Текст книги "Сон на яву (СИ)"
Автор книги: Рада Теплинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
57
С трудом удержавшись на ногах после неожиданного столкновения с Эрнесто – лишь слегка сдвинув стопу и едва заметно напрягая мышцы, – Лазаро спокойно выпрямился. Он не выказал ни малейшего раздражения, удивления или даже мимолетного замешательства. Его ясный и невозмутимый взгляд встретился с требовательным и нетерпеливым взглядом Антониеты, и он ответил с той же невозмутимостью и ровным тоном, которые так поразили Эмили, словно был высечен из камня:
– Засиделся допоздна, синьора. Мне нужно кое-что обсудить с мистером Агиларом. Я узнал, что он вернулся домой, и подумал, что нужно подготовиться к завтрашнему утреннему разговору, чтобы не терять драгоценное время. Мои обязанности требуют предусмотрительности и тщательного планирования.
Антониета театрально вздохнула, демонстративно закатила глаза и прижала изящную руку к груди, как будто испытывала глубочайшие страдания:
– О, опять работа! Какая невыносимая скука! Вы только и делаете, что работаете. Неужели вам не надоедает эта монотонность? Неужели вам не скучно изо дня в день видеть одни и те же бумаги, цифры, дела?
– Да, работа, – с лёгкой, почти незаметной, едва уловимой улыбкой, которая не коснулась его глаз, кивнул Лазаро, не сводя с неё спокойного взгляда. – Я управляющий мистера Агилара, и он платит мне за то, что я на него работаю. Моя работа – это моя ответственность, и я отношусь к ней со всей серьёзностью.
Словно невзначай, привычным движением, полным почти хищной грации, Антониета провела ладонью по лацкану сюртука управляющего. Её пальцы задержались на плотной ткани дольше, чем того требовала простая вежливость, почти лаская её. В её голосе появилась томная, манящая хрипотца, когда она продолжила, приближаясь к нему:
– Ума не приложу, как вам не надоедает всё время работать! Неужели вы никогда не забываете о своих обязанностях, о своей... порядочности? – Она соблазнительно улыбнулась, её глаза блеснули в предвкушении, отражая тусклый свет, и она чуть придвинулась к собеседнику, позволив своему телу на мгновение соприкоснуться с его телом и окутав его изысканным ароматом своих духов. Затем, проведя кончиками пальцев по его подбородку, она прошептала, обжигая его кожу своим горячим дыханием: – Мой дорогой, мой благородный Лазаро, если бы вы только могли забыть о своей... безупречной репутации и о том, что я жена Романа, то, уверена, вы показались бы мне гораздо интереснее, чем сейчас... Мы бы проводили вечера вдвоём, вдали от скучных обязанностей и чужих глаз...
Она резко подалась вперёд и, не дожидаясь ответа, поцеловала его в губы – быстро, дерзко, но в то же время властно, оставив на его губах отпечаток своей решимости. Затем, отстранившись всего на дюйм, она продолжила, и её голос стал ещё более хриплым, полным вызова и неприкрытого желания: – Ну сделайте что-нибудь более... волнующее, чем целыми днями корпеть над скучными бумагами! Покажите мне, что вы способны на большее, чем просто быть управляющим!
Прижавшись к холодной, отполированной поверхности массивной, богато украшенной колонны, чьи изящные, почти живые узоры были скрыты в полумраке, Эмили наблюдала за происходящим в просторном холле. Её щека ощущала ледяное прикосновение мрамора, а сама она старалась быть абсолютно незаметной, сливаясь с тенью. Ни Антониета, ни Лазаро, казалось, не подозревали о её присутствии, их внимание было полностью поглощено разгоравшимся между ними конфликтом. Девушка с трудом сдержала возглас удивления, который мог выдать её, когда Антониета начала обжигать воздух своими словами. Её сердце бешено колотилось в груди, отбивая лихорадочный ритм о рёбра, пока она слушала Антониету Агилар – её наглость и отвратительное поведение были просто невероятными, вызывая не только возмущение, но и глубокую неприязнь. Каждое слово, каждый жест Антониеты излучали презрение и высокомерие, словно она нарочно стремилась унизить собеседника, втоптать его в грязь, вызывая у Эмили волну неприязни, почти физическое отторжение.
Лазаро, чьё обычно спокойное лицо было искажено от напряжения, поджал губы, отчего они побледнели, практически превратившись в тонкую полоску. Его взгляд был холоден, как зимний рассвет, пронизывающий и отстранённый, когда он сухо, почти ледяным тоном произнёс, словно каждое слово было высечено из камня:
– И вы искренне полагаете, что ваш муж, дон Рафаэль, одобрит подобные действия? Или, может быть, ему неизвестны ваши истинные планы? Его голос был тихим, но в нём звучала сталь, не оставлявшая места для споров.
Антониета вздрогнула, словно её хлестнули по лицу невидимым кнутом. В её глазах, обычно скрывающих множество замыслов под покровом хитрости и притворства, теперь вспыхнул чистый, неприкрытый гнев, словно маска слетела, обнажив истинное лицо. Она отступила на шаг, её роскошное, расшитое золотом платье зашуршало по полу, словно разъярённая змея, предупреждая о готовящейся атаке, а не о жесте грации.
– Это просто возмутительно! – воскликнула она, и её голос сорвался на пронзительный визг, который наполнил просторную комнату, отражаясь от высоких потолков и массивной мебели. – Какая порядочность! Как вы смеете читать мне нотации? Вы ли это, Лазаро? Или вы забыли, что у Мэделин тоже есть муж? Это, конечно, не мешает вам бессовестно за ней ухаживать, не так ли? Это совершенно не мешает вам открыто преследовать её, не обращая внимания на то, что она замужем, и на то, что это порочит её репутацию, а вместе с ней и репутацию всей нашей семьи! Её пальцы сжались в кулаки, а лицо исказилось от ярости.
Лазаро мгновенно вспыхнул. Густой предательский румянец медленно пополз вверх по его шее, заливая щеки и уши, выдавая его внутреннюю борьбу. Было очевидно, что она задела его за живое, и он явно смутился, пытаясь сохранить остатки хладнокровия, его взгляд метался в поисках опоры, но безуспешно.
– Ваша сестра просто очень добра ко мне, – начал он, тщательно подбирая слова, каждое из которых давалось ему с трудом, словно он взвешивал их на невидимых весах, но его голос всё равно дрожал от с трудом сдерживаемого возмущения, выдавая бурю эмоций внутри. – А вы, Антониета, как всегда, стараетесь всё... опошлить, выставить в дурном свете. Вы искажаете её благие намерения и мою глубокую признательность. – Лазаро глубоко вдохнул, его грудь расширилась, а плечи напряглись, словно он готовился к броску или удару. – Я глубоко уважаю миссис Браун. Слава богу, она не такая, как вы! Она обладает честью и достоинством, о которых вы, кажется, даже не догадываетесь!
Его слова прозвучали как приговор, наполненный неподдельной искренностью и презрением к Антониете.
Антониета запрокинула голову, и её звенящий, почти истерический смех разнёсся по комнате, эхом отражаясь от высоких потолков. Этот смех был резким, неестественным, лишённым всякой радости и больше напоминал скрежет стекла. В этом смехе не было ни капли веселья, только холодное, ядовитое торжество.
– Мэделин почти такая же, как я, только никто об этом не догадывается! – весело, но злорадно пропела она, и её глаза заблестели от насмешки, мерцая опасным, почти безумным огнём. – А вы просто идиот, Лазаро, если думаете иначе. Вы слепы, как крот! Она махнула рукой, словно отмахиваясь от глупости, и её губы растянулись в ехидной, торжествующей улыбке.
Лазаро вяло пожал плечами, на его лице читались глубокая усталость и разочарование, словно все силы покинули его. Он больше не пытался защищаться, казалось, энергия спора иссякла, оставив лишь горький привкус поражения и безысходности.
58
– Возможно, – тихо произнёс он, его голос был едва различим, шёпот на грани слышимости. Он сделал полшага назад, желая поскорее покинуть это место, воздух которого стал казаться ему удушающим. – Если вам больше ничего от меня не нужно, я, с вашего позволения, пойду. Извините меня... – Он развернулся, не дожидаясь ответа, и поспешил прочь, его шаги были быстрыми и решительными, оставив Антониету одну посреди комнаты. Её смех постепенно затих, сменившись ехидной ухмылкой, которая не сходила с её губ даже в одиночестве, словно она предвкушала новые интриги. Эмили же, затаив дыхание, продолжала стоять в укрытии, ощущая дрожь в коленях и холодный пот на лбу, потрясённая услышанным. Вся эта сцена была похожа на жестокий спектакль, оставивший после себя шлейф напряжения и тревожных вопросов.
Солнечный луч, пробившийся сквозь тяжёлые портьеры высокого окна в холле, словно насмехался над сгущающейся атмосферой. Лазаро, обычно такой сдержанный и педантичный, стоял, ссутулившись, и его плечи, казалось, отяжелели от невидимого груза. Перед ним, словно хищная, но изящная птица, парила Антониета Агилар. В её глазах, обычно глубоких и тёмных, сейчас играли злые огоньки, а уголки губ приподнялись в едва заметной, но оттого не менее жестокой улыбке.
– А если мне не захочется вас прощать? – проворковала Антониета, и в её голосе прозвучали коварные бархатные нотки. Она сделала лёгкий шаг вперёд, заставив Лазаро невольно отступить. – А что, если мне захочется не просто простить, а прямо сейчас пройтись по поместью? И, разумеется, в вашем, Лазаро, обществе? Что вы на это скажете? Как вы посмеете отказать своей хозяйке?
В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Лазаро сглотнул, чувствуя, как внутри него поднимается волна раздражения, смешанного со страхом. Он знал, насколько опасны игры Антониеты.
– Если вы хотите прогуляться, то я, конечно, с удовольствием составлю вам компанию, – выдавил из себя Лазаро, и его голос прозвучал неестественно глухо. В каждом его слове, в каждом напряжённом мускуле читалась неохота. Ему хотелось закричать, но он смог выдавить из себя лишь этот жалкий, вынужденный ответ.
Антониета склонила голову набок, её взгляд скользнул по его лицу, словно осязаемое прикосновение холодной стали.
– Гмм... вижу, вы, как всегда, на редкость любезны, – в голосе Антониеты Агилар прозвучали те самые металлические нотки, предвещающие бурю. Она выдержала паузу, наслаждаясь его замешательством. – Интересно, как поступит Роман, если я совершенно случайно намекну ему, что вы... – она чуть подалась вперед и понизила голос до зловещего шёпота, – пытаетесь за мной ухаживать?
Лицо Лазаро мгновенно вспыхнуло. Кровь прилила к вискам, и он почувствовал, как ярость обжигает горло.
– Но это же наглая ложь! – воскликнул он, оскорблённый до глубины души. Вся его выдержка разом улетучилась. Он почти машинально сделал шаг вперёд, но тут же остановился, не смея нарушить дистанцию. – У меня и в мыслях не было ухаживать за вами! Мне противна сама эта мысль!
Усмешка на губах Антониеты стала шире, обнажив идеальные белые зубы. Она наслаждалась его реакцией, словно кошка, играющая с пойманной мышью.
– Возможно, – спокойно ответила она, не меняя выражения лица. – А может, вы просто пытаетесь сохранить лицо. Но интересно, кому из нас поверит Роман? Своей жене, которую он любит и которой доверяет, или управляющему поместьем, который всего лишь наёмный работник? – В её вопросе звучала абсолютная уверенность в своей победе.
На секунду Лазаро потерял дар речи. Он понял, что её слова – не шутка, а реальная угроза. Он сжал руки в кулаки, впившись ногтями в ладони.
– Эрнесто был прав, когда назвал тебя ведьмой! – звенящим от гнева голосом воскликнул Лазаро, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. Он не мог понять, как этому существу удаётся быть настолько отвратительной. – Неудивительно, что он ненавидит тебя лютой ненавистью! И не только он, поверь!
Глаза Антониеты опасно сузились, а прежняя лёгкая усмешка исчезла, сменившись холодной маской. Она выпрямилась, и её фигура, казалось, стала выше и внушительнее.
– Если вы не хотите лишиться хорошо оплачиваемой работы и оказаться на улице, то постарайтесь выбирать выражения, Лазаро. На вашем месте я бы не стала разговаривать в таком тоне с хозяйкой поместья! – Слова Антониеты прозвучали как приговор, в каждом звуке которого читалась недвусмысленная, леденящая душу угроза. Она снова усмехнулась, но теперь в этой усмешке не было и тени прежнего флирта, только чистая, неприкрытая злоба. – А то мне в голову может прийти мысль, что управляющего пора сменить... Что ж, да, возможно...
Последние слова она произнесла задумчиво, растягивая их, словно смакуя каждую букву, и Лазаро почувствовал, как на лбу у него выступает холодный пот. Она полностью владела его вниманием.
– Когда-нибудь ты зайдёшь слишком далеко, Антониета, – прорычал Лазаро низким и хриплым от сдерживаемого бешенства голосом. Он был на грани, но всё же не сорвался. – У меня только одно желание – оказаться в «Кипарисовых водах» в тот день, когда тебе воздастся за всё! Единственное, чего я не понимаю, – почему никто до сих пор не преподал тебе урок... Неужели ты вечно будешь безнаказанной? Вы даже представить себе не можете, как у меня сейчас чешутся руки отхлестать вас по щекам! И я бы сделал это, если бы не... – Он оборвал фразу, не договорив, его взгляд был полон жгучей ненависти и бессильной ярости. Он отвернулся, чтобы Антониета не увидела выражение отчаяния и унижения на его лице.
Внезапно, словно по щелчку невидимого выключателя или даже резче – словно кто-то дёрнул за невидимую нить, связывающую её с этим утомительным спектаклем, настроение Антониеты резко изменилось. Улыбка, до этого игравшая на её алых губах, тонкая и чуть насмешливая, служившая лишь безупречной маской для изощрённой игры в кошки-мышки с управляющим, исчезла без следа. Она не просто исчезла, а словно маска из тончайшего фарфора, до этого умело скрывавшая истинное состояние, треснула и осыпалась, обнажив нечто холодное и безжалостное. Казалось, ей в одно мгновение наскучила эта скучная забава – дразнить Лазаро, бросая ему через комнату что-то похожее на обещания своими томными, затяжными взглядами, а потом изящно отводить глаза, наслаждаясь его неловкостью и очевидным замешательством. Эта игра, которая поначалу, возможно, казалась забавной пикантной приправой к вечеру, теперь вызывала лишь мерзкое, почти физическое чувство пресыщения и отвращения, как от приторно-сладкого вина, которое вдруг стало невыносимо горьким.
59
Её голос, до этого низкий и бархатистый, словно обволакивающий шёлк, в одно мгновение стал пронзительно резким, как свист ледяного клинка, рассекающего зимний воздух. Глаза, в которых ещё минуту назад плясали искорки игривости и лёгкого кокетства, теперь метали молнии чистого, неприкрытого презрения, опаляя всё на своём пути. Взгляд её был острым, как бритва, и непроницаемым, как сталь.
– Убирайся! – отчеканила она. Каждое слово было пропитано презрением, а тон не допускал никаких возражений, обрушиваясь на Лазаро, как камнепад. – Мне плевать на твои пустые угрозы, Лазаро. Ничтожные, до тошноты предсказуемые... Они вызывают у меня лишь зевоту, как и ты сам, со всей своей никчёмной, жалкой персоной.
Лазаро, казалось, на мгновение окаменел, превратившись в безмолвную статую посреди залитого светом холла. Его лицо, ещё несколько секунд назад излучавшее самоуверенность, побледнело до мертвенной белизны от внезапной, сокрушительной обиды и унижения. Казалось, воздух в комнате сгустился, давя на него со всех сторон. Но он слишком долго был придворным, слишком долго танцевал на балах интриг и лести, чтобы позволить себе потерять самообладание. С титаническим усилием, почти физически ощущая, как его гордость, годами отшлифованная и оберегаемая, разрывается на части под её ледяным взглядом, он заставил себя склонить голову в сухом, едва заметном поклоне.
– Как вам будет угодно, мадам, – пробормотал он. Слова казались вымученными и чужими. Его голос был глух и лишён прежнего флирта, ставшего пошлым и неуместным. Он едва скрывал кипящую внутри яростную обиду, которая вот-вот должна была вырваться наружу.
Управляющий, не поднимая глаз, поспешно, почти бегом, словно преследуемый невидимыми призраками своего унижения, направился к массивной дубовой двери. Каждый его шаг был быстрым, но скованным, как у человека, пытающегося удержать равновесие на краю пропасти. Антониета не отрываясь смотрела ему вслед. Её взгляд был холоден, как зимний ветер, и торжествующ, как взгляд победителя, только что повергшего поверженного врага. На её губах медленно, словно цветок зла, расцвела довольная, почти хищная усмешка, обнажившая острые зубы. Она наслаждалась каждой секундой его поспешного отступления, каждым мгновением его унижения, смакуя каждую каплю его поражения. Когда массивная дверь за Лазаро наконец бесшумно закрылась, отрезав его от неё, она, не мешкая, с изящной грацией хищницы, насытившейся своей жертвой, повернулась и направилась к той же двери, за которой совсем недавно, несколько мучительных, тягучих минут назад, скрылся Эрнесто.
Лишь когда массивные двери бесшумно закрылись за Антониетой и холл, казалось, наконец опустел, погрузившись в тягучую, звенящую тишину, Эмили смогла заставить себя пошевелиться. Её ноги, словно прикованные к полу невидимыми цепями, с трудом подчинялись ей, каждый шаг давался с невероятным усилием. Она была совершенно ошеломлена и поражена тем, что только что увидела и услышала, её сердце учащённо билось где-то в горле. Её юный, неопытный разум отказывался воспринимать столь внезапную перемену в настроении госпожи, ледяную, нечеловеческую жестокость её слов и абсолютное, сокрушительное унижение управляющего. Мысли вихрем кружились в её голове, словно обезумевшие бабочки, сплетаясь в тугой, неразрешимый узел, от которого начинала болеть голова.
Почти на автопилоте, словно лунатик, всё ещё находясь во власти шока, девушка добралась до своей комнаты. Её движения были механическими, лишёнными всякого смысла. Она машинально разделась, бросив платье на стул, и забралась под мягкие прохладные простыни. Она с головой погрузилась в уютную пуховую перину, надеясь, что её мягкость и тепло помогут заглушить бурю в её душе, отгородиться от жутких воспоминаний этого вечера. Но сон, упрямый и капризный, не шёл. События вечера вновь и вновь проносились перед её мысленным взором, словно незваные гости, настойчиво стучащиеся в двери сознания и не дающие покоя. Прошло, наверное, не меньше получаса, а Эмили всё ворочалась с боку на бок, подушка уже смялась в бесформенный комок, а простыни сбились. Поняв, что уснуть всё равно не удастся и нет смысла истязать себя тщетными попытками, она шумно выдохнула, откинула одеяло и встала с кровати. Её взгляд, блуждавший по комнате в поисках спасения, упал на высокие застеклённые двери, ведущие на маленький кованый балкончик – единственный островок уединения и покоя в этом огромном, полном тайн доме, где, казалось, каждая стена хранила свои секреты.
Глубоко вдохнув, Эмили осторожно, почти бесшумно распахнула двери. Свежий, тёплый ночной воздух, густой, наполненный пьянящим, сладостным ароматом цветущих магнолий в саду внизу, мгновенно окутал её, ласково обволакивая, словно невидимое покрывало. Она закрыла глаза, наслаждаясь этим благодатным покоем, позволяя прохладе окутать её разгорячённое тело. Напряжение, сковавшее всё её тело после странных и тревожных событий вечера, начало медленно, но верно спадать, растворяясь в ночной прохладе. Каждая мышца расслабилась, а мысли, которые до этого сбивали её с толку и мучили, постепенно прояснились. Через несколько минут, когда душевная буря окончательно утихла и наступило приятное, безмятежное состояние лёгкой истомы, она почувствовала прилив усталости и уже собиралась вернуться в комнату, в свою постель, чтобы наконец уснуть, как вдруг снизу, из темноты раскинувшегося внизу сада, до неё донеслись приглушённые голоса – мужской и женский, звучавшие необычайно таинственно в ночной тишине.
Коридор, этот желанный оазис полумрака, казался Эмили спасительным укрытием от ослепительного блеска и притворного, до рези в глазах, веселья в бальном зале, откуда доносились приглушённые звуки музыки и неестественно громкий смех. Стоя в неглубокой нише, где её милостиво скрывали тени, она почти сразу узнала характерные, едва уловимые интонации Мэделин Браун и Антониеты Агилар. Её нервы, и без того натянутые до предела, дрогнули. С момента своего прибытия на виллу «Кипарисовые воды» она до смерти наслушалась ядовитого шёпота, едких замечаний и пренебрежительных интонаций хозяйки, которыми та весь вечер осыпала, словно крошками яда, не только её, но и других гостей, заставляя их чувствовать себя незваными и ничтожными. Каждое слово Мэделин было отточено до бритвенной остроты, каждый взгляд – пронизывающим, несущим в себе скрытое осуждение и ледяное презрение.
За прошедшие несколько часов Эмили против своей воли слишком хорошо узнала красавицу Антониету – не столько по её немногословным ответам или обрывкам фраз, сколько по её вызывающему поведению, грациозной манере держаться и тому неоспоримому, почти гипнотическому влиянию, которое она, словно невидимыми нитями, оказывала на окружающих мужчин. Их взгляды, прикованные к Антониете, о многом говорили, выдавая тайные желания и нескрываемое восхищение, граничащее с обожанием. От одной мысли о том, что ей придётся продолжать это навязанное обществом представление, эту изматывающую игру в великосветское общество, Эмили чувствовала себя до предела измотанной, а в голове от напряжения начинала пульсировать боль.
