Текст книги "Левая Рука Бога"

Автор книги: Пол Хофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

26

В течение следующих нескольких недель Кейл, причиняя боль самому себе, наслаждался мучительным удовольствием, которое получает человек, портя жизнь тому, кого обожает и ненавидит одновременно. Если бы он захотел признаться себе в этом – но он ни за что не хотел, – то следовало бы сказать, что от всего этого ему было уже тошно.

Кейл никогда четко не представлял себе, чего именно ожидает, становясь телохранителем Арбеллы Лебединой Шеи. Чувства, которые он к ней питал – острое желание и такое же острое негодование, – трудно было бы примирить и зрелому мужчине, что уж говорить о юноше, представлявшем собой странную помесь брутального опыта и полной невинности. Быть может, обладай он хоть каким-то обаянием, это помогло бы Арбелле не ежиться от страха каждый раз, когда он с ней заговаривал, но откуда взяться обаянию в таком существе? Физическое отвращение, которое она испытывала в его присутствии, несомненно, глубоко ранило его, но единственной доступной для него реакцией была еще большая враждебность.

Эти странные отношения между Кейлом и ее хозяйкой были источником большого беспокойства для Рибы. Ей нравилась Арбелла Лебединая Шея, даже при том, что ее амбиции простирались дальше положения горничной, независимо оттого, насколько знатной была дама, которой она прислуживала. Арбелла была добра и деликатна, а поняв, что ее горничная еще и умна, стала непринужденной и откровенной с ней. И тем не менее, Риба была до благоговения преданна Кейлу. Он рисковал жизнью, чтобы спасти ее от того ужаса, который она всячески старалась забыть, но в кошмарных снах он возвращался к ней снова и снова. Она не могла понять холодности Арбеллы по отношению к Кейлу и решительно вознамерилась наставить хозяйку на путь истинный.

То, как она это сделала, стороннему наблюдателю могло показаться странным: она намеренно, притворившись, будто споткнулась, пролила на него горячий чай, предварительно позаботившись влить в чашку холодной воды, чтобы не обварить слишком сильно. Тем не менее чай был достаточно горячим. Кейл, вскрикнув от боли, сорвал с себя тонкую хлопковую тунику.

– О, прости, прости, – запричитала Риба, суетясь, схватила кружку холодной воды, предусмотрительно оставленную поблизости, и вылила на него. – Тебе больно? Прости.

– Что с тобой? – беззлобно сказал Кейл. – Сначала ты пытаешься обварить, а потом утопить меня.

– О, – всхлипывала Риба, – мне так жаль. – Продолжая извиняться и суетиться вокруг него, она вручила ему маленькое полотенце.

– Да успокойся ты, выживу, – утешил он ее, вытираясь, и добавил, обращаясь уже к Арбелле: – Мне придется переодеться. Пожалуйста, не покидайте своих покоев, пока я не вернусь.

Когда он вышел, Риба повернулась, чтобы посмотреть, сработала ли ее уловка. Как и любая сложная хитрость, она произвела сложный эффект. Что действительно вызвало у Арбеллы жалость, причем такую, какой она даже заподозрить в себе не могла, во всяком случае, по отношению к Кейлу, так это рубцы и шрамы на его спине. Едва ли можно было найти на ней маленький пятачок, на котором не было бы следов его жестокого прошлого.

– Ты сделала это нарочно?

– Да, – призналась Риба.

– Зачем?

– Чтобы вы увидели, что ему пришлось вынести, и не были так суровы – при всем моем к вам уважении.

– Что ты имеешь в виду? – спросила изумленная Арбелла.

– Можно мне говорить откровенно?

– Нет, нельзя!

– Тем не менее я скажу, раз уж все равно зашла так далеко.

По меркам местной знати, Арбелла не была напыщенной гордячкой, однако никто, тем более какая-то служанка, никто, кроме отца, никогда не смел говорить с ней в таком тоне. От потрясения она лишилась дара речи.

– Сейчас между вами и мной, мадемуазель, – быстро заговорила Риба, – быть может, не так много общего, но когда-то я тоже имела возможность почти ни в чем себе не отказывать, и будущее представлялось мне полным удовольствий, которые я буду получать и дарить сама. Все надежды рухнули в одночасье, и я поняла, как страшна и как невероятно жестока жизнь.

Она в подробностях поведала обо всем случившемся внимавшей ей с широко открытыми глазами хозяйке, не утаив ничего об ужасной судьбе своей подруги и о том, как Кейл, рискуя всем и не убоявшись собственной, еще более чудовищной участи, спас ее самое.

– Он не раз говорил мне во время нашего побега через Коросту, что мое спасение – самый глупый и безумный поступок, который он когда-либо совершал.

– И ты ему веришь? – выдохнула потрясенная Арбелла.

Риба рассмеялась:

– Не совсем. Мне кажется, иногда он говорит серьезно, а иногда шутит. Но я видела его спину (Риба позволила себе эту подмену действующих лиц ради достижения цели, тем более что это не противоречило истине), когда мы мылись в источнике – одному Богу известно, как он отыскал его в том жутком месте, – и Генри рассказал мне, что делали с Кейлом в Святилище. С самого раннего детства Кейла этот Искупитель Боско наказывал его за малейшую провинность – чем проще был проступок, тем лучше. Он ставил ему в вину все: скрещенные большие пальцы во время молитвы, отсутствие хвостика в цифре девять при письме… Он выволакивал его перед строем и яростно избивал: валил на землю и колотил ногами. А потом сделал из него убийцу.

К этому времени Риба взвинтила себя до крайней степени ярости, причем направленной не только против Искупителей.

– Поэтому странно, что ему вообще могло прийти в голову и пальцем пошевелить ради меня или вас, не говоря уж о том, чтобы рисковать собственной жизнью. – Как ни невозможно это себе представить, глаза Арбеллы Лебединой Шеи стали еще больше. – Так что, мадемуазель, думаю, давно пришло время перестать вам смотреть на него, задрав свой очаровательный носик, и выказать ему благодарность и сострадание, коих он заслуживает.

Теперь Риба уже несколько утратила чистоту намерений, коими руководствовалась, начиная свою отповедь, и отчасти любовалась собственным праведным гневом и смущением хозяйки. Но дурочкой она не была, поэтому поняла, что пора остановиться. В комнате надолго наступила тишина. Стараясь не заплакать, Арбелла часто моргала. Увлажнившимся взором она обвела стены, потом снова посмотрела на Рибу, потом опять на стены и тяжело вздохнула:

– Такое мне и в голову не приходило. Я была глубоко неправа.

В этот момент послышался стук в дверь, и вошел Кейл. Он не заметил той явной перемены, которая произошла в атмосфере комнаты за время его отсутствия. Перемена, между тем, была гораздо более глубинной, нежели думали Риба и даже юная аристократка, полагавшая, будто она многое поняла. Арбелла Лебединая Шея, красивая и желаннейшая из желанных, действительно была тронута и испытала жалось при виде страшных мет жестокости на спине Кейла, но к этому чувству примешивалось и другое, менее благородное: невиданной силы вожделение.

Обнаженный до пояса Кейл являл собой полную противоположность стройным юношам Матерацци, сильным и ловким. Кейл был широк в плечах и неправдоподобно узок в талии. В нем не было никакого изящества, это был комок мускулов и мощи, сравнимый с быком или волом. Его исполосованная шрамами фигура не привлекла бы внимания скульптора своей красотой. Но одного взгляда на него в тот момент хватило Арбелле Матерацци, чтобы что-то – не только сердце – замерло в ней.

27

– Итак, Искупитель, – проворковал Китти Заяц, поскребывая ногтями поверхность стола, на которой стояла золотая статуя Страбоновой Вожделеющей Венеры. От замирающего звука его голоса Искупителю Стремечку Рою казалось, что в ухо его мягко заползает нечто более ужасное, чем человек в состоянии себе вообразить. – Это очень странно, – продолжал Китти Заяц, уставившись на статую. Во всяком случае, Искупителю Стремечку Рою казалось, что он не сводит с нее глаз, на самом деле лицо Китти Зайца было, как всегда, скрыто под опущенным серым капюшоном, за что Искупитель возблагодарил Бога.

– Статуя ваша, если вы нам поможете. Какое значение имеют наши намерения?

Тихое поскрипывание ногтей по дереву продолжалось еще некоторое время, потом – Искупитель чуть не подпрыгнул от испуга – вдруг прекратилось, и полностью закрытая рукавом рука протянулась к статуе. Еще миг – и серая ткань чуть соскользнула назад, приоткрыв руку. Только это была не рука. Представьте себе нечто серое и волосатое, похожее на собачью лапу, но длиннее, с крапчатыми ногтями. Впрочем, что бы вы ни вообразили, оно будет далеко от жуткой действительности. Несколько секунд эти ногти нежно, как мать поглаживает младенца по лицу, ласкали статую, потом снова спрятались под рукавом.

– Красивая вещица, – проклокотал Китти Заяц. – Но я слышал, что ее распилили на десять частей и бросили в жерло вулкана в Дельфах.

– Как видите, нет.

Последовал долгий выдох, напоминавший горячее, влажное и дурно пахнущее дыхание большого и злобного пса; Искупитель даже ощутил кожей движение воздуха.

– У вас ничего не выйдет, – по-голубиному проворковал Китти Заяц.

– Это лишь ваше мнение.

– Это факт, – резко оборвал Китти Заяц.

– В любом случае это наше дело.

– Вы собираетесь развязать войну, а это уже и мое дело.

Повисла долгая пауза.

– В целом я ничего не имею против войны, – продолжил Китти Заяц. – В прошлом я всегда извлекал выгоду из войн. Вы бы удивились, мой дорогой Искупитель, если бы узнали, сколько денег можно нажить на поставках низкокачественного провианта, спиртного и утвари даже при самой малозначительной войне. Мне нужны письменные гарантии того, что в случае вашей победы ничто из моего имущества не пострадает и что я буду иметь свободный и охраняемый проход куда пожелаю.

– Мы согласны.

Ни один из них другому не верил. Китти Заяц, конечно, был рад подзаработать на войне, однако его планы простирались гораздо дальше.

– Потребуется время, – снова смрадно выдохнув, сказал Китти Заяц, – но наш план будет готов не позже, чем через три недели.

– Это слишком долго.

– Возможно, но именно столько времени это займет. До свидания.

На этом Искупителя Стремечко Роя препроводили из личных покоев Китти Зайца во двор и дальше – в город.

На площади перед виселицей собралась толпа, глазевшая на болтавшихся в петлях двух юношей не старше шестнадцати лет. На шее у каждого имелась табличка с надписью: «НАСИЛЬНИК».

– Кто такой насильник? – спросил у сопровождавшего его охранника Искупитель Стремечко Рой, знавший по опыту, что невинность и жестокость способны мирно сосуществовать.

– Любой, кто пытается сбежать, не заплатив, – последовал ответ.

Направляясь к тщательно охраняемым теперь внешним помещениям покоев Арбеллы Лебединой Шеи, Кейл размышлял. Несмотря на всю свою недоверчивость и обиду по отношению к Арбелле Лебединой Шее, даже он начал замечать, что ее обращение с ним сделалось мягче. Она больше не сверкала на него гневно очами и не съеживалась, когда он оказывался рядом. Порой он даже спрашивал себя, не таится ли в ее взгляде некий важный смысл (хотя, конечно, ему и в голову бы не пришло опознать в нем жалость или желание), но тут же отказывался от предположения за полной его бессмысленностью. И тем не менее нечто необычное происходило.

Погруженный в эти мысли, Кейл лишь в последний момент заметил на краю тренировочной арены группу мальчиков лет десяти, которые угрюмо и злобно бросались друг в друга камнями. Подойдя ближе, он увидел, что один из них был постарше, лет четырнадцати или около того, высокий, стройный и красивый, как подобает отпрыску рода Матерацци. Но что было страннее всего, так это то, что младшие мальчики, как оказалось, бросались камнями не друг в друга, а в этого подростка, обзывая его при этом обидными словами: «Придурок! Недоносок! Слюнявый горлосранец! Говеный губошлеп!» – и снова град камней. А подросток, несмотря на свой рост, лишь пытался увернуться в страхе и смятении, вздрагивая, когда камень попадал в него. Один угодил ему прямо в лоб, и мальчик рухнул на землю, как мешок. Орава уже было обступила его и начала пинать ногами, но тут подоспел Кейл, рванул одного за ухо, наподдал другому, слегка пнул ногой под зад третьего. Через секунду вся банда уже мчалась врассыпную, на ходу выкрикивая ругательства.

– Увижу такое еще раз, маленькие подонки, – въеду сапогом в дупу по самое голенище! – крикнул он им вслед, потом склонился над обмякшим на земле подростком. – Все в порядке, они разбежались, – сказал он свернувшемуся клубком плачущему парнишке, который закрывал лицо руками.

Никакой реакции, мальчик продолжал поскуливать.

– Я тебя не обижу. Они ушли, – повторил Кейл.

По-прежнему – никакой реакции. Начав немного раздражаться, Кейл тронул его за плечо. Мальчик вскинулся и инстинктивно выбросил руку вперед, нечаянно заехав Кейлу по лбу. От удивления и боли Кейл отпрыгнул назад, а паренек, глядя на него в крайнем изумлении, стал отползать к стене, жутко озираясь в поисках своих мучителей.

– Черт! – сказал Кейл. – Черт! Черт! Черт! – У мальчишки оказались железные костяшки, Кейлу показалось, будто он получил скользящий удар молотком. – Что с тобой, чертов маньяк? – заорал он на таращившего глаза подростка. – Я тебе помог, а ты чуть не снес мне голову.

Мальчик продолжал молча со страхом глядеть на Кейла и наконец заговорил, только это была не человеческая речь, а набор каких-то нечленораздельных хрюканий и кряканий.

Не привычный к хромым, слепым и прочим калекам – они в Святилище долго не задерживались, – Кейл не сразу понял, что парень немой. Он протянул ему руку. Медленно, с опаской, подросток принял ее, и Кейл помог ему подняться.

– Идем со мной, – сказал он. Мальчик смотрел на него, выпучив глаза и не произнося ни звука. Не только немой, но и глухой, понял Кейл, жестом показал ему следовать за ним, и мальчик, скуля от боли и унижения, повиновался.

Когда десять минут спустя Кейл во временном караульном помещении бинтовал ему рану, туда ворвалась Арбелла Лебединая Шея в сопровождении Рибы. Увидев кровь на лице мальчика, сидевшего перед Кейлом, она страшно закричала:

– Что ты с ним сделал?!

– Ты что несешь, сучка бешеная? – забывшись от возмущения, закричал он в ответ. – Его избивала банда твоих сопливых обожателей, а я их разогнал.

Устыдившись, она смущенно посмотрела на него, сожалея, что испортила то, над чем трудилась несколько последних дней.

– Прости. Прости, – сказала она так жалобно и сокрушенно, что Кейл испытал острое удовлетворение. Впервые он ощутил собственное превосходство в ее присутствии. Тем не менее он лишь снисходительно фыркнул. – Мне очень неловко, – повторила она, подошла к мальчику, взволнованно осмотрела его и поцеловала. Кейл никогда не видел, чтобы она кому-нибудь выказывала такое сострадание, и, потрясенный, не мог отвести глаз. Мальчик сразу же начал успокаиваться. Гладя его по голове, Арбелла Лебединая Шея сказала:

– Это мой брат, Саймон. Большинство людей называют его Саймоном-Недоумком – не в моем присутствии, конечно. Он глухонемой. Что случилось?

– Он был на тренировочной арене, и компания малолеток бросалась в него камнями.

– Изверги! – вздохнула она, ласково посмотрев на брата. – Пользуются тем, что им все сойдет с рук, потому что он не может пожаловаться.

– А у него что, нет телохранителя?

– Есть, но ему хочется побыть одному, и он постоянно сбегает от него, чтобы потренироваться на арене, он хочет быть таким же, как другие. Но его ненавидят и боятся, потому что он отсталый – говорят, будто он одержим дьяволом.

Почувствовав себя гораздо лучше, Саймон начал тыкать пальцем в Кейла и изображать: сначала как в него кидали камни, потом – как Кейл его спас.

– Он хочет тебя поблагодарить.

– Откуда ты знаешь? – излишне прямолинейно поинтересовался Кейл.

– Ну ладно, я, может, точно и не знаю, но у него доброе сердце, пусть он немного и отстает в развитии. – Она разжала ладонь Саймона и протянула ее Кейлу. Сообразив, чего от него ждут, Саймон так энергично затряс руку Кейла, что тот не сразу смог ее отнять. Между тем кровь просочилась сквозь временную повязку на голове мальчика. Кейл жестом велел ему сесть и под бдительным надзором Арбеллы снял ее. Рана длиной в два дюйма имела устрашающий вид.

– Эти малолетние ублюдки могли выбить ему глаз. Нужно зашить.

Арбелла Лебединая Шея с удивлением посмотрела на Кейла:

– Что ты имеешь в виду?

– Рану надо зашить так же, как ты зашиваешь порванную рубаху или носок, – пояснил он и сам же рассмеялся: – Разумеется, не так, как это делаешь ты.

– Я позову врача.

Кейл насмешливо фыркнул:

– Ваш врач, который меня лечил, непременно прикончил бы меня, если бы его не остановили. Дело не только в том, что у твоего брата останется большой шрам, такие рваные раны опасны тем, что долго не заживают. Десять против одного, что она загноится, и тогда – бог знает… А три-четыре стежка стянут ее, и потом никто даже не найдет места, где она была.

Арбелла Лебединая Шея смотрела на него в полной растерянности:

– Давай я сначала все же позову врача, чтобы он его осмотрел. Постарайся понять меня.

Кейл пожал плечами:

– Дело хозяйское.

Спустя час прибыли два врача, которые долго и громко спорили друг с другом, но кровотечение остановить так и не сумели, а сделали только хуже, потому что беспрерывно копались в ране, травмируя ее. В конце концов они так намучили Саймона и боль стала такой невыносимой, что он больше не давал им к себе приблизиться. Кровь между тем продолжала хлестать из раны.

Понаблюдав за этим несколько минут, Кейл вышел и возвратился через полчаса. Саймон стоял, забившись в угол, и никого к себе не подпускал, даже сестру.

Кейл отвел Арбеллу в сторону.

– Слушай, – сказал он, – я купил на базаре порошок тысячелистника, который останавливает кровь. – Он кивком показал на драму, разыгрывавшуюся в углу: – Это плохо кончится. Почему ты не спросишь у отца, что он думает по этому поводу?

Арбелла тяжело вздохнула:

– Для моего отца он не существует. Ты должен понять – это страшный позор иметь такого сына. Я сама могу принять решение.

– Ну, так решай.

Через несколько секунд докторов выпроводили, всем остальным тоже велели выйти. В комнате остались только Кейл и Арбелла. Перестав завывать, Саймон из своего угла подозрительно следил за ними. Так, чтобы Саймон видел, что он делает, Кейл развернул пакетик с порошком, насыпал немного порошка в ладонь, жестом показал на него, потом на рану Саймона, потом на собственный лоб. Подождав немного, он медленно приблизился к Саймону и встал на колени, при этом он все время держал порошок на вытянутой ладони. Саймон не сводил с него настороженного взгляда. Взяв щепотку порошка, Кейл все так же медленно поднес ее к голове Саймона и запрокинул голову, давая мальчику понять, чтобы он сделал то же самое.

Как бы ни был недоверчив Саймон, он тем не менее повиновался. Кейл посыпал все еще кровоточившую рану порошком шесть раз, потом отступил назад, чтобы дать парнишке время расслабиться.

Через десять минут кровотечение прекратилось. Теперь уже немного успокоившийся Саймон позволил Кейлу подойти снова и с помощью бинта очистить рану. Несмотря на то что процедура была явно болезненной, Саймон терпел, пока Кейл осторожно делал свое дело под присмотром Арбеллы Лебединой Шеи. Закончив, он вывел Саймона на середину комнаты и уложил на стол. После этого достал из внутреннего кармана лоскуток шелка и развернул его. Саймон неотрывно и внимательно следил за его действиями.

В шелковый лоскуток было воткнуто несколько иголок, по-разному изогнутых, в их ушки уже были заправлены шелковые нитки разной длины. Во взгляде Саймона снова вспыхнула тревога, когда Кейл поднес к его глазам одну из них. С помощью всех доступных пантомимических приемов он пытался показать раненому, что собирается делать, но страх на лице мальчика проявлялся все отчетливей. Каждый раз, когда Кейл пытался сделать стежок, ничего не понимающий Саймон начинал кричать и визжать.

– Он не даст тебе этого сделать. Попробуй что-нибудь другое, – сказала расстроенная Арбелла.

– Послушай, – теряя терпение и начиная раздражаться, воскликнул Кейл, – рана глубокая. Я же сказал: может начаться заражение, и тогда ему действительно будет от чего кричать, если он вообще не замолкнет навечно.

– Он не виноват, просто не понимает.

С этим трудно было спорить, поэтому Кейл отошел от стола и вздохнул. Но через несколько секунд он снова приблизился к Саймону, достал из внутреннего кармана маленький ножик и, не успели Арбелла с Саймоном понять, что происходит, глубоко прорезал себе левую ладонь у основания большого пальца.

Впервые за последние часы в комнате установилась мертвая тишина. И Саймон, и его сестра, шокированные увиденным, молча взирали на ладонь Кейла. Кейл же, отложив нож, взял со стола бинт, пропитанный порошком тысячелистника, и крепко прижал его к кровоточащей ране.

В течение следующих пяти минут он не произнес ни слова, потом отнял бинт от руки, увидел, что кровь почти остановилась, медленно подошел к столу, выбрал иголку и продемонстрировал ее Саймону так, словно собирался показать волшебный фокус. После этого он осторожно пристроил кончик иглы к ране и начал сшивать ее края, туго стягивая их. Делал он это с таким сосредоточенным видом, будто штопал носок. Когда нитка кончилась, он завязал на конце узелок и взял другую иглу. Все это он проделал три раза, пока рана не оказалась крепко сшитой. Тогда он поднес руку к глазам Саймона, дал ему ее как следует разглядеть, вопросительно посмотрел ему в глаза и подождал. Побледневший Саймон вздохнул и кивнул в знак согласия. Кейл взял следующую иголку из своего набора, поднес ее к ране мальчика (он мысленно называл его мальчиком, хотя они были ровесниками) и начал шить.

Он сделал пять необходимых стежков, разумеется, под нескончаемые завывания и визги побелевшего как молоко Саймона, а закончив, улыбнулся и пожал ему руку в знак похвалы за то, что он выдержал эту адскую боль.

Потом, повернувшись к почти такой же белой и трясущейся Арбелле Лебединой Шее, сказал:

– Он молодец. И он гораздо умней, чем о нем думают.

Демонстративное представление Кейла достигло цели, на которую он рассчитывал. Ослепленная, потрясенная, испуганная и изумленная Арбелла Матерацци взирала на стоявшее перед ней сверхъестественное существо и уже почти любила его.

У гвельфов – народа, славящегося грубостью нравов, – есть поговорка: ни одно доброе деяние не остается безнаказанным. В справедливости этого присловья Кейлу вскоре предстояло убедиться. К несчастью для себя, в силу воспитания Кейл не умел вести себя так, как те гадкие, по-детски жестокие мальчишки, – его учили сразу убивать. Ему было неведомо, что значит умерять собственную ярость, и на свою беду, не рассчитав силы, он сломал два ребра одному из мучителей Саймона. По печальному совпадению, мальчишка оказался сыном Соломона Соломона, который уже и так жаждал мести за поражение пятерых своих лучших учеников, а теперь и вовсе вышел из себя из-за ущерба, причиненного его сыну.

Соломон Соломон был нежным и во всем потакающим сыну родителем, какими часто бывают жестокие убийцы. Тем не менее он вынужден был скрывать свою неутихающую ярость. Невозможно было вызвать Кейла на дуэль по той причине, что он нанес травму его сыну в момент, когда это маленькое чудовище участвовало в избиении сына Маршала Матерацци. Какое бы горе, какой позор ни испытывал Маршал, имея недоумка в качестве единственного мужского наследника, он страшно разгневался бы из-за посягательства на свою родовую честь, и при всем своем военном искусстве и важном положении Соломон Соломон вполне мог очутиться на корабле, который вез бы его в какую-нибудь глухую дыру на Ближнем Востоке надзирать за погребениями в лепрозории. К терзавшей его злобе против Кейла добавилась смертельная ненависть, которая искала лишь удобного случая. И случай не заставил себя долго ждать.

Неудивительно, что Саймон-Недоумок, как называли его вдали от ушей его отца и сестры, пристрастился проводить все свободное время с Кейлом, Кляйстом и Смутным Генри. Удивительно то, что это глухонемое пополнение вовсе не раздражало их компанию, как можно было бы предположить. Он был таким же презренным чужаком, как и они сами, но они жалели его, потому что он был так близок ко всему, что представлялось им раем – деньгам, высокому положению в обществе, власти, – и в то же время так недостижимо далек от всего этого. А кроме того, делалось все, чтобы он никому не досаждал.

Его поведение и впрямь бывало неуравновешенным и эмоционально несдержанным, но только потому, что никто не взял на себя труд привить Саймону манеры, подобающие воспитанным мальчикам. На него лишь кричали, когда он кого-то раздражал, – что не оказывало никакого эффекта, поскольку он был глух, – или давали хорошего пинка под зад, что свой эффект оказывало. А полезнее всего, как вскоре все сообразили, было просто полностью игнорировать его, когда он разражался своими нечленораздельными тирадами или демонстрировал дурное поведение. Это Саймон ненавидел больше всего и, вероятно, поэтому очень быстро усвоил «кодекс основных навыков общения послушника Искупителей». Хотя навыки эти не способствовали его адаптации в мемфисских гостиных, они были единственными четкими правилами обращения с людьми, каким кто-либо когда-либо его учил.

Арбелла рассказала Кейлу, что к Саймону приставляли самых лучших учителей, однако ничего из этого не вышло. У мальчиков было по крайней мере одно большое преимущество перед лучшими мемфисскими учителями: Искупители разработали простой язык знаков, которым надлежало пользоваться в различные дни и недели, когда разговаривать было строго запрещено. Послушники же, на которых была возложена епитимья постоянного молчания, развили и усовершенствовали этот язык.

Потерпев неудачу в попытках научить Саймона хотя бы нескольким словам, Кейл стал объяснять ему знаки своего языка жестов, и тот мгновенно их подхватил: вода, камень, человек, птица, небо и так далее. Через три дня после начала уроков, когда они с Кейлом шли через парк, в котором имелся пруд с двумя плавающими на нем утками, Саймон потянул его за рукав и изобразил: «водоплавающие птицы». Именно в тот момент Кейл задумался: а такой ли уж Саймон отсталый? В течение следующей недели Саймон впитал в себя искупительский язык жестов, как сухая губка впитывает влагу. Выяснилось, что он не только не тупой, а, напротив, весьма восприимчивый к ученью.

– Нужен кто-то, кто будет придумывать для него «слова», – сказал Кейл, когда они вчетвером обедали в караульном помещении.

– Какой в этом смысл, если больше никто не будет знать, что они означают? – возразил Кляйст. – Чем это ему поможет?

– Но ведь Саймон не абы кто, правда? Он – сын Маршала. Можно за деньги нанять человека, который будет «читать» его знаки и переводить их на обычный язык.

– Лебединая Шея заплатит с удовольствием, – подхватил Смутный Генри.

Но такой поворот в планы Кейла не входил.

– Это потом, – сказал он. – Думаю, он заслуживает того, чтобы сначала отомстить отцу и всем остальным – кроме Лебединой Шеи, – совершив что-нибудь значительное. Пусть он всем им покажет! Я сам кого-нибудь найду и сам заплачу.

Объясняя свои мотивы, Кейл, безусловно, говорил правду, но не всю правду. Он отдавал себе отчет в том, что Арбелла Лебединая Шея существенно изменила свое к нему отношение, но не знал, насколько существенно. В конце концов, у него не было опыта (да и откуда бы ему взяться?) в таких вопросах, как чувства красивой и желанной девушки к человеку, который все еще смертельно пугал ее. И Кейл решил: чтобы произвести на нее впечатление, – чем более ошеломляющее, тем лучше, – он должен сделать что-нибудь очень эффектное.

Вот как на следующий день Кейл вместе с ИдрисомПукке, который был его советником в этом деле, очутился в кабинете гофмейстера Контории Ученых – института, широко известного в народе под названием «Мозгарня». Здесь обучали государственных чиновников, в большом количестве требовавшихся для управления империей. Самые важные посты – не только губернаторов провинций, но вообще всех руководителей, имеющих власть и влияние, – разумеется, оставались за Матерацци. Однако все понимали, хотя публично и не признавали, что среди Матерацци нет нужного количества тех, кто в достаточной мере обладает умом и общим здравым смыслом, чтобы управлять столь огромными владениями эффективно или, прямо скажем, хоть как-то. Для этого-то и создали Мозгарню, учреждение, действовавшее в строгом соответствии с принципом отбора по личным достоинствам, чтобы система управления не пришла в хаос из-за некомпетентности руководителей.

Повсюду, где губернатором той или иной покоренной провинции назначался сын-идиот или племянник-расточитель, его окружали внушительным количеством выпускников Мозгарни, чтобы максимально уменьшить масштабы ущерба, который он мог причинить. Таким образом, исключительно из эгоистических соображений аристократия создала это средоточие мудрости, дававшее умным и честолюбивым сыновьям купцов (но, конечно, не бедняков) простор для реализации своих амбиций и открывавшее для них определенные возможности в будущем. Это также удерживало их от участия в антигосударственных заговорах, которые погубили немало аристократий и в прошлом, и впоследствии.

Гофмейстер смерил взглядом ИдрисаПукке, чья репутация на его глазах претерпела множество взлетов и падений, с некоторой подозрительностью. Подозрения нисколько не уменьшало и присутствие рядом с ним свирепого на вид молодого головореза, пользовавшегося еще более дурной, хотя и несколько загадочной славой.

– Чем могу служить? – спросил он как можно менее услужливо.

– Лорд Випон просит вас оказать нам все возможное содействие, – ответствовал ИдрисПукке, доставая письмо из внутреннего кармана и кладя его на стол перед гофмейстером.

Гофмейстер так же подозрительно, словно оно могло оказаться не совсем подлинным, пробежал письмо глазами.

– Нам нужен самый выдающийся из ваших ученых в качестве конюшего для одного из высокопоставленных членов семьи Маршала, – пояснил ИдрисПукке.

Гофмейстер взбодрился – это могло оказаться полезным:

– Понимаю. Но разве подобный пост обычно не предназначен для кого-нибудь из самих Матерацци?

– Обычно – да, – согласился ИдрисПукке так, словно эта неколебимая, навечно высеченная на каменных скрижалях традиция не имела никакого значения в реальности. – Но в данном случае нам нужен конюший, обладающий знаниями и талантом в области языков. Кто-нибудь гибкий, способный к самостоятельному мышлению. У вас есть такой человек?

– У нас много таких людей.

– Тогда мы берем лучшего.

Вот так и получилось, что два часа спустя ошеломленный, с трудом верящий в свою удачу Йонатан Коолхаус вступил в цитадель и с почтением, подобающим конюшему одного из Матерацци, был препровожден в палаццо, на половину Арбеллы Лебединой Шеи, а там – в караульное помещение.