Текст книги "Левая Рука Бога"

Автор книги: Пол Хофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

28

История дуэлей учит, что должна существовать неразрешимая причина, ведущая к убийству одного человека другим. Истинные причины, однако, редко оказываются запечатленными. Те, что дошли до нас, представляют собой мелочные оскорбления, реальные или надуманные: несовпадение мнений относительно красоты глаз некой дамы, замечание, бросающее тень на честность партнера по карточной игре, и тому подобное. Знаменитая дуэль между Соломоном Соломоном и Томасом Кейлом произошла из-за спора, кому первым выбирать куски мяса.

Кейл оказался вовлеченным в это дело из-за того, что повар, нанятый готовить для тридцати человек, охранявших Арбеллу Лебединую Шею день и ночь, пожаловался на ужасное качество мяса, которое ему доставляли. Взращенные на «лаптях мертвеца», трое мальчиков даже не заметили, что еда, которой их кормили, была нехороша. А вот солдаты выразили повару свой протест, тот же, в свою очередь, пожаловался Кейлу.

На следующий день Кейл отправился к поставщику; за неимением других дел с ним пошел и Смутный Генри. Если бы Кляйст не дежурил в тот момент, он бы тоже присоединился к ним. Дело в том, что охранять женщину, какой бы красивой она ни была, двадцать четыре часа в сутки – весьма утомительное занятие, особенно когда тебе известно, что опасность, ей угрожающая, почти полностью выдумана. Это, разумеется, не касалось Кейла, поскольку он был влюблен в Арбеллу Лебединую Шею и охотно проводил сколько угодно времени, просто любуясь ею или осуществляя свой план заставить ее полюбить его.

План работал даже тогда, когда Кейл и Смутный Генри бродили по базару в поисках своего поставщика. У себя в палатах Арбелла Лебединая Шея пыталась разговорить упорно сопротивлявшегося Кляйста, чтобы побольше узнать о Кейле. Нежелание Кляйста говорить объяснялось тем, что он отлично понимал: ей отчаянно хочется услышать от него истории из прошлой жизни Кейла, которые представляли бы того либо в жалостном, либо в благородном свете, а он почти так же отчаянно не желал доставлять Кейлу радость, удовлетворяя ее любопытство.

Однако Арбелла была чрезвычайно способным и обаятельным дознавателем, к тому же решительно настроенным. За несколько недель она вытянула из Кляйста и гораздо более податливого Генри очень многое о Кейле и его прошлом. На самом деле неразговорчивость Кляйста лишь еще больше укрепляла ее в предположении, что прошлое юноши, в которого она постепенно влюблялась, было поистине ужасным. Сдержанные и вырванные против воли замечания Кляйста, подтверждавшие рассказы Смутного Генри, делали эти рассказы только более правдоподобными.

– Это правда, что тот человек, Боско, жестоко с ним обращался?

– Да.

– А почему он выбрал именно Кейла?

– Наверное, такая уж у него судьба.

– Пожалуйста, скажи мне правду. Почему он был сним так жесток?

– Да он просто помешанный, особенно на Кейле. То есть он не такой, как ваши сумасшедшие, которые беснуются или несут бред. За все то время, что провел в Святилище, я ни разу не слышал, чтобы он даже голос повысил. Но тут он совершенно обезумел, почище, чем десяток кошек в одном мешке.

– А это правда, что он заставил его драться насмерть с четырьмя взрослыми мужчинами?

– Да… но Кейл их победил только из-за той дырки в голове, которая подсказывает ему, кто что собирается сделать.

– Тебе не нравится Кейл, да?

– А чему там нравиться?

– Риба сказала мне, что он спас тебе жизнь.

– Учитывая, что сначала он сам поставил ее под угрозу смерти, я бы сказал, что мы квиты.

– Чем могу служить, молодой человек? – стараясь перекричать шум базара, радостно поинтересовался мясник.

Кейл так же радостно прокричал в ответ:

– Ты можешь прекратить посылать мясо дохлых кошек и собак в караульное помещение Западного палаццо?

С куда менее радостным видом мясник извлек из-под прилавка грозного вида дубинку и направился к Кейлу.

– Кем это ты себя возомнил, говнюк ты маленький, что так разговариваешь со мной?

Несмотря на внушительные габариты, он очень быстро подскочил к Кейлу, размахивая на ходу своим орудием. Кейл поднырнул под просвистевшую у него над головой дубинку, оттолкнул мясника и, сделав подсечку, помог ему рухнуть ничком в грязь, после чего, наступив на запястье, вырвал у него дубинку.

– А теперь, – сказал он, слегка постукивая ею по затылку обидчика, – мы с тобой пойдем на склад или где ты там хранишь мясо, ты выберешь самые лучшие куски и впредь каждую неделю будешь присылать мне такое же хорошее мясо. Ну, как? Мы поняли друг друга?

– Да!

– Отлично. – Кейл перестал оглаживать дубинкой затылок мясника и позволил мужчине встать.

– Сюда, – сказал мясник голосом, полным сильно разбавленной желчи.

Втроем они отправились в кладовую позади лавки, забитую говяжьими, свиными, бараньими окороками и вырезкой; в углу лежали тушки поменьше – кошек, собак и еще каких-то неведомых Кейлу существ.

– Выбирай самое лучшее, – велел Смутный Генри.

Мясник начал снимать с крюков огузки и филеи, когда сзади послышался знакомый голос:

– А ну прекрати!

Это был Соломон Соломон с четверкой своих самых опытных бойцов. Если кому-то покажется странным, что такой человек, как Соломон Соломон, лично отбирал мясо для своих людей, то следует иметь в виду, что его бойцы охотнее смирялись с ранениями, лишениями, болезнями и даже смертью, нежели с плохой едой. Соломон Соломон придавал большое значение тому, чтобы кормить своих солдат самыми лучшими продуктами, и старался, чтобы они это знали.

– Это что ты такое делаешь? – спросил он мясника.

– Отбираю куски для новой стражи палаццо, – ответил тот, кивком указывая на Кейла и Смутного Генри, которых Соломон Соломон нарочито не замечал. Выйдя на середину кладовой, он с любопытством окинул ее взглядом:

– Я хочу, чтобы все это было сегодня же доставлено в Толландские казармы. Разумеется, кроме того дерьма, что свалено в углу, – сказал он и, посмотрев на кучу, отобранную для Кейла, добавил: – Это тоже.

– Мы пришли первыми, – возразил Кейл. – Эта куча – тому доказательство.

Соломон Соломон взглянул на него так, словно никогда прежде не видел:

– У меня в этом деле приоритет. Хочешь оспорить?

Несмотря на жару снаружи, внутри кладовой всегда царил холод, потому что она была высечена в глубине скалы, а по углам стояли огромные брусы льда, тем не менее после вопроса Соломона Соломона температура, казалось, упала еще ниже. Можно было не сомневаться, что за ответом Кейла последует нечто ужасное. Видя это, Смутный Генри попытался смягчить обстановку:

– Сэр, – обратился он к Соломону Соломону, – нам много не нужно, всего на тридцать человек.

Соломон Соломон даже не взглянул в сторону Генри, похоже, он действительно его не слышал.

– У меня в этом деле приоритет, – повторил он Кейлу. – Хочешь оспорить?

– Как вам угодно, – ответил Кейл.

Так, чтобы Кейл отлично все видел, Соломон Соломон, явно исполняя некий ритуал, очень медленно поднял правую руку и открытой ладонью почти ласково хлопнул Кейла по щеке. Потом опустил руку и застыл в ожидании. Кейл в свою очередь поднял правую руку, так же медленно, осторожно поднес ее к лицу Соломона Соломона, но в последний момент изо всей силы взмахнул кистью – раздался громкий шлепок! В напряженной тишине он прозвучал, как гулкий звук святой книги, резко захлопнутой в пустой церкви.

Четверо возмущенных солдат рванулись к нему.

– Стоять! – приказал им Соломон Соломон и, снова обращаясь к Кейлу, сообщил: – Капитан Грей зайдет к тебе сегодня вечером.

– Милости прошу, а зачем?

– Увидишь.

С этими словами он повернулся и вышел.

– Ну, что там с нашим мясом? – весело спросил Кейл, как только дверь за солдатами закрылась. Он посмотрел на вытаращившегося мясника, потрясенного и напуганного той смертельной драмой, которая разыгралась на его глазах, и добавил: – Что-то мне подсказывает: полагаться на то, что ты выполнишь мой заказ, нельзя.

– Сэр, от этого зависит больше, чем моя жизнь.

– Тогда лучше, если кое-что мы унесем сами. – Кейл взвалил на плечо половину коровьей туши и вышел.

29

Как оглушительный треск, который распространяется по высохшему лесу, когда молния ударяет в одно из деревьев, слух о том, что произошло в кладовой мясника, мгновенно облетел весь Мемфис. Маршал потребовал, чтобы конфликт был немедленно утрясен. Випон выругался. Они послали за Кейлом и велели ему немедленно отказаться от дуэли.

– Но мне сказали: если я откажусь, каждый будет иметь право прикончить меня при первой встрече без предупреждения.

С этим трудно было поспорить, потому что это было правдой, так же, как и то, что Кейл оказался в этом деле страдательной стороной. Тогда перед Маршалом и его Канцлером предстал призванный Соломон Соломон, однако, несмотря на бурю негодования, обрушенную на него первым, и откровенную угрозу со стороны последнего отправить его похоронных дел мастером в лепрозорий на Ближнем Востоке, Соломон Соломон оставался непоколебим. Маршал пришел в ярость:

– Если ты не прекратишь это, тебя повесят! – кричал он.

– Не прекращу и не повесят, – отвечал Соломон Соломон и был прав: даже Маршал не мог ни предотвратить дуэль после того, как пощечины нанесены, ни наказать участников.

Випон попытался воззвать к снобизму Соломона Соломона:

– Что, кроме бесчестья, принесет тебе убийство четырнадцатилетнего мальчишки? Он – никто. У него нет даже отца с матерью, не говоря уж о родовом имени, достойном того, чтобы убить парня на поединке. О чем, черт возьми, ты думаешь, унижая себя подобным образом?

Это был сильный аргумент, но Соломон Соломон просто не стал на него отвечать.

Дальнейшие увещевания были бессмысленны. Маршал рявкнул, чтобы он убирался вон, и исполненный праведного гнева Соломон Соломон удалился.

Встреча Кейла с Арбеллой Лебединой Шеей, как вы можете догадаться, была не менее бурной. Арбелла умоляла Кейла не ввязываться в драку, но поскольку альтернатива была еще ужасней, вскоре она уже произносила яростные филиппики против Соломона Соломона, а потом помчалась к отцу, чтобы умолять его остановить смертоубийство.

Во время слезного свидания с Арбеллой Кейлу пришло в голову призвать Генри, чтобы тот подтвердил его версию событий. Когда вконец расстроенная девушка ушла, Кейл обратил внимание, что Смутный Генри смотрит на него явно неодобрительно.

– В чем проблема? – спросил он.

– Ты моя проблема.

– Это почему еще?

– Потому что ты пытаешься делать вид, будто не знал совершенно точно, что последует за его вопросом, хочешь ли ты оспорить его приоритет.

– Я пришел туда первым. Ты это прекрасно знаешь.

– И ты собираешься убить или умереть ради чего – ради нескольких кусков мяса?

– Нет. Я собираюсь убить или умереть потому, что он раз двадцать отметелил меня ни за что. Я никому и никогда больше не позволю так со мной обращаться.

– Соломон Соломон – это тебе не Конн Матерацци и не горстка полусонных Искупителей, которые не видели, как ты к ним подкрался. Он может тебя убить.

– Думаешь, может?

– Да.

– Надеюсь, он согласится с тобой, что я дурак, потому что в этом случае его ждет еще большее потрясение, когда я переломлю его, как прут.

30

Опера Россо, или Красная Опера, – это великолепный полукруглый амфитеатр с видом на Мемфисский залив, красота которого способна поразить даже бывалых путешественников. Он так круто поднимается непосредственно от арены, что известны случаи, когда перевозбужденные зрители, падая с верхних рядов, разбивались насмерть. Но истинное назначение Иль Рапидо,[5]5
  Быстрый (ит.)


[Закрыть] как называли этот головокружительный каскад трибун, состояло в том, чтобы каждый из тридцати тысяч зрителей, собиравшихся вокруг арены, которую он опоясывал, чувствовал себя так, словно непосредственно участвует в действе, даже сидя в самом верхнем ряду.

Бывшая некогда сценой, на которой происходили многочисленные дуэли и гладиаторские бои, в эти дни Красная Опера стала местом, куда Мемфис приходил единственно для того, чтобы посмотреть корриду и травлю медведей собаками (хотя последний род развлечений начал выходить из моды). Профессиональные боксерские бои и публичные казни проводились здесь же. Никто из мемфисцев не хотел упустить возможность поглазеть, как лучшие из лучших – а к таковым уже, несомненно, причислили и Кейла – убивают друг друга на глазах толпы. Когда еще выпадет другой шанс понаблюдать такое?

Отрицательное отношение Маршала к дуэлям и гладиаторским боям объяснялось не столько его жалостливостью, хотя к старости он действительно перестал находить удовольствие в подобных кровавых забавах, сколько крупными неприятностями, которые они порождали. Гладиаторские бои, в которых один из двух участников был обречен на смерть, – в отличие от дуэлей, где для завершения боя достаточно было первой крови, – вызывали непримиримое возмущение членов семьи поверженного. А последующая кровная вражда и убийства из мести сеяли столько горя, что Маршал решил употребить всю свою власть, как формальную, так и неформальную, чтобы не допускать подобного развития событий. Смертельные поединки не только порождали беспорядки, но и провоцировали неуважение к правящим классам.

В день поединка между Кейлом и Соломоном Соломоном огромная площадь перед Оперой Россо была забита уже с утра. Многотысячные очереди тянулись к каждому из десяти входов, а те, кто понимали, что не смогут попасть внутрь, слонялись по базарам и ярмарочным палаткам, которые по таким выдающимся случаям составляли целые городки. Повсюду сновали полицейские и жандармы, присматривавшие за ворами и скандалистами и вынюхивавшие крамолу, ибо они хорошо знали, что любое недовольство может перерасти в суровую потасовку. Все городские спекулянты и бандиты были тут как тут: замшеголовые в красно-золотых жилетках и посеребренных сапогах; хулиганы в белых подтяжках и черных шляпах с высокими тульями; мошенники в котелках, с моноклями и тонкими усиками. Толпы девиц; лоллардисты-бормотуны в длинных плащах, в ботфортах до бедра и с бритыми головами; желтобилетницы с нарисованными красной помадой губами-бантиками, в тесных красных корсетах и длинных черных, как ночь, чулках. Повсюду стояли шум и гам – крики, смех, свист, взрывы музыки… Когда на площади появлялся кто-то из юных Матерацци, раздавались фанфары, и толпа с завистливым восхищением глазела на него.

И половина каждого потраченного здесь пенни оседала в кармане Китти Зайца.

Во время казней простонародье любило швырять в осужденных мертвых кошек. Хотя преступники и предатели, по общему мнению, того заслуживали, во время мероприятий, подобных нынешнему, такое поведение строго запрещалось, любое проявление неуважения в присутствии кого-либо из Матерацци считалось недопустимым. Тем не менее никакие запреты не могли удержать местных жителей, и огромные кучи мертвых кошек, горностаев, собак, куниц, а иногда и африканских муравьедов громоздились и росли возле каждого из десяти входов.

Ровно в полдень звуки фанфар оповестили о прибытии Соломона Соломона. Десять минут спустя никем не узнанные Кейл, Смутный Генри и Кляйст проследовали сквозь толпу, обратив на себя внимание лишь наблюдавших за порядком в очередях полицейских, которые, приостановив движущийся поток людей, с мрачным любопытством пропустили их в Оперу Россо.

31

В сумрачном помещении, располагавшемся под Оперой и обычно предназначенном только для Матерацци, чтобы они втайне от посторонних глаз могли разогреваться перед тем, как начать убивать друг друга, Кейл сидел вместе с Кляйстом и Смутным Генри и размышлял о том, что его ждет впереди. Еще два дня назад его мысли не отягощало ничто, кроме бешеного гнева и жажды мести – очень сильных, но хорошо знакомых ему чувств. Все изменилось, однако, после того, как он, обнаженный, лежа под дорогими хлопковыми простынями с Арбеллой Лебединой Шеей, впервые в жизни ощутил власть блаженства.

Представьте себе, что это означало для Кейла – Кейла, умиравшего с голоду, Кейла озверевавшего, Кейла-убийцы – оказаться в объятиях самой красивой юной женщины, гладившей его по волосам и осыпавшей поцелуями, и сгорать от пламенной страсти. А теперь он сидел в тусклой комнате, пахнувшей сыростью, в то время как над его головой Опера заполнялась тридцатью тысячами зрителей, жаждущих увидеть, как он умрет. Два дня назад единственное, чем он руководствовался, было желание выжить, острое, звериное, яростное, но где-то в глубине души одновременно с этим таилось и равнодушие: умрет он или будет жить, по большому счету ему было все равно. Теперь же ему это отнюдь не было безразлично, и впервые за очень долгое время он испытывал страх.

Любить жизнь, конечно, было замечательно, но только не в этот день, единственный из всех.

Так сидели они втроем, и Смутный Генри с Кляйстом чуяли совершенно незнакомые волны страха, исходившие от человека, которого, независимо от того, нравился он им или нет, считали непробиваемым. С каждым приглушенно доносившимся сюда взрывом приветствий, с каждым стуком гигантских дверей, многократно повторенным эхом, с каждым лязгом невидимых механизмов, управлявших подъемниками, возбужденное ожидание битвы и вера уступали место сомнениям и страху.

Когда до начала поединка оставалось полчаса, кто-то тихо постучал, Кляйст открыл дверь и впустил Лорда Випона и ИдрисаПукке. Смущенные странной атмосферой, царившей в темном помещении, они заговорили едва ли не шепотом:

– Он в порядке?

– Да.

– Ему ничего не нужно?

– Нет. Спасибо.

Потом наступила тишина, какая бывает у постели тяжелобольного. ИдрисПукке, явившийся свидетелем ужасной резни Искупителей у перевала Кортина, был озадачен. Канцлер Випон, мудрый и хитрый, отдававший себе отчет в том, что никогда прежде не встречал создания, подобного Кейлу, видел теперь перед собой мальчика, которому предстояла ужасная смерть на глазах у ревущей толпы. Все эти дуэли всегда казались ему безрассудными и незаконными, теперь же они начали принимать и вовсе гротескные формы, и он был их решительным противником.

– Позволь мне пойти поговорить с Соломоном Соломоном, – обратился он к Кейлу. – Это преступная глупость. Я придумаю какое-нибудь извинение, предоставь это мне.

Он встал, собираясь выйти, и что-то шевельнулось внутри у Кейла, что-то необычное, чего, как он думал, ему не дано было больше никогда почувствовать: «Да, я не хочу этого. Не хочу. Пусть все это прекратится». Но когда Випон приблизился к двери, нечто другое, не гордость, нет, а глубокое осознание реального положения вещей, заставило Кейла окликнуть его:

– Прошу вас, Канцлер Випон! Ничего хорошего из этого не выйдет. Моего отступления он желает даже больше, чем моей смерти. Что бы вы ни сказали, это не будет иметь никакого значения. Он возьмет верх надо мной, ничего не дав взамен.

Випон не стал спорить, потому как понимал, что Кейл прав. Раздался громкий стук в дверь:

– Пятнадцать минут! – Потом дверь отворилась: – К тебе пришел викарий.

Поразительно маленький человечек в черном костюме с белым жестким стоячим воротником, напоминавшим ошейник, ласково улыбаясь, вошел в комнату.

– Я пришел, – сказал он, – чтобы благословить тебя. – И, помолчав, добавил: – Если ты этого хочешь.

Кейл посмотрел на ИдрисаПукке, ожидавшего, что он прогонит священника. Но Кейл, догадавшись, улыбнулся и сказал:

– Это не повредит.

Он протянул ИдрисуПукке руку, и тот пожал ее:

– Удачи тебе, парень, – сказал он и быстро вышел.

Кейл кивнул Випону, Випон кивнул ему в ответ и тоже удалился. В комнате остались лишь три мальчика и викарий.

– Ну что, начнем? – весело сказал он, словно собирался совершить обряд венчания или крещения. Достав из кармана серебряную коробочку, он открыл крышку и показал Кейлу находившийся внутри порошок. – Это пепел сожженной коры дуба. Он символизирует бессмертие, – сказал викарий с таким видом, словно сам он не больно-то верил в подобные небылицы. – Можно? – Он окунул в порошок указательный палец и нарисовал им на лбу Кейла короткую линию. – Помни: прах ты есть и в прах возвратишься, – бодрым голосом провозгласил он. – Но помни также: грехи твои, что алее багряницы, станут белее снега, и красное, как кровь, станет белым, как шерсть ягненка. – Он захлопнул крышку серебряной коробочки, положил ее обратно в карман и с ощущением выполненного долга добавил: – Гм… ну, удачи тебе.

Когда он направился к двери, Кляйст крикнул ему вслед:

– Соломону Соломону вы сказали то же самое?

Викарий обернулся и посмотрел на Кляйста так, словно старался запомнить его.

– Ты знаешь, – ответил он со странной улыбкой, – не думаю. – И с этим вышел.

Был и еще один посетитель. Услышав, как кто-то тихо скребется в дверь, Смутный Генри открыл ее, и в комнату проскользнула Риба. Он покраснел, когда она мимоходом стиснула ему руку. Кейл сидел, уставившись в пол, и казался растерянным. Риба подождала, пока он поднимет голову. Увидев ее, он удивился.

– Я пришла пожелать тебе удачи, – нервной скороговоркой произнесла она, – попросить прощения и передать вот это. – Она протянула ему записку. Кейл сломал печать и прочел:

«Я люблю тебя. Пожалуйста, возвращайся ко мне».

С минуту все молчали, потом тишину нарушил сам Кейл:

– За что ты просишь прощения?

– Это я виновата в том, что ты оказался здесь.

Кляйст издевательски хмыкнул, но ничего не сказал.

Передавая записку Смутному Генри на сохранение, Кейл посмотрел на Рибу:

– Мой друг пытается сказать, что все это устроил я сам. Я не добряк. Это правда.

Как и любой из нас в ее ситуации, Риба хотела все же снять с себя ответственность и в своем нетерпении пошла дальше:

– И все же я думаю, что это моя вина, – повторила она.

– Думай как хочешь.

Эти слова привели ее в такое уныние, что Смутному Генри тут же стало жалко ее, он сам вложил руку в ее ладони и вывел девушку в коридор, где было еще темней, чем в комнате.

– Какая я идиотка, – рассердилась на себя Риба, и слезы потекли у нее из глаз.

– Не волнуйся. Он хотел сказать, что не винит тебя. Просто у него сейчас голова другим занята.

– Что же будет?

– Кейл победит. Он всегда побеждает. Мне надо идти.

Она снова сжала ему ладонь и поцеловала в щеку. Генри посмотрел на нее долгим взглядом, в котором отразилось множество странных чувств, потом вернулся в комнату ожидания. Десять минут спустя Кейл, молча и автоматически, принялся выполнять разогревающие упражнения. Кляйст и Смутный Генри, посапывая от усилий, присоединились к нему: вращательные движения руками, вытяжение ножных мышц… И тут раздался громкий стук в дверь:

– Пора, господа, пррррошуууу!

Мальчики переглянулись. Наступила короткая пауза, потом – бэнс! – лязгнула задвижка на другой двери, в дальнем конце комнаты. Створки медленно, со скрипом начали расходиться, и луч света мгновенно прорезал сумрак, словно само солнце ждало Кейла за дверью; а еще через несколько мгновений яркий свет ворвался в еще недавно темную комнату, как мощный порыв ветра, словно он желал затолкать мальчиков назад, в безопасный мрак.

Двинувшись вперед, Кейл услышал последние слова, которые произнес его внутренний голос: «Беги. Уходи, прошу тебя. Какое тебе до всего этого дело? Беги».

Еще несколько шагов – и вот он на пороге, под открытым небом.

Одновременно с ослепляющим солнечным ливнем на него обрушился оглушительный и оскорбительный рев толпы, похожий на тот, что сопутствует медвежьей травле. Казалось, что наступил конец света. По мере того как Кейл продолжал продвигаться вперед – пять, пятнадцать, двадцать футов – и глаза привыкали к свету, он начинал различать не сплошную стену лиц тридцатитысячной аудитории, которая колыхалась, свистела, кричала и пела, а в первую очередь мужчину, стоявшего в центре арены и державшего в руках два меча в ножнах. Кейл старался не смотреть в сторону, на Соломона Соломона, но ничего не мог с собой поделать.

Соломон Соломон вышагивал слева от него, ярдах в тридцати, выпрямившись и сосредоточенно глядя на человека в центре арены. Он казался гигантом, гораздо более высоким и широким в плечах, чем был, когда Кейл видел его в последний раз, – будто вырос и раздался вдвое. Но больше всего Кейла потрясло то, что от ужаса его самого стала покидать сила, которая делала его непобедимым почти половину жизни. Язык, сухой, как песок в пустыне, прилип к нёбу; мышцы бедер болезненно обмякли, так что он едва держался на ногах; чтобы поднять руки, обычно крепкие, как ствол дуба, казалось, нужно было совершить нечеловеческий подвиг; и в ушах ощущалось странное шипучее жжение, заглушавшее даже вой, свист и крики толпы. Вдоль стены амфитеатра с интервалом ярда в четыре стояли несколько сотен солдат, попеременно поглядывавших то на зрителей, то на огромную арену.

Хулиганы в цилиндрах весело пели:

НИКТО НАС НЕ ЛЮБИТ, А НАМ ВСЕ РАВНО

НИКТО НАС НЕ ЛЮБИТ, А НАМ ВСЕ РАВНО

МЫ ЛЮБИМ ЛОЛЛАРДИСТОВ, МЫ ЛЮБИМ ГУГЕНОТОВ

ЛЮБИМ, ДА? ЛЮБИМ, ДА? ЛЮБИМ, ДА? ДА?

0-0-0-0-0-0-0, НЕТ, Я ТАК НЕ ДУМАЮ

ЗАТО МЫ ЛЮБИМ МЕМФИССКИЕ ДРАКИ…

Потом они воздевали руки высоко над головами и, хлопая в ладоши, скандировали, одновременно в такт поднимая и опуская поочередно то правое, то левое колено:

ТЫ ДОЛЖЕН ЖИТЬ, ИНАЧЕ – СМЕРТЬ!

ТЫ ДОЛЖЕН ЖИТЬ, ИНАЧЕ – СМЕРТЬ!

ТЫ ДОЛЖЕН ЖИТЬ, ИНАЧЕ – СМЕРТЬ!

ТЫ ДОЛЖЕН ЖИТЬ, ИНАЧЕ – СМЕРТЬ!

Стараясь переплюнуть их и одновременно раздразнить участников схватки, лысые лоллардисты-бормотуны радостно распевали:

ПРИВЕТ, ПРИВЕТ, ТЫ КТО ТАКОЙ?

ПРИВЕТ, ПРИВЕТ, ТЫ КТО ТАКОЙ?

ТЫ, МОЖЕТ, РУПЕРТ? МОЖЕТ, ЛЮК?

ТЕБЕ ВОТ-ВОТ ПРИДЕТ КАЮК.

ТАК КТО Ж ТЫ ВСЕ-ТАКИ ТАКОЙ?

НЕ БУДЕМ ВРАТЬ, НЕ БУДЕМ ВРАТЬ,

НЕ БУДЕМ ПОПУСТУ БОЛТАТЬ,

НО СКОРО БУДЕШЬ ТЫ ЛЕЖАТЬ,

НА КАМНЕ МРАМОРНОМ ЛЕЖАТЬ,

С ВЕНКОМ НА ЛБУ, КРАСИВ, СУРОВ,

НО БЕЗ ЯИЦ И БЕЗ ЗУБОВ.

ПРИВЕТ, ПРИВЕТ, ТЫ КТО ТАКОЙ?

С каждым шагом Кейл словно все глубже увязал в болоте; слабость и страх, впервые за долгие годы ожившие в нем, казалось, взбунтовались у него в желудке и голове.

И вот он на месте, Соломон Соломон рядом, ярость и мощь, исходившие от него, словно бы образовывали вокруг его фигуры ореол, горевший, как второе солнце.

Комендант-оружейник жестом велел им встать по правую и левую руку от него и провозгласил:

– ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КРАСНУЮ ОПЕРУ!

Весь амфитеатр, в едином порыве вскочив на ноги, заревел – кроме той секции, где сидели Матерацци, там мужчины лишь лениво взмахнули руками, а женщины холодно поаплодировали. Это не были представители высшего эшелона клана Матерацци, те сочли неуместным присутствовать при столь вульгарном событии и выражать поддержку Соломону Соломону, ведь тот был человеком «не совсем их круга»: хотя он и занимал почетное положение в военной иерархии, но был правнуком всего лишь торговца, сколотившего себе состояние на вяленой рыбе. Впрочем, несколько представителей избранного матерацциевого общества, в том числе – поневоле – и сам Маршал, все же прибыли к самому началу представления, но заняли места в тщательно закамуфлированных частных ложах, откуда наблюдали за происходящим на арене, поедая свежие креветки утреннего улова. Секция, предназначенная для Монда, искрила ненавистью к Кейлу, море рук волнами накатывало в его сторону, сопровождаемое презрительным скандированием:

«БУМ-ЛАКА-ЛАКА-ЛАКА-БУМ-ЛАКА-ЛАКА-ЛАКАТАКТАКТАК».

С верхнего ряда западной трибуны какой-то умелец – головорез или просто хулиган, – сумевший обмануть бдительность обыскивавших всех при входе полицейских, широкой дугой швырнул на арену дохлую кошку, та шлепнулась в песок всего в двадцати футах от Кейла – толпа взорвалась от восторга.

Паника встрепенулась в поникшей душе Кейла, словно в ней прорвало плотину, все эти годы сдерживавшую копившийся страх, и вот он хлынул наружу, сметая на своем пути все: его внутренности, нервы, всю его злость и волю. Даже позвоночник задрожал от трусости, когда Комендант-оружейник вручил Кейлу меч. Он едва мог поднять руку, чтобы вынуть его из ножен, так ослабел он в один момент. Меч был таким тяжелым, что он с трудом удерживал его в безжизненно повисшей вдоль тела руке. Сейчас в Кейле сохранялись только ощущения: горький привкус смерти и страха на языке, жар слепящего солнца под веками, шум толпы в ушах и стена неразличимых лиц перед глазами.

Комендант-оружейник поднял руки. Амфитеатр замер. Комендант-оружейник резко опустил руки – толпа взревела, как одно гигантское животное, и Кейл увидел, что человек, который вот-вот должен был зарубить его, медленно, целенаправленно двинулся к нему, дрожавшему, обуянному паникой мальчишке.

Где-то глубоко внутри жалобный голосок подначивал, моля о спасении: «ИдрисПукке, спаси меня, Андреас Випон, спаси меня, Генри и Кляйст, спасите меня, Арбелла Лебединая Шея, спаси меня». Но никто не мог ему сейчас помочь, кроме человека, которого он ненавидел больше всех на свете. Именно Искупитель Боско защитил его от опаснейшего удара, именно благодаря ему кровь Кейла не обагрила песок – сказались годы воспитания на жестокости, на повседневном страхе и ужасе, воспоминание о них помогло ему воспрянуть. Воды страха, затопившие его по самую грудь, начали замерзать. Пока Соломон Соломон быстро двигался по кругу, холод распространился вниз и, пройдя сквозь сердце и живот, дошел до ног и рук. За несколько секунд, словно чудесное лекарство, снимающее чудовищную боль, старое, хорошо знакомое, спасающее жизнь чувство онемения, безразличия к страху и смерти вернулось к Кейлу. Он снова стал самим собой.

Соломон Соломон, которого поначалу сбила с толку неподвижность Кейла, теперь ринулся в атаку: меч занесен, взгляд сосредоточен, внимание сконцентрировано – опытный посланник жестокой смерти, он двигался на расстоянии вытянутого меча, потом на мгновенье замер. Они пристально смотрели друг другу в глаза.

Перед мысленным взором Кейла мелькали отрывочные картинки: пожилая женщина в толпе, улыбающаяся ему, как добрая бабушка, и одновременно проводящая большим пальцем по горлу слева направо; окоченевшая дохлая кошка на земле, похожая на грубо сработанную игрушку; молодая танцовщица на краю арены, ее рот широко открыт в смятении и ужасе. И противник, шаркающий по песку; шорох под его ногами раздавался в ушах громче, чем шум толпы, который в тот момент казался бесконечно далеким.

И тут Соломон Соломон, собрав всю свою силу, рубанул мечом.

Кейл пронырнул у него под рукой и, пока Соломон Соломон пытался рассечь его пополам, сам сделал резкое движение мечом сверху вниз. Они быстро поменялись местами. Зрители на трибунах разочарованно засвистели. Ни один из поединщиков, казалось, не был задет. Однако Кейл вдруг почувствовал, как что-то капает, а потом и струится с его руки, и увидел свой отсеченный левый мизинец лежащий на песке, маленький и смешной.

Он сделал шаг назад, теперь ужасная, невыносимая боль пронзила его. Соломон Соломон стоял и всем своим существом впитывал кровь и боль противника, дело еще не было завершено, но был сделан серьезный шаг к убийственному финалу. Когда кровь на песке стала видна зрителям, на трибунах поднялся медленно нараставший рев. Со скамей, занятых простолюдинами, послышались свист и отдельные выкрики ободрения в адрес неудачника; из лож Матерацци – приветственные возгласы; с трибун Монда – насмешки. Постепенно шум стих. Соломон Соломон, понимая, что теперь он хозяин положения, ждал, когда потеря крови, боль и страх смерти сделают за него его дело.