Текст книги "Сон на яву (СИ)"
Автор книги: Рада Теплинская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)
63
Несмотря на внезапно проснувшийся, почти мучительный голод, который ощущался каждой клеточкой её тела, Эмили твёрдо решила не набрасываться на приготовленное угощение сразу. Ей отчаянно хотелось, вопреки физическим потребностям, продлить это хрупкое, почти эфемерное ощущение уюта, тепла и блаженного предвкушения. Это было больше, чем просто еда, – это была возможность продлить момент покоя. Она медленно, почти грациозно встала с кровати, ощущая, как после долгих часов утомительного пути каждая клеточка её тела всё ещё немного ноет и протестует, но теперь эта боль была лишь отдалённым, едва различимым отголоском прежней усталости. Подойдя к старинному умывальнику, увенчанному большим керамическим кувшином, она осторожно налила в таз прохладной, почти родниковой воды. Затем она с наслаждением тщательно умылась, ощущая, как каждая капля не только омывает её лицо, но и смывает остатки глубокой усталости, делая кожу свежей, чистой и по-настоящему отдохнувшей, словно заново рождённой. Только после этого, полностью обновлённая, готовая к встрече с новым днём, который сулил неизвестность, но пока дарил безмятежность, она неторопливо вернулась к столику, чувствуя себя лёгкой и полной сил.
Эмили с наслаждением, почти благоговейно, словно совершая священнодействие, подняла изящный серебряный кофейник и налила себе крепкого, густого, невероятно ароматного напитка в тончайшую фарфоровую чашку с едва заметным, но таким изысканным цветочным узором. Она глубоко вдохнула терпкий, бодрящий аромат, который обещал пробуждение не только телу, но и духу. Первый глоток был обжигающе горячим, и волна тепла мгновенно распространилась по всему телу, согревая изнутри и прогоняя остатки сонливости и дурного предчувствия. Затем она взяла одну из румяных булочек, корочка которой была такой хрустящей, что едва слышно потрескивала при прикосновении. Отломив кусочек, Эмили почувствовала, как нежный сдобный мякиш буквально тает во рту, смешиваясь с сочными и сладкими вкраплениями засахаренного изюма. Вкус был настолько совершенным, что наполнил её рот блаженством и ощущением почти абсолютного, детского счастья. Она ела булочки одну за другой, медленно, с наслаждением, запивая их горячим бодрящим кофе, и чувствовала, как весь накопившийся за долгие дни пути стресс, напряжение и гнетущее беспокойство медленно рассеиваются, словно утренний туман под первыми лучами солнца. И пока она наслаждалась каждым кусочком, каждым глотком, Эмили строго-настрого запретила себе думать о том, что произошло накануне, о тайной, но такой жизненно важной цели её приезда в загадочные и полные интриг «Кипарисовые воды». Она отгоняла эти мысли – о тревогах, сомнениях, глубоких, мучительных переживаниях, которые тяжким, давящим грузом лежали на её сердце, – словно назойливых, нежеланных мух, стремясь продлить эти драгоценные, умиротворяющие мгновения безмятежности и покоя, прежде чем ей придётся столкнуться с реальностью.
Наевшись досыта и ощущая, как по венам разливается не просто сытость, а живительный, неиссякаемый прилив сил, Эмили подошла к большому старинному зеркалу в массивной, богато украшенной резьбой раме. Она внимательно осмотрела себя, вглядываясь в своё отражение и пытаясь найти хоть малейшие следы прежней усталости. К её облегчению, ночной отдых и этот чудесный, восстанавливающий силы завтрак действительно стёрли последние, мельчайшие намёки на утомительную и долгую поездку. Её розовое льняное платье, в котором она проделала весь долгий путь до загадочных «Кипарисовых вод», несмотря на несколько небольших, почти незаметных складок, всё ещё выглядело на удивление достойно и опрятно, словно тоже преобразилось. Эмили осторожно разгладила юбки, убирая скорее воображаемые, чем реальные складки, словно совершая последний важный ритуал перед выходом на сцену, готовясь к очень важному событию, к решающему моменту этого дня. На всякий случай она легонько, но уверенно коснулась своих волос, аккуратно уложенных в тугую, словно королевская корона, причёску из кос, и убедилась, что ни один волосок не выбился, что всё безупречно. Только после этих последних, почти магических штрихов, глубоко вдохнув, словно вдыхая новую жизнь, и собравшись с духом, Эмили осознала, что готова выйти из комнаты навстречу неизвестности нового дня, который, как она предчувствовала, таил в себе не только робкие надежды, но и требовал от неё новых, возможно, трудных испытаний.
Хотя солнце уже поднялось над горизонтом, окрасив небо в нежные персиковые и золотистые тона, и первые золотистые лучи пробивались сквозь высокие арочные окна, игриво отражаясь в безукоризненно отполированном паркете из тёмного дерева, в огромном величественном доме царила удивительная, почти тревожная тишина. Это была не просто утренняя тишина, свойственная ещё спящему миру, а полное отсутствие привычных звуков пробуждения: ни скрипа полов поутру, ни шёпота голосов, ни звона посуды на кухне. Казалось, каждый предмет, каждая молекула воздуха замерли в ожидании, словно дом сам затаил дыхание, предчувствуя нечто неизбежное. Эта неестественная неподвижность давила на Эмили, окутывая её душу тяжёлым, липким покрывалом.
Эмили, веки которой отяжелели после мучительно беспокойной ночи, полной обрывочных тревожных снов и неосознанных страхов, медленно, почти крадучись, спустилась по широкой парадной лестнице. Её пальцы крепко сжимали прохладные гладкие перила из тёмного дерева, словно она пыталась найти опору в этой зыбкой реальности. В огромном холле, который обычно был центром утренней суеты, залитом мягким, но отстранённым утренним светом, она остановилась. Её взгляд блуждал по знакомым, но таким чужим предметам. Антикварный комод, старинные портреты на стенах, ваза с увядшими цветами на мраморном столике – всё это казалось частью незнакомого, враждебного мира. Её охватила глубокая, всепоглощающая растерянность. Каждый нерв кричал об опасности, но девушка не имела ни малейшего представления, куда ей идти дальше, какой шаг в этом лабиринте неопределённости окажется наименее катастрофичным.
Единственная мысль, которая, словно луч проблескового маяка в тумане, прояснила её затуманенное сознание, заключалась в том, что ей необходимо покинуть это место. Выбраться из этих стен, которые внезапно показались ей тюрьмой, прежде чем она столкнётся с Антониетой. Антониета... само это имя, прозвучавшее в её мыслях, вызвало у Эмили смесь леденящего страха, обречённости и глубокой, всепоглощающей усталости. Конечно, Антониета наверняка пришла бы в ярость, если бы увидела её, но, как с горечью подумала девушка, Антониета, скорее всего, рассердилась бы в любом случае. Неважно, что Эмили сделает или не сделает, скажет или промолчит – гнев Антониеты был константой, не зависящей от её действий или их полного отсутствия. Это неизбежное, всепроникающее осуждение, подобное дамоклову мечу, постоянно висящему над головой, лишало Эмили всякой свободы воли, превращая её жизнь в череду ожиданий приговора.
64. Вместо эпилога
Глубоко, до боли в груди, вдохнув, Эмили осторожно, словно боясь нарушить хрупкое равновесие, потянула на себя тяжёлую дубовую дверь. Та с неожиданным скрипом распахнулась, и свежий, бодрящий, почти осязаемый воздух мгновенно окутал её, вытеснив затхлую, душную, пропитанную напряжением домашнюю атмосферу. Это было спасением. Апрельское утро было поистине чудесным, словно сама природа, исполненная сочувствия, пыталась залечить глубокие душевные раны Эмили. Воздух был прохладным, но не колючим, он был наполнен свежими, терпкими ароматами талой земли, распускающихся почек и нежной, едва пробившейся зелени, обещающей возрождение.
Над головой раскинулось ослепительно голубое, бездонное небо, такое чистое и прозрачное, что казалось, сквозь его необъятную лазурь можно заглянуть в саму вечность, увидеть далёкие, недостижимые миры. По его бескрайнему простору лениво, почти неподвижно плыла всего одна-единственная белая пушистая тучка, словно одинокий парус в бескрайнем, полном надежд океане – или, быть может, как одинокая Эмили, ищущая свой путь. Ярко-жёлтое солнце, уже поднявшееся достаточно высоко, щедро, без остатка дарило своё живительное тепло, окутывая мир мягкой золотистой дымкой и обещая день, который мог бы стать прекрасным, если бы только Эмили смогла найти в себе силы поверить в это.
Девушка шла по дорожке, посыпанной светлым гравием, хруст которого под её лёгкими туфельками казался неожиданно громким в утренней тишине раскидистого сада, только-только пробуждающегося от зимней спячки. Она миновала сочно-зелёные кусты сирени и жасмина, на которых уже начали набухать плотные упругие почки, обещая скорое цветение. Она прошла мимо аккуратных клумб, где уже пробивались к свету первые ростки нарциссов и тюльпанов, готовые вот-вот распуститься и залить сад буйством ярких, чистых красок. Каждый шаг по мягкой, влажной от обильной ночной росы траве на широкой лужайке приносил Эмили необъяснимое, почти физическое облегчение, словно утренняя влага и свежесть смывали накопившуюся тяжесть с её измученной души.
Её взгляд скользнул по просторному, тщательно ухоженному участку и наконец остановился на уютной беседке, увитой густым тёмно-зелёным плющом, или бельведере, как её изысканно называли в этом доме. Она стояла на небольшом естественном возвышении, словно специально созданном для того, чтобы обещать уединение, покой и защиту от внешнего мира. Эмили прекрасно знала, что из этой беседки открывался поистине великолепный, захватывающий дух и в то же время душераздирающий своей нетронутой красотой вид на живописные окрестности: бесконечные изумрудные холмы, мягкими волнами уходящие вдаль и плавно переходящие в таинственную лиловую дымку далёких лесов, простирающихся до самого горизонта. Там, внизу, сверкали на солнце серебристые изгибы медленно текущей реки и виднелись аккуратные, словно игрушечные, фермы, разбросанные по зелёной долине. Именно туда, к этому островку спокойствия, к этому уголку мира, где, казалось, можно было вздохнуть свободнее, и направилась Эмили. Она шла в надежде, что здесь, на лоне природы, она сможет найти если не ответы на мучающие её вопросы, то хотя бы временное спасительное забвение от гнетущей реальности.
Эмили по-прежнему отчаянно, почти до пульсирующей боли в висках, старалась не думать о том, что произошло накануне. Невысказанное, ещё не осознанное до конца, оно давило на неё, предвещая неизбежную катастрофу. Она гнала прочь неотступные тени вчерашней угрожающей встречи, ощущая их липкое, удушающее присутствие, словно рой назойливых, злобных мух, жужжащих прямо у её ушей и не дающих сосредоточиться, перехватывающих каждую мысль, каждый вдох. Почти болезненным усилием воли, цепляясь за каждую мелочь в окружающем мире, словно за спасательный круг, она заставляла себя любоваться роскошной, щедрой природой вокруг и прекрасным, многообещающим новым днём, который, казалось, насмехался над её внутренним смятением, над её отчаянной попыткой сохранить хоть каплю рассудка.
Свежий утренний воздух, прохладный и чистый, словно целебный бальзам, ласкал её щёки, наполняя их ароматом влажной земли, пробудившейся от ночной прохлады, озоном после недавнего лёгкого дождя и нежными запахами распустившихся цветов, чьи ароматы – медовые, травяные, древесные – сливались в единую гармоничную лесную симфонию. Умытая росой поляна сверкала в лучах только что взошедшего солнца, превращаясь в бескрайнее живое полотно из жидкого золота и чистейших бриллиантов. Каждая травинка, каждый крошечный листочек на деревьях, каждая паутинка, усыпанная жемчугом, светились, словно покрытые тысячами мельчайших искр, отражая радужный свет. А птичий хор звучал особенно звонко, беззаботно и радостно, наполняя мир мелодиями, словно вся вселенная праздновала наступление нового дня, не ведая о тревоге, сжимающей горло и сердце Эмили.
К тому же, мелькнула у неё навязчивая мысль, когда она неторопливо подходила к ажурной беседке, стоявшей вдалеке, словно хрупкое кружевное видение, сотканное из тумана и утреннего света, – не стоит торопить события. События последнего времени развивались слишком стремительно, угрожая её хрупкому равновесию, той едва дышащей скорлупке спокойствия, которую она с таким трудом выстроила и в которой отчаянно пыталась укрыться от нарастающего хаоса. «Возможно, всё ещё как-нибудь наладится», – шептал внутри неё слабый, но настойчивый лучик надежды – единственная опора против надвигающегося, всепоглощающего отчаяния. Кто знает, может быть, ночью Антониету Агилар, эту безжалостную, холодную, как лёд, женщину, мучили угрызения совести – редкие, мимолетные гости в её мрачной, бездонной душе? Может быть, она решила оставить беззащитную сироту в покое, отказавшись от своих зловещих, хищнических планов, которые грозили безвозвратно разрушить жизнь невинного ребёнка? Эмили почти физически ощущала, как цепляется за эту отчаянную, почти нереальную, призрачную мысль, как утопающий хватается за единственную соломинку, за последнюю нить, связывающую его с реальностью.
Она вошла под своды беседки, шагнув из мягкой утренней тени в залитый золотым солнечным светом интерьер. Восьмиугольная беседка, сплетённая из белого кованого железа, с тонкими изящными узорами, напоминающими фантастические растения, словно окутала её теплом, создав уютное, но странно настораживающее укрытие. Едва уловимая, но настойчивая нота фальши проникла в её ощущение безопасности. Посреди беседки стоял изящный белый металлический столик с кружевной столешницей, на которой ещё поблёскивали незаметные крошечные капли утренней росы, похожие на рассыпанный бисер. Вдоль каждой из восьми стен тянулась широкая удобная скамья, приглашающая присесть и отдохнуть, а на ней в художественном беспорядке были разбросаны большие пушистые подушки, бархатные и шёлковые. Их яркие, насыщенные цвета – солнечно-жёлтый, сияющий, как лучи восходящего солнца, и глубокий синий, как бездонное ночное небо, и изумрудно-зелёный, и пурпурный – создавали настоящее буйство красок, живописный калейдоскоп. Казалось, что они разбросаны небрежно, как будто кто-то только что покинул это место и беззаботно ждёт кого-то ещё, кто вот-вот должен подойти.
Эмили огляделась, её взгляд скользнул по ажурным стенам, по чистому полу, покрытому тонким золотистым слоем пыльцы, придающей воздуху волшебное свечение. Увидев на полу у противоположной стороны стола тёмный комок синего шёлка, мягко поблёскивающий в солнечных лучах, она совершенно естественно предположила, что это одна из подушек, случайно упавших со скамьи. Такой же насыщенный, глубокий оттенок, такой же блестящий, струящийся материал, знакомый на ощупь – она не раз касалась его, проходя мимо. Логика, пытающаяся победить нарастающую тревогу, убедила её, что это всего лишь простая небрежность.
Решив поднять её, движимая врождённым стремлением к порядку, которое обычно успокаивало её нервы, Эмили неторопливо обошла изящный столик – и замерла, словно наткнувшись на невидимую, но непреодолимую стену. Невидимый электрический разряд пронзил её тело от кончиков пальцев до макушки. Сердце ухнуло куда-то вниз, в бездонную пропасть, пульсация в висках прекратилась, кровь отхлынула от лица, сделав его мертвенно-бледным, почти прозрачным, как ледяное изваяние. Дыхание перехватило, лёгкие отказывались повиноваться, словно их сжал невидимый кулак. Мир вокруг сузился до одной пугающей точки. Она увидела, что на полу лежит вовсе не подушка. Вместо мягкой, пухлой, податливой формы, которую она ожидала увидеть, её взору предстало нечто совершенно иное, нечто леденящее душу, нечто ужасное, что заставило её разум мгновенно возвести невидимую, но неприступную стену, блокирующую этот образ, пытаясь защититься от невыносимой реальности. У подушек не бывает золотистых, рассыпавшихся по полу волос, образующих жуткий нимб вокруг неестественно вывернутой, сломанной шеи. У подушек не бывает мертвенно-бледных, покрытых болезненной синевой лиц, на которых навеки застыл ужас, отражающийся в широко распахнутых, теперь уже стеклянных, безжизненных глазах, устремлённых в пустоту, в бесконечную тьму, словно они увидели нечто запредельное, нечто такое, что навсегда стёрло свет из этого мира.
Воздух был пропитан дурманящим ароматом увядающих садовых роз, смешанным с сыростью влажной земли и острым запахом осеннего листопада. Но для молодой девушки, застывшей в ужасе, эти тонкие нюансы бытия не существовали. Она не чувствовала ни приторной сладости роз, ни влажной прохлады, ни лёгкого ветерка, который всего несколько минут назад ласково касался её кожи, предвещая покой. Каждый нерв, каждая клеточка её существа были пронизаны ледяным, всепоглощающим страхом, который сковал её лёгкие, отказывавшиеся вдыхать спасительный воздух. Ей казалось, что привычный мир вокруг неё с грохотом рухнул, а земля стремительно уходит из-под ног, увлекая её в бездонную пропасть отчаяния. Неужели это происходит наяву? Неужели этот кошмар – не просто ужасный сон, от которого можно проснуться?
Прямо у её ног, в самом сердце ажурной кованой беседки, ещё несколько часов назад сиявшей светом праздничных фонариков, где эхом разносился звонкий смех и в воздухе витали мелодии старинной музыки, теперь лежало нечто. Нечто неподвижное, пугающе реальное в своей мёртвой тишине. Казалось, оно поглощало весь свет, всю радость и весь воздух вокруг себя, оставляя лишь звенящую пустоту. В её затуманенном ужасом сознании не возникло ни секунды сомнений: это была Антониета Агилар.
Антониета Агилар, чьи ясные небесно-голубые глаза ещё вечером сияли озорством, любопытством и безграничной жаждой жизни, теперь были широко раскрыты в немом удивлении и застыли в выражении вечного вопроса. Они безжизненно смотрели в темнеющее беззвёздное небо сквозь изящный ажурный купол беседки, отражая лишь черноту и предчувствие беды.
Антониета Агилар лежала в своём роскошном вечернем платье из дорогого струящегося синего шёлка, который ещё недавно переливался в свете свечей, словно живая вода. Казалось, оно сохранило в себе последние отголоски прошедшего праздника, но теперь его некогда безупречная ткань была пропитана тёмной густой влагой – и это была не роса, а нечто гораздо более зловещее. Потоки алой, почти чёрной в лунном свете крови застыли в глубоких складках ткани, превратив некогда роскошный наряд в жуткий багровый узор, в макабрическое произведение искусства, созданное смертью.
Изящный испанский кинжал с инкрустированной рукоятью зловеще поблёскивал в тусклом свете луны, словно хищный глаз или драгоценный, но смертоносный самородок, торчал прямо из её груди. Там, где ещё несколько секунд назад билось сердце, полное надежд, юношеских планов и невысказанных мечтаний. Казалось, кинжал был вонзён с холодной, расчётливой точностью, демонстрируя свою жуткую, смертоносную красоту и необратимость содеянного. Девушка стояла, онемев от глубочайшего потрясения, её разум отказывался принимать увиденное. Она вдыхала едкий металлический запах крови, смешанный с чистым ароматом свежескошенной травы и влажной земли, и с каждой секундой всё яснее понимала: этот вечер изменил всё. Необратимо. Ибо перед ней лежала не просто знакомая ей женщина, а та, кто больше никогда не поднимется, чья жизнь оборвалась здесь, в этом некогда прекрасном саду, под покровом лживой холодной ночи.
