Текст книги "Сон на яву (СИ)"
Автор книги: Рада Теплинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
6
После смерти отца перед Эмили во весь рост встал вопрос выживания, словно огромная неприступная стена. Раньше у неё не было ни времени, ни возможности думать о будущем, строить планы или мечтать. Её жизнь была сплошным калейдоскопом борьбы за кусок хлеба, постоянным поиском тепла и безопасности. Все её заботы сводились к одному: где они с отцом смогут поесть и переночевать в следующий раз? Последние четыре года эта мысль неотступно преследовала её, словно навязчивый кошмар, проникая даже в сны и лишая покоя. Она стала её навязчивой идеей, мрачной тенью, сопровождавшей её повсюду, диктующей каждый её шаг.
«Но ведь жизнь не всегда была такой грустной», – с горечью подумала девушка, усаживаясь на скрипучую старую койку, служившую ей постелью. Матрас был продавлен и источал затхлый запах, словно сама безысходность пропитала его волокна. Память, словно старая киноплёнка, начала прокручивать в её голове обрывки счастливых моментов: улыбка отца, лучи солнца, пробивающиеся сквозь листву деревьев, запах свежеиспечённого хлеба, ощущение тепла и защищённости. В голове всплывали картины их путешествий, пусть и вынужденных, по живописным местам, где они хоть ненадолго забывали о своих проблемах и наслаждались красотой мира. Когда отец был жив и здоров, когда их жизнь ещё была наполнена смехом, надеждой и мечтами о лучшем будущем. Эти воспоминания, словно искры, вспыхивали в темноте её отчаяния, напоминая ей о том, что когда-то она была счастлива, и даря слабую, почти незаметную надежду на то, что счастье ещё может вернуться, что не всё потеряно. Но боль утраты была слишком сильна, словно тяжёлый камень, придавивший её к земле, и воспоминания вместо утешения лишь усиливали её тоску, превращаясь в горькое напоминание о том, чего она лишилась. Они были словно мираж в пустыне, обещавший спасение, но лишь усиливавший жажду.
За окном продолжал лить дождь. Капли, словно слёзы, стекали по мутному стеклу, образуя причудливые узоры. Эмили откинулась на продавленную подушку, чувствуя, как усталость постепенно овладевает её телом. Она закрыла глаза, пытаясь прогнать навязчивые мысли, но они, словно назойливые мухи, неотступно кружили вокруг, не давая ей покоя. Что ждёт её впереди? Где она найдёт силы жить дальше? Как ей выбраться из этой бездны отчаяния, в которую она угодила? Вопросы роились в её голове, не находя ответа. Тишину убогой комнаты нарушал лишь мерный стук дождя, отсчитывающего секунды, часы, дни её одиночества.
Внезапно сквозь шум дождя Эмили услышала тихий стук в дверь. Она вздрогнула от неожиданности и села на кровати. Кто бы это мог быть? У неё здесь не было знакомых, да и миссис Грант редко беспокоила её, предпочитая общаться с помощью записок, которые подсовывала под дверь. Нерешительно поднявшись с кровати, Эмили подошла к двери и осторожно приоткрыла её. На пороге стояла миссис Грант, держа в руках старую потрёпанную книгу. Её непроницаемое лицо, казалось, стало немного мягче.
– Это... принадлежало твоему отцу, – глухо сказала миссис Грант, протягивая книгу Эмили. – Я нашла её среди его вещей.
Эмили взяла книгу, чувствуя, как по её пальцам пробегает дрожь. Обложка была потертой и выцветшей, но она сразу узнала её. Это был сборник стихов Роберта Фроста, любимая книга её отца. Он часто читал ей стихи Фроста вслух, когда она была маленькой, и её голос эхом звучал в её памяти.
– Спасибо, – прошептала Эмили, глядя на миссис Грант. В глазах женщины мелькнуло что-то похожее на сочувствие, но оно тут же исчезло, оставив лишь прежнюю непроницаемость.
– Не за что, – ответила миссис Грант и, повернувшись, ушла, оставив Эмили наедине с книгой.
Эмили закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. В руках она держала книгу, словно драгоценность. Открыв её наугад, она увидела стихотворение «Дорога, которую не выбрали». Слова, знакомые с детства, вдруг обрели новый, глубокий смысл.
«Я знаю, что пройдут годы, и я буду вздыхать, рассказывая о том, как пошёл другой дорогой, как мне не по себе от того, что я выбрал её, и я знаю, что всё повторится снова и снова».
Слова стихотворения словно обратились к ней, призывая не сдаваться, не отчаиваться, а найти в себе силы выбрать свой собственный путь, даже если он кажется трудным и непредсказуемым. Впервые за долгое время в душе Эмили зародилась слабая надежда. Возможно, смерть отца была не концом её жизни, а лишь началом нового, неизведанного пути. Возможно, у неё ещё есть шанс найти своё счастье, даже в этом богом забытом месте, в этом убогом пансионе «Забвение». Возможно, эта старая книга, словно послание от отца, подсказала ей, что делать дальше.
Она крепко прижала книгу к груди, чувствуя, как в её сердце зарождается тихая решимость. Дождь за окном продолжал лить, но теперь он не казался ей таким унылым. Словно смывая с неё всю печаль и отчаяние, он давал ей шанс начать всё с чистого листа. Эмили сделала глубокий вдох и, снова открыв книгу, начала читать стихи Роберта Фроста, позволяя словам мудрого поэта наполнить её душу теплом и надеждой. В этот момент, в этой убогой комнате, вдали от дома и близких, Эмили поняла, что она не сломлена. Она выживет. Она найдёт свой путь. И она будет счастлива. Когда-нибудь.
7
Да, жизнь не всегда была такой унылой, как сейчас. Эмили словно смотрит на свою жизнь сквозь мутное стекло, где краски потускнели, а радость превратилась в туманное воспоминание. Она плохо помнила свою мать Джуди, красивую женщину, от которой так приятно пахло, – она умерла, когда девочке было всего три года. В памяти остались лишь размытые образы, словно акварельные зарисовки, выцветшие под беспощадным солнцем времени: мягкие руки, нежная улыбка, озарявшая всё вокруг, и аромат лаванды и ванили, который, казалось, всегда окружал её мать, словно невидимый кокон любви и заботы.
Эти мимолетные воспоминания оставались драгоценными сокровищами в её израненном горем сердце. Она хранила их как заветные талисманы, боясь, что со временем они поблекнут, как старые фотографии, лишенные цвета и четкости, оставив после себя лишь пустоту, холодную и бездонную, как могила. Иногда, закрывая глаза, она пыталась воссоздать образ матери, услышать ее голос, почувствовать ее прикосновение, но чем сильнее она старалась, тем дальше ускользали эти хрупкие воспоминания, оставляя ее в отчаянии и бессилии.
Тогда Эмили была ещё слишком мала, чтобы понять, каким страшным ударом для её отца стала смерть любимой жены. Мир ребёнка, уютный и безопасный, не мог вместить в себя такую огромную потерю. Она видела только, что отец часто плачет, тихо всхлипывая в полумраке кабинета, где раньше раздавался его громкий смех и велись важные разговоры о плантации, или безутешно рыдая в саду под раскидистым дубом, где они часто гуляли всей семьёй, собирали жёлуди и мастерили домики для птиц. Но она не понимала, что эти слёзы – не просто грусть, а глубокая, необратимая потеря, которая навсегда изменит их жизнь, словно внезапно наступившая зима заморозила их сердца.
Теперь она понимала: смерть Джуди, словно вырвавшее с корнем цветущее дерево, оставившее после себя лишь пустую яму и груду земли, превратила рассудительного и хозяйственного плантатора в азартного игрока, который не мог прожить и минуты без карт, виски и неоправданного риска. Горе, словно ржавчина, разъедало его изнутри, подталкивая к саморазрушению, словно он сам хотел сгореть дотла, чтобы воссоединиться со своей любимой женой. Он пытался заглушить боль вином и азартными играми, словно топил её в бездонной бочке, но каждое поражение лишь усиливало его отчаяние, затягивая в бездну всё глубже и глубже, и эта бездна неумолимо поглощала их общее будущее. С каждым проигрышем он словно отрывал кусок от их былого благополучия, продавая землю, скот, драгоценности матери, обрекая их на всё большее обнищание. Эмили наблюдала за этим с ужасом, чувствуя себя беспомощной перед надвигающейся катастрофой, как лодка без весел в бушующем океане. Она пыталась остановить его, умоляла одуматься, но ее слова тонули в пьяном бреду и не достигали его оглушенного горем разума.
В последние годы, как и в последний вечер своей жизни, Мэтью Кларк был сильно пьян. Эмили с трудом вспоминала тот день, когда видела отца трезвым, словно чистое небо стало для неё несбыточной мечтой. Запах алкоголя пропитал его одежду, его дыхание, весь его облик, словно он стал частью его самого, его неотъемлемым атрибутом. Его лицо, когда-то исполненное достоинства и силы, теперь было опухшим и красным, изборождённым глубокими морщинами, следами бессонных ночей и прожитых в разврате дней, а взгляд, затуманенный алкоголем, утратил остроту и ясность, словно в нём погас огонь жизни. Она больше не видела в нём любящего и заботливого отца, каким он был в её детстве, того героя, который защищал её от всех бед и читал ей сказки на ночь. Его поступки становились всё более непредсказуемыми, а речь – бессвязной и гневной, словно он выплескивал на неё всю свою накопившуюся боль и разочарование. Она боялась его, но в то же время испытывала жалость – жалость к человеку, которого сломило горе, превратив в тень прежнего себя. Она понимала, что в глубине души он тоже страдает, но не знает, как справиться со своей болью.
Зато она хорошо помнила плантацию и свой прежний дом, расположенный недалеко от Натчеза, штат Миссисипи. Большой белый дом с колоннами, величественно возвышающийся над окружающим пейзажем, утопающий в зелени, где когда-то звучал смех и царило счастье, где за обеденным столом собиралась большая семья, слуги сновали туда-сюда, принося изысканные блюда, и где каждый вечер перед сном мать читала им сказки, укрывая мягким одеялом и целуя в лоб. Теперь это место превратилось в призрак прошлой жизни, погребённый под слоем долгов и разочарований, заросший сорняками и забытый, словно дом покинули не только люди, но и сама жизнь.
Она помнила бескрайние хлопковые поля, простиравшиеся до самого горизонта, слуг, работавших под палящим солнцем, шум ветра в высоких деревьях, окружавших дом, и ощущение безграничной безопасности, которое дарил ей отчий дом, когда казалось, что мир у её ног, а будущее полно надежд и возможностей, словно перед ней открыты все дороги. Теперь всё это казалось далёким и нереальным сном, миражом, который никогда больше не станет явью, горьким напоминанием о том, что она потеряла, словно ей показали рай, а потом захлопнули перед ней двери. Даже запах цветущего хлопка, который когда-то вызывал у неё радость, теперь отзывался в её сердце тоской и печалью, словно аромат самых красивых цветов пропитался запахом смерти.
Плантация, которая когда-то была символом их процветания и гордости, теперь стала оковами, удерживающими её в прошлом, напоминая о счастливых днях, которые больше никогда не вернутся, словно якорь, тянущий её на дно океана отчаяния. И теперь, когда она стояла, глядя на руины своей прежней жизни, Эмили понимала, что ей придётся как-то выжить, несмотря на все потери и невзгоды, словно ей предстоит долгий и трудный путь через пустыню. Ей придётся найти в себе силы, чтобы начать всё сначала, даже если это будет означать расставание с прошлым навсегда, словно ей нужно родиться заново. Она должна похоронить прошлое, чтобы построить своё будущее. В её глазах мелькнула искра решимости, словно маленький огонёк, который не погас, несмотря на бурю. Ей предстояло выжить.
8
Эмили окинула взглядом стены своего убогого жилища, и сердце ее сжалось от тоски. Тесная комнатка, где облупившаяся краска обнажала слои старой, выцветшей побелки, казалась не просто маленькой, а удушающе тесной. Затхлый, спертый воздух, пропитанный запахом сырости и дешевого табака, казалось, въелся в каждую щель, в каждый предмет мебели – скрипучий стул, шаткий стол, продавленный матрас, лежащий прямо на полу. Она грустно улыбнулась, и эта улыбка, полная горечи и смирения, тронула уголки её губ, пробуждая вихрь болезненных воспоминаний.
Ее прошлая жизнь в «Бель Эйр» – роскошном поместье, утопающем в изумрудной зелени раскидистых садов, где ароматы роз и жасмина смешивались с прохладным дыханием фонтанов, – теперь казалась призрачным видением, нереальной сказкой. Жизнь, полная балов под хрустальными люстрами, отражающими блеск драгоценностей и шелка, изысканных нарядов, сшитых лучшими портнихами, учтивых поклонников, осыпающих комплиментами и цветами, и беззаботного счастья, которое, казалось, будет длиться вечно. Здесь же – лишь нищета, изнурительный физический труд, не оставляющий времени на мечты, и постоянный, грызущий страх перед завтрашним днём, днём, который неизменно приносил новые заботы и лишения.
Неужели с того рокового дня, когда отец, ослеплённый азартом, словно зачарованный гипнотическим взглядом змеи, в одночасье проиграл всё до последнего гроша, оставив их не просто бедными, а совершенно нищими, на грани голода и отчаяния, прошло целых четыре года? Неужели с той кошмарной ночи, когда Мэтью, встревоженный и бледный как полотно, с глазами, полными ужаса и решимости, ворвался домой, словно спасаясь от преследующей его тени, поднял ее с кровати, занавешенной некогда восхитительными шелковыми шторами с вышитыми райскими птицами, щебечущими в ветвях цветущих деревьев, и сказал, что они должны немедленно уехать, бежать, пока не стало слишком поздно, пока не настигли кредиторы и не отобрали последнее, – неужели с тех пор, когда их мир рухнул, словно карточный домик, прошло четыре с лишним долгих, мучительных года?
«Этого не может быть», – лихорадочно думала она в ту ночь, стоя посреди руин разрушенной ею любимой роскоши и в ужасе прижимаясь к Мэтью, как будто он был единственным якорем, удерживающим ее от падения в бездну. Все их имущество – огромный, величественный дом с шикарной обстановкой, сверкающей хрусталем и позолотой, где каждый предмет был произведением искусства, армия слуг, готовых исполнить любое желание прежде, чем оно было высказано, конюшня, полная породистых, горячих лошадей, чьи родословные ценились на вес золота, лошадей, с которыми она проводила часы, наслаждаясь грацией и свободой галопа по бескрайним полям, – не может быть, чтобы всё это, вся их жизнь, перешло к другим людям из-за одной роковой, необдуманной ставки, из-за безумной прихоти капризной фортуны, которая сегодня улыбается, а завтра отворачивается с презрением. Это казалось нереальным, чудовищным сном, страшным бредом, от которого она вот-вот очнётся.
Сначала Эмили была настолько потрясена свалившимся на них горем, что словно окаменела, превратившись в безжизненную статую. Она долго не могла прийти в себя, словно её душу вырвали из тела и оставили зиять пугающую, холодную пустоту. Она ходила как тень, едва реагируя на окружающий мир, не в силах осознать, что прежняя жизнь, полная достатка, развлечений и всевозможных удовольствий, безвозвратно ушла, оставив после себя лишь боль и разочарование. Мир, казалось, утратил свои краски, превратившись в серую, безрадостную массу.
Однако через какое-то время, подгоняемая инстинктом самосохранения, который, как оказалось, был гораздо сильнее, чем она думала, она всё же взяла себя в руки и попыталась взглянуть на столь внезапную и радикальную перемену в своей жизни как на захватывающее и забавное приключение, как на своеобразную игру, в которой она должна выжить и, возможно, даже победить. Она пыталась убедить себя, что все эти лишения – лишь временные трудности, суровое испытание, которое в конце концов закалит её характер и сделает сильнее, мудрее и устойчивее к ударам судьбы.
9
Но проходили дни, превращаясь в недели и месяцы, и наивные иллюзии начали рассеиваться, как утренний туман под палящими лучами солнца. Девушка начала понимать, что это не так уж и забавно – видеть, как твои бывшие подруги, эти высокомерные куклы, задрав носы, делают вид, что не замечают тебя, а то и вовсе с презрением отворачиваются, перешёптываясь за спиной и бросая в твою сторону ядовитые взгляды. Она не находила ничего забавного и в том, чтобы делить своё жёсткое ложе, набитое соломой, с блохами и клопами, которые не давали ей сомкнуть глаз по ночам, мучая её своими укусами и лишая драгоценного сна. И не было ничего волнующего и романтичного в тех вечерах, которые ей приходилось проводить с грязными и сквернословящими личностями в прокуренных и провонявших виски салунах, съеживаясь от страха и презрения, чувствуя себя чужой и уязвимой, пока её отец, опустившийся и постаревший на десяток лет, с потухшим взглядом и трясущимися руками, тщетно пытался вернуть утраченное состояние единственным известным ему способом – с помощью карт, с помощью обманчивого блеска надежды и горького привкуса разочарования, которые неизменно сменяли друг друга. Это было не приключение, а жестокая реальность, от которой некуда было бежать, уродливая правда, преследовавшая ее во сне и наяву.
В этой удушающей нищете, в отвратительной комнатке, ставшей ее миром, Эмили чувствовала себя не просто бедной, а словно заключенной. Взгляд ее серых, некогда лучистых глаз потускнел от ежедневной борьбы за выживание. Она больше не видела в себе ту юную, беззаботную девушку, которая когда-то с легкостью порхала по бальным залам «Бель Эйр». Тонкие руки, привыкшие к шелку и кружевам, теперь загрубели от тяжелой работы. Кожа, прежде холёная и нежная, обветрилась и покрылась мелкими морщинками, словно карта, исчерченная линиями пережитых бед.
Она работала прачкой, с утра до ночи стирая чужое грязное бельё. Запах щёлока и пота преследовал её повсюду, даже во сне. Её пальцы кровоточили от постоянного контакта с жёсткой тканью и едкими растворами. Но она работала, не жалуясь, потому что знала, что от её труда зависит их с отцом выживание. Отец… Его она жалела больше всего. Видеть, как некогда властный и гордый мужчина, окружённый восхищением и почётом, превратился в жалкую тень самого себя, было для Эмили невыносимой мукой.
Его одержимость азартными играми не только лишила их всего, но и сломила его самого. Он избегал ее взгляда, стыдясь своей слабости и вины. Он часто пропадал в салунах, пытаясь вернуть утраченное состояние и утоляя горе дешевым виски. Эмили знала, что каждый вечер, когда он уходит, она замирает от страха, боясь, что он больше не вернется, что отчаяние сломит его окончательно.
Но она не могла позволить себе сломаться. Она должна была быть сильной ради них обоих. Она должна была быть его якорем, его надеждой, его единственным лучом света во тьме, в которую он сам себя погрузил. Иногда, глядя на его осунувшееся лицо, на его дрожащие руки, она чувствовала, как в ней поднимается волна гнева и обиды. Как он мог так поступить с ними? Как он мог так легкомысленно проиграть всё, что у них было? Но гнев быстро сменился жалостью и состраданием. Она не могла его винить. Он был болен. Болен азартом, болен отчаянием.
Единственное, что давало ей силы жить, – это воспоминания о Мэтью, брате, который спас ее и отца от верной гибели. После той роковой ночи он исчез, оставив лишь короткую записку, в которой просил прощения и обещал вернуться богатым, чтобы вернуть семье былое величие. Эмили не знала, жив ли он, где он, что с ним случилось. Она лишь хранила его образ в своем сердце, не позволяя отчаянию поглотить себя полностью. Младший брат – единственная ниточка, связывающая ее с надеждой на лучшее будущее, на возвращение к прежней жизни, к мечтам, которые она похоронила так давно.
Иногда, когда она была одна и смотрела на звёзды, которые казались ей такими же далёкими, как и прошлая жизнь, Эмили позволяла себе мечтать. Она мечтала о том дне, когда Мэтью вернётся, сильный и богатый, и они вместе вернут себе «Бель Эйр». Она мечтала о том дне, когда сможет снять это грязное платье, надеть шёлк и кружево и снова почувствовать себя женщиной, а не рабочей скотиной. Она мечтала о том дне, когда её отец снова будет улыбаться искренней улыбкой и забудет о своей пагубной привычке.
10
Но эти мечты были лишь краткими проблесками надежды в беспросветной тьме. Реальность оставалась жестокой и неумолимой. И каждый день Эмили просыпалась в этой душной комнатке, вдыхала запах сырости и табака и знала, что ей снова предстоит бороться за выживание. Ей снова предстоит стирать чужое грязное бельё, снова видеть страдания отца, снова ждать вестей от брата.
Но она не сдавалась. Она продолжала жить, дышать, надеяться. Потому что знала, что в глубине души у неё всё ещё живёт та юная, беззаботная Эмили из «Бель Эйр», которая верила в чудеса и знала, что всё обязательно будет хорошо. Именно эта вера, этот слабый, но неугасающий огонёк надежды помогали ей выживать в этом жестоком и несправедливом мире.
Весть о разорении Мэтью Кларка пронеслась по Натчезу и окрестностям подобно смертоносному урагану, оставляя после себя лишь руины былой славы и уважения. Ещё вчера он был олицетворением успеха, плантатором, чьи бескрайние поля шептали о процветании, а вереницы рабов служили живым воплощением его могущества. Сегодня он стал изгоем, банкротом, чьё имя произносилось шёпотом с примесью жалости и презрения. Бывшие поклонники отворачивались, приветствия застревали у них в горле, а в глазах, некогда полных восхищения, плескалось неловкое сочувствие, быстро сменяющееся опасливым отчуждением.
Лишь немногие, сохранившие остатки прежней дружбы и сострадания, осмеливались предложить помощь. Кто-то робко предлагал ссуду, кто-то – содействие в поиске работы, а кто-то – временное жильё для его дочери Эмили, хрупкой и беззащитной в вихре обрушившихся несчастий. Но большинство предпочло дистанцироваться, словно боясь заразиться финансовой проказой, запятнать свою репутацию связью с человеком, которого преследовали неудачи. Их сочувствие тонуло в океане страха перед долгами и потерей социального статуса. Те, кто ещё вчера с удовольствием пользовался гостеприимством Кларксов, теперь избегали встреч с ними, словно чумы.
Гордыня, всегда отличавшая Мэтью, и гранитное упрямство не позволяли ему принять протянутую руку помощи. В его понимании это было равносильно публичному признанию собственного поражения, доказательством того, что Мэтью Кларк сломлен ударами судьбы. И он не мог позволить себе такую капитуляцию. Решив во что бы то ни стало самостоятельно выбраться из бездны, он намеревался продемонстрировать миру свою непреклонность и вернуть утраченное величие. И снова он обратился к картам, к той самой роковой игре, которая его и погубила. Эта пагубная страсть, змеёй обвившаяся вокруг его сердца, отравляла разум и влекла в пропасть. Он верил в удачу, коварную и переменчивую, убеждал себя, что она непременно вернётся к нему, стоит лишь проявить должное упорство. Он обманывал себя, цепляясь за эту иллюзорную надежду, как утопающий за соломинку в бушующем море.
Карты перестали быть приятным развлечением, способом скоротать время в компании приятелей за стаканчиком виски и сигарой. Теперь они стали единственным инструментом, той самой соломинкой, за которую он отчаянно цеплялся, пытаясь заработать на жизнь себе и своей любимой дочери. Но какой же жалкой и отвратительной была эта новая жизнь! Дни и ночи напролёт, проводя в прокуренных игорных домах в компании сомнительных личностей – шулеров, пьяниц и авантюристов, – Мэтью выигрывал жалкие гроши, которых едва хватало на самое необходимое: скудную еду, дешёвую одежду и койку в захудалой гостинице, кишащей клопами и пропитанной вечной сыростью. Его благородные черты осунулись, а некогда гордый взгляд потускнел, словно отражение солнца в грязной луже. Он проклинал судьбу, винил в неудачах всех и вся, кроме себя самого, но продолжал играть, с маниакальным упорством надеясь на внезапную удачу, на то, что фортуна наконец-то повернётся к нему лицом и одарит щедрым выигрышем. Алкоголь на короткое время притуплял боль и позволял забыть о нищете, но расплата за это мимолетное облегчение была мучительной.
Стыд, словно едкая кислота, разъедал Мэтью изнутри, заставляя его бежать из Натчеза. Он больше не мог выносить сочувствующие и насмешливые взгляды, не мог дышать воздухом города, где когда-то был уважаемым человеком, где его имя произносили с почтением. Он стал бродягой, скитающимся по пыльным дорогам, жалкой тенью самого себя. Они сели на видавший виды пароход, пропахший углём и дешёвым табаком, и отправились вниз по могучей Миссисипи, уносящей их всё дальше от прошлой жизни, от былого величия и достатка. Они постоянно переезжали, словно убегая от собственной тени и горьких воспоминаний. Каждый новый город, каждая новая пристань лишь на мгновение дарили иллюзию перемен, которая вскоре рассеивалась, оставляя после себя лишь разочарование и безысходность.
Мэтью практически всё время проводил в грязных салунах, где терпкий запах виски смешивался с запахом пота и отчаяния. Он проигрывал последние деньги в карты и отчаянно пытался хоть как-то поправить своё шаткое финансовое положение. В его глазах горел лихорадочный блеск, а руки дрожали от напряжения и бессонных ночей. Неухоженная седая борода придавала ему вид безумного пророка. А Эмили… Эмили оставалось лишь безропотно следовать за отцом, терпеливо снося все тяготы нищенской жизни. Она видела, как блеск в глазах отца тускнеет с каждым проигрышем, как на его изборождённом морщинами лице застывает печать отчаяния.
Она чувствовала его боль, его бессилие, его надвигающуюся беду. И в её юном сердце росла тревога за будущее – будущее, которое казалось ей всё более мрачным и неопределённым, как туман, окутывающий реку в предрассветный час. Её когда-то светлые глаза потускнели, а на щеках появился болезненный румянец. Она боялась за отца, боялась за себя, боялась того, что ждёт их впереди. Она молилась, чтобы этот кошмар когда-нибудь закончился, но её молитвы оставались без ответа. Она понимала, что отец, ослеплённый своей одержимостью, не видит её страданий, не замечает, как она увядает день за днём. И эта беспомощность разрывала ей сердце, и она чувствовала, что её надежда, подобно соломинке, вот-вот сломается под тяжестью выпавших на их долю испытаний.
