Текст книги "Звезды на приеме у психолога. Психоанализ знаменитых личностей"
Автор книги: Рамиль Гарифуллин
Жанр:
Психология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)
– Безусловно, это прежде всего моя семья, мои родители, мои бабушки. Конечно, родители были очень занятые, у каждого была интенсивная жизнь. Нашим воспитанием с сестрой занималась бабушка, папина мама. А мамина мама до последних дней работала, а папина мама была удивительно добрым, чистым, духовным человеком, очень верующая она была. Она воспитывала невероятную доброту, причем ни тем, что она давала какие-то установки, она через сказки, через песни, через рассказы о семье. Она воспитывала в нас невероятное бережное отношение к лучшим страницам прошлого России, про ее Волжский регион. Как ее бабка и пробабка ходили на поклон к отцу Серафиму Соровскому. И она говорила о том, что: «Детонька, пойдем почитаем, детонька пойдем я попою, пойдем посидим, я тебе что-то расскажу. А вот знаешь, я сегодня видела и слышала такое». А в радиоточке пела Максакова те песни, которые пела моя мама и бабушка. И знаете, то что он положила в нас с сестрой так проросло, через нее, через ее ощущение мира, через ее доброту, она любила, всех людей, у нас в доме постоянно были люди. Она была как психотерапевт. Приходили наши соседи и все с ней делились. И она как-то ненавязчиво давала мудрые советы, и я слышала от бабушки эту интонацию невероятного добра, любви к людям и внимания к ним. Это то, что она во мне конечно воспитала. И вот это вот знаете такое как тонкая струнка, она всегда была настроена (бабушка) на понимание людей, на то чтобы их всегда повернуть в сторону положительную. Она говорит – Ну милая моя, ну не расстраивайся, ну ты знаешь, поступи вот так, я бы так сделала и ты увидишь, что она будет лучше. Не ругайся, не настаивай на своем, а просто повернись и уйди, если тебе неприятен разговор. И вот мой педагог, она была как моя родная бабушка. Ну, она чудный совершенно человек, фантастический педагог мой, Надежда Матвеевна Малышева-Виноградова.
Этот человек из века 19-го, потому что она была про ту культуру, про ту Россию, и она аккомпанировала Шаляпину, она была педагог-концертмейстер оперной студии Станиславского. И я с 17 лет, и я пришла к Надежде Матвеевной в дом, и я собственно говоря проводила все время, потому что она не только во мне профессиональные качества воспитала, она во мне воспитала отношение к русской культуре, к русскому слову, к поэзии, к музыке, она переделала мою фантазию, она воспитала актерские чувства через невероятный интерес, который она во мне пробуждала, читая цитаты Станиславского, Михаила Чехова. Я впитала в доме Малышевой всю историю отечественной культуры, и европейской культуры, лучших ее годов 19 века. Она блестяще играла на рояле. Пустая нота, если она очень хорошо взятая, но если она не окрашена настоящим чувством и эмоциями, то она не стоит и гроша ломанного. Или она говорила «не зацикливайся на этом, пусть будет что будет. Накапливай знания, накапливай всю эрудицию, которая возможна, тебе пригодится в жизни и в профессии. А дальше будь как антенна настроена на позитив, на хороший, высокий профессионализм, а остальное все придет, никогда не думай о результате. Если будешь думать о результате, ох какая я буду через 5–6 лет звезда, никогда ею не будешь, шлепнешься в первую же лужу. А думай действительно чтобы быть высоким профессионалом, очень требовательным к себе художником и делать все по большому счету».
(Моя пациентка не произнесла ни одной травмирующей психику фразы со стороны людей детства. Они её миновали? В целом моя пациентка, как бы закругляла и рисовала историю того, откуда возникло то великолепие, которое сейчас общается со мной. Впрочем психоанализ истоков прекрасного в пациенте, тоже психоанализ. Только насколько он полезен?)
– Я представил вас такую маленькую, как хорошую ученицу, которая все воспринимает, все слушает, все делает. И действительно ли вы были такой прилежной, или же вы были непоседой и хулиганкой?
– Нет, вы знаете, я всегда была такой девушкой с характером. С очень неоднозначным характером, и была чуть вздорная, взбалмошная, даже такая неприлежная, в нейтральном смысле слова, но я была внимательна к тому, что она мне говорит, но иногда я позволяла делать себе абсолютно противоположные вещи, потому что в молодости свойственно экспериментировать и делать наоборот. Ну почему она на этом настаивает, а попробую сделать не так. Она иногда неожиданно приходила в театр на мои первые спектакли. И она это называла моими плюсиками. Она говорила: «Любанчик, у тебя было очень много плюсиков, то есть ты уже дала эмоции и ты это подкрепила руками, телом, ты просто выкаблучивала черти что. Вот это не надо делать. Твоя внутренняя жизнь на спектакле намного более ценна и интересна». А я говорила: «Как!? Это не современно, тут надо руку выставить, а тут ногу». Она говорила: «Ни в коем случае, только ид без этих плюсиков от внутренней линии, намного более достоверно». Она как бы счищала то, что свойственно молодости – сделать по-своему, какие-то противоречия.
(«Любан-чик» – вбирает в себя нечто уменьшительно-ласкательное и одновременно смелое и решительное. Не в этой ли противоречивости сила и красота личности моей пациентки).
– Вы воспитывались как аристократка, королева и одновременно жили в Советском Союзе. Вы чувствовали эту пропасть, дистанцию, это расстояние. Вы понимали, что благодаря творчеству вы поднимаетесь, становитесь королевой, а выходите на улицу и понимаете, что парни-то «щи лаптем хлебают». Эта ступенька к ним вниз была высокой?
– Знаете, как вам сказать, мы мало знали другого. Мы мало видели того, что есть сегодня, наверно это было бы страдание. Так как мы другого практически не знали, то мне казалось это совершенно естественно, какие-то вещи ужасно раздражали, мне казалось, почему это нельзя было сделать так, почему раньше это было так, как мне рассказывали бабушки, педагоги, почему в порядке вещей не поступить так… Но с этим примирялись, понимали что другого то нет.
– Раз заговорили о совковости, как раз в совковые времена правительственные концерты начинались с оперных певцов …
– И с артистов балета оперного театра.
– И «маяк» бывало включаешь, а оттуда всегда визжит какой-нибудь оперный голос. Как вы это оцениваете? Только объективно.
– Мне это ужасно нравится, потому что это признак культурной сцены. Я не хочу сказать, что в «совке» было все замечательно, что в Советском Союзе был один позитив, а сейчас имеем странные какие-то вещи. Нет. Знаете, как я всегда говорю, что в этой стране, в которой росла я еще был очень сильный импульс старой России, еще жили люди, которые понимали, что такое хороший вкус, что такое хорошая музыка, что такое воспитание с самого раннего детства. Я с детства слушала с бабушкой самую лучшую музыку, слушала по радио Когана, Рихтера, Максакову, Нежданову и т. д. Я считаю, что это был очень положительный момент, потому что люди показывали, что искусство в России, в такой высококультурной стране, начиналось не с группы «Ногу свело» или «Руку оторвало». А что корни и традиции, и музыкальные и художественные этой страны уходят в глубину веков. Поэтому когда выходили большие мастера и пели хорошую, настоящую, большую музыку, потом выходили артисты балета и танцевали роскошные настоящие вещи, или потом выходили Рихтер, Коган и играли, уровень концертов конечно был совершенно другой. Это не сегодняшние концерты, где одна «попса», с начала до конца скачет на сцене, и что уже невозможно и что людей тошнит и что засилие этой «дешевки» и дешевого вкуса, оно уже просто задушило. Вот мне кажется, это был положительный момент в советском союзе, что людям показывали, что их история и культура имеет самые глубинные корни и это уровень и показатель культуры страны. И его показывают и на официальных концертах тоже.
– А ведь еще и звучали патриотические песни. У меня, между прочим, песни о России и СССР до сих пор мурашки проходят, вспоминая. А сейчас вы могли бы выйти и от души спеть о России?
– Интересно, да? Сегодня это воспринималось бы очень странно.
– А почему?
– Если вот такие концерты, какие мы сегодня имеем, это было бы как вставная челюсть. Либо надо делать совершенно другого формата концерт, где действительно будет звучать очень хорошая музыка и патриотическая музыка. Тогда это читается. Потому что если среди этой елочной мишуры, которая сегодня выскакивает на сцену, вдруг звучит песня о России, это воспринимается по меньшей мере странно. Хотя я очень люблю эти песни, и я считаю, что в правильном контексте, в правильном концерте это должно быть в любой нормальной цивилизованной стране, они обязательно поют песни, прославляющую свою Родину. Это нормально, это в крови у людей. Это радость, когда красиво и хорошо спето. Но сегодня для этого нужна оказия.
– Возвращаясь к современным реалиям, и все таки, вам приходится адаптироваться к искусству постмодерна, кинематографу, я бы сказал к современным формам, и я смотрю, вы делаете отступку от традиции. Вы, все-таки, начинаете приближаться и к кинематографу.
– Я бы сказала, что я к нему хорошо приблизилась.
– И вы понимаете, что надо каким-то образом все-таки использовать современные формы, и надо уметь говорить с помощью инструментов, которыми владеет современная попса, но свое искусство внедрять, используя их язык, то есть язык клипа, кинематографа, правильно?
– Я считаю, что не совсем правильно поставлен вопрос, потому что когда ты накопил определенный опыт в жизни, когда ты накопил творческий опыт, тебе становится в рамках одной профессии тесно, и настоящие художники всегда смешивали смежные виды искусства. Если ты имеешь внешность, данные кино, ты просто обязан попробовать себя в кино, если есть такая роль, оказия, такая возможность.
– Вы недавно снялись в кино и в этом фильме вы идете по аэропорту «Шереметьево» и поете арию.
– Нет, я в аэропорту арию никакую не пою. Я пою арию потом. Это вообще, без вины виноватый Островский. Это сделано в современное время. Это история артистки, которая волею судьбе осталась на западе, и ей сказали, что умер ее сын, а потом она свого сына здесь находит, будучи большой звездой, приехав сюда на гастроли.
– А там звучат в вашем исполнении какие-либо произведения?
– Там звучит и Верди, и Пуччинни, и русская песня «Ах, ты, ноченька», и арии, и романсы «Утро туманное» и так далее. Там очень много музыки. Это первый на постсоветском пространстве фильм, где звучит настоящая музыка. Такая музыкальная мелодрама. Это была первая попытка, где Гинзбург, как режиссер, в свое время общался с музыкой.
– А вообще, тяжело было. Вы же все-таки оперная певица, а там ведь киноактерская профессия, там же совсем другое качество. Вообще, тяжело было? Говорят, что оперные певцы – плохие актеры. Это известно. Все-таки вас ведь не обучали в консерватории. Насколько тяжело было сниматься в кино? Можно услышать о ваших переживаниях? Поддерживали ли вас? Не было ли со стороны профессиональных актеров какой-то энергии, которая вас угнетала? Не было ли комплексов?
– Вы знаете, нет. Я получила огромное удовольствие, хотя, в принципе, обучательный момент был, с точки зрения режиссера и моих коллег, потому что мы оперные певцы, мы театральные актеры. У меня есть театральное образование, поэтому я знаю, что такое существование на театральной сцене. Но камера это увеличительное стекло, где каждая твоя эмоция, каждое движение глаз, губ, не говоря про руки и ноги, все как на увеличительном стекле. Поэтому, конечно, здесь приходилось мне какие-то вещи просто сдерживать, например, какой-то огромный театральный жест, или резкий бросок головой в сторону. То есть в работе перед камерой есть свои сложности. И они настолько мне все помогали, и Рутберг, и Гинзбург и весь актерский состав. Они настолько были чуткие, это было настолько приятно и радостно. И я им очень благодарна, потому что я получила хорошую школу с хорошими актерами и работу перед камерой. Вообще, я должна вам сказать, что оперные артисты практически не могут существовать перед камерой, перед настоящим большим кино, если это конечно касается музыки, или арии, которую снимают, наверно там они достоверны. В принципе актерская роль это очень сложно. Я очень рада, что мой опыт был такой положительный, и что он меня не только не испугал.
– Вы опять хотите сниматься?
– Я хочу и буду обязательно сниматься. Для меня этот опыт очень важен, потому что я научилась выражать эмоции, которые во мне есть, выражать более скупым, внешним языком. Конечно, школа кино – это колоссально.
– Да, я еще раз говорю, что мне приятно услышать объективно, что оперным певцам надо здесь многим учиться.
– Это отдельная профессия.
– Но то, что набрались смелости, и стали главной героиней этой ленты, это конечно, смелый шаг.
– Вы понимаете, это все не драматические роли. Роли певцов, которые как-то существуют на экране, а это драматическая роль и роль действительно по большому счету, которую должна играть драматическая актриса, потому что в свое время старательно играла Анна Константиновна Тарасова, эту «Без вины виноватая». Это очень серьезная роль. И я поэтому очень благодарна Гинзбургу, и всем, кто поверили, что оперная актриса смогла сыграть чисто драматическую роль.
Я почувствовал, что после общения с данной пациенткой я совершенно не устал. С другой стороны, я почувствовал, что несмотря на большую усталость и загруженность моя пациентка блистала своим обаянием и женственностью настолько, что я не справлялся со своей ролью психоаналитика и постоянно боролся со своим контрпереносом. Моя словоохотливая собеседница так обволакивала меня своими рассказами, что ускользнула из моих психоаналитико-ежовых руковиц.
ПЕВЕЦ СОСО ПАВЛИАШВИЛИ
Мой пациент был явно чем-то встревожен.
– Я чувствую, что вы чем-то встревожены?
– Россия – это моя страна. Грузия меня родила, воспитала, а Россия это моя страна, гражданином которой я являюсь. Россию я обожаю. Надо принять меры, чтобы нас не превращали в пушечное мясо. Раньше детей превращали в пушечное мясо в Чечне, а теперь на улицах Москвы. (Пауза.) Куда мы идем. Надо принять меры. Мне жалко этих скинхэдов. Они останавливают развитие России. Не одно цивилизованное государство не будет иметь дело с такой страной. (Пауза.) Поймите меня. Я Дон Кихотом стать не собираюсь, хотя я обожаю этот персонаж.
(На лице моего пациента ужас. В дальнейшем мне предстояло выяснить это невроз, вызванный беспричинными беспокойствами или нормальная реакция на какое-либо произошедшее негативное событие.)
– Вы уверены, что причина ваших переживаний находится в социуме, то есть не внутри вашей психики, в частности, в вашей чрезмерной восприимчивости?
– Нет, что вы… Вчера на моего друга-соотечественника напала стая скинхэдов, человек восемь-девять. Он в это время стоял у супермаркета и ждал друзей. Ножом ударили в правое плечо, конкретно напали. Друзья, они борцы, троих заложили, милиция подъехала разогнала их. Наступает время выживания, противостояния, это самый большой ужас. (На лице моего пациента действительно ужас и поэтому, я сразу предположил, что мой пациент страдает последствием посттравматического стресса. Но так ли это?)
Этот парень, которому пырнули, борец он со мной работает. Он потрясающий, культурный парень. Он был с двумя друзьями. Они шли с тренировки, зашли купить продукты. Удар был в правую сторону. Ему сделали две операции и к счастью, он выжил. Он сам из Сухуми. Парень давно уже здесь живет. Защищал флаг России и эти двое его друзей борцов так же защищали флаг России. Что делать с этими скинхедами. С фашистской символикой хотят защищать Россию, от кого? От чего? Эта молодежь свою энергетику и силу направляют в никуда. Они встают против церкви. Верующий человек такого, ни за что не сделает.
– После этого происшествия, у вас возникло беспокойство и страх за себя, за свою безопасность? Раньше этого беспокойства не было.
(Очень часто фобии моих пациентов возникают как следствие реального события при котором возникла опасность для жизни. Пациент, как бы теряет якорь, как опору и в условиях, в которых ранее не испытывал страха, начинает его испытывать, не доверяя статистике, маловероятности угрозы и т. п.)
– Я боюсь за своего сына. Слава Богу, что он уже закончил Суворовское. Сейчас учится в Военно-техническом Университете. Он учится для России. Он на втором курсе. Учится не плохо, он защищен. Он, конечно, тоже гуляет по улице. Вы меня понимаете?
– А не были ли в настоящее время какие-то агрессивные акты в отношении Вас?
– Не были. Мы не говорим о тех людях с кем я общаюсь, с кем я вращаюсь. То что случилось в ноябре и амбиции политиков понимаете, пострадали, но тем не менее политики не должны допускать ошибок, а мы люди на то чтобы эти ошибки исправлять.
(Мой пациент защищается интеллектуализацией, уводя проблему собственного страха в отвлечённые политические темы.)
Но это уже не ошибки, здесь конкретно идет война. Политикам не выгодно говорить об этом, но чуть ли не каждую неделю кого-то здесь убивают.
– И всё-таки, судя по всему, вы страдаете неким страхом. Вы можете спокойно идти по улице, у вас есть секьюрити?
– У меня нет секьюрити, но если даже у тебя был бы охранник, нападут на тебя двадцать человек и что…
– Когда вы ходите по улице, то у вас нет страха?
– Нет, я по улице не хожу, я в машине езжу. Я передвигаюсь с одного концерта на другой, но я сейчас о другом говорю.
(Защита дезориентацией. Мой пациент опять уходит от анализа истинного источника своего страха.)
Гибнут дети, с одной стороны, а с другой стороны другие дети 17–18 лет, которые морально уже мертвые. В 17–18 лет мальчик убьет человека, он уже все полумертвый сам.
– И всё-таки, вы один по Москве в силу своей безопасности, по-видимому, уже не гуляете?
– Если я скажу, что мне наплевать на все, дескать я такой молодец, то это бред потому, что те места, где я хожу – это центр города. Такого там в принципе я не замечал. Если эта окраина города, то это конечно опасно.
– Какой-то страх все равно есть?
– Если каждый день такое случается на национальной почве, если ты немножко темной внешности, то конечно опасность есть.
– Ладно оставим эти ваши страхи в покое. У вас сейчас в душе происходит конфликт. С одной стороны, вы сейчас живете в России, которую любите и обожаете, а с другой стороны, она является источником опасности?
– Конфликта нет. В 1917 году эту страну использовали для того, чтобы такие же уроды пришли, разрушили церкви и принесли красный флаг, сейчас идет движение такое же.
(И вновь защита интеллектуализацией. Психоаналитикам часто приходится выслушивать социальные причины душевных беспокойств своих пациентов. Но, увы, социальные проблемы исчезают, а неврозы всё равно остаются, так как от себя не убежишь.)
– Нет, я не говорю о социальном конфликте, я говорю о вашем внутреннем душевном. А не ощущаете ли вы в себе противоречивые чувства в отношении России?
– Нет, это немножко не так. Эти уроды для меня не Россия, так же и в Грузии и на Марсе есть свои уроды. Везде есть свои уроды! Если бы я был трусом, то я давно бы уже сбежал отсюда. Я хочу как можно больше вытащить из себя и отдать людям. Пускай даже когда-нибудь один из них послушает что я делаю, что я пою, может мировоззрение у него поменяется, или он случайно окажется со мной и поймет то, что вкачивали ему в голову, что всех надо уничтожить, что это не правда. Есть, например, люди неславянской нации, которые делают для России в миллион раз больше, чем вместе взятые славянские, но я сейчас не национальный вопрос поднимаю. Эти уроды – они не нация, они мутанты, роботы. Те люди, которые их накачивают вот с них надо спросить. Они являются врагами, и может они нерусские, а может русские, но явно это те силы, которые не нужны России. Они не хотят, чтобы Россия была сильной, богатой, спокойной, вот в чем дело.
– А вы не пребываете в некоей подвешенности и неопределённости, которая вызвана одновременной любовью и к Грузии, и к России?
– Для меня одно и тоже, что Россия, что Грузия. Человек может жить даже в Антарктиде. (Защита интеллектуализацией). Как если я встану, уеду в Грузию, то как я не буду здесь жить. Я и из Грузии не ухожу, у меня там родня, родители. Я же постоянно в разъездах, я знаю одно. Москва – для меня это тот город, который является стимулом. Из Москвы я еду в Грузию, на Украину в Америку. Благодаря Москве я осознал для себя страны. Благодаря Москве меня поняли и приняли во всех уголках, где живут люди, которые разговаривают и понимают по-русски. Конечно, это другое. Грузия меня родила, воспитала. Я прославляю везде и Грузию и Россию.
(Судя по всему, у моего пациента практически отсутствует синдром эммиграции, обусловленный подвешенностью, связанной с отторжением новой социальной среды и неприятием старой. Это связано с тем, что мой пациент адаптивен, конформен и политкорректен, что в свою очередь связано не только с прагматическими факторвами выживания и успеха в творчестве, но и личностными характеристиками.)
– Комфортнее где? В России или в Грузии?
– Комфортнее где близкие и родные.
– А у тебя твои близкие где?
– И в Тбилиси, и в Москве.
– Тебе комфортно и в Москве и в Грузии?
– Там, где близкие и родные, там и комфортно.
– И всё-таки, я чувствую с твоей стороны элемент политической корректности. Лавируешь…
– Ни о какой политической корректности нет речи. Я говорю от души, я говорю как есть. Если б я не мог приезжать в Грузию я бы сказал, что я не могу туда приезжать. Я бы назвал причину, если бы я был виноват. Я бы сказал, люди не будьте такими как я и не допускайте таких ошибок, какие допустил я. Я никаких ошибок не допускал. Я всегда был максимально честным, Я комфортно чувствую себя и здесь, и там. Я пойду в свои виноградники, зайду в церковь, буду плакать от счастья, это разве мало?
– И всё-таки, неужели у тебя нет желания от души по нашим центральным каналам спеть грузинскую песню, а приходится петь русские с грузинским акцентом, то есть огрузинивать русские песни? Неужели не хочется вздохнуть полной грудью грузинскую песню?
– Вы сейчас задаете провокационный вопрос. На русском телевидении отдельно русских людей нет. Там затрагиваются вопросы и Татарстана и Башкирии.
– Я люблю грузинские песни и хочу слушать песню «Расцветай Грузия моя», например. Не ужели не хочется?
– Договаривайтесь!!!! Я все проношу. Если я пою на русском, то я хочу чтобы мою грузинскую душу услышали и поняли все. Да, у меня сейчас нет возможности петь народные грузинские песни. Это уже политика каналов. Они зависят только от себя, я не говорю, что это хорошо или плохо, я не оправдываюсь, не виню. У них есть свои взгляды на жизнь. Это хорошо или плохо, я не оправдываюсь и не виню. Я часто вижу замечательные грузинские фильмы. Вы, наверно, не включаете часто телевизор. Есть очень много каналов, где показывают очень много и грузинских и армянских и узбекских фильмов.
(По-видимому, пребывание моего пациента в этой неестественной творческой позе в дальнейшем не может не сказаться на психическом состоянии моего пациента.)
– Если ты приезжаешь в Грузию сердце у тебя щемит в какой точке, в каком месте, где появляются слезы?
– Как только из аэропорта еду в машине, то у меня начинают идти слезы, по другому не возможно.
– А есть конкретные в Грузии места, где ты хочешь быть там постоянно? Есть какой-то дворик, какое-то место, которое ты всегда хочешь посетить?
– Начиная от дворика и заканчивая до церкви.
– А в Москве такое место есть?
– Слезы появляются у меня в церкви.
– И всё-таки жалобы на депрессию, на стрессы, неврозы бывают?
– У меня времени нет на такую чушь. У меня растёт дочь Елизавета. Ей два года. Мы с ней вместе рисуем. Она очень хитрая, умная, копирует мамочку. Я счастливый человек.
– А вы не ловите спутниковые грузинские каналы, дабы почувствовать далёкую Грузию, ощутить то, что там происходит без вас?
– Нет, потому что я не хочу вмешиваться в политику, слишком быть политилизированным. Политика – это дело мутное. В своем творчестве я слишком талантливый, чтобы отдавать свои нервы, эмоции, взгляды. Я лучше буду отдавать себя своим слушателям. Я занимаюсь не только музыкой. У нас есть серьезное направление в строительстве. На Украине я готовлю сейчас телевизионный проект.
– Многие ваши соотечественники ловят эти каналы. Следят за тем, что происходит в Грузии…
– Что они от этого получают удовольствие? Они нервные, раздраженные, возбужденные. Я не могу тратить так свои нервы.
(Действительно ли мой пациент умеет так блокировать свои чувства, как утверждает. То есть, способен защищаться обратным чувством, вытеснять внутренний психический конфликт в подсознание и как бы забывать и не думать о том, что может вызывать раздражение и нервные расстройства? Если это так, то рано или поздно это напряжение может вырваться наружу.)
Я когда прихожу домой, у меня бегает двухлетнее счастье, у меня еще счастье – супруга-красавица. Зачем мне смотреть на этих политиков, которые хают. Зачем мне это надо. Я включаю канал природа, фильмы старые, я высыпаюсь, принимаю холодный душ, бассейн. Иду на студию, на встречи, выступления, съемки, мне это нравится. У меня есть близкие и родные люди с кем мы сейчас начинаем заниматься бизнесом, строим квартиру, супруга думает, как эту квартиру обставить, я еще больше буду работать, чтобы все было хорошо.
(Все эти атрибуты позитивных переживаний и успеха, по-видимому, и образует феномен России, которую любит мой пациент.)
– Вы знаете, что с нового года ограничили жителей стран СНГ на рынке. А если такое ограничение нагрянет и на шоу-бизнес?
(Задаю этот вопрос потому, что эти меры, на мой взгляд, значительным образом сказались на психическом состоянии гастарбайтеров России и создали значительное социальнойе напряжение.)
– Нет, если в шоу-бизнесе будет кто-то выступать без регистрации, ну не знаю….
– Как-то я беседовал с гастарбайтерами в Москве. Они сначала все объективно говорили, выражались эмоционально о своей ситуации, а когда я вытащил диктофон они стали политкорректными, начали говорить аккуратно и отказались от многих своих высказываний. Сейчас у меня при общении с вами такое же ощущение.
– Если ты выезжаешь в страну, какая бы она не была, Россия, Англия, у каждой страны есть законы. В Америке ты же не удивишь, когда тебя берут за шкирку и выкидывают Есть люди, чиновники, которые на бедах людей конкретно зарабатывают. Что они вытворяют, это отдельная история, замкнутый круг, они говорят: «Нам надо выжить». Они морально и духовно заряжаются. Был случай, когда меня с трапа взяли и повели в обезьянник, не назову город, т. к. все встало на свои места. Вы первые, кому я это рассказываю. Повезли в обезьянник, там была моя фамилия, показали директиву, который приняли с другого города. Были паспортные данные, гражданин Российской Федерации, и не последний человек в этой стране. Я не стал сопротивляться этим людям. Было не удобно, они заставили написать меня объяснительную о том, почему я приехал в этот город. Это бред, но это был факт. Я написал, что два дня буду в этом городе, а потом уезжаю обратно в Москву. Но я подписал. Они все рассмотрели, все цивильно, все красиво, все достойно. Прислали письмо на мое имя как-то домой, но после нового года пришло письмо с извинениями с этого региона, с аэропорта, дескать это произошло по вине сотрудников. Я не хочу делать из себя жертву. Политики это политики, кто себя как может, так и укалывает, от этого люди и страдают. Самый большой ужас– это то о чем я начал говорить. У нас уничтожается поколение, уничтожается будущее, т. к. злобой будущее не построишь.
– Не мог бы ты какой-нибудь абсурдный сон рассказать сюжетом.
– Очень часто такое бывает, что это собака, которая подкрадывается.
(Анализ данного сновидения показал, это сон как знак об опасности, которую систематически испытывает мой пациент. Мой пациент как бы всегда начеку, не расслабляется.)
– Я больше всего люблю, когда я во сне летаю, к сожалению не так часто. Очень люблю, когда мне снится покойная бабушка, когда она меня может обнять и говорить, что все будет хорошо.
– Покойная бабушка часто снится и вы с ней бываете в диалоге.
– Она мне снится тогда, когда наступает переломный момент, она приходит во сне и заряжает своим теплом.
– Это сон говорит о том, что у тебя хорошее душевное состояние. Ты в это утро хорошо просыпаешься.
– Да, я просыпаюсь, меня зовет дочка, папуля, папуля. Что может с этим сравниться? Я во сне песни пишу. Я просыпаюсь, иду к роялю, включаю диктофон. Последняя была песня «Помолимся за родителей». Людям очень нравилась эта песня. Иногда ночью пою во сне. Громко пою. Моя супруга Ирина слышит.
– Ты свои пением во сне будишь супругу и она всё слышит?
– Ну да. А что тут поделаешь. Раз она жена певца, то пусть слушает как я пою во сне. Иногда же.
– И всё-таки, давай абсурдный сон какой-нибудь разберём.
– Я не могу припомнить абсурдные сны. Я в роще, спокойный солнечный день, внутрь солнце не проходит, но лучи все равно пробивают и это безумно красиво. Животные спокойно себя ведут. Это рай.
– Это сон твоя мечта. Сон-фантазия. А таких снов не бывает Грузия, Москва, Грузия, Россия.
– Часто снится то место где я служил два года. Зачем меня опять забирают в армию. Я там начал петь. В Латвии, в Юрмале я получил первую Гран-при.
– Потому, что не хотел бы повторить армию?
– Наверное. Нет, там такого нет. В этот момент я не понимал я хотел петь или нет.
Один раз приснилось, что я якобы пою под фонограмму. Я по натуре человек, который наслаждается пением, музыкой. И вдруг разговор идет о фонограмме, я испугался. Я никогда не пел под фонограмму.
– Счастлив тот мужчина, которому в эротических снах жена снится и он просыпается и радуется от того, что она рядом…
– Это уже мое дело.
– А какие фантазии тебя часто одолевают?
– Есть один кусок фантазии, который потом уже превратился в реальность, и я этому очень рад конечно же, во главе всего этого стояли мои мечты. До армии я очень любил эстраду, хотя я должен был стать очень сильным скрипачем. Часто фантазировал, что я на сцене, что я пою. Были фантазии, что я футболист, я забиваю голы на самых лучших стадионах.
– А вот сейчас какая фантазия? Сейчас когда вы многого достигли?
– Сейчас еще больше. Я только начинаю смаковать жизнь, у меня сейчас немножко другие фантазии. Что касается творчества… Конечно без фантазии я не смогу писать песни, не быть интересным. Новые проекты, новые концерты.
Мой пациент толерантен к моральным издержкам, которые ему приходится испытывать в России. Терпимость моего пациента оправдывается успехом, который он имеет среди российских слушателей. По-видимому, эта толерантность, политкорректность моего пациента и являются одной из главных причин успешного и долгосрочного пребывания моего пациента на олимпе российской эстрады.
