их уладить. Нет такой жизни, чтобы не было проблем. Это нормально. Просто их надо преодолевать спокойно и находить всякие решения грамотные. Самое главное нужно руководствоваться тем, что в Коране прописано. Это помогает. Открываешь и можешь найти ответ на любой вопрос, который для тебя сложный. Там все просто объясняется.

– Я чувствую вашу религиозную эрудицию. Вы всегда интересовались восточными религиями…

– Я читал потихонечку, изучал различные религии. Искал религию, которой можно бы было отдаться ей. И, в конце концов, все-таки вернулся к религии, которая была тысячелетиями у нас, у татар, у древних булгар. Это был ислам, и родители у меня были мусульманами.

– Психологическую проблему со своей национальностью когда-нибудь ощущали? Вот есть такой понятие комплекс национальной неполноценности. Вам это знакомо?

– Нет, у меня такого нет. Я себя чувствую русским человеком. Не могу сейчас сказать, что я татарский певец. Раньше певцы были в России нерусские по национальности, но они считались русскими певцами.

– Вообще вы вошли в наше концертное, эстрадное, оперное искусство довольно таки молодым и сразу получили многие звания и т. д. Народным артистом РСФСР вы стали, когда вам было всего 32?

– Да, это было в 1981 году.

– В спорте очень стимулируют спортсменов званием. А иногда это говорят, бывает и во вред?…

– Никогда не обращал внимания на звания. То есть для меня звания как стимул никогда не существовали. Было конечно приятно, что на тебя обратили внимание. А чтобы ощущение величия, такого не было никогда.

(Мой пациент при общении часто опускает глаза, говорит робко, нет речевого давления и напора. Также он общается на концертах со своими зрителями и слушателями. Всё это, пожалуй, свидетельствует об отсутствии завышенной самооценки и мании величия у моего пациента.)

– Последствий от ощущения славы не было?

– По этому поводу никогда не переживал. Это не надо брать близко к сердцу.

– А у вас неврозы на финансовой почве бывают? Вы как-то говорили, что у вас был долг банку по невыплаченному кредиту, который вы взяли для съёмок музыкально-художественного фильма «Итальянский контракт».

– Я проанализировал это дело. Действительно у меня были такие сложные моменты, и, я всегда находил выход. Я понял, что человека ведет его судьба, Бог. Если человек верит в свою судьбу, идет по жизни, то она значит будет помогать. Как говорится "Аллах никогда не бросит". Наверное надо в это верить. Так же и Коране сказано, что если ты веришь мне, то ты не должен боятся ничего в жизни. Если ты начал боятся, значит ты мне не веришь. Это от Бога идет.

(А может мой пациент просто верит в своё величие, статус, имя, известность, и надеется, что ему всегда будет снисхождение. И всё-таки, по-видимому, это не так. В настоящее рыночное время паразитировать только на имени всё сложнее и сложнее.)

– А вообще, на финансовых проблемах зацикленности нет?

– Да нет, конечно, есть проблемы. Они все новые, необходимые. Такие для творчества, жизни. Все равно они появляются, когда нужно они приходят.

– И все-таки, какая песня и музыка больше подходит к вашей судьбе?

– Ну, сейчас я пою в своих концертах произведение которое называется "Мой путь". Там перевод сделан специально по моему заказу, который как бы и отвечает моей жизненной философии.

– Какая из из песен является вашей психотерапией, отдушиной?

– То, что сейчас поешь больше в концертах, то, как бы и считается в данном случае отдушиной. Я могу перечислить какие песни вошли в диск. Вошла "Что так сердце растревожено", "В краю магнолий", "Наш город", «Мелодии» А.Пахмутовой, "Солнцем опьянен", "Будь со мной", "Листья желтые" Р.Паулса, татарская песня о соловье.

– Как вы начали вдруг петь? С чего всё началось?

– Я никогда не прекращал пения. На сколько себя помню, я постоянно пел начиная с садика младшей группы. Вот так постоянно пел. Это моё естественное состояние.

– Чтобы рассказал о маленьком Ринате ваш отец?

– Дело в том, что он вообще считал пение несерьезным занятием. Он сам хорошо пел, у него был хороший голос. Он считал, что пение это как бы для души, а для работы надо какое-то образование получать. Желательно техническое.

– Иногда одна реплика отца влияет на всю жизнь. Запоминаешь фразу, настолько, что живешь с ней всю жизнь.

– Ну, мне сложно сказать. Мать, естественно мне говорила, чтобы не курил, не пил. Такие вещи. В четвертом классе в школе он мне говорил: "Ну все, ты взрослый, давай учись сам. Я тебя контролировать больше не буду". Правда, я конечно, этим пользовался и пропускал занятия, не выполнял домашние задания. Он конечно лишку перенадеялся. В четвертом классе еще рановато.

– И вы этим воспользовались?

– А я конечно воспользовался, хотя он считал, что так нужно, чтобы человек контролировал сам себя. Дело в том, что они сами были самостоятельными. Их раскулачили, они фактически остались без родителей, без дома и были вынуждены сидеть и скрывать свою принадлежность. Отец считал, что возраст десять лет – это когда человек должен быть самостоятельным, относиться серьезно к своей жизни. Поэтому такое отношение было и ко мне.

– Отец как к вашей славе относился? Что он говорил?

– Он смотрел на все очень спокойно. Он был как бы рад, что есть успехи, довольно высокие ноты в творчестве. Он относился к этому спокойно очень.

(По-видимому, защита отрицанием.)

– Свободная личность – это личность, которая имеет возможность к самореализации. Как у вас с самореализацией?

– Нет, я в принципе нахожусь еще в пути и продолжаю заниматься самореализацией. Я считаю, что и еще и полпути не прошел и все еще впереди. Ну, а кто может помешать мне в этом?

– Телевидение не мешает?

– Если ты будешь нарушать заповеди, то может помешать, а если будешь правильно жить, соответственно относится к жизни, к людям, то ничего не помешает тебе.

– Допустим, что телевидение некий живой монстр. Давайте с ним пообщаемся. Чтобы вы сказали этому монстру?

– Ну, вообщем-то, надо найти … много…, нельзя же только отрицательное. Там где оно правильно контролируется, направляется, то оно очень полезно. Там много есть прекрасных передач, полезных для людей.

(Мой пациент испытывает противоречивое чувство в отношении к телевидению. Не в этом ли одна из причин негативных переживаний моего пациента?)

– Телевидение, по сути дела, и вывело вас на большую аудиторию. В целом вы сейчас какое-то чувство конкретно к телевидению ощущаете? А может быть есть конкретные личности с телевидения, которым вы могли бы сказать что-то?

– У меня нет никакого там ни чувства, ни злости, ни обиды ничего, совершенно нет. Я считаю, что все идет так, как положено Аллахом. Так все и идет. Я не тороплюсь. Я занимаюсь своим делом и уверен, что обстановка и на телевидении улучшиться.

(Очевидно, что мой пациент далёк от воинственно-навязчивого поведения в отношении СМИ. Может даже сложиться впечатление, что он не борец за внедрение своих продуктов творчества в народ. По-видимому, этап безуспешной борьбы уже был и пришла безысходная усталость и, как следствие, мудрость философии даосизма, согласно которой «сам мир обустроится и не надо этому мешать». В целом, педагоги и руководители всегда оценивали моего пациента, как исполнительного, трудолюбивого и послушного исполнителя, никогда не конфронтирующего с руководителями творческих коллективов.)

– Но СМИ не адекватно вас представляет. В том смысле, что вас надо больше показывать. Вам надо давать больше эфирного времени.

– Что поделаешь? Это не в моей воле, и не моя проблема, если уж на то пошло. Я честен перед собой, честен перед искусством.

– А вот фильм «Итальянский контракт» с вами в главной роли, почему на центральных каналах так и не показали?

– Не показали? Но он по ТВЦ проходил, потом проходил по НТВ, а так не по первому, ни по второму не показывали. Ну не хотят. Хотя, фильм очень интересный. Вот у меня приезжают друзья из-за рубежа и говорят, дескать, мы видели твой фильм. А я говорю: "Где?" Они отвечают: "В Италии по телевидению". Там прекрасная мелодия. Классика в основном звучит, либо русская, либо британская, татарская. Снято очень красочно. Дело не пропало и за рубежом смотрят, а то, что его не дают здесь смотреть это опять таки проблемы программы, которые делают бездуховным общество, чтобы потом можно было манипулировать этим обществом. Туда не допускаются культура, искусство.

– У вас расстояние между вашим имиджем, который сложился о вас в народе и тем какой вы есть на самом деле большое?

– Нет, я практически никогда не играю. Я что на сцене, что в жизни – одинаков. Разницы нет никакой. Мне не приходится перестраиваться. Совершенно.

– У меня сложилось такое впечатление, что вы по природе своей несловоохотлив, молчун. Расстояние между мыслью и словом большое. Слово из вас выходит довольно таки не просто. Одним словом, не оратор…

– Есть поговорка хорошая "слово – серебро, молчание – золото". А потом я больше стараюсь слушать, чем говорить потому, что я не так много знаю и нахожусь в начале пути и если есть информация, которую надо получать, я буду слушать. Когда мне говорят "Не пора ли вам написать книгу о себе?" Я говорю: "Нет еще, спасибо, еще рано". О себе я еще пока немного знаю в жизни.

– Такое ощущение складывается что ваш психологический возраст намного меньше реального.

– Дело в том, что я проходил тестирование. Есть специальная группа, которая проводила тестирование. Мой биологический возраст они определили – 34 года. А в душе тем более…

– В своё время вы говорили, что на вас оказал сильное влияние известный прибалтийский певец Георгий Отс (Отт?).

– Ну, его вся страна слушала с удовольствием. Это прекрасный исполнитель. Я его с удовольствием слушаю. Даже меня часто сравнивали с его исполнением, с его голосом. У нас тембрально похож голос. И манера одинаковая. Это европейская школа, а я родился в европейской части.

– Какие фантазии больше всего вам приходят в голову в настоящее время?

– Хотелось бы свое творчество как можно шире представить на мировой сцене, петь на крупных и огромных, многотысячных… сотнетысячных аудиториях. Вот такая фантазия.

– С каких-то пор правительственные концерты стали открываться эстрадниками…

– Необязательно классика должна начинать концерт. Может и смешанный быть концерт. Качество номеров, которые составляют, должно быть высокого духовного и творческого уровня. Это не музыка – дерганье и толку от них никакого. Это же не просто молодежный концерт, это правительственный концерт.

– А вообще молодые коллеги ваши, когда вы пересекаетесь с ними на тех же самых съемка они тянутся к вам?

– Общаемся, конечно, общаемся, разговариваем.

– Все мы играем какие-то роли. Может быть, вы не певец по своей сути, а художник, который хочет рисовать картины?

– Да, я все-таки певец. Пение как бы дает мне развиваться более интереснее, объемнее. Я еще и как бы философ. Интересный вопрос вы мне задали, я даже загрузился. Певец… не певец. Я просто так никогда особо не задумывался. В данной ситуации для меня как бы вокальное пение – любимое дело и доставляет удовольствие.

– Неврозы, депрессии вас никогда не тревожили? Жалоб не было никогда?

– Ну, может быть, в раннем периоде, когда я еще после армии пришел. Когда я столкнулся с обществом, с Москвой, с людьми разными, я понял, что очень разные есть люди. Потому что Казань-то у нас все-таки провинция. Москва это же другой город. Был Москвой зачарован. Это было давно очень. В самом начале.

– А сейчас стрессы и депрессии как снимаете? Ваш излюбленный способ?

– У меня практически не бывает ни стрессов, ни депрессий. Бывает усталость какая-то. Я обычно отдыхаю, в баню хожу.

На протяжении всего сеанса мой пациент излучал спокойствие, умиротворённость, хорошую внутреннюю тяжесть, которая не пускает никакую суету. Я всё время чувствовал, что мой пациент вот-вот желает зевнуть, зевнуть на всё и вся, дескать, весь мир сам обустроится, что переживать-то, ведь на то есть воля Всевышнего. У меня возникло желание подражать пациенту, то есть появилась подсознательная защита идентификацией с пациентом. Мне так и не удалось понять, почему моему пациенту трудно удаётся выражать себя словом. Либо потому, что он испытывает чувство ответственности за каждое произнесённое слово, либо понимает, что всё уже написано и сказано в священных писаниях, в искусстве, в песне, в музыке. Именно в этом, пожалуй, кроется главная причина того, что мой талантливый пациент нашёл себя в искусстве вокального пения.

ПЕВЕЦ ПЬЕР НАРЦИСС

– Я чувствую, что вы чем-то встревожены…

– Да… я вот только что посмотрел по первому каналу сюжет из Питера о группировке, которая уничтожала представителей национальных меньшинств. Поэтому я переживаю сейчас, и, до этого всегда переживал о своей безопасности. Да! Скоро я начну бояться выходить из подъезда своего дома. Надо быть готовым ко всему, быть бдительным и аккуратным на улице, на концерте и т. д.

– А может быть, ваша тревожность и страхи обусловлены вашим неадекватным восприятием действительности? Ведь есть ваши земляки, которые живут в России и так не беспокоятся.

– Извините, другие так же переживают. Например, Джем из первой «Фабрики». Он мне часто звонит. Мне звонят другие африканцы. Извините, они все также переживают. Я переживаю потому, что я всегда в движении, в поездках. Слава Богу, что я не езжу на метро, поэтому немножко так спокойнее. Езжу на машине и далеко езжу.

(Согласно психоанализу, пациенты, которые часто извиняются перед психоаналитиком, в действительности, не извиняются, а выражают либо своё несогласие с психоаналитиком, либо недовольство, испытывая перенос чувств на прошлые источники недовольства. Анализ показал, что данное «извините» необходимо перевести, как «куда вы смотрите, ведь надо с этим безобразием что-то делать!». Следовательно, мой пациент, действительно не страдает неврозом навязчивого состояния и его тревога обусловлена ситуацией.)

– Вы, всё-таки, стараетесь быть осторожными и как можно меньше пересекаться с рядовыми москвичами?

– Нет, я обыкновенный человек. Как и все, я захожу в магазины за покупками, но я стараюсь делать это быстро и активно. Стараюсь меньше быть там, где много народу – на рынках и т. д. На рынке я быстренько беру то, что мне надо и быстро ухожу.

– А в других странах у вас тоже были такие страхи? В каких странах у вас не было страхов за себя?

– Я жил в Лионе во Франции. Никакого страха у меня не было – гулял по улицам. Я даже не думал об этом, хотя там тоже есть свои расисты, но там я не испытывал тревоги о том, что кто-то будет нападать на меня.

– По-видимому, это связано с тем, что африканцев во Франции очень много и они там уже давно не являются национальными меньшинствами?…

– Очень много. Но я переезжать во Францию только из-за этого не стану. Во-первых, я работаю здесь в России и у меня контракт. Я не могу всё бросить и уехать. Во-вторых, у меня уже заложен какой-то фундамент на работе, а переезжая во Францию, мне придётся всё начать с нуля. И зачем всё бросать? Всё должно быть так, как есть потому, что у каждого есть своя судьба. Я учился. Живя в Камеруне, я играл чуть-чуть на саксофоне, читал реп с друзьями и был солистом в нашем колледже, занимался немножко музыкой, но не так профессионально, играл в футбол. Здесь, после переезда из Камеруна, я учился в Дружбе Народов, а потом я перевёлся в МГУ во Французскую школу журналистов. Я буду работать в России несмотря на то, что я переживаю за себя и за свою семью.

– Если бы в Москве африканцев было так много, как в Париже!.. Хотел бы этого?

– Я не знаю, я ничего не могу решать за других. Не может такого быть, скажу точно, их там много во Франции, в Париже, потому, что много народу из Камеруна и из других стран, которые были раньше французской колонией. Туда много народу уезжает учиться по обмену и т. д. И раньше были такие страны, где даже не надо было визу оформлять, например во Франции. Поэтому они там.

– А в действительности, в России на вас нападали?

– Да. Один человек напал на директора и на меня. Мы дрались, боролись, я его управил. Потом милиция пришла.

– Скинхэды, нацболы и т. п. никогда не нападали на вас?

– Были дела, конечно. Это было в Москве, в метро Динамо. Это было на свадьбе у Джема из первой «Фабрики». Там мы просто начали покупать цветы для жены Джема. Напала на нас толпа около 30 человек. Мы дрались, но слава Богу, что у нас появилась супер-идея! Джем отбежал, затем нашёл бутылку, взял её за горлышко, разбил основание. Я проделал тоже самое. Они боялись к нам подойти. Потом всё это окружила милиция. Они сказали, что это мы всё начали. На гастролях я не переживаю. Нас встречают охранники и милиция, которые всегда рядом. Когда со мной милиция я особенно не боюсь. Москва не так страшна, как страшен Питер. Я считаю, что эту проблему может решить только политика. Они могут это остановить. Ведь есть люди, которые это финансируют эти группы. В Питере, они купили себе оружие. Это совсем не стадо. Это организация. Как могут 25000 человек собраться, а милиция этого не видеть. Милиция чем вообще занимается? Эти группировки в 10–15 человек прогуливаются, а милиция ничего не видит. А когда один маленький хулиган ворует кусок хлеба в палатке потому, что он голодный, тогда они всё видят.

(Далее, мой пациент стал всматриваться в соседнюю комнату, будто что-то обнаружил, а затем громогласно, раздражённо, в довольно-таки агрессивной манере позвал свою супругу Леру, высказав в её адрес некое недовольство.)

– Вы сейчас о чём-то переживаете? О чём?

– Я в отражении зеркала увидел, как моя дочка Каролина брала… она собиралась с мамой в туалет, а мама взяла её… Я видел, как она брала эту щётку, чтобы почистить туалет.

– Вы переживаете за то, что это щётка грязная?

– Да, но она чистая, но поскольку её используют она всё равно грязная. (В кабинет заползла маленькая десятимесячная девочка-мулаточка.) Да нет, она уже ходит вовсю. Это моя Каролина. (Отец взял ребёнка на руки. Лицо и глаза его засветились слезой радости. Беспокойство, раздражительность и тревога моего пациента исчезли. Затем он быстро передал ребёнка матери и мы вновь остались одни.)

– Твоя супруга вышла из кабинета, а чтобы о тебе она могла рассказать, если бы она осталась с нами и я бы попросил её это сделать?

– Она сказала бы, что я талантливый. Хорошо готовит. Оригинальный. Во всех смыслах.

– Вы – диктатор?

– Нет, не диктатор, но частенько люблю порядок. Чтоб всё лежало на своих местах.

– Ещё чем ты её раздражаешь?

– Тем, что экономен. Так надо жить, думать о завтра.

– А экономность у тебя откуда, от родителей?

– Нет, от жизни в Москве.

– Чем ещё раздражаешь свою жену?

– Все мы раздражаемся на кого-либо и на чего-либо. Вроде он раздражает, но человек не реагирует на это вообще. (Защита интеллектуализацией.) Меня тоже раздражает многое, но я не обращаю на это внимания вообще.

(По-видимому, есть основание предполагать, что чрезмерная пунктуальность, педантичность, тревожность, раздражительность, повышенная восприимчивость к окружающему миру, обусловлена не только вышеприведёнными социальными факторами, Поэтому, сначала проведём психоанализ взаимоотношений моего пациента с родителями, а затем перейдём к анализу сновидений.)

– Согласно психоанализу, с кем бы мы сейчас не общались в настоящее время, всё равно общаемся со своими родителями, со своим прошлым? Мы, порой неадекватно переносим эти прошлые чувства на настоящее…

– Да, да, да, правильно. Например, как одевать пиджак. Папа меня всегда ругал потому, что я всегда хотел одевать двумя руками сразу. До сих пор чувствую его взор, хотя его уже давно нет в живых. Он мне говорил – нет, дескать надо сначала левую руку, потом правую. Учил тому, как надо правильно одевать галстук. Всегда ругал меня после туалета. Например, я помыл руки и он мне всегда говорил, что надо обязательно взять тряпку и почистить зеркало. Поэтому когда не делаю такие вещи, то всегда думаю о папе, о том, чтобы он сказал.

(Мой пациент, продолжает традиции своего отца, чувствуя его скрытый взор. Он по прежнему неадекватно переносит чувства прошлого на настоящую ситуацию. Только теперь этот диалог с отцом идёт не только с сыном, но и с его семьёй. Пациент в этом случае выступает как бы посредником, при этом, находясь на стороне отца, то есть подчиняясь ему.)

– Таким образом, отец всё время подсматривает и ты согласовываешь свои действия с ним?

– Да, да, да именно так.

– По-видимому, отец тебя недооценивал и у тебя комплекс неполноценности привязан к отцу?

– Нет, он меня никогда не унижал. Это сейчас во сне он это делает почему-то, а в жизни никогда. Наоборот, он мне всегда показывал как лучше. Поскольку я был ребёнком, который слушал родителей, то никаких проблем особенных не было. Наоборот всё произошло во сне. Когда его уже нет, он меня ругает, говорит, что что-то не то делаю.

(Анализ вышеприведённого сновидения показал, что на подсознательном уровне конкуренция с отцом и комплекс неполноценности, вызванный систематической недооценкой родителем моего пациента, имели место, хотя на сознательном уровне отец высоко ценил своего сына.)

– Вы, сами того не замечая, перешли к анализу сновидений, словно угадывая мои планы. Продолжим этот процесс.

– В своих сновидениях я постоянно убегаю от кого-то. Недавно вижу квартиру, там где я до этого жил. Человек вошёл в квартиру, а я убегаю через балкон и я хочу пойти на балкон, чтобы попался сосед, но это оказывается невозможно, поскольку у меня восьмой. И я просто улетаю. Они меня внизу ждали уже, а я улетаю вверх. Они ждут меня внизу. Ждут, когда у меня сил не хватит летать так высоко. И в это время они меня хватают. В это время, я хочу проснуться, но не могу, но то, что происходит вокруг я слышу. Когда я хочу прекратить этот сон я очень устаю потому, что я ноги даже ставлю так, чтобы я проснулся и видел, как они стояли. Чтоб я был уверен во сне, что я боролся с ними. Я постоянно летаю, именно летаю и когда люди за мной идут – я всегда летаю – вверх. Мне нужна какая-то сила – зарядиться чуть-чуть и опять летать. Поэтому я летаю постоянно.

(Казалось бы, можно предположить, что это сон о страхах, о которых говорилось выше. Оказалось не так. Это сон о хронической борьбе внутренней несвободы и свободы в психике моего пациента. Несвобода постоянно преследует свободу. Это сон о бегстве от несвободы. Но свобода, как ублажение своему эго, порой берёт верх. В противном случае наяву у моего пациента наблюдается психологическая защита агрессией. Мой пациент, ставя ноги как нужно, борется за свою свободу, борется за свободу в себе, борется с несвободой в себе. Наяву, будучи по своей натуре человеком независимым, свободолюбивым, тяжело переносящим подчинение другими, чужое мнение и т. п., мой пациент постоянно желает «улететь» из этой ситуации жизни. И ему это, порой, удаётся и он умеет создавать внутри себя эту свободу, но какими средствами? Об этом мы узнаем позднее.)

– Как сейчас оценивает тебя твоя мама?

– В первый раз, когда она меня увидела она меня поздравила. Потом спросила, когда я изучаю все эти песни, чтобы исполнить. Она была удивлена. Она не ожидала, что я пою так. Отец бы сказал: «Молодец сынок, иди вперёд!» Я помню, когда я учился в колледже папа пришёл посмотреть как я играю в футбол. После этого у него была радость, гордость за меня. Потом он привёз мне новые бутсы, спортивные вещи и т. д.